Различные миры моей души. Том 3. Сборник повестей

– Убери пальцы, – буркнула я ей. – Откушу.

– Ну, если шутить начала, значит, пришла в себя, – прогудел Сергей. – Не тошнит? Голова не кружится?

Я попыталась встать. Земля со всеми суетящимися людьми, качнулась в сторону.

– Не тошнит, но спать хочется, – пробормотала я.

– Так! – хлопнул в ладоши Сергей. – Тебе – живо в койку и лежать неделю!

– За эту неделю можно сцены с комой снять, – встряла какая-то гадюка, в которой, поднапрягшись, я узнала одну из любовниц Петюни. Эта язва думала, что будет играть роль, на которую выбрали Юльку. И, разобиженная, пакостила нам по-всякому. Я обычно сдерживалась, чтобы чего-нибудь не брякнуть. Юлька, наивная душа, ничего вокруг не видела. А мне было обидно за неё: ведь именно эта крыса развела Петюню и Юльку, которые были шесть лет женаты. А теперь вешается на Юлькиного Ёжика.

– Я сейчас тебя в кому уложу, – прошипела я, вставая. Перед глазами у меня всё качалось, но эта дрянь, наверно, что-то во мне увидела, и с визгом драпанула куда-то в сторону. Юлька, держа меня под руку, помогла снова сесть.

– Вера подала хорошую идею, – задумчиво загудел Сергей, поглаживая подбородок. Он походил вокруг своего стула и завис над ним в задумчивости. Не знаю, что на меня нашло – предчувствие или от сотрясения ум за разум зашёл, но я вдруг поняла, что знаю, что сейчас будет.

– Куда? – заорала я. Сергей вздрогнул, не успев сесть, и замер в полусогнутом положении над стулом. Все остальные подскочили. – Уходи! Уходи немедленно!

Сергей вытаращил на меня глаза и медленно сполз со стула, с опаской глядя в мою сторону. Остальные заинтересованно смотрели на пустое место. Сергей стоял, не шелохнувшись. Потушенные софиты тоже не собирались падать ему на голову, как я это только что ощутила.

– В чём дело? – недовольно спросил он.

– Я видела… – А что, собственно, я видела? – Мне показалось, что сейчас софит тебе на голову упадёт… – Я ничего не понимала. Я была уверена, как будто видела это своими глазами.

Сергей серьёзно смотрел на меня пару минут, потом гаркнул куда-то за спину:

– Крамского сюда! Пусть её в больницу отвезёт! Если надо будет – прям там кому и снимем!

«Ах ты, чтоб тебя!» – подумала я, но покорно позволила отвести себя к машине Юлькиного Ёжика, который уже не ржал, как конь, а заботливо усадил меня назад. Прибалдевший от всего этого Петюня хотел поехать со мной, но Сергей его остановил, схватив, буквально, за штаны. И со мной поехала Юлька.

Остальное я помню весьма смутно. Как будто я была зрителем или статистом в пьесе. Если не ошибаюсь, Ёжик привёз меня с Юлькой в травмпункт. Прекрасно помню по ранним своим походам в поликлинику это место: вечно забитый бабками коридор и постоянное нудное жужжание их голосов. От того, что на пенсии им нечем себя занять, они постоянно толкутся по общественным местам: поликлиникам, почтам, собесам, аптекам, где создают очереди, которые потом самоуверенно контролируют, чтобы хоть такой нелепой властью придать себе вес в собственных глазах. И сейчас я не ожидала, что нас пропустят без очереди, даже истекай я кровью. Юлька тащила меня под одну руку, что-то громко шепча в ухо, Ёжик – под другую.

Когда мы были уже в коридоре, Юлька истошно завопила:

– Рубленая рана головы! Рубленая топором рана! Топором!

Ёжик зашипел мне в ухо:

– Подыграй. Видишь же, Юлька надрывается…

Я жалобно застонала и обвисла у них на руках. Ёжик чуть не споткнулся о мои подкосившиеся ноги. Тихо обматерив меня в макушку, он поволок меня дальше. Юлька орала, я стонала, то запрокидывая голову, то обессилено вешая её на грудь. Ёжик меня перехватил и встряхнул. Я невнятно заблеяла, снова запрокинув голову.

– Ну ты, это… Не переигрывай, – снова зашипел он, на этот раз уткнувшись мне в шею.

Я посмотрела на него расфокусированными глазами снизу вверх.

– Думаешь, в таком состоянии я могу переиграть?

