Наверное, в июне девятнадцатого я родилась еще раз – как личность. Прошли годы, но о многом мне все еще страшно рассказать: зверь внутри знает, меня найдут; мышцы готовы парализовать тело. Единственное, что продолжает движение, – мое сердце. Стук в дверь, оклик по имени в толпе, знакомый облик в чужом лице. В такие моменты сердце слышно из космоса.

Рождаться заново больно, может, как и в первый раз. Мое умение замирать, когда мать возвращалась домой после работы, ожидание, что кто-то спасет меня, мои реакции не подходили для взрослой жизни. Я злилась, что у меня нет ни знаний, ни таланта, чтобы обеспечивать себя; ни понимания, что такое быть самостоятельной. Я не была подготовлена к жизни, которую пришлось начать, и узнала об этом, сидя в дешевой съемной квартире без стиральной машины, в полной изоляции и в финансовой зависимости в первый месяц. Я рушилась заживо. Вокруг не было ни одного чертова свидетеля.

Внутри я истошно кричала. Я злилась.

С первой съемной квартирой мне помог С. Наверное, он сделал много хорошего для меня, но я помню его лишь по трем фразам:

– Когда ты идешь, у тебя нога косит. Разворачивай ее.

– Это еще операция нужна. (Почему он вел себя так, будто это его забота?)

– Ты даже о себе позаботиться не можешь.

Дальше стараюсь не вспоминать.

В той квартире случилась одна из тяжелых ночей. Тело подавало сигнал тревоги. Зверь внутри учуял смерть, но не был к ней готов: я верила, что мир собирался раздавить меня.

Что делать? Скорая? Там засмеют или унизят.

Ужасно хотелось позвонить С. Мне нужен был рядом человек как подтверждение, что мои ощущения – ошибка. Я отправила несколько сообщений. Помню, что просила о помощи. Наверное, пыталась позвонить.

– Поздравляю, ты своего добилась. Что тебе нужно?

Как так получилось, что он – единственный, кого я могла попросить помочь?

Хорошо помню, как в горле застряла моя душа, как стыд облизывал тело. На что я рассчитывала? Как отмотать время? Вот бы этого звонка не было. Мое существование невыносимо.

Я положила трубку и закричала в подушку.

В те месяцы мое лицо часто было опухшим. Я стала регулярно произносить «сегодня была тяжелая ночь» – это значило, что перед сном я плакала, задыхалась, терпела боль в груди; я верила, что вот-вот умру и никто этого не заметит.

* * *

лето 2018

Я пришла в гости к Ф. Его родители знают, они уже нашли врача, записали меня к нему. Они все решили, я – нет.

Эта женщина больше не оперировала, но преподавала студентам медицинской академии. Когда мы пришли к ней в первый раз, Ф. назвал меня своей двоюродной сестрой (глупость). Женщина осмотрела ноги, таз, спину. Попросила наклониться, попросила лечь. Она долго объясняла, как положение стоп и таза влияет на тело. Я видела в ней преподавателя, хорошо знающего свое дело. Я должна была слушать, но в кабинете осталась только оболочка. Мне хотелось закончить эту инсценировку.

Позже меня познакомили с хирургом. Женщина в возрасте, такие держат всю больницу в кулаке. Я ложусь на кушетку и слышу, что мне нужны две операции вместо одной.

– <…> аппарат Илизарова.

Что?

– Ну это потом, когда сможешь полгода дома сидеть.

Нет, нет. Это просто невозможно. Я не стану этого делать со своим телом.

* * *

200Х

Думаю о болях в животе (вдруг аппендицит?), провожу пальцем чуть ниже правого ребра, представляю шрам. Я сделаю все, чтобы не попасть на операционный стол.

* * *

2018–2020

Лучшее время для операции – весна или осень. Хирург разрезал кожу и мышцы на моей ноге через два года после того, как я увидела образование на рентгеновском снимке. Я решилась на это с четвертой попытки.

Я фантазировала о том, как после некачественной анестезии просыпаюсь на операционном столе, как из-за врачебной ошибки мне отрезают ногу или в лучшем случае калечат. Как на такое согласиться? Почему тело продолжает создавать проблемы? Пожалуйста, остановись.

