Впрочем, Лариска мать жалела. Всё же ужас – в сорок восемь выглядеть, как пенсионерка. Лариска каждый день видела её сверстниц, и ей было за мать обидно и одновременно неловко. Но к этим чувствам примешивалось ещё и раздражение, иногда со злостью, за то, что и она, Лариска, внешностью не вышла. Вроде и худая, как модно, и длинноволосая, и вполне могла быть симпатичной, но слишком многое не так. Худоба не «модельная», а какая-то по-мальчишески неказистая, плюс сутулость. Волосы длинные, но тонкие и редкие, поэтому сколько ни мой их любым шампунем, а они всё равно висят уныло и выглядят непромытыми. Кожа тусклая и вечно в прыщах то тут, то там. Оттого и взгляд снулый, опущенный. А уж шмотки… Сплошной рыночный Китай! На что хватало денег, то и носила. Все девчонки в её группе были одеты куда лучше – элегантнее и моднее.
Да, Лариска училась в институте! На пиарщика. Институт платный, хотя и не дорогой, потому что дурацкий какой-то, из новых, пусть и аккредитованный, но даже Лариска понимала, что это просто чей-то очередной бизнес, а не образование. И, разумеется, на институт был взят очередной кредит, ведь откуда бы у них взялись даже не самые большие деньги, которые надо платить вот так сразу, моментально? Но мама сказала, что институт – это единственный путь… Путь – куда? В колл-центр? Впрочем, спорить было незачем, ведь своих собственных интересов и увлечений Лариска к девятнадцати годам почему-то не нажила. Просто жила себе и жила. Ходила в школу, училась, перебиваясь с «трояков» на редкие «четвёрки», с детства привыкла торчать в компьютере, который был главным развлечением и отрадой. Потому спорить с матерью не стала, а пошла туда, куда та показала пальцем. На что денег хватило. Кредитных.
«Вот, говорят, весь мир так живёт – в кредитах по уши. И ничего, хорошо ведь живут-то! Почему у нас хорошо не получается при тех же правилах игры – непонятно», – так размышляла Лариска, царствуя на маленькой кухне в своём прекрасном одиночестве, за шатким столом и с верным спутником – кредитным айфоном.
Лариска одинока. Можно сказать, что по собственному желанию. И не только в смысле ухажёров, которых не было вообще, но и в смысле подруг. Потому что она ещё в школе усвоила своё место в этом мире: либо одна, либо в компании с какими-нибудь нищебродами и маргиналами. Второй вариант противен и был отметён сразу, как только девочка заметила, что в охотку с ней общаются лишь совершенно дурная дочка продавщицы из магазина дешёвой косметики и слегка дефективная девочка из семьи потомственных пьяниц. Девчонки почище и покраше явно сторонились плохо одетой, тощей и кислой одноклассницы. Переживала и плакала Лариска по этому поводу много, но только когда мама не видела. Потому что какой смысл плакаться маме? Чем она поможет? На неё саму без слёз не взглянешь, с ней давно всё ясно.
Выплакав литры слёз, Лариска ушла в одиночество, которое с лихвой скрашивал интернет. А вот там она была не она… Там она была совсем другой! У неё были симпатичные странички в социальных сетях, привлекательные и яркие. Создавать фейковую сетевую жизнь она научилась ещё в школе. Хотя теперь это уже не особенно радовало и не приносило былого удовлетворения.
Но главное, что есть айфон, связь и куча времени для себя. Ведь компании нет, на клубы и модные развлечения денег нет, мать ею тоже уже сто лет не интересуется. А чем, кстати, она вообще интересуется? Да и когда ей интересоваться? Целый день идиотская работа, вечер же нужен для того, чтобы просто прийти в себя и тупить в телевизор, глядя по всем программам бесконечные ток-шоу или сериалы. У Лариски же был свой сериал. В интернете.
Правда, в последнее время она заметила, что мать тоже приобщилась к интернету: телевизор по вечерам почти не вопил, а, сидя за задёрнутой «бархатной» шторой, дочь слышала, как мать клацает по клавишам компьютера. Ну, молодец, хотя бы в этом перестаёт быть птеродактилем – освоила комп и инет! Может, найдёт там себе кого-нибудь, может, она на сайтах знакомств тусуется? Вот было бы забавно!