Я снова повисла у них на руках. Что там было дальше – я не вникала. Вроде бы Юлька ругалась с какой-то старухой в очереди, вроде бы Ёжик уговаривал какого-то врача – я слышала только нужный гундёж. Но, вроде бы, приняли нас быстро. Меня куда-то усадили, что-то щупали, задавали вопросы, а потом быстро-быстро запихнули на каталку и в холодную машину, и мы поехали. Я пыталась дремать, но Юлька меня всё время тормошила. Куда подевался Ёжик я так и не заметила.

Подскакивая на кочках, машина наконец приехала. Меня на каталке снова куда-то поволокли. Юлька бежала рядом, держа меня за руку, как будто я сейчас вот отдам богу душу.

Остановились мы у кабинета. Меня пересадили на стул, снова общупали, обсмотрели и начали выводить из себя идиотскими вопросами о бабушке из Каргополя и дедушке из Рязани. Я покорно и тупо отвечала, лениво начиная приходить в бешенство, когда эскулап выбесил меня совершенно кретинским вопросом:

– Эпилепсией, прогерией, гипертрихозом, порфирией, шизофренией в родне никто не страдал?

– Бабушка в Каргополе, – буркнула я, мысленно попросив прощения у покойницы.

– Да? – Эскулап явно заинтересовался.

– Да, – пробурчала я. – Бывало, влезет на дерево и кричит: «Я чайка! Я чайка!». А потом херакнется мордой вниз и бормочет: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное…», ну, и далее по тексту…

Юлька прыснула за моей спиной.

– Девушка, вы не в цирк пришли, – сурово отчитал эскулап Юльку. – А вы!.. – Он ткнул в мою сторону ручкой. – Я не развлечения ради лазаю по вашему генеалогическому древу – оно мне надо! – Чем он сильнее возмущался, тем явственнее чувствовался его одесский говорок. – Елена Степаненко нашлась…

– Таки Елена Воробей, – подыграла я.

– Что?

– Елена Воробей. Вы на мою фамилию посмотрите.

А и в самом деле: моя фамилия была Скворцова

– Таки ж я тоже зовсим не от большого кохання до вас сижу, – в тон ему ответила я. Он поднял голову и ошалело уставился на меня. – Ну шо вы на меня уставились, как туземец на мобильный телефон? Травма у меня. Производственная.

– То есть? – подозрительно спросил он.

– Мой клиент меня чуть топором не зарубил, – бурчала я.

Я не видела, что там за моей спиной, но слышала придушенный Юлькин смех. Помня окрик о цирке, она не решалась фыркать вслух. Но и удержаться, видимо, не могла.

После моих слов про клиента эскулап вытаращил глаза и издал звук, как будто то ли очень хотел есть и стонал от голода, то ли ему сильно нужно было в туалет. Я не стала вдаваться в выяснения. Перед моими глазами как будто была пелена. Слышала я, на удивление, хорошо. А вот видела как сквозь вату, если для зрения уместна аналогия со слухом.

– Вы в милицию сообщили? – встревожено спросил он. – Или вашему… работодателю?

Ни дать, ни взять, решил, что мы две пострадавшие проститутки!

– Не беспокойтесь, доктор. Он меня ещё в кому должен уложить. – За моей спиной Юлька, наверно, задохнулась – звук был похожий. – Кстати, не подскажете, куда должен влететь обух топора, чтобы я отправилась в кому? Если дать в лоб, то это потеря сознания только, да?

Эскулап ошалело переводил взгляд с меня на Юльку и обратно. Та, не выдержав, выскочила в коридор. За дверью я слышала её мощный здоровый смех. Эскулап нахмурился.

– Вам смешно? Вы издеваетесь?

Я устало смотрела на него. Как ни пыталась, я не могла сосредоточиться. Если бы меня попросили его завтра описать, я бы не вспомнила его лица.

– Никто над вами не издевается, – произнесла я, прикрыв глаза. – Я и она, – я слабо кивнула головой в сторону закрытой двери, – мы актрисы. Сейчас со съёмок сериала. По сюжету мне должен был обух топора прилететь. Но всё не совсем так получилось – и я здесь.

Эскулап недоверчиво смотрел на меня.

– Надеюсь, наш разговор убедил вас в моей адекватности? – Он не сводил с меня тяжёлого взгляда. – Если есть ещё какие-то вопросы – давайте в другой раз: я смертельно хочу прилечь.

Эскулап ещё с минуту посмотрел на меня, потом что-то быстро написал и сказал:

– Зовите вашу подружку. Пусть с этими бумагами отведёт вас в приёмный покой.

