Код Розы

Глава 4

В день, когда ждали квартиранток из Блетчли-Парка, Бетт Финч угробила полчаса на сердцевинку розы.

– Бетан! Я тебя все зову и зову. Сколько времени ты уже нюхаешь этот цветок?

«Я его не нюхала», – подумала Бетт, но не стала поправлять мать.

По крайней мере, нюхать розы – вполне естественно, ведь розы приятно пахнут. С этим все соглашались. Но далеко не все способны подолгу вглядываться в розу, зачарованные не ароматом, а ее узором, когда внахлест перекрывающие друг друга лепестки, будто ступеньки винтовой лестницы, виток за витком уводят все глубже, все дальше… Бетт осторожно вела пальцем по виткам, приближаясь к середине, но в ее воображении не было никакой серединки с тычинками, а лишь уходящие в бесконечность завихрения спирали. «Что таится в сердце розы?» звучало как строчка из стихотворения, но Бетт привлекали не поэзия и не аромат, а строение, узор. И вот полчаса уже куда-то делись, а на пороге стоит раздраженная мать.

– Ты только погляди на эту комнату! А ведь они будут здесь с минуты на минуту. – Миссис Финч отняла у Бетт вазочку и водрузила на каминную полку. – Быстренько протри зеркало. Кем бы эти девушки ни оказались, я не позволю, чтобы они нашли повод жаловаться. Хотя кто их знает, что это за девушки? Живут на чужой квартире, покидают родной дом из-за какой-то работы…

– Но ведь идет война, – тихо возразила Бетт.

Этот аргумент не произвел впечатления на миссис Финч, которая рвала и метала с того самого момента, когда ей сообщили, что поскольку в доме имеется свободная спальня с парой узких кроватей, ей надлежит принять на квартиру двух служащих близлежащего Блетчли-Парка.

– Не надо мне рассказывать про войну, – отрезала она. – Просто легкомысленные девицы хватаются за любую возможность сбежать из семьи и вляпаться в неприятную историю. – Миссис Финч быстро передвигалась по комнате, то поправляя салфеточку на прикроватном столике, то взбивая подушку. У них с Бетт были одинаковые тусклые волосы мышиного цвета, почти незаметные брови и ресницы, но худосочная Бетт сутулилась, а мать была статной, с внушительной фигурой и мощным бюстом, выдававшимся вперед, как нос корабля. – Какая еще военная служба посреди Блетчли?

– Как знать? – проронила Бетт.

Война стала потрясением для их сонного поселка: подготовка к обязательному затемнению, призывы записываться в Гражданскую противовоздушную оборону… А Блетчли-Парк неподалеку внезапно превратился в очаг загадочной кипучей деятельности. Всем было любопытно, что же там происходит, тем более что в поместье работали не только мужчины, но и женщины. Если верить газетам, женщины находили себе множество новых занятий – например, вступали в Корпус медсестер скорой помощи, чтобы ухаживать за ранеными, или уплывали за океан в составе Женского королевского морского корпуса. Но как только Бетт пыталась из патриотических побуждений представить себя в одной из этих ролей, ее пробивал холодный пот. Она знала, что ей тоже полагается трудиться на победу, но видела себя исключительно в незаметной роли на задворках. Пусть это будет что-то совсем несложное, где даже полная идиотка не сможет напортачить. Скажем, мотать бинты и готовить чай в пункте неотложной помощи ПВО. За что Бетт ни бралась, все у нее получалось сикось-накось. Ей всю жизнь это говорили, и она знала, что так оно и есть.

– Надеюсь, эти квартирантки окажутся приличными девушками, – волновалась миссис Финч. – Как бы ни прислали нам пару кокоток из Уоппинга…^[23]

– Конечно, нет, – попыталась успокоить ее Бетт. Она плохо себе представляла, что такое «кокотка», – мать называла так всех женщин, которые красили губы, душились французскими духами или читали романы. Бетт виновато ощутила, как ее карман оттягивает очередная библиотечная книжка – «Ярмарка тщеславия» в бумажной обложке.