Лариска допивала чай и доедала пряник. Скоро она пойдёт в комнату, задёрнет занавеску, скажет матери «Спок ноч!», залезет под одеяло, и начнётся самый клёвый сериал в её жизни! Вот сколько не будет спаться, пока глаза не закроются сами, столько Лариска будет получать свою каждодневную дозу счастья и удовольствия. Это то, что примиряет её со всей невезухой и бедностью, которую ей подсунула судьба.
Тамара же, закончив мазать вечно ноющие колени, принялась за лицо. Нет, это не приятные маски или омолаживающий массаж, увы. Уже довольно долго Тамара мучается странными болями мышц щёк. Ей думается, это потому, что часами приходится говорить с людьми и делать это доброжелательно, «на улыбке», как инструктирует их начальство. А для «улыбчивого» тона надо строить совсем несвойственные Тамаре гримасы и держать их на физиономии довольно долго! «Сохраняйте позитивный настрой во время всего разговора. Ваши эмоции передаются собеседнику, и чем увереннее вы себя чувствуете, тем более уверен в вас будет клиент и тем выше шансы на успешную продажу», – этот пункт брошюрки «Техника успешных продаж по телефону», лежащей на каждом рабочем месте, их заставили выучить наизусть. «Позитивный настрой…» Вот потому у неё и болят мышцы лица. Вот потому и приходится делать нечто вроде массажа, разминать щёки, чтобы поменьше ныли. Иногда она берёт из холодильника кубики льда и трёт ими скулы, губы. Вроде бы становится легче. И ведь не пойдёшь к врачу с такой глупостью, господи! «Знаете, доктор, кроме коленок у меня теперь ещё болит лицо! Можно ли использовать ту же самую мазь?» Тьфу ты!…
Рядом с Тамариной кушеткой стоит большой картонный ящик с наваленными образцами тех самых товаров, которыми она торгует. Китайская ерунда в розовых коробках «для молодости и красоты», БАДы подозрительного происхождения – Тамара опробовала на себе их все. Сдуру. Без всяких плохих, к счастью, результатов и, к сожалению, без хороших. Зато задёшево, а не за те сумасшедшие деньги, которые выкладывают её клиенты. Своим сотрудникам фирма продаёт всю эту бесполезную хрень значительно дешевле, большое спасибо! Себе без пользы, зато иногда можно хорошо сэкономить на подарках, если приходится идти в гости: вот вам массажёр на день рождения; примите набор БАДов от целлюлита…
…Вот жизнь! Узкие кушетки, занавес через всю комнату, вещи девать некуда – шкаф вот-вот развалится, потому что даже их скудные пожитки уже распирают это совковое старьё. Бывала я в таких домах. Там обитали как раз те люди, общение с которыми прекратилось по причине фатального несовпадения условий жизни. Это была жуть, почти, как в коммуналках! «Повеситься можно!» – думалось мне тогда и больше никогда не хотелось приходить в такие дома. Даже к тогдашним подругам, делившим жалкие метры с родителями или с бабушками… Пытка это. Пытка…
Иногда Тамара ловила себя на ужасном чувстве: ей начинало казаться, что она уже не так любит дочь, как прежде, как надо, как должна любить мать. Потому что её слишком много рядом, дочери этой! Куда не повернёшься, всюду либо она, либо её вещи, либо её запах, либо голос, говорящий с кем-то по телефону. Сколько ж можно… Туалет занят, когда очень нужно, – там Ларка, приходишь в кухню суп варить, там Ларка чаи гоняет… Занавес через комнату – то была придумка Тамары, жутко уставшей от постоянного мелькания взрослой дочери перед воспалёнными глазами.
– Давай отделимся немножко, ты уже взрослая девушка, тебе так будет удобнее, я ж понимаю, – вот так деликатно Тамара преподнесла дочери свою идею, внутренне трепеща, что та не согласится. Ведь ужас, если подумать! Но Лариска как-то спокойно и даже равнодушно кивнула:
– А давай. Я же тебя раздражаю светом телефона, когда ты спать хочешь. А так не видно будет…
Эх, если б только светом!
