Традиционный жизненный цикл русских Водлозерья: обряды, обычаи и конфликты

В традиционной семье незаконнорожденному ребенку, появившемуся на свет от незамужней девушки, частые и незаслуженные укоры без всякого повода приходилось выслушивать даже от родной матери. К ребенку, рожденному вдовою (тоже явно вне брака), крестьянское общество относилось снисходительно, не выделяло его среди прочих, в том числе и рожденных в браке детей женщины (Логинов, 1988, с. 65). Как видим, о статусном равенстве самых младших членов семьи в водлозерской деревне говорить порою тоже не приходилось. Хотя информанты наши не раз отмечали, что приемных детей в крестьянских семьях ничем не выделяли, верится в это с трудом, поскольку за этим следовало утверждение, что родные отец и мать лично их любили больше, чем приемных.

Высокий статус в семье и общине стариков, хранителей деревенской традиции – это аксиома русской этнографии (Русские, 1989, с. 57; Громыко, 1986, с. 11). Но одно дело старик или старуха в уме и ясной памяти, другое дело – древние и немощные. Даже в этом возрасте и состоянии они все равно сохраняли статус более высокий, чем самые младшие члены патриархальной семьи. Дети в присутствии взрослых должны были прислушиваться к мнению стариков. Иное поведение привело бы к неизбежным нареканиям со стороны взрослых, являвшихся в традиционном обществе одной из действенных форм подавления конфликтного поведения детей. И все же в отсутствие взрослых членов семьи или общины подшучивать над дряхлыми стариками, игнорировать их призывы к порядку дети иногда себе позволяли. Дети Водлозерья в этом отношении не представляли собой исключения.

Практически нулевым можно считать семейный статус нечленов семьи, принятых в дом из христианского сострадания. Однако индивидуальный общественный статус таких лиц порою бывал необычайно высоким, как, например, у одного из сильнейших ведунов Водлозерья первой трети XX в. И. Е. Суханова, проживавшего в старости в деревне Охтомостров (Логинов, 2006в, с. 102). Не был нулевым общественный статус и «мирских нянь» (Громыко, 1986, с. 111), старушек, которые переходили жить из одного дома в другой, чтобы заниматься уходом и воспитанием деревенских детей.

Статусное неравенство членов патриархальной семьи было очень удобным инструментом в урегулировании внутрисемейных конфликтов. Слово большака было главным, почти всегда окончательным. Это позволяло другим членам семьи апеллировать к нему по многим вопросам в случае конфликтных ситуаций. Волюнтаристский подход главы семьи к разрешению внутрисемейных конфликтов обычно приводил к недопущению открытой фазы отстаивания интересов противоборствующих сторон, ибо с главой семьи принято было соглашаться. Согласием сторон с его волей обычно исчерпывался и сам конфликт. Если конфликт полностью не преодолевался, ситуация переводилась в состояние скрытной фазы. Это создавало психологическое напряжение внутри семьи. Однако даже такой исход дела расценивался в деревне в старину как имеющий положительное значение. Открытого неповиновения он не содержал, а значит, и не противоречил стержневым принципам, на котором основывалось внутреннее единство традиционной семьи. Среди женщин конфликтные ситуации разрешались с благоволения жены большака. Младшие возрастные группы апеллировали к старшим по возрасту, решение старших принималось к исполнению. На этой основе зиждилась иерархия соподчинения внутри крестьянской семьи, в целом одобряемая и поддерживаемая общественным мнением крестьянского сообщества. И происходило это именно потому, что в решении многих проблем крестьянской семьи и общины главным фактором «являлся обычай» (Русские, 1989, с. 8). Контроль исполнения обычая осуществлялся людьми пожилого и среднего возраста, причем преимущественно женщинами, которые «больше времени проводят по месту жительства в сфере общения вне семейно-родственного круга, ориентированы на соседскую среду. Именно здесь проявляются элементы традиционного механизма социального контроля, ведущие свое начало от общинных порядков» (Русские, 1989, с. 57). Значение общественного мнения четко осознавалось крестьянами. Любое сколько-нибудь широкое сборище в деревне (от крестин до поминок и от хоровода до помочей) могло послужить ареной для апелляции к общественному мнению (Громыко, 1986, с. 107.).