Юлька не заставила себя ждать – вошла сама. На её порозовевшем лице подозрительно поблёскивали глаза. Эскулап что-то говорил ей, но я не слушала. Я очень хотела полежать и передохнуть.

Наконец она меня подняла, куда-то потащила, меня раздели-разули и уложили на очередную каталку. Она ещё что-то чирикала мне на ухо, но я, вяло махнув рукой, закрыла глаза. Каталка поехала в тишину коридора.

Меня ввезли в палату. Юлька, всё ещё что-то щебеча, помогла мне слезть с каталки и улечься в кровать. Затем она пару раз настойчиво подёргала меня за рукав и повторила:

– Я тебе позже перезвоню. Отдыхай.

Я слабо махнула рукой. Куда она будет звонить? Ведь все мои вещи она забрала с собой. На мне осталось только бельё. Я пошарила у себя по заднице – ан нет, джинсы на мне. А в заднем кармане лежит мой мобильник. Ещё бы зарядку положила…

– Ты есть хочешь? – уже от дверей спросила Юлька.

Я помотала головой. Хоть я и не завтракала, но мысль о еде сейчас вызывала у меня тошноту.

Наконец дверь хлопнула, и по коридору застучали Юлькины каблучки. Санитары с каталкой исчезли раньше. Я даже не заметила, когда. Блаженный покой снизошёл на меня. Я не знала, сколько людей в моей палате и на месте ли они. Я хотела отдохнуть.

Закрыв глаза, я провалилась в сон без сновидений.

Проснулась я глубоким вечером. За окном была темень. Фонари светили внутрь, создавая таинственную атмосферу потустороннего.

Я минуту приходила в себя, чтобы осознать, где я. Оглядев палату, я отметила ещё три койки, кроме моей. Люди на них мирно спали. Слегка повернув голову, я увидела пару ироничных глаз на лукавом лице.

– Новенькая?

Я кивнула.

– Есть хочешь?

Мой желудок сам ответил.

– К сожалению, у меня только холодный беляш и помидор. Ты не на диете?

– Я похожа на идиотку? – слабо возмутилась я. Ещё бы! С моим астеническим сложением только на диетах и сидеть. – А беляш не беляш – мне по фиг: с утра ничего не ела.

– Тогда держи.

Незнакомая женщина подошла ко мне. При свете фонарей с улицы я увидела у неё в руках промасленный пакетик, помидор и солонку. Она положила всё это на мою тумбочку, девственно одинокую под незашторенным окном.

– Воды нет. Только «липтон». – Она помахала у меня перед носом бутылкой с лимонным чаем.

– Огромное спасибо, – ответила я с набитым ртом.

Когда я немного перекусила, я посмотрела на свою соседку. Маленькая, полненькая, с непонятным цветом волос – с ней было просто и уютно. Ну прям как с Юлькой. Я почувствовала мгновенную симпатию и расположение. Женщина непосредственно забралась на мою кровать, села по-турецки и наблюдала, как я ем.

Вы всех так встречаете? – спросила я, доедая помидор.

– Нет. – Она улыбнулась и стала похожа на довольную кошку. – Только голодных актрис.

– Вот оно что, – протянула я. Ну, сейчас начнётся! Расскажите о съёмках… В каких фильмах вас видели… Дайте автограф… Проведите на площадку… Помогите засветиться в эпизоде…

Но женщина вдруг спустила ноги с моей кровати, нашарила босой ногой тапки и направилась к своей койке.

– Как вас зовут? – успела спросить я, прежде чем она натянула одеяло на голову.

– Вильгельмина, – донеслось до меня.

– Как? – Я чуть было не поперхнулась остатками чая из бутылки.

– Можно Геля, – успокаивающе произнесла она.

– Этого мне ещё не хватало, – пробурчала я. Весь этот короткий диалог напомнил мне сцену из фильма «Москва слезам не верит». Нелепая ситуация.

– И давай на ты, – проговорила Геля. – Я не намного тебя старше, чтобы ты мне «выкала».

– Хорошо, – ошарашено сказала я. – Спокойной ночи.

– И тебе того же.

Через минуту Геля ровно дышала. Я, кое-как утолив голод, тоже закрыла глаза. На этот раз я никуда не проваливалась, а просто заснула.

Назавтра я Юльку не ждала. Однако она была уже у моей палаты, когда закончился обед.

Радостно влетев в неё, она шлёпнула на мою койку сумку с вещами. От такого резкого движения из неё вывалилась книжка, которую я начала читать ещё в поездке. Я переложила её на тумбочку.