Десять лет Тамара откладывает деньги «на квартиру». Рассчитывая на ипотеку, конечно, и на родительские хоть какие-то сбережения. Раньше она аккуратно вкладывала в заветный и ни при каких обстоятельствах неприкосновенный конвертик сто долларов ежемесячно. В ещё хорошие времена… Но вот уже несколько лет как вкладываемое уменьшилось ровно вдвое. Больше, чем пятьдесят ну никак не получается! В итоге… что мы имеем в итоге? Девять тысяч. Всего. Девять тысяч в пожелтевшем конверте, спрятанном на самом дне гардероба под тяжестью постельного белья. Плюс родительские сбережения за всю жизнь – кровные или как они сами говорят – кровавые. Итого без малого двадцать тысяч. Какая квартира? Какая ипотека? Уже очевидно, что никогда. Тамара старалась гнать от себя эту мысль, потому что она неизменно рождала одно и то же: надо просто ждать родительскую двушку. И это приводило её в неистовство, в кошмар ненависти и к родителям, и к себе. Лучше не думать и продолжать каждый месяц делать почти бессмысленное дело, зато иметь чистую совесть и хоть каплю, крохотную капельку надежды… На чудо?
В 90-е они с родителями сыграли в «чудо». Оно называлось МММ. Хорошо, что погорели не сильно, не так, как другие. Обошлись потерей пары тысяч долларов. Всего. Всего? Боже, как рыдала мать, как страшно орал отец! Она думала, у него случится инсульт, таким багровым сделалось его лицо. Он выкрикивал жуткие слова, Тамара раньше не знала, что папа умеет так материться и так ненавидеть. Дикая тогда была неделька, пока всё было остро! Мрачные сходки-митинги на Варшавском шоссе, куда они все трое зачем-то ходили, толклись там, кричали до полной потери голоса со всеми прочими «партнёрами», чего-то ждали, на что-то надеялись. А потом вдруг стало пусто, холодно и безразлично. Их обманули. Или не обманули, а просто государство нарочно так сделало, и если бы Ельцин не влез, то всё случилось бы иначе. Осталось непонятным, непонятым, почему всё так вышло, но говорить об этом, обсуждать и переживать больше не было сил. Ни у мамы с папой, ни у Тамары. Они просто закрыли для себя эту тему. Всё же некоторые погорели страшнее. Люди квартиры потеряли, вложив до копеечки, что у них было, в ту, как её назвали, пирамиду.
Но случись нынче какое-нибудь очередное МММ, Тамара, наверное, опять бросилась бы в авантюру со своими девятью тысячами. Потому что только на чудо надеяться и оставалось. А как ещё? Где взять эти проклятые деньги хотя бы на самую дешёвую ипотеку? Только если вовремя «сыграть в МММ», пока опять государство всё не испортило.
Тамара вошла в комнату в стареньком халате и с намотанным на голове полотенцем. Бархатный занавес уже задёрнут, из дочкиной половины слабо светит ночник. Она сегодня раньше спать собралась, что ли? Тамара грузно уселась на свою разобранную ко сну кушетку.
– Поужинала? – негромко спросила она.
– Коз.
– Чего – коз? Каких коз?
Лариска громко вздохнула.
– Оф коз. На инглише значит «конечно».
– А почему со мной надо говорить на инглише?
– Языковая практика, – пробубнила из-за занавеса дочь. – Ты сама мне всё время мозги ешь, что надо практиковаться в языке. Вот я и практикуюсь.
– Ясно. Про «коз» ты выучила, молодец. А когда нормально говорить начнёшь?
– А на хрена, ма? Я работать буду не в Америке, а тут. На тутошнем уровне мне инглиша хватит…
– То есть, уехать отсюда ты не хочешь, не планируешь, тебе не надо? Пожалуйста, сиди здесь вечно, кукуй…
– Не, конечно, ведь я, получив диплом сраного института, тут же подам документы во все посольства и меня с моим дипломищем с руками оторвут самые крутые фирмы всех стран мира! – фыркнула Лариска.
– Сраный институт? А зачем туда пошла?
– Я? Мам, ты сегодня, наверное, переработала. Напоминаю: это ты выбрала и институт, и специальность.
– То есть, я во всём виновата? – обиделась Тамара.
