– Тота, сынок, а на что ты будешь там жить?
– Не волнуйся, нана, – успокаивал её Тота, – у меня ведь есть высшее образование!
Именно оно, и знания, и диплом института культуры обеспечивали его жизнь.
Грозный и даже Тбилиси – это просто провинциальные города. А Москва – столица, город влиятельных и богатых людей. А богатые люди любят отдыхать и гулять. Ну а русские богатые люди во все времена любили широко гулять. Ещё шире, то есть с огромными понтами, пытались гулять приезжие в столицу нацмены, особенно кавказцы. Правда, мест отдыха, точнее ресторанов и кафе, в социалистической столице не густо, однако те, что есть, постоянно забиты, свободных мест нет, а хочешь погулять – раскошеливайся, и от желающих отбоя нет.
В общем, уже имея опыт Тбилиси и Грозного, Тота посетил несколько крутых ресторанов с предложением украсить досуг москвичей. Администраторы некоторых ресторанов ознакомились с репертуаром заезжего артиста – абитуриента – студента и были очень довольны, потому что Тота уже знал, что востребовано в советских ресторанах. И пока администраторы думали, Тота предоставлял свой козырь – «диплом с отличием».
В Советском Союзе главное даже не мастерство, а наличие документа, что ты имеешь право петь, танцевать, «кормить» советских граждан творческой пищей.
Несколько ресторанов предложили Болотаеву работу, он выбрал «Столичный», потому что тут же рядом, на Ленинградском проспекте, находилась и его Академия финансов. И в те вечера – среда, пятница и суббота, когда Тота работал, в ресторане почти что всегда отдыхали два-три преподавателя из его вуза; в целом почти все сотрудники факультета и ректората. В итоге они высоко оценили щедрость и, конечно же, искусство Болотаева, которое призывало к ответной реакции. В результате чего профессорско-преподавательский состав академии одобрил решение, что студент Болотаев уже дипломированный специалист и такие общие предметы, как, скажем, история КПСС, философия, этика и т. д., сданы на «отлично», ну а математику и финансово-экономические можно сдавать экстерном, то есть, как в СССР принято, пятилетка в три года. Правда, на сей раз диплом уже был не красный, а обычный.
Вот так Болотаев получил второе высшее образование – финансовое. К своему удивлению, он обнаружил, что этот диплом гораздо хуже первого, ибо работа, а тут строгое госраспределение, экономиста-бухгалтера в НИИ геолого-разведочного объединения подразумевает зарплату всего 80 рублей в месяц – это чуть более, чем его стипендия студента. При этом уже общежития нет, жить негде и прописки, соответственно, нет и призывать в армию вновь грозят, а он для срочной службы не молод – уже 25 лет!
И тут профессорско-преподавательский состав ему навстречу пошёл, как особо одарённому выпускнику, Болотаеву даётся направление в очную аспирантуру при условии, что он сдаст вступительный экзамен «управление финансами» и два кандидатских минимума – по философии и иностранному языку (со словарём).
Так Болотаев был зачислен в очную аспирантуру, а вместе с этим вновь бронь от армии, прописка в Москве и общежитие, но уже более комфортабельное и престижное, ибо он уже не студент, а аспирант. Это статус! В Советском Союзе это имело вес и значение, а Тота, который об этом даже не мечтал, к этому отнесся весьма серьезно, тем более что и мать была за него горда.
Так неожиданно Болотаев стал на научную стезю, и ему надо было определиться с темой исследования. Вариантов было много, но научный руководитель сказал:
– Исходить надо из того, что конкретно имеем. А имеем то, что ты по государственному распределению должен был быть в НИИ геологоразведки. Вот и будешь там разведывать тему своего исследования.
Вот так возникло плановое название диссертации: «Экономическая эффективность разработки нефтегазовых месторождений (на примере Западно-Сибирского региона)».
По сравнению со студенчеством аспирантура оказалась просто лафа. Занятий как таковых почти нет, только раз-два в месяц некие семинары, и они необязательные. Экзаменов и зачетов вовсе нет. Словом, как потом вспоминал сам Болотаев, это было самое счастливое, свободное, беззаботное время в его жизни. Когда был молод, здоров, силен и даже деньги появились. А последнее от того, что Тоту снова страстно потянуло в лоно искусства.