– Какого лешего ты встала? – набросилась Юлька на меня, втаскивая на кровать. – Тебе лежать надо! У тебя сотрясение было!

– Ну, было. И что? Меня же не парализовало.

– Ты дура, да? А если в коридоре голова закружится?

– Ниже пола не упаду, – буркнула я. Юлька была права: на завтрак и обед я ходила по стенке.

– Врач твой где? – рявкнула она на меня.

– Завтра придёт, – вяло махнула я рукой.

Юлька открыла было рот, чтобы что-то сказать, но я её перебила:

– Лучше скажи, что там, на площадке? Сергуня ещё хочет меня тут в коме снимать?

Юлька поперхнулась своими не высказанными словами и затараторила:

– Ты не представляешь, что сегодня случилось! Те софиты таки ёбнули Сергуню по башке!

– Какие софиты? – не поняла я.

– Ну, ты вчера орала, чтобы он на стул под ними не садился.

– А-а… И что?

– А сегодня он туда нарочно сел! Я ему говорила, чтобы не садился, а он только рукой махал. Дурь, мол, тебе от сотрясения в башку лезет, мнишь себя ясновидящей.

– И дальше что?

– Ну, снимали мы сцену, как Петюня меня лапает. Как вдруг грохот! Петюня даже промахнулся – вместо щеки меня в губы поцеловал. И стоит ошалелый. Смешно было. Я даже расхохоталась в кадре…

– Не отвлекайся. Что там с Серёгой?

– А, да. Ну, оказалось, что грохот – это софиты ему по башке прилетели. Стеклом рожу посёк, шишак на лбу побольше твоего, руки ожёг… Хорошо, в глаза не попало. Откуда ты знала, что на него софиты упадут? – Она с интересом смотрела на меня.

– А откуда ты знаешь, что вчера был четверг? – огрызнулась я.

– Потому что позавчера была среда, – не задумываясь, ответила Юлька. – Ладно, колись. Когда Серёгу из-под софитов доставали, он тебя материл по-чёрному. Говорил, что тебе роль в башку ударила. Посоветовал тебя святой водой окропить…

– А обряд экзорцизма он не предлагал? – раздражённо спросила я. – Если ему так надо – пусть кропит. Пусть ладаном окурит, миррой обмажет и псалом споёт. Придурок. Передай ему, что мне на его заморочки плевать.

– А мне ты что предскажешь? – заинтересованно спросила Юлька, подавшись ко мне. – Сложится у меня с Ёжиком?

– Я тебе гадалка? – Я пожала плечами. – Не знаю я. Скажи, пусть машину проверит.

– А что не так? – сверкая глазами, Юлька ещё ближе придвинулась ко мне. – Тормоза? Авария?

– Техосмотр у него заканчивается, – ответила я. – Прекрати нести чушь. Никакая я не предсказательница…

Как только я это произнесла, так отчётливо поняла, словно увидела: змея-Вера высыпает что-то в Юлькин бумажный стакан с тёмной жидкостью, а потом протягивает его ей…

– Юль, тебе Верка не предлагала с ней кофе попить?

– Нет. Думаешь, предложит?

– Уверена. Не пей ничего из её рук.

– Думаешь, отравит? – Глаза Юльки снова заблестели. Я поморщилась.

– Вряд ли. А вот мочегонное или слабительное может какое-нибудь всыпать. Не хотелось бы, чтобы всё время с Ёжиком ты провела в его сортире. У тебя аллергия есть?

– Да.

– На что?

– На клубнику.

– Ну, думаю, клубнику насильно она в тебя пихать не будет.

– Как интересно.

Юлька в самом деле была заинтригована. И, когда ей пришло время уходить, она с явной неохотой шла к двери.

– Ты изменилась, – сказала она, уходя. – Перестала быть скучной. Эх, если бы я знала, сама бы тебе по башке топором дала!

– Вот спасибо, – пробурчала я.

Юлька ушла. А я решила подремать. Соседок по палате не было, Геля тихо сопела в своём углу. Я закрыла глаза…

– Ну, и чего разлеглась? – вдруг услышала я. – Думаешь, тебя для того подключили, чтобы ты дурацкими фокусами развлекала своих знакомых?

Я резко открыла глаза. Около моей кровати стоял незнакомый молодой человек водолазке странноватой расцветки и каких-то нелепых штанах на размер меньше в непонятных пятнах. Свет из окна падал прямо на него, но, казалось, проходил насквозь. Он как-то плавно переместился к моей тумбочке и с осуждением смотрел на меня.

– Вы кто? – спросила я его.

