Глава XXXV. Блудный сын
Последний раз Вельзевул поднимался в подсолнечный мир, мир Высших божеств, полвека назад. По чистой случайности.
Предательство его сына расценивалось им, лишь как… случайность. Нет такой мухи, которая бы вырвалась из паутины.
Вельзевул вошёл в дом Геллы как истинный хозяин. Он взглядом оценил у своих ног приспешников. Сразу понял, что к его приходу готовились. Но истинной лестью было то, что госпожа Мортем стояла перед ним у лестниц на коленях. Как в девятнадцатом веке, когда она только увещевала его сделать её бессмертной.
Разница лишь в том, что тогда она была уверена, что может подарить ему преданного наследника. Теперь же она умоляла его о прощении за то, что породила предателя.
И когда Вельзевул поднимался по лестнице, Гелла в гробовом молчании, опустив голову, пошла позади него, поддерживая подолы его мантии над полом в знак глубокой преданности и уважения. На секунду он остановился, чтобы взглянуть на неё.
Даже на Бернарда он не смотрел с таким презрением и омерзением, как на Геллу в этот момент. Ведь в её глазах он прочитал наивную мольбу: «Пощади!» Она знала, что не подарила ему преданного наследника. Она знала, что после не выполнила обещания вернуть сына к своим истокам. А потом ещё не сдержала слово, что приведёт к Низшим Absoluta, благодаря чему могла бы подарить им величие и власть.
Он шагал дальше вверх, а Гелла всё цеплялась за его подол, увещевая: «Поверь, просто поверь, я уже близка к цели. Пожалуйста, поверь».
Вряд ли есть существо униженнее, чем она.
На лестничном марше третьего этажа как покорный солдат ждал Кандеон. Его руки были сцеплены в замок за спиной, голова гордо приподнята, и ему нисколько не мешало, что Высший демон был ниже его ростом. Кан смотрел нахально: сверху вниз.
Вельзевул оценивающе окинул его взглядом.
– Ты во всём уверен?
– Просто сделай вид, что ты их пощадил, – ответил Девидсон. – Всех их.
Они коротко кивнули друг другу, и Вельзевул пошёл по лестнице дальше.
Перед дверью его нагнал Кандеон, приложил свои ладони к дверям и позволил демону пройти внутрь. Как только вход снова закрылся, Девидсон за дверью немедленно вернул заклятия, чтобы уберечь свою сестру от ужасов, которые, несомненно, там скоро начнутся.
Шаги были беззвучны. А взгляд такой цепкий, что он запомнил все лица, что рано или поздно попадут в его паутину.
Генри был стар, потому мало полезен, ведь вряд ли старый дед, повидавший жизнь, сможет когда-нибудь сподвигнуть другого на злодеяние. Да и глаза у него были слишком проницательны. Почти так же проницательны, как у самого Вельзевула.
Джейсон был очень напуган влиянием магии, которую он не понимает. Он был весь такой аккуратный, будто вылепленный. Так, наверное, смертные представляют себе богов. А если его лепили, значит, можно растопить болью этот «воск» и слепить иначе. К тому же, такой юный, неопытный. Во взгляде ничего, кроме страха. Никакого стержня. Наверняка, податливый.
Эгиль сочился ненавистью. Но и ненависть его была вызвана страхом. Вельзевул коротко хохотнул, чувствуя, как его медленное приближение ломает тоненький внутренний стрежень этого парня. Да, Эгиль горел ненавистью к нему. Но он при этом не мог найти опоры, чтобы встать и бросить вызов Высшему.
Радостно было наблюдать за Изольдой, которая яростно боролась со своей природой. Натура заставляла её принять величие Вельзевула, но она так сопротивлялась, что вовсе забыла про физическую боль. Её жгло изнутри, но она отчаянно противилась зову преклониться перед своим господином. И кровь напоминала ей, что она предала свою семью. Ломало всё её тело. Она истошно кричала. Объятий Эгиля было недостаточно, поэтому Генри и Джейсон кинулись к ней.
Но не всё так просто. Пожав плечами, Вельзевул отбросил их двоих обратно к противоположной стене.