По совету одного музыканта Тота ушёл из ресторана «Столичный», подписал договор с Москонцертом и в составе этноансамбля «Дружба», где он и ударник, и танцор, и даже певец, стал гастролировать с концертами по огромной стране.
Почему Тоте всё это понравилось? Как говорится, было в кайф и при этом неплохая зарплата и даже командировочные. А потом, на летний сезон, стало ещё лучше. Их коллектив на три месяца прикрепился к пансионату «Сосновый» на берегу Черного моря. Вечером два-три часа непринужденный концерт для расслабленной публики. А остальное время почти на халяву отдыхаешь; солнце, загар, популярность и море. Море поклонниц.
Жизнь на юге так наладилась, что Болотаев даже смог пригласить на отдых своего научного руководителя, который после сказал провожающему аспиранту:
– Тота, спасибо… А как руководитель, тем более научный, обязан дать совет – надо выбирать: либо аспирантура, либо филармония?.. Сложный вопрос? Дам подсказку – есть басня Крылова «Стрекоза и муравей»… В общем, если в конце года не будет пары опубликованных статей и хотя бы готовой первой главы диссертации – отчислим!
И без того загорелый Болотаев совсем стал пунцовым, а профессор усмехнулся:
– Я по-отечески, а ты насупился… Делай что хочешь, но басню всё же прочитай. – С этими словами руководитель помахал рукой, тут же поезд медленно тронулся, издавая замирающий, жалобный гудок, который напомнил Тоте фальшивые ноты этих летних хмельных концертов. Скрываясь за поворотом, поезд дал ещё один прощальный гудок – это Тота, даже не перечитывая басню классика, уже решил, что он прощается с Москонцертом, и навсегда.
Из-за этого неожиданного решения Болотаев понес значительный финансовый ущерб, но ему уже давным-давно надоела эта праздная, даже похабная жизнь, и эта потеря воспринималась как положенный откуп и, вообще, это был харам[9], и когда на следующий день он приземлился в аэропорту Внуково, он с удовольствием воспринял сентябрьскую московскую прохладу и сразу же поехал на железнодорожный вокзал встречать своего научного руководителя.
* * *
Мафия. Болотаев, как-то посмотрев фильм «Крестный отец», подумал, что мафия – это кому-то хорошо, кому-то плохо, но слава Богу, что мафия только в кино или в Италии и Америке, а в Советском Союзе такого и быть не может. Оказывается, ещё как может.
Его черноморский демарш, хотя Болотаев и сделал всё открыто и официально, в эстрадных кругах столицы восприняли как явно дурной тон и заочно постановили: что ещё можно было ожидать от этого чечена-дикаря? В общем, более к эстраде «не пущать». И какова сила этой организации, если не только ресторан «Столичный» или иные «центровые» заведения, но даже забегаловки не хотят с Болотаевым дело иметь.
Это было потрясение, и Тота даже не ожидал, что в сфере искусства, в культуре, могут господствовать такие нравы, и хорошо, что у него был запасной «аэродром», иная специальность. А потом понял, что нет худа без добра. До этого он всегда был привязан к работе, а для этого требовалось быть в форме, в том числе и физической. Это постоянное напряжение, этот график, обязывающий все время кого-то развлекать и расслаблять, так, оказывается, над ним довлел, что он только теперь обнаружил, что уже пару лет не был в Грозном; правда, мать к нему за это время несколько раз приезжала.
В общем, отпросился Тота у научного руководителя, на пару недель полетел домой. А в Грозном тоска… Нет, всё мило. И дом есть дом. Однако вечером пойти некуда. Страшная безработица, в магазинах купить нечего, да и денег ни у кого нет.
Пошёл Тота и в свой ансамбль. И там ситуация плачевная. Зарплата копейки. Костюмы и инвентарь – хорошо, что зрители издалека не видят.
Загрустил Тота. И трех дней в Грозном не провел, матери сказал, что отдел аспирантуры вызывает. А мать говорит:
– Жениться тебе надо.