– Конь в пальто, – грубо ответил он мне. – Куратор твой.

– Кто?

– Куратор по сверхъестественному. А проще – призрак, приведение. Меня к тебе прикрепили.

«Здрасьте! – подумала я, глядя на непонятную сущность, маячащую у меня перед глазами. – Сколько ж я вчера выпила и насколько сильно меня приложил Петюня, если мне глюки мерещатся?».

Странная сущность недовольно скривилась.

– Никаких глюк у тебя нет. Кончай придуриваться. Думаешь, мне очень нравится убеждать всяких дур в наличии себя и у них каких-то там способностей? Никого не трогал, шлялся себе по старым домам, книжки древние читал, сталкеров пугал… И нате, пожалуйста: изволь к какой-то актрисульке прийти и убеждать в том, что она, дура, понимать не хочет!

– Эй! – воскликнула я. – Какого чёрта? Видимо, я хорошенько мозгами тронулась, раз с привидениями разговариваю! А ну сгинь!

Сущность снова скривилась.

– Дура и есть. Сумасшедшие видят то, чего нет. А я приведение. Призрак. А призраки существуют. Так что, прекрати кудахтать и слушай меня.

– Какого?.. – начала я.

– Да заткнись ты, наконец! – заорал призрак.

Я решила промолчать. Если в моём мозгу глюки такие неадекватные, их лучше не раздражать: может, просплюсь, и всё будет, как раньше.

– Слушай, что тебе говорят, – спокойно сказал недовольный призрак. – Тебе, курица глупая, был дан дар. А ты его задвинула. Пришлось напомнить и о нём, и о твоём предназначении…

– Тебе пришлось? – вставила я.

– Да при чём тут я? – снова взорвался призрак. – Я вообще тут мелкая сошка. Припахали ни за что с тобой возиться.

– А кто дал мне этот дар и на фига это надо было делать? Я о том не просила.

– Слушай, чего привязалась? – раздражённо спросил призрак. – Я тоже не просил, чтобы меня в двадцать три года убивали. И тем более, не напрашивался быть твоим куратором. На фига мне это?

– Ты – мой куратор? – Странные у меня фантазии с перепою.

– Дошло, наконец! – раздражённо сказал призрак. – Дашь мне продолжить?

– Да, я слушаю.

Призрак недоверчиво посмотрел на меня и сказал:

– Так вот, пришлось напомнить тебе о даре и твоём предназначении…

Я уже открыла было рот, чтобы спросить, о каком предназначении, но увидела, как светлые брови стали сдвигаться к переносице. Тронулась я или нет, но я решила промолчать. Он снова подозрительно посмотрел на меня, подождал, не брякну ли я чего-нибудь, и недовольно продолжил:

– Понятия не имею, зачем вся эта фигня нужна. По мне, одной полоумной больше, одной меньше – мир не перевернётся. Но надо, так надо. То, что ты дёрнула режиссёра со стула – не блажь. Просто ты рано это сделала…

– Почему? – вырвалось у меня.

– Откуда мне знать? – вспылил призрак. – Это твой дар. Ты с ним и разбирайся. Меня прислали тебе помогать и тебе советовать, направлять. Хотя, убей бог, не знаю, зачем.

– Значит то, что я выставила себя идиоткой, сбудется?

– Сбудется, сбудется. Уже началось. Твоя подружка же тебе рассказала, – недовольно сказал призрак. – Только слушай свой внутренний голос. Чем быстрее ты этому научишься, тем меньше будешь выглядеть круглой дурой. Кассандра недоделанная.

– Слушай, перестань меня оскорблять! – возмутилась я. – Я не просила, чтобы мне было что-то там даровано. И тебя не просила ко мне присылать! Я себе жила спокойно, снималась в сериалах… А теперь – извольте радоваться! – я гадалка-прорицательница с личным призраком!

– Ёп-ти мать, какие мы нервные! – ухмыльнулся призрак.

– А сам-то ты кто? Вернее, кем был? – спросила я.

Призрак нахмурился.

– Торчком я был, хипстером, как это сейчас называется, – неохотно произнёс он. – Однажды перебрал дури – и вперёд, увидел чёрный туннель…

– Что – правда? – с любопытством спросила я.

– Брехня это всё. Один придумал, другие подхватили. Совсем как с инопланетянами ещё лет сто назад.

– А с ними что не так?