– А я тебя ни в чём не обвиняю. Вот вообще. Всё нормуль, чего тебя сегодня расколбасило на дурацкие темы? Ну, сраный институт, ты ж сама всё понимаешь.
– Да, – вздохнула Тамара. – Развелось у нас этой халтуры, уму непостижимо! Такое было отличное образование в стране, во что его превратили?
– Отличное? – Лариска хохотнула из-за занавеса. – А что ж ты со своим отличным образованием в колл-центре ишачишь за две копейки, всю морду себе уже изнасиловала, скоро паралич мышц случится.
– А ты посмейся надо мной, посмейся… Две копейки. Всё ж таки живём на эти копейки-то, кредиты выплачиваем, будто не знаешь… Всё ты знаешь! Когда я окончила институт, всё и рухнуло – и страна, и экономика.
– Ма, не начинай! – заныла Лариска. – Давай уже ложиться спать, а? – ей очень хотелось быть полностью в сети, общаться только там, мать страшно отвлекала и мешала. – Или посмотри что-нибудь в ящике… Малахова там… кого ещё…
– Да надоело! И Малахов, и другие. Одно и то же. Я лучше… в интернете посижу, как и ты. Ты, как обычно, про мальчиков трепешься? Как там ваш сайт называется? Гёрлс… чего?
– А тебе зачем? – хихикнула Лариска. – Даже если я там, ты меня не узнаешь, я под ником. Знаешь, что такое ник?
– Слушай, мне не семьдесят лет, я прекрасно знаю, что такое ники. Да тусуйся, где хочешь, у меня своя компания, – гордо сообщила Тамара занавесу.
– Вау, даже так? Ну, и отлично! Давай, ма, спок ноч! Ухожу в нирвану. Пока-пока.
– Я тоже, – заявила Тамара, пересела к столу, включила старенький ноутбук и погасила настольную лампу. Лариска щёлкнула ночником, и в комнате осталось лишь два источника света: от экрана ноутбука и крохотное, хотя довольно яркое сияние айфона. Женщины замолчали, отделившись друг от друга не столько занавесом, сколько виртуальной границей.
Эта квартира их убивала. Каждая чувствовала себя почти как в камере – слишком узкое было собственное пространство, трудно ощущать себя полноценным человеком за занавеской и без того небольшой комнаты. Будто не хватало воздуха, было трудно дышать. Поэтому интернет играл роль портала для выхода в открытое пространство, где много места, много свободы, пусть для иллюзии другой жизни, но такой сладостной, при этом легкодоступной и дарящей столько эмоций! Возможно, последнее, что позволяло двум узницам однокомнатной клетки сосуществовать мирно и терпеть всё. В том числе друг друга.
КОМА
Когда неотложка забирала Асю, в её комнате повсюду валялись упаковки и пузырьки с лекарствами.
– Откуда столько у девочки? – ужаснулся один из врачей.
Растерянный Вадим как будто сквозь мутную пелену наблюдал за всем происходящим и, казалось, не вполне соображал, что происходит. Он водил глазами по комнате, с удивлением глядя на присутствующих людей, иногда тряс головой и хватал себя за волосы заметно дрожащими руками. Вопрос доктора прозвучал откуда-то издалека, приглушённо, словно тот говорил в банку с водой.
– Ей были выписаны препараты… психиатром… Из-за прошлой попытки… Это антидепрессанты и успокоительные… – медленно и тихо пробормотал Вадим в ответ. Похоже, его никто не слушал или не слышал, молодой врач молча хватал все подряд пустые упаковки и засовывал их в пакет. – А это зачем?
– А вы как думаете? – почему-то грубо ответили ему.
Он всегда знал, что таблетки зло! Он не хотел их в своём доме, не хотел, чтобы его дочь принимала странные и страшные препараты, действующие на мозг, которые пьют всякие шизофреники и параноики. Ведь она просто испуганная и запутавшаяся девочка, не наркоманка какая-нибудь, зачем же такая тяжёлая артиллерия? Но ведь штука в том, что их, таблеток, уже и не должно было быть у Аси. Совсем не должно.