– Вот заработаю – женюсь, – пообещал сын.
– Что-то ты очень грустный, – опечалена мать. – Раньше ты был такой задорный… Что-то случилось?
– Нет, нет. Всё нормально, – успокаивал Тота. – Просто диссертация, наука, сама понимаешь, нелегко.
– А ресторан? – вдруг спросила мать.
– Что значит «ресторан»? – удивился Тота.
– Говорят, что ты в ресторанах танцуешь, поешь.
– А что, нельзя в ресторанах петь, танцевать?
– За деньги – нельзя, – гневно сказала мать.
– А на сцене можно?
– Это другое… Хотя ты знаешь, что я… – Она не продолжила, но Тота знал, что она хотела сказать.
А она хотела сказать, что хотя сама и артистка и всю жизнь проработала в театре и очень-очень любит и предана своей профессии, или, как она говорит, судьбе, однако она не хотела, чтобы её сын стал артистом, и теперь, провожая его в Москву, не найдя иных слов, решила поступить по-другому.
– Тота, сынок, – с болью молвила мать, – вспомни нашу притчу, что наш сосед-старик тебе рассказывал… У чеченцев есть такое поверье… Бог создал людей, и все они разные. Однако Всевышний любит всех одинаково. Тогда почему у людей судьбы разные? А потому, что сами люди должны выбрать свой путь. Ибо Создатель каждому человеку в какой-то момент присылает необузданного, сильного, молодого, строптивого жеребца. И в этот момент, а он неизвестен, каждый человек должен быть готовым и физически, и умственно, и морально схватить этого коня, обуздать и, главное, направить его в нужную сторону. И тогда человек будет счастлив. А иначе…
– К чему ты это напомнила? – поинтересовался Тота у матери.
– А к тому, что даже сидеть на двух стульях тяжело, а двух коней тем более не обуздаешь.
– А это о чём?
– Пора выбирать: либо танцы – либо финансы. Раз в аспирантуру поступил, то время зря не трать, а занимайся делом.
Если и вправду заниматься делом, то по теме диссертации Болотаева, впрочем, как и во всей науке, необходимо как можно ближе и больше быть там, где нефть непосредственно добывают, то есть в Западной Сибири, а ещё точнее – на самой буровой или хотя бы в конторе управления буровых работ, то есть на месте бурения и добычи.
К концу года аспиранту необходимо было показать не только теорию, но, что особенно важно, и практику исследования, поэтому, как рекомендовал научный руководитель и ведущая организация, в декабре Болотаев впервые отправился в Сибирь, в нефтяной поселок Когалым.
Болотаев не знал, что такое районы Крайнего Севера, что такое приполярный круг и активированные дни, когда мороз под минус 50 ℃. Он молод, здоров, и эта поездка будет недолгой, просто ознакомительная командировка. К тому же он навел кое-какие справки и посему кое-что, как теплая шапка, перчатки и обувь, прикупил. Однако его романтизм исчез, когда он вышел из самолета в Сургуте.
Ощущая острую физическую немощь, он еле-еле дошел до помещения, которое называлось аэровокзалом – на самом деле какой-то сарай, в котором зимовали воробьи и голуби и тоже так холодно, что разве вода ещё не замерзает, но пар изо рта идет. И если бы Тота не был привязан к группе из НИИ геологоразведки, он бы, наверно, тут же улетел обратно в Москву. Однако всё более-менее организованно – их встречает оборудованный для Крайнего Севера «Урал». В задней кабине светло, тепло, просторно.
Как тронулись, достали бутылки. Тота почти не пил, потому что танцор, как и спортсмен, всегда должен был быть в форме и вынослив. Правда, как тот же танцор и артист, он постоянно оказывался в компаниях поющих и гуляющих и без спиртного так же поддавался общему возбуждению, азарту и разговору. На сей раз этого не было, с неисчезающим любопытством Тота смотрел в небольшое окно: эта белая дорога бесконечна; редкие островки истерзанных сосен; за горизонтом медленно исчезающее багровое солнце и снег, огромное количество снега, который стеною выше двух метров кругом.