– А ты помнишь, как тот же Герберт Уэллс их описывал? А остальные фантасты? Это в пятидесятых уже их канонизировали: зелёные, низкорослые, большеголовые с хилыми тельцами, огромными глазищами, мелким ротиком и без носа… Так и со смертью: кого черти в ад тащили, кого ангелы под белы ручки в рай, кто по золотой лесенке подымался, за кем огненная колесница приезжала… А после Роуди с его «Жизнью после смерти» все как сговорились – прутся через туннель к свету…

– А с тобой-то что было?

– А ничего. Как очухался – прадедушка передо мной стоит. Я его по старым фоткам помню. Что, говорит, Гарик, просрал ты свою жизнь? Меня и накрыло… А он мне всё разобъяснил и говорит: в роли человека ты говном оказался, может, как призрак на что сгодишься. Не списывать же тебя в утиль. Начальство кадрами не любит разбрасываться…

– Значит, бога ты не видел…

– Не-а. И не спешу. Мне дед сказал, что потом пути сюда уже нет. Ни в каком качестве. А я ещё тут не всё посмотрел.

– Так чем же ты занят в роли призрака?

– Пока мне не поручили тебя – наслаждался свободой: путешествовал по миру, в библиотеках сидел, со всякими уёбками по пустырям и развалинам в прятки играл, даже, прикинь, интернет освоил!

– Так когда ж ты помер? – Освоил интернет! А я и забыла, что было время, когда молодёжь не сидела сиднем в этом самом интернете в соцсетях…

– Тринадцатого июля тыща девятьсот девяносто восьмого года. Мне всего-то было двадцать три. И только с двумя девками трахнулся…

– Ох ты, бедный, – съязвила я.

– Зато хоть пожил! – снова разозлился он. – А ты? Ни мужа, ни парня. Мотаешься по стране. Снимаешься в какой-то хуйне. И думаешь, потом, когда-нибудь начнёшь жить? А если «потом» не настанет?

– Ты что-то знаешь? – встревожилась я.

– Да нихуя я не знаю! Я вообще не за этим тут.

– Так зачем, прах тебя побери?

– Сто раз сказал уже: напомнить тебе твоё предназначение.

– Какое? – терпеливо спросила я. Какие у меня вспыльчивые галлюцинации! Надо будет врачу сказать.

– Сколько раз тебе говорить, что я не галлюцинация? – вскричал призрак.

– Так скажи, в чём моё предназначение, и иди в жопу.

– Не знаю я, – буркнул призрак.

– Ничо се! Какого чёрта ты тогда тут?

– Чтобы помочь тебе вспомнить.

– Вспомнить – что? – Меня уже тоже начинал бесить этот дурацкий разговор.

– Не знаю.

– Чёрт знает что.

Ну, и чему я удивляюсь? Наверняка у меня потихоньку едет крыша, если мне уже призраки являются и ум за разум у меня заходит.

– Ладно. Хорошо. Ты сказал – я услышала, – произнесла я. – А теперь, дай мне передохнуть. Да и сам вали, откуда пришёл. Может, там побольше информации надыбаешь.

Призрак что-то недовольно пробурчал и медленно растаял. А я задумалась – что это, на божескую милость, со мной творится? Гарик, значит…

Поначалу, пока я лежала в больнице, нервный и вспыльчивый призрак – хипстер Гарик – больше не являлся. Глядя на его одёжу, я всякий раз невольно вспоминала, что хипстер производное от хиппи. Если верить википедии, то хипстеры в США 1940-х годов – поклонники джаза, особенно его направления бибоп, которое стало популярным в начале 1940-х. Слово это первоначально означало представителя особой субкультуры, сформировавшейся в среде поклонников джазовой музыки. Хипстер принимал образ жизни джазового музыканта, включая всё или многое из следующего: одежда, сленг, употребление марихуаны и других наркотиков, ироничное отношение к жизни, саркастический юмор, добровольная бедность и ослабленные сексуальные нормы. Название образовалось от околоджазового словечка «hip» (ранее «hep»), означавшего «тот, кто в теме» или жаргонного «to be hip», что переводится приблизительно как «быть в теме» (отсюда же и «хиппи»). В России идейно близкими предшественниками первой волны хипстеров были стиляги. В современном смысле хипстеры появились после 2008 года. Пика своего развития субкультура хипстеров достигла в 2011 году. Никогда не интересовалась подобным, потому пришлось насиловать телефон, чтобы понять, что мне своим выпендрёжем хотел сказать Гарик. Сначала я опасалась говорить о нём с врачом – ещё в дурку меня запихнёт, и я вообще не выйду из больнички до скончания века. А потом, видя, что Гарик ко мне не приходит, я успокоилась. Видимо, сотрясение действует на всех по-разному: какой-нибудь работяга начнёт дома в стенку гвозди забивать, призывник – «дедов» из автомата поливать, учёный от обилия ума ложки с солонками пересчитывать, чтобы спокойно сесть за обеденный стол… Ну а я, творческая личность, с привидением беседую. Только почему хипстер? Я была бы не против Ришелье, Пушкина или там Эйнштейна с Верой Холодной… Да ещё какие-то глупые претензии: я должна вспомнить своё предназначение! Да ещё какой-то дар! На фиг надо?