– Оставь их! – крикнул Бернард, хватаясь за голову.
И стоило ему только произнести слово, как отец снял решётки. В следующий миг он взял Мортема за горло, заставив подняться с колен.
В глазах Бернарда застыл животный ужас. Он знал, на что способен его отец. Но в какой-то момент Вельзевул неожиданно для себя увидел в глазах сына проблеск некоего успокоения и радости. На секунду Бернард подумал, что его отец переключил всё внимание на него, и поэтому его друзья в безопасности. Какой наивный ребёнок. И глупый. В нём куда меньше от отца, чем когда-то надеялся сам Вельзевул.
Держа сына за горло одной рукой, другой он откинул к дальней стене всех четверых. А прочитав в глазах Бернарда страх за них, он свободной рукой ещё изящно повернул в воздухе. И по крикам друзей Мортем вряд ли до конца понял, какой кошмар с ними происходит.
– Им очень больно, – улыбнулся Вельзевул, опуская своего сына на колени перед собой. – Но тебе будет ещё больнее.
– Я вернусь. Я вернусь, – как заклятие повторял Берн, увещевая на когда-то незыблемое доверие между ними. – Я всё сделаю. Я вернусь. Пап… – никогда в жизни ему не было так страшно, как сейчас.
Вельзевул только ехидно хмыкнул, погладил по волосам своего маленького предателя… И положил ладони к его вискам, чтобы сын вспомнил, кто он есть.
Деми вскочила на кровати. В её голове звучал крик. Чужой крик. Она пыталась успокоиться, прижимала свою подушку к лицу, металась в кровати, кричала сама, только бы эта паника в голове была чуть тише. Она так отчаянно заставляла себя думать о хорошем, но каждое её мимолётное воспоминание заглушалось истошным воплем.
Эмма попыталась её успокоить, она что-то наговаривала, взяв Уайт за плечи. Секундой позже Деми же даже не поняла, каким образом Эмма оказалась без сознания у дальней стены.
Пока Деми спускалась с кровати, боль уже охватила всё её тело, не только голову. До двери она ползла, как раненый солдат. Уже в коридоре она нашла толику силы, чтобы встать на ноги. Но стоило ей встать на ступень лестницы, чтобы пойти дальше, всю её пронзило такой болью… Деметрия держалась за перила лестницы, чтобы чувствовать хоть какую-то опору, пока её разрывало на куски.
Тело уже не справлялось с таким напором, поэтому перила треснули под её нажимом. Заносы впились в её ладони, – она даже не заметила. Деми знала, что ей нужно найти силы, чтобы встать и преодолеть пролёт. Она попыталась.
На второй ступени она поняла, что её поймали и затащили на марш. Она без сил опустилась на пол. От боли было так страшно, что её стошнило. Деми понадеялась, что от этого станет немного легче, но это только отрезвило её сознание, а растерзающие сердце чувства никуда не делись.
К сожалению, в туманной трезвости перед ней оказался её брат. Стыдно было признаться самой себе, но сейчас она хотела увидеть точно не его.
– Тебе плохо? – со страхом в голосе произнёс Кан.
– А то ты не знаешь, – саркастически сказала Деми. Она даже не заметила, что говорила она так, будто её лихорадит. Когда каждое слово – на последнем издыхании, а каждая мысль – как последняя.
Попытка встать, попытка доказать, что ты какой-то самостоятельный человек, что ты сама решаешь, что ты хоть на что-то можешь повлиять – оборачивается пронзающей болью. И это не иголки, не ножи. Это внутри.
Деми заставила себя вспомнить…
Это папа. Мой папа. Ещё его одеколон. И его рука, если взять её в свою, – она всё та же. И если его ладонь вдруг не сжала твою – это очень страшно. Но ведь сейчас придёт мама и всё тебе объяснит. И утешит. Она тебя обнимет, и ты будешь в безопасности. А мама пахнет бергамотом и такой беспрекословной любовью… Но и мама не пришла.