– Сбегай-ка на почту, Бетан. – Только миссис Финч называла Бетт полным именем. – Ох, уже чувствую, как накатывает головная боль… – Она потерла виски. – Но сначала смочи для меня полотенце. А после почты зайди к бакалейщику.

– Да, матушка.

Миссис Финч ласково потрепала дочь по плечу:

– Ах ты моя помощница.

И это Бетт тоже слышала всю жизнь. Миссис Финч любила похвастаться перед подругами: «Бетан мне так помогает. Приятно подумать, что она со мной останется, когда я состарюсь».

– Ну, она ведь еще может успеть выйти замуж, – заметила на последнем собрании Женского Института^[24] вдова с их улицы. Бетт в это время заваривала чай на кухне, но шепот старухи долетел до ее ушей. – Все-таки двадцать четыре года – это еще не совсем безнадежно. Правда, она вечно молчит, словно воды в рот набрала, но большинство мужчин не сочтут это недостатком. Так что ты еще вполне можешь сплавить ее кому-нибудь, Мюриэль.

– Я не хочу никому ее сплавлять, – возразила миссис Финч так уверенно, что казалось – все это предрешено и не может измениться.

«По крайней мере, я никому не в тягость», – напомнила себе Бетт. Большинство старых дев – обуза для своей семьи. А она, напротив, утешение матери, у нее есть место в жизни, она мамина помощница. Ей повезло.

Дергая себя за перекинутую через плечо тонкую косичку мышиного цвета, Бетт пошла ставить на плиту чайник, затем намочила в холодной воде и выжала полотенце точно так, как любила ее мать. Отнесла полотенце наверх, в спальню, и побежала выполнять прочие поручения. Обзаведясь собственными семьями, все братья и сестры Бетт уехали из Блетчли, но дня не проходило, чтобы Бетт не пришлось бежать на почту с очередным письмом, полным материнских советов, или посылкой с сопровождающими ее наставлениями. Сегодня Бетт отправляла квадратную бандероль своей старшей сестре, которая недавно родила. В пакете лежала вышивка крестиком: слова «Всему свое место и всё – на своем месте» в обрамлении из роз. Такая же вышивка висела над кроватью Бетт и над кроватками всех рождавшихся в их семье младенцев. Как говорила мать, никогда не рано учить ребенка знать свое место.

– Ваши квартирантки уже приехали? – поинтересовался у Бетт начальник почтового отделения. – Знаете, среди них попадаются особы со странностями. К примеру, миссис Боуден с постоялого двора «Баранья лопатка» досталась компания кембриджских профессоров – шастают туда-сюда и днем и ночью, никак не успокоятся! Думаю, вашей матери такое не понравится, а?

Он подождал ответа, но Бетт не сумела выдавить ни слова и лишь кивнула.

– Что-то не так с этой младшей дочкой Финчей, – прошептал начальник почты своему помощнику, как только Бетт отвернулась.

Она расслышала его слова и залилась румянцем. Почему, ну почему у нее не получается просто нормально разговаривать с людьми? Мало того, что она плохо соображает (Бетт хорошо это знала), но неужели надо быть еще и такой неловкой и стеснительной? Другие девушки, даже самые глупые, почему-то могли смотреть людям в глаза, когда к ним обращались. Одно дело быть тихоней, и совсем другое – замирать в присутствии людей, как перепуганный кролик. Но Бетт ничего не могла с собой поделать.

Она прибежала домой как раз вовремя, чтобы снять с плиты закипевший чайник. По крайней мере, Финчам пообещали, что к ним подселят девушек, а не мужчин. Если бы жизнь была романом, загадочные квартиранты оказались бы удалыми неженатыми красавцами, которые немедленно стали бы бороться за руку Бетт. Ничего ужаснее Бетт представить себе не могла.