Серёга, козёл такой, все-таки приволок съёмочную группу, чтобы снять меня «в коме», чем вызвал возмущение главврача и переполох в больнице. Все медсёстры, как одна, забегали полюбоваться на Петюню и молоденького красавчика-актёра, игравшего врача. Слыша его реплики, хирург закатывал глаза и скрипел зубами. Иногда у него вырывалась пара матерных слов, когда считал, что актёр несёт ахинею. Серёга спервоначалу терпел. Но когда мат хирурга запорол особенно душераздирающую сцену над моим телом, Серёга вытолкал его из палаты, где происходили съёмки, и о чём-то долго кричал с ним в коридоре. После этого все наши актёры-«медики» пропали дня на три вместе с хирургом и, как я слышала, с ещё кое с кем из врачей. Напивались они или проходили ликбез – не знаю. Но я развлекалась на полную катушку: строила дурацкие предположения, язвила по поводу Серёгиных познаний в медицине и спрашивала, медицинский спирт действует только на медиков или режиссёры тоже с него пьянеют? Петр Аргунов, «герцог», над моими шутками и иронией ржал, как конь, что у меня вызывало недоумение: я не стремилась приобрести себе популярность таким способом. Я вежливо улыбалась его незатейливой весёлости – ну совсем как снисходительная мамочка примитивному анекдоту своего ребёнка, который в первый раз в своей жизни спешил его рассказать. Собственно, он ничего плохого мне не сделал, чтобы я язвила ему. Относился вполне сносно для мужчины. И когда проскакивало у него барско-покровительственное отношение к женщине, я тактично, как могла, указывала ему на это. Его простоватость, которую в некоторых случаях можно было бы счесть беспардонностью, и моя вежливость создали между нами вполне сносные дружеские отношения. Чего не скажешь в наших отношениях с Сергуней, который своими перепадами настроения и истериками меня просто выводил из себя. Да и вообще отношения с мужским коллективом нашего сериала у меня не складывались. Деревенский герой-любовник Петюня заслужил моё презрение тем, что, женившись по огромной любви на моей подруге Юльке и прожив с ней лет пять-шесть, он бросил её из-за пошлой интрижки с Веркой, одной из ведущих тогда актрис. Влюблённая в него до потери мозгов, она чуть не сорвала им свадьбу. Пришлось мне вмешаться, чтобы эта психопатка не устроила похороны в ЗАГСе. В результате я опоздала, и свидетелем Юльки был кто-то другой. Она на меня, естественно, обиделась. А я не могла ей ничего объяснить, потому что спешила в Питер на съёмки. Но Юлька, душа отходчивая, всё простила. А когда по возвращении я ей всё объяснила, уже она рвалась просить у меня прощения, что обиделась на меня. Цирк, да и только! С тех пор Верка возненавидела меня, Юльку, и стремилась захомутать Петюню. То ещё сокровище! Что в нём бабы находят? Алкаш алкашом, даром, что тело атлета, пока не стало дряблым от чрезмерных возлияний, да рожа усталой фотомодели, на которой уже стала проявляться одутловатость пьяницы. Никогда его не любила. Спервоначалу он подкатывал ко мне с пошлыми намёками. Но я его быстро отшила, чем безмерно обескуражила. Но он не злопамятный. Поудивлялся, решил, что нафиг ему такая непонятная несговорчивая баба, и насмерть влюбился в Юльку. Она же насмерть влюбилась в него и недоумевала, почему он мне неприятен. Потом свадьба, несколько лет неземного счастья, прерываемого его запоями, его измена и столь же быстрый развод: Юлька была скора на эмоции. С тех пор Петюня для неё умер как муж, мужчина и просто знакомый. А я была рада, что она не нарожала дебилов от алкоголика. И… Верка. С новой силой принялась его окучивать. Но Петюне была нужна только бутылка. Потому веркина любовь тянулась долго и нудно. Редкий секс, на который Петюня давал себя уговорить, да беготня ему за опохмелкой с утра – вот и всё её счастье. В гробу я такое видела. Не раз Аргунов хотел снять его с роли, выведенный из себя его опозданиями и пьянством в кадре. Но странное упорство, с которым защищал Серёга Петюню, побеждало все рациональные доводы нашего спонсора. В конце концов, он махнул рукой на петюнины закидоны и пригрозил Серёге лишить его средств для сериала. Поначалу Лущенко это напугало. Но потом он сообразил, что «герцог» не единственный вложился в это тягучее безобразие. Хотя именно его вклад был основным. И, отойдя от шока, он начал окучивать Петюню, чтобы тот напивался хотя бы раз в неделю, а не каждый день. Одуревший Петюня согласился даже закодироваться. Но продержался недолго. Всё-таки двадцать лет алкогольного стажа просто так не выкинешь… Юлька всё это видела, но по доброте душевной жалела это животное. Любить перестала, а сочувствовать нет. В конце концов, Петюня сам выбрал забвение на дне бутылки! И он этим счастлив, как свинья в грязи. Так с чего его ещё жалеть? У каждого своё понятие о счастье. И, в конце концов, вокруг него скачет Верка. Петюня не пропадёт. Такие не пропадают. Всегда найдётся сердобольная дура, которая будет с ним нянчиться. Поначалу Юлька порывалась. Но я её тормозила. А потом появился Юра Крамской – Ёжик. И Юлька снова влюбилась насмерть. Ёжик сначала ошалел от такого счастья. Но потом проникся. Его любовь была спокойнее и несколько… ироничнее, что ли. Он считал Юльку непоседливым ребёнком, и относился соответственно. Но если это устраивало их обоих – мне-то что? Я рада, что Юлька счастлива: Ёжик за рулём, пьёт редко. А в запои вообще никогда не уходил. Да и, насколько помню, я его и пьяным-то никогда не видела. После петюниных концертов с поисками, кому бы морду набить, Ёжик был просто ангел небесный. Если бы ещё Верка не путалась под ногами, в стремлении соблазнить и его, чтобы подгадить Юльке… Но Ёжик её постоянно так отшивал и матом, и нет, что я диву давалась: неужели ей так нравится постоянно нарываться? Это же мазохисткой надо быть голимой. Ведь Ёжик её как-нибудь побьёт. И эта дура потом будет мелко мстить и ему. Удавить бы её в тёмном углу…