Конфликтные настроения, направленные на оспаривание потестарных полномочий большака, открыто не проявлялись, пока тот был в силе и добром здравии. Когда большак дряхлел, вопрос о смене власти в семье поднимался на семейном совете. Если братья и сыновья стареющего большака хозяйственной сметкой и властными амбициями были обделены, в соперничество вступали зятья-примаки. Не секрет, что иногда к тому, чтобы занять место большака в большой семье, мужей подталкивали жены. Такого рода конфликты можно обозначить как «потестарные конфликты» внутри неразделенной крестьянской семьи. Инициаторами (обычно тайными) раздела большой семьи на малые нередко становились именно невестки. В малых семьях женщинам-крестьянкам жить было комфортнее: жена хоть и находилась в зависимости от мужа, но не испытывала давления со стороны его родственников (Русские, 1989, с. 98). Тяга молодого поколения к образованию собственных семей явно обнаружилась в предреволюционное время даже у старообрядцев Урала и Сибири. В Водлозерье эта тенденция проявилась еще раньше. Если до раздела на малые семьи дело не доходило, новым главой патриархальной семьи становился, как правило, старший сын прежнего большака, очень редко – его дееспособный брат (АНПВ, № 2/73, л. 14). Наверное, последнее воспринималось в Водлозерье как временное состояние семьи, предваряющее распад такой семьи на несколько малых. Сделать это сразу зачастую не позволяли некоторые объективные (отсутствие необходимых всем для обустройства жилых построек) и субъективные обстоятельства (нежелание огорчать бывшего большака).

Неразделенные семьи в старину экономически всегда были более крепкими, зажиточными. Однако жить в такой семье счастливо было не просто. Взрослым членам семьи постоянно приходилось мириться со своеволием большака и большухи в принятии экономических решений. Если сыновья большака с детства были приучены подчиняться воле отца, то снох такое положение устраивало гораздо меньше. Они сами хотели распоряжаться заработанными с мужем деньгами, сами желали стоять у чугунка при подаче пищи на стол, а не довольствоваться тем, что им положит в миску большуха. И это было важной субъективной причиной распада патриархальных семей на малые. Неудовольствие снохи высказывали своим мужьям, настраивали их против дальнейшего проживания в неразделенной семье. Когда недовольных мужчин в семье набиралось достаточное количество, они ставили вопрос о сборе семейного совета, который и принимал большинством голосов решение о разделе земли и имущества. Распад неразделенных семей на малые завершился с образованием колхозов.

Однако и в малой семье властью над своей женой, пусть и ограниченной нормами обычного права, в старину обладал ее муж. По обычаям водлозеров, муж имел право принародно поколотить, проклясть жену, выгнать ее на время из дома (ФА ИЯЛИ, № 3299/22). Жена проклинать мужа не имела права ни при каких обстоятельствах. Но и возвратиться в дом своих родителей жена не могла (Русские, 1989, с. 96). Согласно обычному праву водлозеров, ей позволялось лишь временно жить то у одних, то у других своих родственников. Ситуация разрешалась обычно тем, что жена возвращалась к мужу и униженно, при всем народе, просила принять ее обратно в дом. Так что иерархия малой семьи в традиционном крестьянском обществе пусть грубо, но однозначно способствовала урегулированию семейных конфликтов. В наше время ситуация, когда хмельной муж выгоняет из дома жену и детей среди ночи, остается еще достаточно типичной для Водлозерья. Потом мужья каются и просят прощения, но немногие удерживаются от повторения случившегося. Жены терпят такое обращение до последней возможности. Подавать в суд на развод, если муж «бывает золотой, когда трезвый», у водлозеров почти не принято (АНПВ, № 2/73, 14).

3. Возрастные периоды и социально-возрастные категории полного жизненного цикла

Человек, проживший долгую жизнь, проходит последовательно через возрастные периоды младенчества, детства, юности, зрелого возраста и старости. Казалось бы, с этим все предельно ясно. Однако петербургская исследовательница, Т. А. Бернштам установила, что в народной традиции русских выделялось от двух (дети и взрослые) до девяти – на Русском Севере^[5] – возрастных категорий (Бернштам, 1988, с. 24–25). Невольно возникают вопросы о точных границах переходов от одной социальной категории к другой. Например, когда именно новорожденный перестает быть младенцем или же подросток входит в пору юности, и т. д. На общерусском материале эти вопросы, включая терминологию многих локальных традиций, были рассмотрены Т. А. Бернштам на монографическом уровне (Там же, с. 21–123).