На следующий день эта суровость исчезла, потому что стало, как местные говорили, тепло, всего минус 20. И действительно, минус 20 в Москве – это очень непросто. А здесь воздух сухой и такой мороз даже не ощущается.
А вот впервые попав на буровую установку, Болотаев был просто потрясен: работа тяжелая и опасная. Здесь нехватка кислорода, и каждое движение тяжело дается. И Тота думает, ведь эти рабочие, что в этом холоде, в непогоду и в грязи добывают нефть, получают лишь копейки по сравнению с теми боссами в Москве, которые нефти даже не видели, а миллионы имеют.
Считать чужие деньги – интереса нет, а вот изучить процесс бурения, добычи и перекачки нефти он на месте просто обязан. Но как простому финансисту понять этот производственно-технический процесс? А понять, оказывается, возможно, если представить, что это не просто буровая установка, а цельный, живой и удивительный ансамбль, где у каждого инструмента при соприкосновении с человеком появляется свой звук, своя музыка и даже отточенный репертуар, который, конечно же, иногда даёт сбой, аварию, или открытый фонтан, или, наоборот, пустой выброс жижи…
Вот с такой, даже музыкальностью, шла ознакомительная поездка Болотаева к завершению, как случилось неожиданное и прежде неведомое для него – новичка.
Как бывает на приполярном севере, резко упала температура – от минус 20 до 50.
Минус 42 – уже так называемый активированный день. Болотаев и представления не имел, что это такое, но он застал этот кошмар на буровой. Вместе с Болотаевым девять человек закрылись в небольшой оборудованной комнате. И всё бы вроде под контролем, но у Тоты завтра самолет на Москву.
Как назло, в этот день дежурный «Урал» на буровой не оказался. Решили помочь аспиранту, рискнули ехать до поселка – это всего семь километров на уазике.
Проехав километра два, уазик заглох – видимо, бензин или масло замерзли. Была рация. Но она и так почти никогда не работала, а в этот момент даже не пищала – весь мир замёрз.
Тота ещё не понимал серьёзности ситуации, а водитель заволновался не на шутку.
Вначале решили подождать, может, будет проезжать кто-либо. Однако дорога периферийная.
Ждали полчаса. Уже стемнело. И в машине стало холодно. Решили идти обратно к буровой – это кажется ближе.
Тронулись в путь и водитель, который, конечно же, знал местность, свернул в какой-то проход между снежными стенами, по которому тропа гораздо короче.
К ночи мороз усилился, стал совсем лютым. Не то что бежать, даже идти невозможно – холод лицо обжигает, дышать тяжело. У водителя одежда соответствующая – большой овечий тулуп, выдаваемый дежурным бурильщикам, а приезжий одет на столичный лад. Из последних сил Болотаев пытался не отставать от водителя, но силы покинули его, он упал на колени.
Тень удалилась. Потом вернулась.
– Вставай! Ты не можешь идти? Так мы оба здесь замерзнем. Возвращайся к машине, – посоветовал водитель. – Я до буровой и с подмогой обратно, – последнее, что услышал Болотаев.
Им овладевала какая-то апатия и сонливость. Однако, когда его напарник скрылся за поворотом и наступила жесткая тишина, он испугался. Испугался, как никогда. Испугался смерти. Такой глупой смерти. Он вспомнил о матери. Как она перенесет смерть единственного сына?!
Этот страх что-то в нём всколыхнул, придал силы. Он с трудом поднялся, пошёл было обратно к машине, но потом его сознание поманило за ушедшим, и он пошёл за ним. И он ещё помнил, как добрел до какой-то развилки. А куда идти?.. Ему показалось, что небо в одной стороне чуточку светлее – это, может быть, огни буровой… После этого он ещё пару раз приходил в себя и ещё помнит, как у рта слюна замерзла и он пытался её скрести, но руки уже не слушались, всё помутнело, всё замерзло, оледенело.
…Дальнейшее Болотаев смог восстановить по рассказу Дады Иноземцевой.
Иноземцева тогда работала фельдшером в санчасти поселка Когалым – это сутки работы – двое отдыхать. А чтобы больше подзаработать, она ещё устроилась на полставки дежурной медсестрой у вахтовиков-энергетиков.