Арина Викторовна, психиатр, оказалась мягкой, милой, улыбчивой и доброжелательной пожилой женщиной. Когда с Аськой случилась беда, Вадиму её посоветовали люди, давно и благополучно живущие в Лондоне, сына которых пять лет назад именно Арина Викторовна и «сняла» с иглы, чем спасла жизнь. Когда-то отец этого парня был партнёром Карлова, но потом ушёл от всех дел и уехал с деньгами и семьёй в Англию. Как раз после большой беды с сыном-подростком. То ли из-за этого, то ли ещё по какой причине, но с тех пор он в Россию ни ногой, зато вовсю бизнесует в столице Туманного Альбиона. Впрочем, всё это не имело никакого значения, важно одно: у него сохранился номер телефона «самого отменного подросткового мозгоправа», как он выразился, когда полумёртвый от ужаса Карлов позвонил ему прямо той же ночью.
Арина Викторовна принимала у себя дома, где было красиво, просторно и уютно одновременно, вкусно пахло кофе. После часового разговора с Асей наедине, доктор побеседовала с Вадимом.
– Сильный шок и депрессия, вызванная стрессом. Причину вы знаете. Думаю, что девочке стоит походить ко мне на когнитивно-поведенческую терапию, но, судя по её состоянию, без таблеток сейчас не обойтись. Не дёргайтесь так, что вы! – мягко улыбнулась женщина, заметив нервную реакцию Вадима. – Вы же образованный человек, что вы так пугаетесь слова «таблетки»! Это не навсегда, более того – ненадолго. Только выровнять девочке психологический фон, успокоить её, наладить настроение. Предупреждаю, лекарства дорогие…
– Да какое это имеет значение! – воскликнул Карлов. – Но это же психотропы, вот, в чём ужас!
– Никакой не ужас, – профессионально спокойным и умиротворяющим голосом заговорила доктор. – И не надо пугать себя страшными словами, – она ласково улыбнулась. – Да, психотропы. А слово антибиотики вас не пугает, нет?
– Может, обойтись… этой… поведенческой терапией?
– Вадим Павлович, – вздохнула врач. – Не обойтись. Давайте не будем рисковать, хорошо? Речь идёт о паре месяцев, максимум о трёх. Доверьтесь, пожалуйста. Девочке нужна серьёзная помощь, она переживает сильную травму.
МАРАФОН
– Вадим, – осторожно решилась спросить я, когда мой собеседник на мгновение умолк, чтобы перевести дыхание. – Вот над вашей девочкой эти… глисты издевались совершенно беспричинно, бессмысленно и глупо. А вы других их «клиентов» знаете? Остальные тоже безвинно пострадавшие?
Наверное, напрасно спросила. Вадим недобро на меня глянул… Пожалуй, в его взгляде читалась: зря я тебя в собеседники выбрал!
– Интересно как у вас мысль пошла… – выдохнул он. – Ну да ладно, поговорим и об этом. Первое: а меня это волнует? Какое мне вообще дело до других, до всех на свете, когда речь идёт о жизни моего ребёнка? А?
Это «А?» звучало вызывающе. Я предпочла промолчать, пусть уж выскажется.