Локальная традиция Водлозерья описывается автором в соответствии с представлениями о социально-возрастных группах и возрастных периодах жизни человека, основанных на изучении местной традиции. Традиция эта содержит достаточно четкие представления о том, каким образом фиксировался переход человека из одной социально-возрастной категории в другую, от одного периода жизни к следующему.

В момент рождения человек получал статус «новорожденного». Тут нет иных мнений. Одновременно новорожденный числился в возрастном периоде «младенчества». Но как долго длился этот период в северно-русской традиции? В монографии «Семейные обряды и верования русских Заонежья» автор уже писал: «младенцем» у русских ребенка следует считать от момента рождения до нормативно-обязательного прекращения вскармливания молоком матери (Логинов, 1993б, с. 66). Очень важно, что нормативно-обязательное отлучение ребенка от материнской груди у русских (и других народов, исповедующих ортодоксальное русское православие) не было связано с прекращением физической способности матери к лактации, с реальной продолжительностью биологического кормления материнским молоком. Молоко по разным причинам могло пропадать в груди матери очень рано, его могло и не быть вовсе. В случаях, когда ребенка не получалось отучить от материнской груди в «нормативно» положенный срок, он физически продолжал питаться молоком матери еще долгое время. Однако устав Русской православной церкви жестко предписывал прекращать каждодневное вскармливание ребенка молоком (материнским или коровьим, не имело значения) по истечении первых шести длительных постов, а это выпадало при любых обстоятельствах на полуторагодовалый возраст. Прекращение вскармливания грудным молоком (если молоко у матери еще сохранялось) сопровождалось исполнением сакраментального действа – обряда отлучения от груди. После этого (или по истечении первых шести длительных постов в жизни ребенка) дитя переходило в иную возрастную категорию. У других народов (например, евреев или татар), у которых вскармливание материнским молоком продолжалось не в пример дольше, чем у русских, длительность пребывания ребенка в состоянии младенчества, а также сакраментальная «грань», означающая переход младенца в следующую возрастную категорию, определялись по другим сакраментальным событиям его жизни.

В статье «Этнография детства на Водлозере» (Логинов, 2007б) автор с помощью фактов из жизни водлозеров доказывал, что от рождения до момента наречения именем при крещении в церкви новорожденного относили к социально-возрастной категории «младеней», т. е. младенцев без имени. При этом не имело значения, делалось ли наречение именем повитухой (из опасений, что ребенок умрет при родах некрещеным) или нет. После очистительных обрядов, а главное – крещения, которое можно расценивать в качестве обряда приобщения неофита к церкви и общине (Логинов, 1993, с. 218–219), бывший «младень» входил в социально-возрастную категорию «младенца» (с именем). После крещения, как считалось, ребенок утрачивал сакраментальную нечистоту, присущую ему с рождения. Пока продолжалось кормление грудью, ребенок имел статус «младенца невинного», в отношении которого были недопустимы не только физические наказания, но и грозный окрик. Считалось, что испуг младенца может привести к смертельной для него болезни – родимцу.

В категории «детей» ребенок пребывал с полутора до 12 лет. Собирательным названием для ребятни любого возраста, кроме младенческого, на Водлозере было слово вепсского происхождения – «пайгажи» (ср. вепсское paigačed – «дети»). При этом детей до семи лет на Водлозере называли уменьшительно-ласкательным словом «пайгажата», или «пайгажатки». Среди «пайгажат» водлозеры выделяли две возрастных подгруппы, называя «дитем невинным» ребенка в возрасте с полутора до пяти лет, а «дитем неразумным» ребенка с пяти до семи лет. Между статусом «дитяти невинного» и «дитяти неразумного» имелась довольно существенная разница. Невинное дитя вообще никак не наказывали, предостерегали от действий, опасных для него и для окружающих, укорами или окриками, в экстренных случаях – оттаскивали за шиворот. С пяти лет угроза наказания, например отстегать по ногам крапивой, вполне могла быть приведена в исполнение, но больше в устрашение, чем собственно в наказание. В возрасте семи лет, по водлозерским представлениям, происходило «развязывание» детского ума. Период жизни ребенка до семи лет соответствует младшему детскому возрасту. На Водлозере он маркировался постоянным ношением на шее ладанки для защиты от нечистых духов. С семи лет ребенок переходил в категорию старшего детского возраста, с которого начиналось систематическое приобщение к труду. Ребенок уже считался вполне разумным, чтобы отвечать за свои поступки, в том числе получать наказание в виде физического воздействия. В старшем детском возрасте ребенок пребывал до 12 лет.