Так, что-то меня в грусть потянуло… А всё от безделья! А что, вся моя роль – это лежать разукрашенной в жуткий полутруп с трубками и не шевелиться и не улыбаться. Шевелиться мне особо и не хотелось, а вот чтобы не улыбаться – мне надо было собрать всю свою волю. Юлька завывала надо мной так, что стёкла дрожали. Петюня, который по роли должен был тайком просочиться ко мне, чтобы попеременно то каяться, то проклинать, играл так, что меня смех разбирал. Хорошо, что я его только слышала, а не видела. Иначе Серёга накинулся бы на меня. И помимо сотрясения я ещё бы какой-нибудь инсульт заработала. Словом, моё лечение проходило весело. Ночные сцены снимались при закрытых наглухо окнах. Кто и чем их прикрывал – я не в курсе. Но ночами снимать главврач запретил наотрез. Итак, больница стала похожа на одесский рынок, режим дня шёл псу под хвост, потому что каждая идиотка хотела потрогать своего кумира, сфоткаться на телефон, получить автограф или влезть в кадр, чтобы увековечить себя в сериале для потомков. Только Геля смотрела на это с какой-то ехидной иронией, не лезла под руки актёрам и не путалась под ногами остальной съёмочной группы. Её вообще как будто не замечали. Серёга, раздувшись от самодовольства, ходил как петух в курятнике, между нами, потирая руки и покрикивая с глупым и надменным видом. Ещё бы! Второразрядный режиссёр дешёвых сериалов, а сколько внимания – столичной «звезде» на зависть! Однако его суета и позёрство вызывали только ненужные хлопоты и хаос. Поэтому его вопли в этот раз не возымели действия. Верка всячески хотела мне навредить. Только в её дурью голову не приходило, что трубки с капельницами и пищащие аппараты – бутафория. И сколько бы раз она «случайно» не пережимала трубки, не задевала катетер или крутила ручки – мне от этого ни жарко, ни холодно. Одно меня грызло: мне почему-то казалось, что эта курица чем-то больна. И вся её вздорность не только от ревности, но и от болезни. И однажды, когда вздрюченный, но удовлетворённый Сергей объявил перерыв, я нарочито отлепила пластырь от руки: в капельнице не было иголки, которая была бы воткнута в вену.