И если воспоминание о её собственной боли должно было вернуть в реальность Уайт, то идея не сработала. Потому что боль, рвавшая её, была больше, чем боль ребёнка, который потерял родителей.
Её новая боль – боль сотни матерей и отцов, которые теряли своих детей. Которые вымаливали своих детей. Которые оплакивали своих детей. Которые продавали свою душу за свою кровь. Там боль тысяч матерей, которые похоронили своих детей. Наваждением эта боль людей, которые отчаянно молились за тех несчастных, которые однажды продали свои души Бернарду, нахлынула на бедную девушку…
Деми, еле справляясь с этим, всё же поднялась.
– Деми! Деметрия! – кричал где-то на задворках сознания Кан.
Глава XXXV. Сделка
Представьте себе, что вы проснулись от кошмара.
Мир всегда делился на хороших и плохих. На добро и зло. И вы это изучили, как дважды два.
А в вашем сне оказалось, что плохие вас до последнего держат на плаву. А хорошие врали вам, чтобы воспитать в вас что-то идеологическое, незыблемое, вечное – без объяснений.
Мир в вашем сне перевернулся с ног на голову, вы не чувствовали никакой опоры. Когда во сне вся ваша привычная жизнь рухнула – вы бежали. Вы прятались. Вы искали безопасность, но в новом мире просто её не находили. Потому что без мамы и папы нет безопасности. Вы так привыкли.
Но есть убеждения. Есть принципы. Есть совесть.
И когда у Деми не было ничего, кроме принципов и совести, она превозмогла свою боль и побежала дальше. С желанием обмануть весь мир, всё бытие, весь баланс, всю Вселенную – она бежала.
Превозмогая боль, которая уже вырвалась изнутри и царапала кожу. Деми поднималась по лестницам дальше, терпя и заглушая свой крик. Ногтями впиваясь в свои ладони, потому что это не так больно, как внутри. Она шла.
Кан настиг её на лестнице, схватив за ладони.
Сначала Деми не поняла, но потом Кандеон отпустил её руки, и она автоматически, механически стала, впиваясь в кожу, царапать себя. Кан тряс её за плечи, всё повторяя и повторяя: «Это не ты! Это всё не ты!»
Уайт посмотрела на своего брата. Потом снова на ступени, которые ей ещё предстояло преодолеть. Кан аккуратно взял её ладони, стараясь обезопасить её от ран, которые она сама себе наносила. Девушка затуманенными глазами посмотрела на переплетение их рук и тихо, едва не плача произнесла:
– Пожалуйста… – в голосе Деметрии слышалось какое-то порабощение.
Кан закусил свою нижнюю губу со всей силы и кивнул.
Он отпустил её, позволил идти дальше. Как бы сильно он ни хотел наказать Мортема, ещё сильнее он хотел, чтобы Деметрия не испытывала всего того, что на неё навалилось. И когда Кан отпустил её, внутри что-то больно и тоскливо укололо его сердце.
Деметрия стояла напротив наглухо закрытой двери. Она тяжело дышала, заставляя себя держаться в собственном сознании, хотя крики в её голове начинали сводить её с ума.
За дверью ничего не было слышно, но она точно знала, что Бернард там. Эта уверенность становилась всё сильнее с каждым новым шагом по пути к этой двери. Самым страшным было – подкрадывающееся понимание, что она не сможет попасть в комнату и помочь…
Набрав в грудь больше воздуха, она машинально прикоснулась к браслету, который ей подарил Бернард. И стоило ей коснуться его, как чувства, нахлынувшие на неё, увеличись. Страх, ужас, боль, ненависть умножились сто крат, сбивая её с ног буквально. Деми упала на колени, хватаясь за грудь. Всё, что ей оставалось, – кричать, чтобы освободить себя от этого кошмара.
Дверь разлетелась на щепки перед её лицом.
Уайт увидела своих друзей, таких беспомощных, таких бессильных, таких – внезапно – слабых. Идеи кончились, интриги себя исчерпали, тайны вскрылись. Нет козырей в кармане.
А он кричит. И боль не проходит. И всё это чушь, что время лечит.