После 12 лет мальчиков и девочек звали «недоростками», т. е. подростками. Одежда мальчиков начинала отличаться от одежды девочек за счет ношения портов. Особенность данной социально-возрастной категории заключалась в том, что длительность подросткового периода для девочек и мальчиков была различной. «Недоросток» в традиционной водлозерской семье превращался в полноценного юношу («парня») примерно к 15–16 годам, после того как впервые самостоятельно вспахивал поле. Родители покупали ему верхние штаны, без которых вход на молодежную бесёду был закрыт. Для девочек переход в социально-возрастную категорию «девушек» заканчивался с наступлением первых месячных. Продемонстрировав их следы на своей одежде, девушка получала доступ на посещение молодежной бесёды. Происходило это обычно в старину также не ранее 15–16 лет.

Парень и девушка в социально-возрастной категории молодежи, если не засиживались в холостом состоянии до состояния «перестарков», оставались до вступления в брак. Брачный возраст, за которым надзирали представители церкви, наступал в 18 лет. До проведения в 1871 г. военной реформы Александром II девушку начинали называть «перестарком», если она не выходила замуж по достижению 20 лет, а парня – если не женился до 24 лет. После вступления в силу закона о всеобщей воинской повинности 1871 г. предельный возраст для вступления в полноценный брак повысился у девушек и парней примерно на два года. По достижению 27 лет незамужняя девушка переходила в социально-возрастную категорию «старых дев», а парень с 30 лет – в категорию «старых холостяков». Если брак заключался в отведенные традицией сроки, то парень на период заключения брака становился «женихом», а девушка – «невестой». «Князем молодым» и «княгиней молодой» жениха и невесту величали только в день бракосочетания в церкви и исполнения свадебных обрядов. После празднования свадьбы оба попадали в социально-возрастную категорию «молодых», в которой пребывали, согласно сельской традиции, до рождения их первого ребенка либо до истечения полутора лет со дня свадьбы.

Женщина после рождения ребенка и до окончания репродуктивного возраста переходила в социально-возрастную категорию «баб», а ее муж – в категорию «мужиков», и оба становились полноценными членами возрастной категории лиц зрелого возраста. «Дедом» и «бабкой» их начинали звать в собственной семье внуки порою задолго до того, как статус «деда» и «бабки» они приобретали в глазах сельской общины. Реально в категорию «стариков» они переходили только с завершением репродуктивного возраста, годам к 60. Вдова или вдовец, старая дева или старый холостяк, достигшие того же возраста и вошедшие в период старости, тоже включались в категорию стариков/старух. В категорию «дряхлых стариков» старые люди переходили, когда утрачивали способность самостоятельно обслуживать свое существование. Новопреставленный вплоть до 40-го дня именовался «усопшим» и лишь после этого – «покойным» или «покойником».

Глава 2. Рождение, младенчество и конфликты периода младенчества

Обряды и обычаи, связанные с рождением ребенка, принято обычно описывать как единый комплекс обрядов и обычаев «родильного цикла» в составе семейной обрядности. В данной работе этот материал разделен на две части. Приготовления к родам и другие действия, касающиеся обрядового поведения роженицы, описаны в главе 7 (раздел 7.3.3). В данной же главе речь идет только о тех обрядах и обычаях, которые касались самого ребенка. Обряды и обычаи традиционного жизненного цикла, казалось бы, логично описывать с момента исполнения магических ритуалов, направленных на физическое зачатие ребенка (например, на рождение младенца нужного пола). Однако в традиционной культуре водлозеров существовал целый комплекс магических запретов, соблюдаемых порою за 10–15 и более лет до момента физического зачатия. Их исполнение, как представлялось крестьянам, обеспечивало потенциальную возможность рождения в будущем физически и социально полноценного потомства.