Объявили активированный день. Иноземцева была на дежурстве у энергетиков, когда по рации стали передавать, что по дороге от буровой-27 на Когалым поломалась машина. Водитель вернулся, судьба пассажира неизвестна. От Когалыма на буровую прибыл аварийный «Урал». Поломанный пустой уазик нашли.
В эфире поднялась паника – пропал москвич. Сказали, что его зовут Тота Болотаев – чеченец. Потом рация умолкла, наступила тишина, которую в ушах Иноземцевой от чего-то стал нарушать всё возрастающий пульс.
Иноземцева помнила, что в детдоме, ещё в малом возрасте, её почему-то, порою даже воспитатели, называли, а дети обзывали чеченкой-дикаркой. Позже её перевели в другой детдом и у неё осталась только кличка «дикарка», и вот первая часть «чеченка» навсегда исчезла, о ней просто позабыли все, в том числе и сама Иноземцева.
Повзрослев, Дада Иноземцева узнала, что чеченка – это не просто так, а национальность.
Уже обучаясь в медучилище, она поехала в свой первый детдом. Она, конечно же, никого не помнила, но ей подсказали, что есть бабушка Клава, которая что-то ещё знает и помнит.
Иноземцева нашла бабу Клаву. Та жила в старой грязной комнате деревянного, барачного дома в окружении нескольких кошек и не очень здоровой приемной дочери.
Даду поразило то, что баба Клава сразу же узнала её, а когда гостья стала докапываться до подробностей, бабуля сказала, что узнала Иноземцеву по шраму:
– А более ничего не помню, – словно под панцирем скрылась и жестко-командным жестом указала на дверь.
Так Иноземцева толком ничего и не узнала, но она на всякий случай оставила свои координаты и в своем первом детдоме, и у дочери бабы Клавы.
Никто на связь с ней не выходил, и Дада о своей кличке более не вспоминала и никогда в жизни чеченцев не встречала, и тут по рации она услышала о каком-то чеченце.
Судя по переговорам, и об этом в эфире говорили, наверное, этот чеченец-москвич находится в районе между буровой и дежурной энергетиков.
При нормальной погоде это небольшое расстояние для поиска, но при том, что уже минус пятьдесят, а может, и ещё ниже, никто рисковать не захочет и даже запрещено, а Иноземцевой даже в обычный день категорически запрещено покидать пост, но её что-то немыслимое поманило, повлекло. А ведь она на самом Крайнем Севере выросла и прекрасно знает, что с такими морозами шутить нельзя. На таком морозе замерзает и умирает всё – воля, мозг, кровь, жизнь. Но она упрямо пошла. И ей, а точнее Болотаеву, просто повезло. К дежурке энергетиков подходило шесть дорожек с разных сторон. А Иноземцева наугад двинулась, понимая, что далеко не сможет пойти, и тут за небольшим поворотом увидела черную тень, как приставленный к стене мешок. Болотаев присел на корточки и в такой позе остывал, когда его тронула Иноземцева и через одежду сразу сделала ему укол, что следовало делать в случае обморожения.
Никто, в том числе и сама Дада, после не могли понять и поверить, как с такого расстояния, в такой мороз, когда и самому идти очень тяжело, она дотащила москвича до дежурки…
По этому поводу у Болотаева и Иноземцевой сложились две легенды.
Так Тота, когда ещё только-только приехал в Тбилиси, решил, как и многие местные жители, потреблять местное вино, веря, что оно раскрепощает, вдохновляет и возбуждает в танце. Оказалось, совсем наоборот. И с тех пор Тота вообще не пил крепкие напитки. А Иноземцева не просто крепким, а спиртом его напоила, спиртом обтерла. И как позднее Тота шутил: если бы он чуть задержался, то алкоголиком бы стал.