Я искала причину, как если бы кто-то пытался наказать меня.

* * *

201X

Стоя в ванной, замечаю: паховые складки различаются. Медленно ставлю правую ногу на носок. Испуганное напряжение в теле сменилось тошнотой и мыслью: «Ну за что?» Стараюсь всхлипывать не громче, чем течет вода. Слезы кажутся горячими.

– Мам, у меня проблема с ногой.

– Что? Где?

– Вот… Видишь?

– Ну, хочешь, я к врачу тебя запишу?

Хирургу около тридцати, обаятельный. Смущаюсь, но рассказываю про операцию в детстве, про свое открытие в ванной.

– Ну-ка, встань прямо. Все хорошо, не вижу проблем.

– Нет же, смотрите, вот тут видно.

– Ровные и здоровые ноги. Все у тебя хорошо.

Чувствую, что потерпела поражение. Одеваюсь. Вижу, как мать просовывает ему в ладонь купюры:

– Спасибо, доктор!

– Нет, что вы! Ничего не надо.

– Возьмите!

Молча иду к машине. Казалось, это был единственный шанс на поддержку от матери, и я его упустила. Мы поговорили о деньгах (зря она заставила их взять, этот прием был бесполезен – врач просто отрицал очевидное). Ни мою проблему, ни план дальнейших действий мы больше не обсуждали.

* * *

лето 2018

Ну, если разрез еще можно сделать, то Илизарова точно нет. Полгода из моей ноги будут торчать железки – они в своем уме? Еще раз в месяц их будут раздвигать. Нет, это невозможно. Я не вынесу.

* * *

осень 2019

Почему она не проверила? Почему не следила, пока я была маленькая? Если бы я это проходила в десять лет, было бы легче. Она просто перестала думать об этом, как только меня выписали из больницы? Теперь мне придется осознавать, проживать этот ужас. Я не хочу… не могу. Не надо, пожалуйста.

* * *

201Х

Врач сказал, хорошо бы найти детские снимки после операции. Помню, они были дома, но не нашла. Спрашиваю у матери про госпитализацию.

– Сыщица, расследовала. Посмотрите на нее.

Ее интонация противна. Это была попытка пристыдить меня?

* * *

март 2020. День 1

Я рано встала, взяла пакет, костыли и вызвала такси.

Больница была на окраине города в сосновом лесу. Я блуждала между корпусами. С другой стороны к нужной двери шла девушка с пакетами. Ну нет, в очереди я буду первая.

Позже мы познакомились, вместе обошли все нужные кабинеты и лежали в одной палате. Она работала медсестрой в больнице, в которую меня направлял участковый хирург (я уговорила дать направление в областную).

– Почему ты не стала в своей больнице оперироваться? Ты же там работаешь.

– Ой, нет. Я хочу потом ходить нормально.

Что ж, если я и переживаю ужас, то хотя бы не в худшем месте.

Палата была рассчитана на шестерых, четверо уже лежали здесь – женщины в возрасте, эсэнгэшные бабки. Мне от таких не по себе.

– Такая молодая, а уже лежит. Ты-то здесь из-за чего?

– Я не хочу разговаривать сейчас.

Мне выдали постельное белье. Наверное, оно было сшито еще в Советском Союзе. Я отвернулась к стене. В горле давил ком, мешал дышать. Я тихо заплакала.

Мне ставили уколы успокоительного, брали кровь на анализы. Анестезиолог задавала дежурные вопросы, поправляя пальцем длинные мелированные пряди.

– А какая анестезия будет?

– Спинальная, но можем дать снотворное.

– Да, пожалуйста, вырубите меня в самом начале. Я не хочу ничего знать и видеть.

Она улыбнулась.

Вечером я сидела с новой подружкой в коридоре, мы смотрели на закат. Когда солнечный свет краснеет и тускнеет, я чувствую себя покинутой.

– Я так боюсь.

– Все будет хорошо.

* * *

март 2020. День 2

Операцию назначили на половину второго. Я села на кушетку напротив операционной, дверь была открыта: маленькая комната; стены, облицованные советским кафелем; большое кресло с коричневой обивкой, похожее на стоматологическое; у анестезиолога маска из марли.