1. Обрядово-магические предпосылки рождения полноценного ребенка

Каждая крестьянская семья была заинтересована в том, чтобы дети в ней рождались здоровыми, умственно и социально полноценными, вырастали без порочных склонностей, не отягощали своими поступками в будущем жизнь родителей. Полноценным в традиционной деревне считался ребенок, родившийся не только без физических изъянов и уродств, но и непременно в законном браке, чурающийся воровских и иных порочных наклонностей, слушающийся старших в семье и на улице. Рациональная сторона этого вопроса решалась уже после рождения ребенка за счет воспитательного воздействия родителей, старших членов семьи, общественного мнения крестьянского сообщества. На мифо-ритуальном уровне желаемого результата пытались достичь исполнением некоторых суеверно-магических предписаний, причем загодя.

Воровство в Водлозерье было исключительно редким явлением, и склонность к нему расценивалась как тяжелый порок. Поэтому там существовал специальный, строго соблюдаемый бытовой запрет, направленный на то, чтобы еще не зачатые дети не стали ворами. Заключался он в том, что семье нельзя было садиться ужинать в темноте, не зажигая света (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 139). Семантика запрета прозрачна: таскать в темноте что-то себе в рот в магии уподобления означало привыкать вообще что-то «таскать», пользуясь ночной темнотой, как это принято у воров. Поскольку запрет имел отношение к вполне сакраментальному моменту крестьянского бытия (семья собиралась за накрытым столом, который в данной ситуации воспринимался традиционным сознанием как «престол Божий»), порочную наклонность можно интерпретировать как наказание, исходящее свыше, а не от духов низшей мифологии. Еще более строго в этом отношении в семье соблюдался запрет для детей «кусочничать», т. е. таскать со стола и прятать под одеждой куски хлеба, которые потом тайком доедались. Считалось, что подобным образом поступающие дети родят впоследствии детей, которые обязательно станут ворами (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 49, 57–58). Детей, которые не могли устоять перед соблазном и неоднократно нарушали запрет, родители ругали, ставили в угол, иногда физически наказывали. С точки зрения взрослого человека наказание делалось в назидание. С точки зрения ребенка имел место некий «конфликт», в котором он как существо более слабое неизбежно оказывался страдающей стороной. Конфликтные ситуации с подобным исходом автор в одной из своих статей предложил обозначать как «межпоколенные назидательные конфликты» (Логинов, 2010). Во избежание ситуации, описанной выше, в народе был придуман простой выход. Родительница или бабушка перед сном являлась к детям с зажженной лучиной или керосиновым фонарем и сама предлагала детям съесть по куску хлеба, «чтобы ночью цыган не приснился». Образ «цыгана», видимо, возник не случайно. Скорее всего, в русской этнической традиции он устойчиво ассоциировался с образом «вора».