Совсем иначе звучала легенда Дады Иноземцевой. Она говорила, что, согласно древнему преданию чеченцев, о котором Тота позже поведал, Творец послал ей, как и всем людям, скакуна, но её бедный скакун от мороза замёрз, не доскакал и так бы она и осталась в одиночестве, не познав любви. Однако она решилась побороться за свое счастье, сама несмотря на лютый мороз, выскочила навстречу своему скакуну-жеребцу. Правда, не сама его обуздала, а его на себя взвалила и в дежурку притащила. Оживила, но не обуздала, не удержала. Наоборот, все сделала, чтобы Болотаев на следующий день улетел в Москву.
* * *
Всё материально. Всё. Даже мысль, даже любовь и ненависть. Любое чувство – материально. К такому выводу пришёл Болотаев, потому что даже через самые толстые и холодные тюремные стены к нему проникло тепло. К нему прилетели волны нежной любви. Он понял, что она здесь. Дада здесь.
…Когда Болотаев очнулся в дежурке, то есть раскрыл глаза, вначале была какая-то пелена, но потом взгляд ожил, и он увидел прямо перед собой удивительно совершенный профиль девушки.
В институте культуры они изучали типажи лиц. Это явно греческий тип, правда, нос чуть большой, с орлиной горбинкой.
Тут Тота обнаружил, что он накрыт одеялом, но почти голый. Он дернулся. Девушка повернулась к нему. Он встрепенулся, даже отпрянул: на левой стороне через всё лицо шрам, который несколько искажает лицо, – словно две стороны монеты. Понимая это, девушка инстинктивно пытается скрыть одну сторону.
– Как вы себя чувствуете? – Она по-хозяйски откинула одеяло с его ног. – А ну-ка, пошевелите пальчиками. – Она гладит его ноги. – Онемения нет? – Голос у неё мягкий, бархатный. – Судорога, тошнота, слабость? Откройте рот… Вам повезло.
– Кто меня спас? – первое, что смог сказать Болотаев.
– Тот, – она показала пальчиком вверх, – и организм у вас здоровый.
– А где я?
– Дежурная часть энергетиков.
– А вы врач?
– Я дежурная… Медсестра.
– Мне надо в Москву, – вдруг выдал Болотаев.
– Знаю. Вас все ищут. Сейчас за вами машина прибудет. Так что вставайте. Одевайтесь.
– Там мороз? – о своем спросил Тота.
– Мороз ослаб, – сообщает девушка. – Всего минус сорок.
– Сорок?! – испуган Тота.
– Сорок. Всего сорок. Но так, в такой одежде, на север ездить нельзя.
– В жизни больше не приеду… Сесть бы в самолет. Кто за мной приедет?
– Наша дежурка… Одевайтесь. А то опоздаете на самолет… Вот вам свитер и носки шерстяные. Одевайте, одевайте. Вам ещё долго ехать. Да и в аэропорту сквозняки… Как прибудете в Москву – сразу в больницу… О, машина пришла. – Это ей по рации сообщили. – Собирайтесь… и вот, на дорожку. – Она протянула наполовину наполненный граненый стакан.
– Что это такое?
– Спирт. Разбавленный.
– Я не пью.
– Правильно, но сейчас надо, – командовала она. – А в Москве бросите.
В машине Болотаев ощутил приятное тепло изнутри, и свитер согревал, он заснул.
В аэропорту Сургута его разбудили коллеги-москвичи. Все расспрашивали как да что, а он даже имени не спросил у своей спасительницы и, наверное, самым первым сел в самолет, твердо веря, что больше в этот мороз нос не сунет. Правда, по истечении нескольких дней, увидев сибирский шерстяной свитер, Тота отчего-то поднес его к лицу, понюхал – какой-то потаённо-манящий запах тоски, заброшенности, одиночества. И ему вновь захотелось полететь в эту бескрайнюю Сибирь, поселиться где-то в глуши вместе с этой медсестрой… Он должен, он обязан её найти. По-человечески поблагодарить. Хотя бы её вещи вернуть.
Это сиюминутное желание вскоре напрочь позабылось, к тому же приближался Новый год с отчетами и банкетами, как вдруг в почтовом отсеке на проходной общежития появилась квитанция «Почта СССР» для получения бандероли. Маленький казенный конверт и в нем, какая радость, его блокнот со всею, всею, всею информацией, без которой ему было очень тяжело: просто подарок к Новому году. Тут же от руки текст: «Ваш блокнот найден в кабине дежурки. С Новым годом!»