– Бетт! – рассеянно позвал сидевший в кресле с кроссвордом мистер Финч. – «Пресноводная рыба из семейства карповых», шесть букв.

Бетт снова перекинула косу через плечо и стала накрывать стол к чаю.

– «Карась», – ответила она.

– А я думал, «плотва».

– «Плотва» даст «о» в колонке 17 по вертикали. – Бетт потянулась за чайником. Перед глазами у нее стоял кроссворд, на который она едва бросила взгляд нынче утром, раскладывая газету для отца рядом с его тарелкой. – А 17 по вертикали – «шифр».

– 17 по вертикали: «Система условных знаков для тайного письма», четыре буквы. И верно, «шифр». – Отец улыбнулся. – И как тебе это удается?

«Единственный мой талант», – с горечью подумала Бетт. Она не умела готовить, вязать, беседовать с гостями – зато ровно за восемь минут могла решить воскресный кроссворд без единой ошибки!

– «Определение человека, которому ничто не удается, которого преследуют неудачи», двенадцать букв, – начал было отец, но, прежде чем она успела ответить «незадачливый», за дверью послышались шаги и грохот чемоданов возвестил о прибытии квартиранток.

Мистер Финч придержал для них дверь. Миссис Финч кинулась вниз по лестнице, как хорек в кроличью нору. Пока Бетт управлялась с чайником, все уже начали представляться друг другу. Две девушки, явно моложе Бетт, вошли в сияющую чистотой кухню, и там сразу стало тесно. Обе брюнетки, но этим их сходство исчерпывалось. Одна – настоящая красавица, с ямочками на щеках, в пальто с меховой оторочкой – весело болтала с явно аристократическим выговором. Вторая была высокой, около шести футов, со строгими чертами лица, безупречно нанесенной губной помадой и черными бровями, изогнутыми как кавалерийские сабли. Сердце Бетт упало. Девушки оказались как раз из тех, рядом с которыми она чувствовала себя неловкой, тупой и – ну да, лучше и не скажешь – незадачливой.

– Очень приятно, – процедила сквозь поджатые губы миссис Финч, – принимать вас в моем доме.

Она смерила взглядом высокую брюнетку, которая холодно уставилась на нее в ответ. «Кокотка» – Бетт была уверена, что именно это думает мать. Насчет той, что с ямочками, пока было непонятно, а девушка с изогнутыми бровями наверняка получила этикетку «кокотка» еще прежде, чем успела произнести хоть слово.

– Ужасно здорово, что нас сюда распределили, – восхищенно щебетала девушка с ямочками, восторженно хлопая завитыми ресницами. – Приличных людей сразу видно, не правда ли? Стоило мне поглядеть на ваш роскошный огород…

Бетт заметила, что мать тает перед мейфэрским выговором гостьи.

– Надеюсь, вам здесь будет чрезвычайно комфортно, – сказала миссис Финч, пытаясь подавить свой северный акцент. – Мы отвели вам комнату на втором этаже, рядом со спальней моей дочери. Сортир – простите, уборная – располагается в задней части огорода.

– На улице? – Та брюнетка, что миниатюрнее, была шокирована.

Высокая взглянула на нее с усмешкой:

– Ничего, Озла Кендалл, привыкнешь. Лично я еще никогда не жила в квартире с отдельной уборной.

– Ой, молчи уж, королева Маб!

Миссис Финч нахмурилась.

– А чем это вы, барышни, намерены заниматься в Блетчли-Парке? – поинтересовалась она.

– Бумажной работой, – легко ответила Озла. – Тоска зеленая…

Мать Бетт нахмурилась еще сильнее, но оставила вопросы до поры до времени.

– Свет тушить в десять. Горячая ванна по понедельникам, и прошу не разлеживаться в воде. У нас имеется телефон, – в голосе миссис Финч звучала гордость: здесь телефон был всего в нескольких домах, – но он лишь для важных переговоров. Пройдемте наверх…

Покинутая новыми домочадцами кухня показалась Бетт гулкой и пустой. Отец, который ни слова не сказал после первых приветствий, вернулся в кресло к своей газете. Глубоко задумавшись, Бетт уставилась на чайный поднос, машинально расправляя передник.