К рождению слабоумного потомства, по представлениям водлозеров, могли приводить нарушения более значительного количества бытовых запретов и предписаний. Одним из них был запрет на половое сожительство супругов в престольные, двунадесятые, Великие Праздники и в Пасху. Считалось, что злостных нарушителей наказывает сам Господь Бог, посылая им слабоумных потомков (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 7–8). Церковь рекомендовала и рекомендует воздерживаться от половых контактов также и в воскресные дни, ибо любое воскресенье приравнивается к праздничному дню. Хотя водлозеры в старину запрет работать по воскресеньям строго соблюдали, воздерживаться от половой жизни по воскресеньям не считали нужным. Мало того, даже в отношении запретов на половую жизнь в дни христианских праздников находили «лазейку», утверждая, что абсолютно запретным для половых контактов является только время до обеда, когда в церквях проводится служба (НАКНЦ, ф. 1. оп. 6, д. 627, л. 26). От половых контактов в бане было принято воздерживаться категорическим образом. Считалось, что дети в бане зачинаются не от мужчины, а от нечистых духов бани, поэтому рождаются физическими уродами (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 7). К врожденному слабоумию будущего ребенка, делавшему невозможным вступление в брак и воспроизводство полноценного потомства, по представлениям водлозеров, могло привести неправильное поведение матери или отца в лесу – постоянное нарушение запрета проходить сквозь «земляные ворота». На Водлозере так называли молодые деревья, вершины которых зимой под тяжестью снега наклонялись до земли и в этом положении продолжали потом расти до осени. Получалась как бы арка, именовавшаяся «земляными воротами». Считалось, что каждый раз, когда человек проходит под такими «воротами», перед ним незримо появляется леший. Поскольку человек не видит лесного духа, в диалог с ним не вступает, лешему надоедает являться каждый раз без толку. За такое поведение лешие якобы наказывают человека, а еще чаще его потомка, безумием (Логинов, 2006 г, с. 106). По поверью, слабоумие будущим ребенком также приобреталось, если беременная женщина исполняла просьбу своих соседей первой помыться в только что отстроенной бане. Считалось, что после этого в бане заведется более добрый, чем обычно, по отношению к людям «банный хозяин» (Там же, с. 247–248). Вот только появление его там, по мнению некоторых водлозеров, будет связано с тем, что банные духи подменят ребенка в чреве матери на своего потомка, внешне на человека похожего, но умственными способностями обделенного. Вполне рациональным было представление водлозеров, что к слабоумию детей может привести брак между близкими родственниками. Говорят, что дети в таких случаях зачинаются «не по крови» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 60). За тем, чтобы в брак не вступали родственники до восьмого поколения родства, а по боковой линии – до четвертого колена, в старину следили священники. Во время Великой Отечественной войны имел место случай женитьбы водлозера на его двоюродной сестре. Некоторые (не все) дети в этом браке действительно оказались умственно неполноценными.

Рассмотрим комплекс запретов и предписаний, которые взрослые заставляли соблюдать детей. Касались они, в частности, ритуального регулирования детности будущей семьи. Многодетность, особенно в малой семье, часто становилась тяжким бременем. Впрочем, бездетность тоже не приветствовалась. Опасаясь спровоцировать излишнюю многодетность, водлозеры всегда останавливали ребёнка, если тот пытался в избе обежать вокруг стола, особенно если за столом сидели люди и на столе были хлеб или другая еда. Все это ассоциировалось с «полным застольем», с большим числом едоков за столом. Детям так и говорили: «Не обходи вокруг стола, а то полное застолье детей в твоем доме будет» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 162; НАКНЦ, ф. 1. оп. 6, д. 628, л. 20). В наше время старухи тоже не обходят стол вокруг, чтобы им не подкинули на воспитание «полное застолье» малолетних детей. Имелся еще запрет, нарушение которого, по поверьям, приводило к многодетности. Девочкам говорили: «Не качай зыбку пустой, а то когда-нибудь сразу пятерых деток принесешь», а молодых мам предупреждали: «Не качай пустой зыбки, а то еще одно дитя накачаешь» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 162, 179). Запрет был направлен на предотвращение рождений женщиной двоен, троен и большого числа детей одновременно. В наше время не качают пустыми не только детские качалки, но и детские коляски.

Спровоцировать бездетность тоже опасались. Об этом свидетельствует приговор, произносимый девушками в старину каждый раз при расчесывании волос: «Расти коса до пояса, расти коса до пят, принеси мне, косынька, детушек-ребят» (НАКНЦ, ф. 1., оп. 6, д. 628, л. 94). Во избежание бездетности детям и подросткам обоего пола запрещали забирать из гнезд яйца куропаток, уток и других диких птиц, откладывающих в гнездо помногу яиц. Считалось, что за разорение гнезд таких птиц наказывает сама Богородица (НАКНЦ, ф. 1., оп. 6, д. 628, л. 15), которая в народных представлениях выступала покровительницей чадородия. Если случалось, что дети приносили яйца этих птиц в деревню, взрослые им говорили: «Отнеси обратно в гнездо, иначе и твоих деток потом унесут» (Там же, л. 15–16). Но яйца, например, чаек были вне запрета. В старину даже существовал своеобразный детский и подростковый промысел по сбору чаячьих яиц во время массовой кладки (Там же, д. 489, л. 43).