Более ни слова. Адрес отправителя – Когалым, номер почтового отделения и фамилия Иноземцева Д.
Не сомневаясь, Болотаев понял, что Иноземцева Д. – это спасшая его медсестра, но как она узнала его адрес? Ведь в блокноте его нет. Впрочем, она могла кому-то позвонить или написать. А вот Тота тут же на почте хотел в ответ ей послать телеграмму – не приняли, нужен точный адрес, а не номер почтового отделения.
Более Тота эту Иноземцеву не вспоминал, но, когда через месяц вновь в Когалым засобиралась экспедиция, он тщательно подготовился. Уже зная, что на Севере тяжко с продуктами, а фруктов вовсе нет, он, используя свои связи, потратив почти все деньги, закупил всяких деликатесов. Словно Дед Мороз с подарками, точнее с коробками, прямо с аэропорта он приехал в ту дежурку, а у Иноземцевой, оказывается, выходной. Тота спросил её адрес.
На краю маленького поселка старый деревянный двухэтажный барак, к которому подъезда на машине из-за снега нет. По снежному коридору надо идти метров двадцать.
В отличие от внешнего вида подъезд дома чистый.
По скрипучей лестнице Тота поднялся на второй этаж, постучал.
– Кто там? – Тота узнал её голос; на сей раз строгий и встревоженный.
– Гость из Москвы.
– Ой, – услышал Болотаев. – Секунду. – За дверью шорох, так что Тота даже подумал, может, она не одна, но потом торопливо щелкнул замок, чуть-чуть приоткрывая дверь. – Неужели это вы?! – воскликнула девушка, распахнув во всю ширь дверь.
Она стояла боком, скрывая часть лица. Была взволнованна.
– Добрый день! – сказал гость.
– Здравствуйте, – ответила она и как-то торопливо, словно боясь, что он уйдет: – Проходите.
– Из машины кое-что надо принести, – сказал Тота, тронулся вниз по лестнице.
– Вам помочь?
– Нет-нет… Я сейчас.
Тота дважды ходил к машине. Потом, как хозяин, стал привезенные коробки распаковывать.
– Это ваши свитер и носки, большое спасибо. И это всё вам, – торжественно говорил он.
– Всё мне?
– Да. Это, конечно, мелочь. Так… Вы ведь мне спасли жизнь.
– Да бросьте вы. – Она, словно невеста, всё так же боком стоит в углу.
– Я машину отпустил, – как и все москвичи в провинции, командует Болотаев. – В пять она за мной вернется… Если позволите, я посижу у вас… Поговорим… Можно?
– Да-да. Конечно.
– А чай есть? Холодно.
– Да-да. Конечно.
Накрыли стол. Сели. Оказывается, хозяйка в первый раз банан съела. А вот гранаты и киви даже не видела.
За чаем разговор не клеился.
– Может, перейдем на ты? – предложил Тота.
Она лишь кивнула.
– Странное у тебя имя – Дада… У нас, у чеченцев, – это значит дед или отец.
– А меня в самом детстве называли чеченка-дикарка.
– Почему?
– Не знаю. – Она резко встала из-за стола. – Что вам приготовить поесть?
– Ничего не надо, – сказал Тота. Теперь, когда она завозилась вокруг электроплиты, он смог её рассмотреть, высокая, даже чуть выше него, от природы тонкая, но не хилая, какая-то пружинистая, кошачья стать, так что Тота выдал, то о чём думал: – А из тебя вышла бы прекрасная танцовщица.
– С чего вы взяли? – встревоженно развернулась она.
– По первой специальности я хореограф кавказсках танцев.
– Серьезно?! – Теперь она улыбнулась. – А знаете, на вечере дружбы в медучилище мне поручили исполнять лезгинку. Только мне по размеру подошёл этот костюм… Я вам сейчас покажу фотографии. – Она вытащила из-под кровати старый, потрепанный чемодан. Из него достала небольшую пачку фотографий, перевязанных резинкой. Пытаясь некоторые не демонстрировать, она нашла то, что искала. – Вот! – Видно было, что этой фотографией она дорожила.