Она готова криком молить о его пощаде, а он только ему – внезапно самому важному для неё – больнее делает. Деми готова кричать, но каждый раз, когда она не верит картинке происходящего, чувства Мортема, отражающиеся в её душе, как в зеркале, заставляют её принять реальность.
Бернард переживал худшее в своей жизни. Он видел, как всё портил. Он не делал по-настоящему плохо жертве. Но он уничтожал тех, кто так или иначе любил эту жертву.
И боль брата за брата, боль матери за ребёнка, боль мужа за жену, боль отца за сына вновь и вновь возвращалась к нему.
И она проживала эту боль вместе с Мортемом. Деми хотела попросить остановить эту адскую пытку, но не могла больше издать ни звука. Ей оставалось только молящими глазами смотреть на своих друзей в надежде, что они поймут её бездействие и беспомощность.
Когда очередное воспоминание заставило её всю изогнуться так, что всё тело, казалось, стало ей как будто мало, Уайт перевела взгляд на Бернарда. Он смотрел на неё, но не видел. Ей так казалось. Потому что в его глазах была пустота. Губы шевелились, Деми смогла прочитать последнее «Пожалуйста», и поймала себя на мысли, что он сдаётся. И эта перспектива подействовала на девушку отрезвляюще. Ей потребовалось несколько секунд, но она всё-таки смогла подняться на ноги и обуздать свои страхи.
– Нет, – строго и уверенно произнесла она. Деми снова посмотрела на своих друзей, которые с трудом сдерживали боль, лёжа у стены.
Генри держался за голову, стоя на коленях, но сдерживал свои крики. Изольда тихо стонала, обхватив руками живот. Джейсон прижимал обе ладони к своему сердцу, зажмурившись и тяжело дыша. Эгиль оказался прямо в углу комнаты и глотал ртом воздух, как будто кислород не попадал в лёгкие.
Деми никто не услышал. И она уставилась взглядом в эту чёрную спину незнакомца, который мучил её близких.
– Я сказала – нет, – ещё раз повторила девушка.
– Ты меня не интересуешь, девочка, – послышался голос Вельзевула. Очень тихий и отдалённый. – Мне нужно заниматься воспитанием сына.
И он сжал ладонь, направленную на Мортема, в кулак, отчего тот задохнулся болью. Последнее, что Берн увидел прежде, чем потерять сознание, – это приближающуюся Уайт.
Никто не мог влиять на воспоминания Бернарда, пока он без сознания. Поэтому Деми смогла освободиться от боли, не чувствовать разрывающих сердце страданий других людей, не чувствовать царапающей вины.
Вельзевул повернулся к Уайт и хохотнул. Коротко и мерзко.
– Деметрия Девидсон, – пропел он. – Как давно тебя ждали…
– Я – Уайт, – с вызовом бросила девушка. – Mozot Irase! – она притянула к себе демона.
Вельзевул, оказавшись лицом к лицу с ней, неприятно усмехнулся:
– Думаю, мы сможем договориться.
И они договорились.
Она пыталась биться и отстаивать свои принципы и убеждения, но он был куда сильнее её. И его убеждения, увещевания не всегда противоречили её настрою. Вельзевул говорил о мире без насилия и конфликтов. Верил в гармонию, сострадание, помощь ближнему. И он восхищался её самоотдачей. Он только просил её верности.
– С силой Absoluta мы просто быстрее и безболезненнее достигнем цели. Люди достаточно страдали. С них уже хватит. Они ведут войны, уничтожают друг друга, не понимая, что война – одна и та же война – испокон веков ведётся на другом уровне. Это не страны, не национальности, не личности. Это война за господствующий порядок. Вселенский порядок.
Они так ошибались, позволив людям свободу. Деметрия, свобода убивает. Людям позволили думать, что они могут быть хорошими или плохими. Но люди не плохие. Им позволили быть такими, и они приняли это, позволяя своей слабости побеждать самих себя.
Если мы наведём порядок, где у всех будет цель – быть хорошими, добрыми, сопереживающими, – мир изменится. Он станет лучше. Неужели ты этого не понимаешь?