В отношении лягушек и жаб, плодовитость которых была общеизвестна, тоже соблюдался запрет. Мамы детям говорили: «Не бросайте камни и коряги в лягушек и жаб, когда они свадьбы справляют, а то сами когда-нибудь уродов родите» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 30). Этот запрет может служить одним из подтверждений выводов Д. А. Баранова и Е. Л. Мадлевской о связи деторождения с представлениями о магической символике лягушки/жабы (Баранов, Мадлевская, 1999; Баранов, 2000, с. 45–49). В целом можно утверждать, что отношение к жабам и лягушкам у водлозеров было положительным. В подтверждение этой мысли приведем одно водлозерское суеверие: «Если хочешь быть богатым, поцелуй на Пасху жабу в бане» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 30).

Известно, что лягушка в глубокой древности входила в число мифологических животных солнечного пантеона. Поморы Терского берега считали, что солнце состоит из кусочков лягушки (Новичкова, 1996, с. 139). В экспозиции краеведческого музея города Вытегры имеется вышитое полотенце с весьма показательной сюжетной вышивкой. В верхней части закрайка вышиты желтыми нитками два солярных круга, в средней части – летящая головой вниз зеленая «лягушка», расшитая характерными для мифологических существ пятнами и крестами, в нижней – зеленое поле с тремя голубыми озерами. Сюжет этот – явное переживание некого мифа или предания о прыжке с небес на землю космологической лягушки. Здесь же можно вспомнить народные предания о том, что нынешние лягушки на земле – это «бывалошные люди», погибшие после Всемирного потопа, после нового Потопа лягушки снова станут людьми, а люди – лягушками (Велецкая, 1978, с. 16; Куликовский, 1891, с. 226). С. В. Максимов тоже зафиксировал в свое время на Русском Севере поверье, что лягушки произошли от женщин, не почитавших Пятницу, за что и были обращены в это земноводное существо (Максимов, 1994, с. 424). В таком контексте вполне понятен запрет детям убивать лягушек: «Не убивай лягушек, а то мать умрет».

Древний обычай запрещал мужу избивать и проклинать жену, когда она была беременной. Считалось, что эти действия обязательно отразятся на не родившемся еще ребенке. Рассказывая это, водлозеры ссылаются на реальный прецедент, имевший место в деревне Пильмасозеро (НАКНЦ, ф. 1., оп. 6, д. 628, л. 16). Некий мужчина, будучи человеком неуравновешенным, часто избивал свою жену в пору ее беременности. При этом он проклинал и ее, и еще не родившегося ребенка. В результате нескольких детей жена родила мертвыми, а единственный, родившийся живым, был исключительно похож на существо, которое в Водлозерье именуют «обменёнышем» (см. 3-ю часть раздела 6 главы 2). Ребенок проплакал месяц и умер. Одиозное поведение в семье, на которое не могли повлиять ни родственники, ни соседи, сделало этого мужчину своеобразным отщепенцем в деревне. Его не звали на праздники в соседние деревни, да и родня в деревне его не привечала. А ведь через участие в общинных и семейных торжествах постоянно подтверждалась и экспонировалась принадлежность личности к семье и сельской общине. Воздействие общественного мнения оказалось в данном случае бессильным, но такого человека крестьянское общество практически отторгло.

Традиционный запрет проклинать беременную женщину распространялся не только на мужей, но на всех без исключения селян. В отношении беременных запрещалось кому-либо осуществлять ритуалы порчи. По поверьям, вред в таких случаях причинялся не столько женщине, сколько ее плоду, а это считалось «грехом неотмоленным», более тяжким, чем убийство родителей (Там же, л. 16–17). Водлозеры верили, что плод в чреве матери пребывает под охраной Богородицы, самой главной предстательницы и заступницы за грехи людей перед сыном ее Иисусом Христом. От конфликтов с беременной женщиной в крестьянской деревне воздерживались даже колдуны. Присутствие в семье или общественном месте беременной женщины, за которой незримо маячила судьба еще не родившегося младенца, в традиционном обществе нередко предотвращала вспыхивание межличностной неприязни и громких скандалов.

Как видим, предписаний, которые по представлениям водлозеров могли предопределять рождение физически здоровых и социально полноценных детей, имелось множество.