Ровно через три часа, расстроенная и уставшая, она стояла на обочине дороги и была близка к отчаянью. Не удалось найти ни дома с фотографии, на которой ее прабабушка серьезно смотрела в объектив, ни могилки. Да что там говорить, даже кладбища не смогла отыскать. Все дома в деревне выглядели пустыми, хотя некоторые из них и были вполне ухоженными.
Она нервно поправляла то и дело выбивавшиеся из-под косынки пряди и сосредоточенно смотрела на шоссе, в ту сторону, куда лихо умчал Леший.
Время шло. Мобильный уже полчаса как предательски хныкал разряжавшейся батареей. На смену досаде пришло беспокойство – где носит этого Степаныча? Говорил, что недолго, и пропал, словно сквозь землю провалился.
Поднимался ветер, и вместе с осенними сумерками подкрадывались тучи. Телефон отчаянно запиликал в последний раз и отключился. Оксана в ужасе подумала о том, что ее водитель застрял где-то в этой непролазной грязи и в ближайшее время за ней не приедет. Остается только одно – ждать попуток, которых, к слову сказать, не было ни одной за то время, что она торчала под указателем «Янголохта».
Вот так Янголохта…
И в этот миг, словно в ответ, хлынул дождь – энергичный, с крупными каплями. Вмиг стемнело, нахмурилось. Оксана бросилась к деревне, вспомнив, что видела где-то покосившуюся беседку, стоявшую не во дворе за забором и засовами, а под старой яблоней. С огромным трудом добралась до нее, по дороге падая и теряя сапожки…
Оказавшись под крышей, села на корточки, пытаясь спрятаться от ветра и потоков воды, и, наконец, дала волю рыданиям. Ей казалось, что она совершенно одна в этом холодном, неприветливом крае. Сняв с себя косынку, Оксана вытирала лицо, с которого стекали реки туши и слез, и вдруг на фоне темных силуэтов домов и сараев увидела окошко с мягким желтым светом. Одно во всей деревне! Собрав все оставшиеся силы, Оксана поспешила туда.
***
– Кто здесь есть, помогите! – кричала, барабаня кулаками в дверь. Ни калитки, ни забора, ни собаки на счастье не оказалось. – Хозяева, откройте!
Дверь отворилась, и на пороге возникла древняя старушка.
– Ишь ты! – промолвила селянка, пропуская нежданную гостью. Оксана привалилась к дверному косяку и сползла на пол абсолютно без сил. – Печку стоплю, эк тебя разбирает.
– Спасибо, думала, конец мне… Как зовут вас?
– Баба Люба. Да ты сапоги-то сыми, и портки свои тоже, промокла же до нитки…
Вскоре Оксана пришла в себя, переоделась в выданную бабой Любой длинную ночную рубашку в цветочек, высокие, почти до колен, шерстяные носки и толстенную теплую шаль. Они принесли с терраски стол с лавкой и уселись к печке греть спины. Хозяйка с удовольствием отхлебывала чай, пыхтела и подвигала к Оксане то одно варенье, то другое, пока она рассказывала, что делает в Янголохте и откуда взялась.
– …Водитель мой из местных, не забрал меня как договаривались. Петр Степанович, вылитый леший. Ух, правильно его на вокзале пнем назвали…
– А ты, милая, деньги-то давала ему?
– Просил заранее… Дала, – призналась Оксана хмуро. – Неужели мог вот так бросить здесь?
– Так знамо дело – к родственничку понесся, квасят там. Назавтра жди, – заверила та и, подперев седую голову маленьким кулачком, пустилась в размышления. – Сама я тут недавно, перебралась из-за Кьямы прошлым годом. Кьяма – река такая тут. Но тоже, считай, местная, белозёрская. Края здесь глухие всегда были. Маленькой была, помню, иной раз и медведь заходил по морошку. Волков тоже видали… А ты, значит, приехала корни свои искать? Только вряд ли я тебе помогу чем, никого я из старой Янголохты не знаю.