– Бетан! – Миссис Финч снова появилась на кухне. – Не стой как истукан, отнеси наверх чай.

Бетт с облегчением сбежала, радуясь, что ей не придется выслушивать, как мать перемывает косточки квартиранткам, что та, несомненно, намеревалась сделать. Она остановилась у двери гостевой комнаты, собираясь с духом, прежде чем постучать. Изнутри доносилось шуршание – вероятно, девушки распаковывали чемоданы – и голоса.

– Всего одна ванна в неделю? – с нескрываемым презрением произнесла Маб. – Скупердяйство какое-то. Я ведь не прошу горячей воды, хватит с меня и холодной, но хочу иметь возможность вымыть голову при необходимости.

– По крайней мере, нам достался умывальник… О, привет еще раз! – воскликнула Озла Кендалл, заметив входящую Бетт. – Чай! Как здорово, ты просто прелесть.

Бетт не помнила, чтобы ее кто-нибудь еще называл прелестью.

– Я пойду, – пробормотала она, но вдруг заметила, как из чемодана достают экземпляр «Ярмарки тщеславия», и, не удержавшись, воскликнула: – Ой! Это очень хорошая книжка.

– Ты ее читала?

Бетт вспыхнула до корней волос.

– Только не говорите матушке.

– Ну что ты, даже и не думала! – Озла взяла скон с фарфоровой тарелки из воскресного сервиза миссис Финч, но все же не лучшего, не парадного. – Я вообще считаю, что матерям нужно рассказывать не больше трети из того, чем занимаешься. Устраивайся с нами, поболтаем.

Сама не понимая, как это произошло, Бетт оказалась сидящей на краешке кровати Озлы. Общим разговором это трудно было назвать, она-то едва произнесла пару слов, а новые девушки тараторили о Теккерее и обсуждали, не основать ли им литературный кружок. Но они то и дело улыбались ей и подбадривали взглядами. Если подумать, не так уж и неловко ей было в их присутствии.

Не далее как этим утром Бетт прочла в «Ярмарке тщеславия»: «Разве в жизни всякого из нас не встречаются коротенькие главы, кажущиеся сущим пустяком, но воздействующие на весь дальнейший ход событий?»^[25]

Пока еще трудно было судить… но как знать – быть может, именно одна из этих глав и началась в ее жизни.

До королевской свадьбы двенадцать дней. 8 ноября 1947 года

Глава 5

Внутри часов

Три девушки и книжка – с этого все и началось. Во всяком случае, так теперь казалось женщине в лечебнице для душевнобольных. Лежа в своей камере, она пыталась пересилить отупение, которое разливалось по венам после вогнанного в них укола.

– У нас очень прогрессивное заведение, – заверил лысеющий доктор, когда ее привезли в Клокуэлльскую лечебницу. Она плевалась и вырывалась. Это случилось почти три с половиной года назад, 6 июня, в день высадки союзников в Нормандии. День, когда началось освобождение Европы. День, когда она лишилась свободы. – Вы, должно быть, наслушались страшных историй, как пациентов приковывают цепями к стенам, обливают ледяной водой и тому подобное, – продолжал доктор, – но наше кредо – бережное обращение, умеренная занятость и мягкие препараты для успокоения нервов, мисс Лидделл.

– Меня зовут не так, – прорычала она.

Он пропустил это мимо ушей.

– Просто будьте паинькой и принимайте таблетки, – сказал он на прощанье.

Таблетки утром, таблетки вечером, таблетки, наполнявшие ее вены дымом, а череп – ватой, и какая тогда разница, что за умеренная занятость предполагалась для пациентов?