– А Бернард? А Изольда? – продолжала бороться Деми. Хотя речи демона были такими сладкими, что она уже была готова сдаться.
– Демоны?.. Так люди нас стали называть, да? – засмеялся Вельзевул. – Да-да… «Демоны» следующих поколений должны были подталкивать людей к плохому, чтобы показать Высшим, как быстро человек сдаётся, как он слаб. – Он увидел на лице девушки смесь эмоций из недоумения и отвращения к такой идее. – Да, ты не понимаешь… Война началась задолго до тебя. Много тысяч лет назад. Это имело смысл. Мы должны были доказать, что люди без руководства всегда выбирают то, что проще, что слаще, что удобнее. И мы оказались правы, разве нет?..
Деметрия поморщилась, осознавая, что сдаёт свои позиции.
– Я люблю людей. Они умные. Человечество придумало законы, чтобы обуздать плохое, – спокойно продолжал Вельзевул. – Но слишком многим людям закон оказывается не писан. И так было всегда.
Потому что мы создали людей. Часть хотела видеть их идеальными. Другая часть – Высшие – хотела, чтобы они справлялись сами.
Но они не справляются! Высшие поспособствовали созданию человечества, а потом плюнули на своё творение. И все эти тысячелетия мы просто хотим взять на себя ответственность за людей. Мы тоже не совершенны. Но нам хотя бы не плевать.
– Как ты сладко поёшь, – из последних сил сопротивлялась Деми. – Почему тогда твой сын от тебя отвернулся?
– Я так сильно доверял ему, что допускал его к людям слишком часто и слишком надолго. Он, к сожалению, проникся идеей свободы. Якобы люди могут решать… Но он предпочёл забыть, что люди, как правило, решают неправильно.
– Демоны подталкивают людей к неправильному… – неуверенно, но всё же настаивала девушка.
– Серьёзно? – удивился Вельзевул. – Миллионы людей каждый день совершают плохие поступки. Иногда серьёзные, иногда мелкие. Неужели ты думаешь, что у «демонов» так много возможностей повлиять на каждого из них?.. «Демонов» не так много, и, поверь, «демоны» давно уже предпочитают оставаться в своих чертогах, потому что они устали бороться. Ещё остались те, кто не теряет надежду, но нас очень мало.
– Тем не менее вы убиваете. Вы безжалостно убили моих родителей! – закричала Деми. – Зачем? Зачем это было?!
– Если бы это зависело напрямую от меня, они были бы живы, – пожал плечами Вельзевул. – Я, знаешь ли, не фанат убийства. Показывать слабости людей – это да, но убивать их не имеет смысла. Умерший человек не докажет мою идею, что все люди нуждаются в помощи или в руководстве. Все твои родители: и Кристофер, и Офелия, и Майкл, и Элиза – были прекрасными людьми, которые боролись за добро. Только они, как и ты теперь, боролись за извращённое представление о добре. Они боролись за Высших, которые дали человечеству свободу, которая и губит всех. Они боролись за Высших, которым плевать на людей.
И я не могу винить твоих родителей за это заблуждение. Эта идеология живёт тысячи лет. Передаётся из поколения в поколение. Они просто верили в ложь… Жаль, что они погибли. Они были хорошими и добрыми. Да, они ошиблись, поверили в неосуществимое. Но всё равно были благородными.
Деми смотрела в глаза демона. И не видела демона. Она видела многовековую усталость.
– Ты причинил боль моим любимым людям…
– Зато ты проснулась, – пожал плечами Вельзевул.
– Я хочу, чтобы они были в безопасности.
– Будут. Я и не собирался подвергать их опасности. Они в порядке.
– Значит, мы можем просто уйти? – уточнила Деметрия. Где-то на задворках сознания она понимала, что начинает просто торговаться.
– Разумеется. Вы же так любите иллюзию свободы, – тихо засмеялся демон. – Только своего сына я не отдам. Иначе он погибнет в этом мире лжи, лицемерия и насилия. А вы – ты, Джейсон, Генри, Эгиль, Иза – можете идти.