– Прекрасно! – сказал Болотаев. – А кто вас учил танцевать?
– Никто. По телевизору видела.
– А ну, сейчас покажи, – не без иронии сказал гость, но и она ответила в тон:
– Был бы костюм – станцевала.
– При чем тут костюм?! Это только плохому танцору всё мешает.
– А музыка? А ритм? – Впервые Тота видел, как она улыбается.
– Так это я организую в лучшем виде. – Тота осмотрел комнату и, не найдя более подходящего, спросил: – А можно твой чемодан?
Как барабан используя не только этот чемодан, но и всё подручное, Тота, как он умел и как в данный момент хотел, выдал такую ударную страсть джигитовки, ещё звуками подпевая, выкрикивая, что потрясенная хозяйка стала смеяться.
– Давай! – взбадривал её гость, но она вся покраснела, закрыла лицо руками.
…Стук в стенку прекратил это внезапное буйство.
– Дада, у вас что, свадьба? – пожилой, женский голос.
– Нет, нет, простите, – крикнула хозяйка.
Тишина. Шепот Тоты:
– Ну и слышимость у вас. Словно стен нет.
– Да, – также шепотом подтвердила Дада, она о чём-то задумалась, а потом, уже обычным голосом, сказала: – Это было великолепно! А вы умеете лезгинку танцевать?
– Вроде умел, – ирония в его голосе. – Показать?
– Нет-нет. Тут и места нет.
– Хороший танцор где угодно станцует лишь бы душа ликовала!.. Могу и на столе. – Тота встал.
– Нет-нет, – вновь взмолилась Дада. – Соседка болеет.
– Так мы её оживим. – Тота сделал вид, что неуклюже собирается залезть на стол.
– Пожалуйста, не надо. – Она сама уже смеялась.
Они дружно засмеялись, и Болотаев поразился, до чего она преобразилась. Глаза заблестели. Появился румянец, и даже шрам, что так искажал её лицо, стал почти незаметен. И это, наверное, потому, что она сама о нем забыла.
Пили чай, ели фрукты, болтали ни о чём, пока их не отвлек стук в дверь:
– Дада, это твоего гостя там машина столько ждет?
Тота быстро оделся, правда, у двери выжидающе встал и, не увидев реакции, сам спросил:
– Может, я останусь?
– Нет.
Обиженный Тота не без актерства демонстративно раскрыл дверь, вновь взял паузу, но она ещё тверже:
– Нет. Возьмите фрукты… Постойте. Возьмите свитер. Холодно. А вы одеты…
После этого предложения Болотаев вернулся. Очень медленно свитер надел и вновь молча встал, что-то ожидая.
– Вас ждут, – твердо сказала Дада.
– Хоть телефон дай.
– Есть только рабочий.
* * *
Тота уже знал график дежурных контактов с надзирателями, и поэтому внеплановое лязганье засовов и ключей он, понятное дело, встречал с тревогой. Однако ему даже не дали сделать положенный доклад, просто в окошко просунули какой-то мягкий сверток.
Даже не раскрыв его, Тота понял, что это от Дады – она вновь связала ему свитер, носки и шапку.
Свитер мягкий, красивый, голубой, как и тот, который она ему связала ещё в Москве.
Он поднес свитер к лицу, принюхался. Запах шерсти, но, ему показалось, он это явно ощутил, её запах…
В ту, во вторую поездку в Когалым Тота, так получилось по работе, более Иноземцеву не увидел. А через неделю на заседании кафедры вдруг объявили, что надо кого-то для дополнительных замеров командировать в Сибирь. Болотаев удивил всех, изъявив желание, а заведующий угадал:
– Может, там невесту нашел? – И следом: – Смотри, Болотаев, как в песне поется, первым делом, первым делом – самолеты, ну а девушки, а девушки потом. Понял?
Так Тота и поступил. В воскресенье ночью он прибыл на место. Думал, что всю неделю отработает, а в пятницу встретится с Дадой. Как с ней сложится, неизвестно; впрочем, на воскресенье у него обратный билет.