– Молчите. Значит, понимаете, всё-таки. И второе. Видел я прочих их «клиентов» – разные это люди. Большую часть вообще не знаю, но, если судить по тому, что клацают глисты, так там ужас, жесть и полная безысходность. Но с какой стати им верить, если я на своей шкуре знаю, как они лгут, сколько они лгут и вообще каковы принципы и правила их так называемых обсуждений. Их мнения для меня пустой звук, пустое место – и это в лучшем случае. В худшем – ложь, клевета и то, за что бьют по морде или даже убивают, – его голос звучал жёстко и зло. – В клиентах у этих уродов есть даже знаменитости. И что? Надо ковыряться в каждом прыще человека только за то, что он добрался до каких-то вершин? Да всегда так было, я знаю! Но так, да не так – не было интернетовской публичности такого рода сплетен и грязи, раньше это было «сарафанное радио» на ушко. Почему на ушко-то? Потому что не было принято, было стыдно, неприлично, в конце концов! Собирать сплетни, грязно фантазировать и ругаться, как пьяные матросы, считалось неприличным! Боже, какие, оказывается, буколические времена-то миновали, а! А теперь, можно сказать, в мегафон орут, но пока что под масками, чтобы рыла видны не были! Почему? Потому что до сих пор неприлично, мать их, и им самим пока всё ещё стыдно, но технические средства отменили это самое «на ушко»! – Вадим сильно повысил голос, лицо его побагровело, мужчина наливался бешеным гневом. – Да, среди их объектов хватает и малоприятных особ, есть откровенные негодяи, про которых известно, что они – негодяи. Но вот что я вам скажу. Если вы намекаете, что борьба со злом в таком виде хороша и правильна, то, наверное, нам стоит закончить эту беседу прямо сейчас. Потому что анонимно орать пакости и гнать волны клеветы даже на дурных людей – это не борьба со злом. Эх, ладно, признаюсь! Думал я об этом, думал, как и вы задавал себе такой вопрос. И сколько бы раз ни начинал заново тянуть эту мыслительную волынку – а что, если… а коли человек ужасный… а если имярек на самом деле проститутка, а выдаёт себя за деву Марию… – всё равно нет, нет и ещё сто раз нет! То, что делают эти уроды, лишь приумножение зла, потому что тоже зло! Ложь – зло, клевета – зло, грязная брань – зло, сплетни – зло, в конце концов, анонимность – зло. И объясните мне, идиоту, как из такого количества разных видов зла может в итоге получаться добро? Что за математика или химия, или какая там хитрая наука, которая совершает подобные превращения? – он уже кричал. На нас испуганно поглядывали посетители кафе и официанты. Ещё этого не хватало… – Ну что, подруга моя случайная, развеял я ваши сомнения в том, что тот форум – чистое и беспримесное зло или вам ещё хочется поболтать о благородных виртуальных робинах гудах, м?
Мне оставалось только одно: я протянула руку, положила свою ладонь на его горячие дрожащие пальцы и слегка их сжала. Вадим вздрогнул.
– Простите, Вадим! Я сглупила. Вы безусловно и стопроцентно правы. Просто я хотела в этом убедиться. Простите!
Он даже не представлял, до какой степени я знала, что он прав! Но я должна была понять, что Карлов сам думает об этом.
Вадим вздохнул и ответил на моё рукопожатие.
– Это вы простите, что это я разорался тут…
КОМА
Поначалу всё пошло хорошо, ведь хорошо же! Карлов взял отпуск, оставив Юрычу и прочим «добивать» детали контракта. В конце концов, всё самое главное им сделано, и сейчас важнее дочери для него не было никого и ничего на свете. Ася пока что не ходила в школу.
Дважды в неделю Вадим возил девочку к Арине Викторовне, и после разговоров с доктором Ася немножко оживала и становилась похожей на прежнюю – солнечную и спокойную.
А дома они с дочкой много-много разговаривали. Наверное, никогда прежде они столько не болтали, сидя рядышком на диване: Аська забиралась с ногами, заворачивалась в плед и смотрела на отца глазами маленького ребёнка – с надеждой и бесконечным доверием. Она была абсолютно открыта ему и жарко вбирала каждое его слово. Часы, сутки сплошных разговоров! И вовсе не только про случившуюся беду, а вообще про жизнь – про будущее, про балет, про кино и Асиных приятелей.
Но и про беду тоже. И Вадиму в какой-то момент показалось: то, что он делает, и как у них получается это с Асей, намного действеннее, чем посещения доктора Арины. Не однажды у Карлова по краю сознания пробегала шальная мысль, что сеансы по сто долларов каждый – зряшные. Сотня, конечно, не деньги, но есть ли в этом смысл?
– Как ты вообще вляпалась в эту грязь? Как отыскала форум?
– Да что ты, ничего я не искала! Мне прислали ссылку в личную почту.
– Кто?
– Никто. Явно с одноразового адреса.
– То есть, кто-то знакомый, кто знает твою почту?
– Совсем необязательно. Я не скрывала свой имейл, он указан в моих соцсетях…
– Вот ведь чёрт!
– Аська, ты не дурочка ли – реагировать на умственно-отсталых идиоток, которые все вместе не стоят твоего мизинца, глисты завидущие?
Аська прыскала в кулачок. Хороший признак.
– Ну, и что скажешь?
– Ну, дура. Знаю. Я всё знаю, папа.