– Проходи, садись на кресло спиной ко мне. Я сделаю тебе несколько уколов в спину.

– Мне очень страшно.

Волнение растеклось по всему телу, я старалась глубоко дышать – не помогало. Почувствовала иглу, левая нога дернулась. Я закричала.

– Не дергай ногу.

– Она сама, я ничего не делала.

Снова укол, нога, боль.

– Сказали же, не дергайся! Ты понимаешь, что сейчас спину повредишь?

– Это не специально! Сначала дергается нога, потом становится больно.

– Прекрати орать.

Третий укол. Нога снова дернулась, боль стала невыносимой.

– Все уже, хватит орать. Ложись на кресло.

Хирург поднимает мою ногу.

– Пожалуйста, не режьте, пока я не усну.

* * *

март 2020. День 6

Меня выписывают, хотя были слухи, что больницу закроют на карантин вместе с пациентами.

– А ты сколько дашь хирургу?

– Я не хочу отвечать на этот вопрос.

2

На полках стоят книги – их написали сильные женщины. В этих книгах можно прочитать, что ваше тело только ваше, что только вы имеете право решать, как с ним взаимодействовать.

Тогда почему так легко это право нарушить?

* * *

Он скажет, что тебе понравилось. Он скажет, что ты сама набросилась. Он скажет, что ты ревешь как девчонка, будь взрослой. Когда на карте прорисуется маршрут, он коснется твоей спины и скажет: «У тебя такая нежная кожа».

Следующие два дня тебе будет плохо так, как не было ни до, ни после. «Мне что-то подмешали? Я перебрала? Пройти медицинское освидетельствование? Тогда все точно всплывет наружу, мать обвинит меня – я не переживу этого». Слишком хрупкая сейчас твоя броня. Слишком сильно позор тянет к земле, натягивает маску будничной безразличности. В полиции высмеют. В голове поставили на повтор:

Ты. Виновата. Сама.

Об этом не знал Ф., не знал никто. И. вряд ли что-то понял, но был озадачен. Вы прожили с ним вместе год.

Ты ненавидишь мужчин и никому об этом не говоришь. Но если понаблюдать, то это заметно.

Позже одногруппница узнает об этом. Ты вывалишь на нее эту новость, но легче не станет. Ей легко не будет тоже. После сядешь в такси и больше ее не увидишь.

Стыд обвивает кольцами твои внутренности. Ты закапываешь боль до лучших времен, с ней в бездну отправляется часть тебя.

Ты ненавидишь мужчин все больше. Каждый видится тебе угрозой.

На улице, на работе, в транспорте – везде настороже. В ушах завывает мертвец, которого ты похоронила. Он разлагается и заражает сердце, душу.

Твое тело не принадлежит тебе. Оно всегда под угрозой, а ты не страж, но наблюдатель. На груди, на горле, на промежностях отпечатки мертвеца. Они холодеют, давят, когда мужчина проходит рядом. Даже если занят другим, даже если не видит тебя. Ему ничего не стоит протянуть руку и заставить тебя захотеть умереть.

Мне жаль.

3

Когда я не справляюсь с реальностью, смерть кажется выходом. Тело взывает к ней, просит о мягкой встрече без боли.

По утрам парализует мысль: каждая моя клетка знает, что обязана умереть. Если в агонии я призываю смерть, то таким пробуждением она как будто говорит, что рядом.

* * *

Привет, Смерть.

Каково это – умереть? Некоторые религии говорят о покое души после смерти, но, как по мне, мозг просто перестает функционировать. Никак не могу представить, на что это похоже.

Разум угасает.

Это как свет выключить? Или как провалиться в бессознание под действием анестезии? Может, это уникальный опыт и ничего похожего в жизни нет? Это было бы логично, смерть – антипод жизни. Расспросить бы тех, кто уже умирал.

* * *

Привет, Смерть.

Знаешь, это нечестно.

Но что несправедливей: все-таки родиться, обрести самосознание и понимать, что ты придешь за мной, или гарантированно это все потерять?

Я будто падающая звезда: вспыхиваю и за мгновения прогораю. Тот, кто смотрит на это, – Вечность. Может, ты и есть Вечность?