– Но…
– Да, ты права. Война продолжится.
Уайт так бесцеремонно перебили, что она даже забыла, что вообще намеревалась сказать. Но она точно помнила, что Бернард должен быть свободен от своего отца.
– Что я должна сделать, чтобы твой сын тоже мог уйти?
– Тогда ты можешь остаться.
– Сына готов променять на Absoluta? – скептически прищурилась девушка.
– Нет. Я собираюсь получить всю вашу поддержку в конечном итоге.
Деми нервно сглотнула.
– Что ты имеешь в виду?
– Деметрия, прости, но, как и я сказал, сейчас ты мне неинтересна. Да, у тебя сила Absoluta, но она не имеет смысла, пока ты не определилась, на чьей ты стороне. Сейчас у тебя нет сторон, ты мыслишь категориями «люблю/не люблю». Я люблю своего сына, но, если он мешает порядку, который создаст лучшие условия для большинства, я пожертвую сыном.
Да, я постараюсь его вернуть к себе, на нашу сторону. Но если он не примет мою помощь, я буду готов отвернуться от него. Потому что благополучие многих намного важнее моего личного счастья.
– Но он твой сын… – прислушавшись к голосу совести, пробормотала Деми.
– Все люди – мои дети. Я принимал участие в их сотворении. Один ребёнок или миллиарды моих детей?.. Сама бы ты что выбрала?
– Мы рассуждаем по-разному… – задохнулась негодованием Уайт.
– Да, ты рассуждаешь, как человек. Ты принимаешь во внимание свои слабости. Но ещё… – Вельзевул приблизился к девушке и положил руки на её плечи. – Ещё часть тебя, часть Absoluta, понимает, что я говорю правду.
Ты хочешь, чтобы они были полностью свободны?
– Я хочу, чтобы они всегда и везде были в безопасности!
– Как это по-человечески…
– Я человек, – настойчиво сказала Деметрия.
– А ещё ты абсолютная сила! Твоя задача заботиться обо всём человечестве, а не только о горстке людей, которых ты любишь!
Я открою тебе секрет, девочка. Ты спасёшь своих любимых в этой войне, если закончишь войну. Ты можешь это сделать. Тебе просто страшно брать на себя ответственность!
– Я их знаю! Они будут бороться. Они будут подвергать себя опасности. Они не сдадутся! Они будут искать меня.
– Пока не будет общего порядка, конечно, они будут бороться, – пожал плечами демон. – Но в твоих силах помочь нам установить порядок, который всех бы устраивал.
– А если я соглашусь помогать?.. – Уайт отступила на шаг, стараясь обуздать свои принципы, которые истошно кричали ей забрать свои слова обратно.
– Они всё ещё будут пытаться, якобы, тебя спасти, – безразлично отозвался Вельзевул.
– Ты можешь обещать мне, что с ними всё равно ничего не случится? – кажется, ей оставалось только выторговать свободу и безопасность своих друзей. Поступить правильно по отношению к ним. Заставить свои принципы и убеждения замолчать в такой ответственный момент.
– А ты можешь пообещать помочь нам создать порядок?
– Да.
– Тогда и я обещаю, – с лёгкой улыбкой кивнул мужчина.
Деми поймала себя на мысли, что всю жизнь она старалась не упасть, идти правильным путём, несмотря ни на что. Но почему-то никто её не предупреждал, что поступать правильно – так чертовски больно. И никто не говорил, что правильный путь – это путь к одиночеству.
Родители учили простым, казалось бы, вещам: «Не вести переговоров с террористами». Хороший, здравый принцип. Но когда ты торгуешься за жизни любимых тебе людей, принципы оказываются на заднем плане, потому что в игру на всех правах вступает совесть. А её ничем не заглушить… Уж Мортем-то точно знает: он поймёт и простит, когда до него дойдёт, чем руководствовалась Деми, принимая такое решение.
Спустя примерно час она стояла на балконе, который выходил с того самого чердака. Стояла и смотрела, как её обессиленных друзей выводят из особняка. Когда Деми поймала на себе взгляд Бернарда, внутри что-то умерло.