– Интернет отключать будем?
– Паааа! Мы ж договорились! С каких пор ты мне не веришь? Я обещала, я сделала: больше носа не сую на тот форум. И электронную почту сменила, её теперь знают только самые родные подружки… ты со всеми знаком. А старый имейл убила. Как обещала. На всякий случай, чтобы больше не присылали мне «приветиков». Может, проверишь?
– Ну уж нет. Если ты даёшь честное дочкино слово…
– Я даю честное дочкино слово! – горячо и с улыбкой повторяла их любимое детское заклинание Ася. И, как когда-то малышкой, прижимала обе ладошки к самому сердцу. – Самое честное дочкино слово!
– Верю. Как обычно, верю!
– Ася, почему у тебя случилась такой силы реакция? Вот скажи, если бы старые злобные бабки-ёжки с клюками, сидящие в парке на лавках, говорили тебе вслед какие-то гадости… или пьяные бомжи, валяясь на тротуаре, обругали бы последними словами, ты тоже побежала бы резать вены, что ли?
– Нет, пааап, – задумчиво тянула Ася. – Тут ведь другое. Не бабки, не бомжи. Взрослые люди, опытные, некоторые очень даже образованные, разбираются в балете, в жизни…
– Мать твою! – не сдержался Вадим. – Да с чего ты это взяла?
– Ну, они ж сами про себя пишут: я имею отношение к балету, а я к литературе… а у меня художественное образование…
– И ты поверила? Ты поверила?!
– Знаешь, мне казалось, что такое враньё о себе остаётся где-то в детском саду. Что взрослые люди так не делают. Это же глупо! «А у меня папа самый главный генерал»…
– Девочка моя, – Карлов обнимал дочь, целовал её макушку и вздыхал. – Так называемые взрослые люди… в общем, не питай иллюзий-то. Они те ещё шельмы, прохвосты и лжецы. Слушай, малышка: если человек ввязался в анонимную игру, где его лицо спрятано, где он, как реальная личность, не существует, то враньё – это его суть, понимаешь? Он начинает лгать про придуманную жизнь, которой у него в помине нет, и, собственно, по этой причине он и есть аноним. Сам по себе он пустое место. Самое грустное и любопытное, что иногда даже не пустое! Нормальный, вроде, человек с обычной жизнью. Но ему этого мало, ему хочется большего, как у кого-то другого, кому он в результате дико завидует. Зависть! Первое и главное, что правит чувствами таких… глистов. Даже если у них всё не так плохо, ведь на самом деле они совсем не бабки и не бомжи, но всё равно есть нечто, что бесит их в чужих судьбах: как правило, это то, чего не досталось им, и, по их мнению, несправедливо.
– Па, эти глисты обсуждают в том числе реально плохих людей. То есть, там есть такие персонажи, что и меня тошнит, правда…
– И что это доказывает? Это нисколько не противоречит тому, что я сказал. Завидуют даже негодяям, если у негодяя, к примеру, много денег, есть слава и успех.
– Но они же говорят про них ту самую правду, от которой и мы с тобой приходим в ужас!
– А зачем они это делают? Ради борьбы со злом? Я тебя умоляю! Кто мешает открыто писать, к примеру, в своих блогах, раз они настолько по-интернетовски продвинутые люди, ту же самую правду? Трусость? Боятся аргументированного и адресного ответа? Боишься – тогда не борись и сиди тихо, не борец ты никакой, если даже от виртуальной борьбы штаны полные. Лаешь, как мелкая сявка, из-под забора, так не называй это борьбой за правду. Но дело-то в том, что им мало правды, им мало разоблачения реальной гадости, им нужна ложь, необходима, как воздух! Их гадкая натура требует наворотить кучу грязи поверх правды – и всё это ради самоутверждения. Исключительно! И, между прочим, девочка, таким образом они до нуля обесценивают любые попытки на самом деле что-то делать с тем плохим, что реально существует. Потому что ложью разбавляют всё до абсолютной лжи… Ну, как объяснить? Вот, если взять полкило варенья и полкило, прости, дерьма, смешать всё это, то получится килограмм, опять прости, дерьма, ведь так? Та же история. Половина правды, половина лжи, всё это приправлено грязной бранью, плюс анонимность… Извини, но я автоматически встаю на сторону тех, кого они поливают. Ну, а если это, к примеру, Жириновский, то ни на чью сторону. Но их аргументы для меня ничтожны!