* * *

Привет, Смерть.

Мои письма могут сойти за одержимость тобой, но на деле это попытка понять то, о чем говорить – под этическим запретом, что касается лично меня.

Я слишком долго берегла чужие чувства.

* * *

Привет, Смерть.

Я часто думаю о тебе.

Кажется, мы виделись, когда меня бросали в одиноких, глухих квартирах, но нет – тогда я жила как никогда. Каждый нерв пульсировал такой болью, что не было сомнений: я существую. Ты всегда приходила после, навещала, когда первичная боль отпускала или, наоборот, становилась невыносимой, само мое существование становилось невыносимым. Я слышала твои шаги, когда всем телом ощущала, будто лечу вниз с двенадцатого этажа, разглядывала воду с моста, невидяще смотрела сквозь газовые конфорки, когда мимо проносился автобус или поезд, когда взлетал самолет. И каждый раз я оценивала, как долго будет дышать мое тело, если протянуть тебе руку.

Ты снишься мне. Наблюдаешь, как мать накидывается с большим ножом, предназначенным для резки всего подряд, в том числе и меня. Смотришь, как незнакомые парни на кухне пытаются вскрыть мой живот. Еще в детстве ты всегда передавала привет намеками: тот первый быстрый сон за ночь, где я открываю окно и вышагиваю в воздух. Адреналиновый импульс поступал в ноги, и я резко просыпалась.

Ты держишь меня за руку во время каждого приступа ненависти к моему телу. Когда хочется развалиться на атомы по щелчку. Какая-то часть меня верит, что это возможно, представляешь?

Ты единственная никогда не оставляла меня. Я знаю: что бы ни произошло, мы обязательно встретимся.

Алена Веснина. Отвергнутый

1985 год, лето, РСФСР, город Копейск, Челябинская область.

Семилетняя Ирочка стояла на табуретке у кухонного окна, смешно прижав нос к оконному стеклу. Внизу щупленький мальчуган важно шел по тротуару, едва удерживая в обеих руках сетчатые авоськи со стеклотарой. Еле слышно доносился звук пустых бутылок, мерно постукивающих одна о другую.

– Мам, а Женя с бабушкой живет, потому что он маме не нужен и она его бросила?

– Тетя Галя работает много и далеко, а Анна Ивановна на пенсии уже. И где только ты взяла эту чушь? – раздраженно ответила мать, насухо вытирая вымытые тарелки.

– Старая баба Вера на скамеечке во дворе сидела и всем рассказывала, – бесхитростно поведала девочка, и спрыгнула с табуретки.

Рыжие косички подскочили вместе с Ирочкой: «Ладно, я гулять, за мной Маша пришла, пока!»

* * *

1995 год, лето, Россия, город Копейск, Челябинская область.

Ирочка в растерянности металась между открытыми зеркальными дверцами огромного полированного шифоньера.

– Маш, а может, белый сарафан надеть, в цветочек? Или красное платье, которое я для выпускного бала шила? А волосы лучше собрать? Или распустить? – волновалась Ирочка.

– Ты, главное, лифчик новый надень, который мать тебе из Москвы привезла, а платье твое он и не заметит, зуб даю, – усмехнулась Маша.

– Ничего ты не понимаешь, Женя не такой! Мы с ним разговариваем, а не то, что ты подумала, – с укоризной покачала головой Ирочка.

– Я-то знаю. Я с ним уже «поговорила», кажется, твоя очередь, – многозначительно подмигнула подруге Маша.

Ирочка даже расстроилась. Она, конечно, знала, что сосед Женька не пропускал ни одной юбки, ни одного платья, и даже брюк, но женских. Всегда комплиментик отпустит, да такой, что краснеешь. А потом вспоминаешь и мучительно хочешь еще обратить на себя, и только на себя, Женькино внимание.

Настоящий король двора, не расстающийся с гитарой. «Ковыляй потихонечку, про меня ты забудь», – аж слезы наворачивались, так душещипательно пел Женька на бис, аккомпанируя себе на разбитой шестиструнке. Красивый, сильный, благородный. Ире не очень нравилось, что Женька достался ей, по сути, после Маши, но что ж теперь.