Ну да, тут имелись затупленные сельскохозяйственные инструменты для работы в розовом саду, окружавшем большое здание из серого камня, в котором располагалась клиника; в общем зале можно было плести корзины, а еще лежали романы с вырванными страницами, но мало кто из пациентов интересовался этими вещами. Обитатели Клокуэлла дни напролет дремали в креслах либо сидели на улице, щурясь на солнце мутными глазами, осоловевшие от тумана, который каждое утро разливался в голове – спасибо таблеткам.

«Прогрессивное лечение». Этой клинике не требовались цепи и электрошок, здесь обходились без избиений и ледяных ванн. И все же Клокуэлл оставался морилкой для заключенных в нем человеческих душ.

В первую неделю она отказывалась глотать лекарства и получила шприц: санитары ее схватили и удерживали, игла вошла в вену. Спотыкаясь, она вернулась в камеру – пусть сколько угодно называют ее комнатой, но комната, которая запирается лишь снаружи, – это камера. Окно затянуто металлической сеткой, кровать привинчена к полу, потолки высокие, до люстры не дотянуться, а значит, и не повеситься.

В ту первую неделю ей приходило в голову, что можно просто повеситься. Но это бы означало сдаться.

– Сегодня мы хорошо выглядим! – просиял доктор, заглянув к ней во время ежедневного обхода. – Немного кашляем, да, мисс Лидделл? Весеннее воспаление легких еще дает о себе знать?

Женщина, зарегистрированная под именем «Алиса Лидделл», больше не пыталась его поправить. Она послушно проглотила таблетки, дождалась его ухода и пошла к пластмассовому тазу, который служил ночным горшком. Просунув пальцы в горло, она исторгла из себя таблетки вместе с лужей желчи, затем равнодушно размешала таблетки пальцем, чтобы скрыть произошедшее от медсестер. За эти три с половиной года она кое-чему научилась. Как сделать, чтобы ее вырвало таблетками. Как одурачивать врачей. Как проскальзывать мимо недоброжелательных санитаров и дружить с теми, кто проявляет доброту. Как сохранить разум среди безумия… ведь в этом месте было бы просто, так просто по-настоящему свихнуться.

«Я не сойду с ума», – подумала женщина из Блетчли-Парка. Пусть она и сидит в камере психушки, мучительно кашляя, с посеревшим лицом, но она не всегда была такой.

«Я выживу. Я выберусь отсюда».

Конечно, это будет непросто. Клокуэлл окружали высокие стены с протянутой по верху колючей проволокой; она уже тысячу раз обошла их изнутри. Все входы были заперты на замок – и большие ворота, и боковые калитки, которыми пользовались садовники и разнорабочие. С ключей не спускали глаз.

И даже если ей удастся выйти за стену… От ближайшего населенного пункта ее отделяли мили безлюдных йоркширских пустошей. Какие здесь шансы на успех у женщины в тапках и больничном халате? Она обречена блуждать по вересковым полям, пока ее не изловят и не вернут обратно.

Уже на второй неделе пребывания в клинике она поняла, что без помощи отсюда не выбраться.

На прошлой неделе она наконец тайно передала на волю зашифрованные записки. Два отчаянных послания, отправленных в никуда, как письма в бутылке, – двум женщинам, у которых не было причин ей помогать.

«Они меня предали», – прошелестела мысль.

«Ты предала их», – напомнила следующая.

Получили ли они письма?

И если да, станут ли слушать?

Лондон

Одетая лишь в кружевную комбинацию и пеньюар, Озла сверлила взглядом послание, так внезапно испортившее ее день. В ушах еще звенело эхо от брошенной в негодовании трубки на другом конце провода, в Йоркшире. И сдавленный голос ее бывшей подруги. «Катись к черту, Озла Кендалл».

В углу мерно тикали часы. Голубое атласное платье соскользнуло с наваленного на кровать вороха одежды. Сейчас вопрос, что она наденет, отправляясь смотреть, как принцесса Елизавета сочетается браком с ее бывшим парнем, казался просто чушью. Озла в сердцах отбросила зашифрованное послание, и солнечные лучи, отразившись от кольца с крупным изумрудом, которое жених надел ей на левую руку четыре месяца тому назад, рассыпались зелеными искрами по строчкам шифра.