Ася слушала внимательно, кусая губы.
– Скажи, есть там хоть слово правды про тебя?
– Не знаю… Может, я, правда, никакая балерина…
– Так – стоп! Я не об этом, не им судить! Пойдём ещё спросим у пьяного сантехника, что он думает о новейших открытиях ядерной физики и о коллайдере, идём же, идём, найти пьяного сантехника – дело пяти минут, давай, собирайся, его мнение очень важно и особенно для физиков, мы им потом сообщим! Видишь – смеёшься… В профессиональном смысле мнение «подмышек» и «дырявых носков» стоит ровно столько же. Нет, я имею в виду всё остальное. Есть хоть слово правды?
– Па, ну, ты что? Зачем спрашиваешь, ты ж знаешь, что нет! – запылав щеками, сердито сказала Ася.
– Ну вот! Так с чего ты взяла, что в иных случаях как-то иначе?
– Они приводят факты, часто общеизвестные, когда речь о знаменитостях. Иногда публикуют фотографии… Или скрины из блогов, где сами… клиенты высказывают такое, что шерсть дыбом. Выкладывают компрометирующие видео…
– Вот это, возможно, и есть та часть, которая правда, но загублена всем остальным и превращена в дерьмо, не стоящее внимания.
– Кто-то из твоих друзей, одноклассников это видел?
– Не знаю, – нахмурившись отвечала Ася. – Мне кажется, что нет. Никто ничего не говорит, не спрашивает. За спиной, вроде, не хихикают.
– Да у тебя в классе нормальные ребята, неужели бы они за спиной стали хихикать, ты что?
– Па, я начала этого так бояться! Мне вдруг представилось, что вот мои друзья, учителя, все, кто меня знает, читают это. И вдруг кто-то чему-нибудь поверит?
– Аська!
– Ну, пап! Ты же сам часто говорил, что чужая душа – кромешные потёмки, что никто ничего ни про кого не знает!
– Я это говорил? – удивился Вадим. – Когда и в связи с чем?
– Ну… в связи со своими какими-то делами…
– А, миленькая! – воскликнул Карлов. – Это я про бизнес говорил, совсем другая история!
– Да никакая, па, не другая, – тихо, но упрямо произнесла Ася. – Мы знаем друг про друга только то, что снаружи, не внутри. Что хотим, то и показываем, не хотим – прячем. Никто ни про кого ничего не знает…
– Дочь! С чего такие выводы?
– Да вот… Глистов начиталась, – горько усмехнулась Ася. – Страшно стало. Такое ощущение, что вокруг сплошные чудовища, прячущиеся под маской людей. И клиенты чудовища, и глисты – ещё более страшные чудовища. Мир какой-то… чудовищный. Так показалось… И стало ужасно страшно и одиноко.
– Эх, Асёна! Тебя зомбировали глисты. Они на самом деле источник зла, страха и безысходности. Нельзя в это погружаться, нельзя это читать! Это как отрава, яд, которым ты постепенно убиваешь свой мозг. Асенька, умоляю! Никогда больше!
– Конечно, папочка. Об этом и речи нет.
– Значит, этот этап мы проехали?
– Да, проехали! Теперь вообще не знаю, что на меня тогда нашло. Затмение какое-то. Всё уже в порядке.
– Честно?
– Честное аськинское! – улыбалась дочь.
Препараты принимались строго по схеме, как велела доктор.
– Па, вот скажи, – вдруг за ужином, явно без особого аппетита ковыряясь в еде, спросила Ася. – Чего боятся эти люди, придумывая себе ники, клички, не пользуясь собственными именами?
– Аська, опять? – нервно спросил Карлов, тут же чуть не дав самому себе по морде, заметив, как вздрогнула его девочка. Надо говорить, надо продолжать говорить столько, сколько ей нужно! – Ну, ты чего снова про это? – резко сбавив тон и нежно положив руку на плечо дочери, спросил он. – Мы ведь уже обсуждали, да и с Ариной был разговор, да?