Зато можно спросить что-нибудь про взрослые отношения.

Женька и Маша отпраздновали совершеннолетие еще в прошлом году, а Ирочке в январе только исполнилось семнадцать.

* * *

Поглазеть в окно Ирочка любила, как и в детстве, хоть и не вставала уже давно на табуретку. Тем более, что с ее третьего этажа прекрасно был виден тротуар, по которому ходил Женька. Ее Женька. Ира улыбнулась.

Каждое утро, в семь десять, она сверху смотрела на его коротко подстриженную русую голову – Женька в фирменном новеньком костюме «Адидас», который он купил на собственные деньги, шел на работу.

В универ король двора поступать не стал (и кому нужна эта бумажка?), а отправился прямиком в ближайшую автомастерскую – «бабки заколачивать».

Благо свой старенький «восход» мог разобрать и собрать с закрытыми глазами, да что уж там, даже пьяный с закрытыми глазами.

На свои кровные Женька обычно покупал шоколадки девушкам; себе, как всегда, пиво и сигареты, а остальное отдавал бабке. Она, насколько Ирочка понимала, вовсе не ограничивала его бурную личную жизнь, не контролировала, где и с кем он ночует. Но, чтоб Женька не проспал на смену, исправно заводила ему огромный железный будильник и ставила его в эмалированную кастрюлю – чтоб уж наверняка.

Ирочка не могла определить для себя, хорошо это или плохо, что у него нет ни отца, ни матери.

С одной стороны, никто не читает многочасовые нудные нотации, а с другой стороны, Ирочке было его жалко. Как так – в первый класс тебя ведет не мама, а на выпускном вечере папа не смотрит восхищенными глазами, как три недели назад на нее?

Соседи болтали, что Женькина мать, бабкина дочка, умерла третьими родами, непонятно в каком по счету браке, а отцу сын и с рождения не был нужен. Да и неважно, главное, что бабке Ирочка нравилась. Она «такая высокая, изящная, с длинными золотыми волосами», и «вежливая», как баб-Аня заметила. Не то, что «прошмы его, с пакетами все ходют-ходют, а в них бутылки звяк-звяк».

Ирочка мечтательно зажмурилась. А вдруг ей даже повезет? Так повезет, что Женька на ней женится. Хотя… Через три-четыре месяца Женьку должны были забрать служить в армию.

Бабка каким-то образом смогла на год устроить ему отсрочку – видимо, сунула бывшему военкому сверточек, а новый начальник сверточек-то не принял, и носить теперь Женьке два года кирзовые сапоги и суконную шинель.

Но ничего, Ирочка решила, она подождет, письма будет писать, на присягу съездит даже. Пусть все видят – невеста у Женьки есть!

* * *

Мечту от цели отделяли несколько шагов, по крайней мере, Ирочка свято в это верила. Остаток лета незаметно исчез. Ирочка тем временем поступила в Челябинский государственный технический университет.

«В нашей семье все девушки с высшим образованием», – поставила точку в споре мать Ирочки, Лидия Викторовна. Вместо гранита науки на парах Ирочка, скучая, грызла ручку – встречи с Женькой проходили куда интереснее лекций по начертательной геометрии.

Военкомовские «письма счастья», то бишь повестки, уже получил весь двор, и красавчик Женька не стал исключением.

Проводы назначили на пятнадцатое октября, народ созвали. В автомастерской призывника ценили и ждали обратно, как только он дембельнется.

Бабка бесконечно плакала и жалела «свою сиротинушку», бесконечно перекрещивала его щепотью сухих пальцев «хоть бы не в Чечню».

– Мама, не занимай телефон, пожалуйста, – умоляюще кинулась Ирочка наперерез матери, держащей в руках телефонную книжку.

– Я уже час не могу позвонить мастеру, наша «Сибирь» белье выжимать перестала, центрифуга, что ли, полетела, – озабоченно произнесла мать.

– Как ты можешь в такой день думать о какой-то стиральной машинке! – негодующе крикнула Ирочка. – У меня жизнь рушится, а ты!

– Ирина, вернется твой Женька, даже и не заметишь, – успокаивающе произнесла мать.