А ведь любая другая женщина, подумала Озла, получи она письмо с угрозами от пациентки психбольницы, сразу бросилась бы к будущему мужу. Жениха не могло не заинтересовать известие, что любимой женщине угрожают сумасшедшие. Но Озла уже знала, что не обмолвится об этом ни единой живой душе. Несколько лет в Блетчли-Парке кого угодно научат держать язык за зубами.

Иногда Озла размышляла, сколько же их в Великобритании, женщин вроде нее, день за днем, с утра до вечера лгавших своим близким о том, чем они занимались во время войны. Ни разу не обронивших: «Теперь-то я обычная домохозяйка, но когда-то взламывала немецкие шифровки в Шестом корпусе» или «Может, я и кажусь безмозглой светской барышней, но когда-то я переводила в Четвертом корпусе приказы для ВМФ». Столько женщин… Ко дню победы в Европе среди персонала Блетчли-Парка вместе со всеми филиалами на одного мужчину приходилось четыре женщины. По крайней мере, такое создавалось впечатление, если поглядеть на стайки девушек с прической «Победа» и в платьях экономного покроя, выбегавших из дверей в конце смены. Где теперь все эти женщины? Сколько воевавших на фронте мужчин читали прямо сейчас утреннюю газету, даже не подозревая, что сидящая напротив перед банкой джема жена тоже воевала? Пусть работницы БП и не стояли под пулями и бомбами, но они сражались – о да, и еще как. Теперь их называют просто домохозяйками, учительницами, «безмозглыми дебютантками», а они, вероятно, прикусили язык и скрыли свои раны – совсем как Озла. Потому что работницы БП тоже получили свою долю военных ранений. И не только женщина, приславшая Озле квадрат Виженера, сорвалась, не выдержав напряжения, и очутилась в дурдоме, невнятно бормоча.

«Вытащи меня отсюда, – вот что было зашифровано в ее послании, – ты передо мной в долгу».

И много о чем еще говорилось в той записке…

Телефон оглушительно заскрежетал, и Озла, подскочив от неожиданности, схватила трубку.

– Может, все-таки встретимся? – выпалила она, сама удивляясь, какое облегчение принес ей этот звонок. Пусть они с бывшей подругой на дух друг дружку не переносят, но если не придется справляться с этой проблемой в одиночестве…

– А с кем это вы встречаетесь, мисс Кендалл? – Голос был мужской, вкрадчивый, маслянистый, как пленка бриллиантина на волосах торговца обувью в Чипсайде. – Куда вы собрались? Быть может, на тайное свидание с женихом принцессы?

Озла выпрямилась. Напряженные нервы внезапно успокоились под всплеском чистейшего омерзения.

– Не помню, для какой скандальной газетенки вы пишете, но прекратите молоть чепуху и проваливайте ко всем чертям! – Она бросила трубку. Любители копаться в чужом белье так и вились у ее порога с того самого дня, когда стало известно о помолвке в королевском семействе. Неважно, что ей было нечего скрывать, – им требовался грязный скандал, вот они его и вынюхивали.

Всего час назад она искала любой предлог, чтобы сбежать от них, от предсвадебного ажиотажа, подальше от Лондона… В ее ушах снова зазвенел разъяренный голос из телефонной трубки: «Катись к черту, Озла Кендалл!»

– Да заткнись ты! – воскликнула она вслух, внезапно принимая решение. – Я приеду и поговорю с тобой лично, нравится тебе это или нет.

По телефону о женщине из психбольницы нельзя было даже заикнуться, а единственный человек, с которым она могла о ней поговорить, теперь жил в Йорке. Далеко, очень далеко от Лондона. Вот и отлично. Двух зайцев – одним выстрелом.