И она, прищурившись, принялась внимательно разглядывать Оксану. Ласково взяла ее за подбородок, покрутила туда-сюда и, словно разглядев что-то тайное, известное только ей, воскликнула: «Вепса! Ай да кайванка! Вепса!»
– То есть я, по-вашему, вепса? – Оксана непонимающе улыбалась. Она уже успокоилась, согрелась и теперь происходящее ее порядком забавляло.
– Самая что ни на есть!
– Кто это, баба Люба?
– У нас в Белозёре испокон веков много племен жило: и вепсы, и любь, и ямь, и меря, и летьгола, и угры…
– И вот так сразу вы поняли, что я того… вепса?
– Точно это, из Чуди ты. Слыхала, поди, «чудь белоглазая»? – баба Люба рассмеялась неожиданно звонким смехом, и Оксана кивнула, вспомнив буфетчицу на вокзале. – Ты же на себя посмотри: глаза зеленые, прозрачные и раскосые чуть, а бровь! Бровь-то наша, чудская. Словно наполовину отрисована и белесая.
Оксана инстинктивно поднесла к лицу руку. Ведь и правда, вся ее косметика осталась на косынке, а попав к бабе Любе, она и вовсе умылась. И теперь, когда ее брови не были искусно подведены карандашом и приняли натуральный цвет и очертания, они едва ли доходили до середины надбровной дуги, а дальше линия светлых волосков обрывалась, будто и не было ее вовсе. К своим двадцати восьми годам Оксана настолько привыкла выводить бровки каждый день, что уже и не помнила, когда кто-то из посторонних видел ее без макияжа.
– Русский Север, матушка, родина твоя. Небо низко, до Бога близко! – закивала старушка и подняла ладошку, словно желая показать, что оно – небо – прямо над головой. И опять с прибаутками продолжила: – Жили в лесу, молились колесу. Про Чудь-то много разговора всякого ходит…
– Расскажите, баба Люба! Если уж я вепса, по вашим словам…
– Добро, Оксанка, только ты на печку давай забирайся, грейся, да оттуда слушай…
Она накрыла ее одеялом, поправила подушку, и полилась, словно кружево, ее распевная вологодская речь…
В стародавние времена, сказывали, крутой холм был в местах этих, на том холме справляли обряды божествам древним, а за форму диковинную прозвали Череп-холм. А потом у подножия селиться стали, весь возникла, и вышла Черепа-весь – селение у Черепа по-иному. Отсюда и название теперешнее – Череповец, ты же оттуда приехала? Так вот, справляли там люди древние праздники свои. Не смотри так, матушка, никакого страху там сроду не было, только добро. Оттого и селились люди вокруг такого места. Поняла? В плохом-то месте никто жить не сможет. Люди те, что вокруг жили, обладали знаниями большими, волшебными, и умениями диковинными славились, да так, что со всех ближних краев другие племена диву давались. И называли чудесной жизнь их, а самих селян череповесских пошло обыкновение величать чудью. Внешне были они обычные – невысокие, крепкие, здоровьем отличались хорошим, нравом веселым. А глаза их были либо серые, либо зеленые, да такие светлые и чистые, аккурат как небо северное. Так и жили да горя не знали долгие века, и слава о них далеко за реки и горы шла, пока однажды не пришел к Череп-холму из дальних земель Белый Царь с намерением Чудь себе в услужение получить – ведь владели чуди волшебством невиданным. Не один пришел, а с войском великим. Но на то она и Чудь, что наперед все знали, и к приходу врага вырыли дивьи люди под землей ход, да и пошли под землю один за одним, а войско Царя Белого пустилось за ними. Как последний воин скрылся, по велению чудскому завалил огромный валун вход, и стала земля эта для войска всего приютом последним. А Чудь-то жить где угодно могла, посему и решили больше на землю не ходить, зависть не будить. Остались под землей, в своем подземном царстве. Где и поныне живут. А в местах этих и по сей день часто видят их, видать, выходят на свет Божий…