Но Ирочка рыдала. Часы показывали восемь вечера, а проводы начинались в шесть. Ирочка договорилась с Женькой, что он придет за ней и они вместе начнут встречать приглашенных друзей. Телефон, стоящий в прихожей Ирочки, не звонил.

А бабка Женьки не захотела платить «чертовы тысячи рублев» каждый месяц за домашний телефон – «роскошь, не нужон он нам».

Как хорошая и воспитанная девочка, Ира ждала, вслушиваясь в каждый шорох. Пришел с работы отец. На кухне звенели тарелки и вилки, мать с отцом о чем-то весело переговаривались.

Женя не пришел ни в девять, ни в одиннадцать вечера, ни в час ночи. Уставшая от слез Ирочка уснула.

Разбудил ее строгий голос матери.

– Ирина, а что, сегодня в институте нет пар? – вопросительно вскинула брови родительница. – Десятый час утра, между прочим.

– Как десятый? Женька! – вспомнила Ирина. Сорвав с вешалки пуховик и забыв про гордость, ринулась прочь из квартиры.

– Баб-Ань, это я, Ира, – барабанила в дверь, обитую черным кожзамом девушка, – баб-Ань, откройте!

Наконец зазвенела дверная цепочка, по очереди открылись изнутри два замка.

– Так ты выздоровела уже, Ирочка? Температура спала-то? – подслеповато вглядывалась в лицо девушки бабка. – На поезд посадили мы его в шесть утра, и усе, поехал мой внучек, чеченцев бить, точно я тебе говорю, сердце чует мое, а оно всегда все чует-то. Хоть и пообещал Иван Петрович мне, что не к чеченцам, но я-то знаю, Баб-Аня все знает…

Ира не смогла дослушать жалобные всхлипывания бабки до конца и опять убежала из ставшего за пять месяцев родным Женькиного подъезда. Сколько вечеров провели они здесь, на последнем этаже. Даже надпись осталась: «Ира, я тебя люблю», размашисто выведенная ржавым гвоздем на стене.

* * *

– Ирка, третий день ревешь, так и ослепнуть можно, глаза вытекут, хватит уже, а. – Маша не успевала подавать наглаженные Лидией Викторовной носовые платки безутешной подруге. – Вот видишь, поматросил и бросил, – почти торжествующе утвердила экс-возлюбленная Женьки.

– И ни-че-го не бро-сил, он не та-кой, прос-то слу-жить у-шел, – всхлипывала слогами Ирочка. – Он вер-нет-ся, я зна-ю, че-рез два го-да.

Маша только вздохнула.

– А может, и раньше! Жениться приедет, да! А вдруг я беременная? Мы не всегда успевали, это самое, предохраниться, – смущенно хихикнула Ирочка. – Ирина Орлова. Красиво же звучит?

Маша задумалась.

– Знаешь, я бы особо не рассчитывала. Помнишь Ольку Золотухину из «Б» класса? Ходили слухи, что этой зимой она залетела от него и он ей деньги на аборт дал. Баб-Аня жаловалась тогда, что внук в день получки всю зарплату потерял, но бабка решила, что украли, и сокрушалась, что Женька заявление в милицию писать не хочет.

– Врешь ты все, не мог он так с Олькой поступить! Не такой он! Как-то раз он котенка с высоченного дерева снял, помнишь? Все только стояли и смотрели, а он спас Танькиного Пушка! А дворовую собаку Гришка запинал до смерти, так самого Гришку за гаражами Юрка блаженный нашел, всего в крови. Все знают: Женька за собаку ему отомстил. И за жену дядь-Васину он вступился, когда тот с ножом на нее прыгал. А бабка Женькина, как внук подрос, тяжелее булки хлеба в руки ничего не брала – все Женька. И в магазин мотался, и с огорода огурцы таскал, и бутылки сам сдавал, с семи лет!

– В общем, Ира, – подытожила Маша, вставая с продавленного кресла. – Кошки и собаки – это прекрасно, но с девками он никогда не церемонился. В передаче, которую я на ОРТ недавно видела, психолог говорил, что мужчина, воспитанный в неполной семье, без отца, никогда не сможет свою семью создать – нет примера, как отношения надо выстраивать. А Женька и без отца, и без матери рос, сама делай выводы. Советую тебе вытереть сопли и оглядеться по сторонам. В универе много достойных парней и умных, не то, что этот автослесарь без образования.

– Ирочка, может, Маша права, – умоляюще вставила Лидия Викторовна, стоявшая под дверьми комнат. – Я вот тоже считаю, что не пара он тебе. Любовь любовью, я все понимаю, особенно первая, но жизнь продолжается.

Ира молча сверкала глазами.

– Это пройдет, Лидия Викторовна, не переживайте, еще месяца три – и точно пройдет, – ободрила Маша подружкину маму, обувая сапоги.

* * *

Ирочка старалась каждый день сама лично встретить почтальона, аккуратно раскладывающего почту по ящикам. Ей казалось, что письмо от Женьки завалялось на дне холщовой почтовой сумки. Лежит там помятое и забытое, а она, Ирочка, так ждет армейский приветик.

Письма из Моздока, и в самом деле, приходили, только не Ирочке, а бабке. Девушке же заветного конвертика никогда не доставалось. Ирочка утешала себя, что наверняка Женьке некогда писать ей лично, он ведь на войне, на самой настоящей войне. Но он обязательно передаст привет в письме для бабушки. Но нет. Женька рапортовал, что у него все хорошо, сухпаек вкусный, форма теплая, друзья надежные и скоро все уже закончится, и он вернется, крепко обнять Баб-Аню.

Про Ирочку в письмах с фронта не было ни словечка.

* * *

Наступающий 1996 год Ирочку позвали встречать в студенческой компании.

– И чего ты ломаешься? – допытывалась Маша. – Поедем платье в «Молодежной моде» выберем, туфли в «Торговом Центре» на Каслинке. Самая красивая будешь.

– А Женька, как же Женька? Он там воюет, а я по вечеринкам хожу? – упавшим голосом произнесла Ирочка.

– Да ты ему кто? – зло прищурилась Маша. – Брошенная невеста? Да не невеста даже, а так, соседская девчонка. И думать про тебя он там забыл, уже всех медсестер и поварих обаял, зуб даю.

– Может, ты и права, – уныло согласилась Ирочка. – Новый год на то и новый, чтобы начать новую жизнь.

* * *

1996 год, зима, Россия, город Копейск, Челябинская область.

Утро первого января Ирочка возненавидела с момента пробуждения. Нестерпимо болела голова, ресницы, казалось, намертво склеила несмытая «Ленинградская» тушь. Во рту ощущался вкус помоев. При попытке встать пол под ногами закачался, как железнодорожный перрон после долгого путешествия. «Больше никогда», – мысленно простонала Ирочка.

Зато мутное зеркало в ванной приятно удивило. Начесанные и щедро политые «Прелестью» волосы, уложенные в замысловатую прическу в «Чародейке», остались в том же состоянии.

«Не зря тридцать тысяч рублей отдала, – с облегчением подумала Ирочка и тут же спохватилась. – Надо маме позвонить, наверное, меня потеряли».

Привычные мысли «как там Женька без меня» впервые за пять месяцев не посетили Ирочку с утра.

Остальные участники вечеринки еще спали.

Разыскивая сумку и шапку в ворохе беспорядочно сваленных в кучу вещей, Ира размышляла, что можно рассказать маме, когда та будет расспрашивать про первую новогоднюю ночь, проведенную не за домашним столом.

На скромной студенческой вечеринке, где самым большим деликатесом выступила сырокопченая колбаса, алкоголь тем не менее лился полноводной рекой. Дешевое шампанское сменил разбавленный водой из-под крана спирт «Ройял». Запивать мерзкий вкус пришлось «Инвайтом» с не менее противным апельсиновым вкусом. Ира быстро захмелела, пляски, конкурсы, тосты слились в памяти воедино. Отчетливее всего запомнился медленный танец со старостой группы Мишей. Кажется, он отпускал комплименты – ее затейливой прическе и длинным романтичным ресницам.

Ирочка почувствовала, как кровь прилила к щекам, кажется, Миша лез с поцелуями, и, о боги, Ирочка позволила ему их. «Женька…» Ирочке стало вдруг стыдно.

Засунув шапку в сумку, нараспашку Ирочка вышла из квартиры и тихонечко притворила за собой дверь.

На автобусной остановке «Чебуречная» не было ни души. Оно-то и понятно, в девять утра, в первый день нового года еще все спят. Даже павильон, в котором обычно с рассвета продавались горячие чебуреки, был закрыт.

Привычная 123-я маршрутка тоже оказалась пуста. Ирочка чуть не бросилась под колеса «газели» – чтоб мимо не проехала.

* * *

1996 год, март, Россия, город Копейск, Челябинская область.

– Какой шикарный букет, Иришка! – воскликнула Маша, войдя в комнату подружки. – Кое-кто не жалеет денег, чтобы только порадовать Снежную королеву?

– Не жалеет, – подтвердила Ирочка. – Снежная королева почти растаяла, если тебе интересно. И к розам прилагалось дополнение, вот.

Ирочка достала из ящика стола бархатную красную коробочку и подала ее Маше.

– Обручальное кольцо! Так ты согласна или как? – поинтересовалась Маша.

– Скорее, да, чем нет, – уклонилась от ответа Ирочка. – Мама моя согласна, а я… я не знаю.

– Мишка отличный парень, который очень тебя любит. Довыбираешься – останутся одни алкаши, – угрожающе предсказала Маша.

– Да, наверное, ты права, и мама права тоже. Он ведь даже на заочку перевелся, работает, на свадьбу деньги копит, хотя у него и так родители не бедные.

* * *

1996 год, сентябрь, Россия, город Челябинск, ресторан «Уральские пельмени».

– Горько! Горько! Горько! – хором скандировали подвыпившие друзья и родственники.

Молодые – Ирина и Миша – вдвоем взялись за нож и разрезали свадебный торт. Праздничный вечер подходил к концу. Жених не отрывал восхищенного взгляда от невесты и чуть не порезался, но Ирочка, кажется, и не заметила.

Ирина не сводила глаз со своей правой руки, там ярко блестело золотое колечко – символ взрослой жизни.

– Раз! Два! Три! Сколько поцелуев, столько деток у вас родится! – не успокаивались веселые гости. – Миша старается, молодец!

«Женька, – отстраненно подумала Ирина. – Вернется через год, а я уже Лукьянова, Ирки Волковой больше нет».

* * *

2020 год, сентябрь, Россия, город Копейск, Челябинская область.

Ирина настежь распахнула окна во всей квартире – пока дети на учебе, надо проветрить. Заодно прогенералить квартиру, но сначала… сначала кофе, ароматный кофе, сваренный в чугунной турке, вприкуску с бананом. И вкусно, и полезно. Она и Мишу научила так кофе пить.

Поставив чашечку возле компьютера, Ирина зашла на «Одноклассники».

Как всегда, куча сообщений от Маши: «Привет», «Перейди по ссылкам», «Обалдеешь, гарантирую».

Ирина улыбнулась и нажала на подсвеченные строчки. Первая ссылка вела на сайт местной приморской газеты «Трудовое слово», на июньский номер 2016 года. Пробежав глазами несколько раз по содержанию статьи, не дыша, Ира на мгновение замерла в кресле и начала читать снова, но уже чеканя про себя каждое слово.

«ГЕРОИ СРЕДИ НАС» – гласили большие красные буквы.

Не иначе как под счастливой звездой родилась Марина Воронова, продавец маленького винно-водочного магазинчика в поселке Каменка. Перед закрытием, когда Марина пересчитывала выручку за день, в торговый зал ворвались два грабителя в масках. Угрожая холодным оружием, они вынуждали продавца отдать деньги.

В это же время Евгений Орлов решил наведаться в называемую местными жителями «алкашную» за сигаретами и застал сцену из боевика.

Будучи не робкого десятка, имея опыт боевых действий в первой чеченской кампании, не медля ни секунды, он бросился на помощь Марине.

Ранее судимые Л. и Н. в ходе схватки успели нанести Евгению восемь ножевых ранений разной степени тяжести. Но тем не менее герою удалось обезвредить преступников и закрыть их в подсобном помещении, прежде чем он потерял сознание. Тем временем Марина вызвала скорую помощь и полицию.