Смотри на меня

13

Жилой комплекс «МакАртур-Хайтс» располагался на северо-западе Игл-Крика, как раз там, где дома были больше похожи на крепости, а до полей для гольфа было рукой подать. Тэйлор строго держался предписанной знаками скорости, не сводил глаз с дороги, несмотря на почти полное отсутствие транспорта, и давал звуковой сигнал даже тогда, когда в этом не было особой необходимости.

– Моя очередь задавать вопросы, – сказал я Тэйлору. – Я много повидал шерифских управлений, и знаешь, сколько из них могли похвастаться «Гольфстримом G550»? Ни одно, ноль, зеро! Если пойти и купить завтра такой самолет, с пятидесяти миллионов баксов даже сдачи не дадут. И это подержанный вариант. Бюджеты на полицию все время срезают – денег на скрепки-то еле-еле хватает, не говоря уже о личном самолете.

– У нас нет личного «Гольфстрима».

– Да, об этом я догадался, – засмеялся я. – Я хочу знать, у кого вы его арендовали и, что еще более важно, почему вам его дали. Если бы у меня был «Гольфстрим», я бы тебе его не дал полетать, несмотря на то, что ты мне нравишься.

– Самолет принадлежит компании «Морган-Холдингс». Семья Морган живет в Игл-Крике уже не знаю сколько. Ей принадлежит много недвижимости в округе. Вы заметили статую на главной площади?

– Ее трудно не заметить, – кивнул я.

– Это Рэндалл Морган. Он нашел нефть на своей ферме в самом начале двадцатого века, это была первая скважина в Дейтоне. История округа превозносит его как святого, как будто он был одним из отцов-основателей Конституции США. Но я могу сказать, что он точно не был святым. Как только у него появились деньги, он сразу начал скупать землю – участки, на которых он надеялся обнаружить нефть. Когда люди не соглашались продавать, он их настойчиво убеждал, если вы понимаете, о чем я.

– Руки выкручивал, другими словами.

Тэйлор кивал и не сводил взгляда с дороги. В его плечах и в лице вдруг появилось какое-то новое напряжение. Он был как струна – пальцы на руле сжимались и разжимались, костяшки фаланг то белели, то чернели.

– Дедушка или прадедушка? – тихо спросил я его.

– Прадедушка. У него был небольшой участок в тридцати километрах от Игл-Крика. Он выращивал кукурузу, держал немного скотины, выжимал из земли то, что можно назвать пропитанием. Он даже не жил – выживал. В начале прошлого века не так много черных имело землю на Юге, а у тех, кто имел, она была не ахти какая.

– То есть Рэндалл предложил ему выкупить землю за бесценок, твой прадед ему отказал, и Рэндалл прислал тяжелую артиллерию, сделав ему предложение, от которого он не мог отказаться.

– Не совсем.

Тэйлор все еще впивался пальцами в руль. Прошло больше века, но злость не отступала. В этих местах длинная память, и у меня была возможность собственными глазами увидеть, насколько глубока была та далекая рана.

– Что случилось?

– Рэндалл прислал банду линчевателей – пятеро на лошадях в белых простынях с белыми капюшонами. Они вытащили прадеда из дома посреди ночи, повесили его на первом попавшемся дереве и поставили горящий крест на участке. На следующий день приехал Рэндалл со своим адвокатом и контрактом в руках и заставил прабабушку поставить на нем крестик. – Тэйлор покачал головой. – Хотите узнать, в чем трагедия, Уинтер? Не было на его участке нефти. Это были абсолютно бесполезные для Рэндалла пара соток. Моего прадеда убили ни за что.

Мы выехали из Игл-Крика, дома и бетон сменились полями и деревьями. На улице не было ни души. Можно было легко представить, что мы перенеслись на сто лет назад, когда богатый белый мог легко организовать убийство бедного черного, не боясь преследований.

– После смерти Рэндалла бизнес перешел к его сыну, Рэндаллу Моргану-младшему, – продолжил Тэйлор. – Он был амбициозным, но отцовской жестокости в нем не было. И он был умен. Он быстро понял, что нефть может закончиться, и стал инвестировать в другие сферы. Он вкладывал во все, в самые разные сферы, которые объединяло только одно: все они приносили доход – газеты, радио, банки, строительство.

– Когда кончилась нефть?

– Лет двадцать назад.

– «Морган-Холдингс» по-прежнему принадлежит Морганам?

Тэйлор кивнул.

– От начала и до конца. Это единственный бизнес, оставшийся в семье.

– И, судя по «Гольфстриму», дела в компании идут хорошо.

– Можно и так сказать. Капитал исчисляется миллиардами. Дейтон расположен над Хейнсвильским месторождением, так что Морганы попали прямо в недавний газовый бум. Уже давно было известно, что газ там есть, но разрабатывать его было слишком дорого. Новые технологии бурения облегчили задачу.

– А кто сейчас управляет компанией?

Тэйлор улыбнулся. Напряжение ушло, и он перестал сжимать руль. Мы снова были в зоне безопасности. Как бы ни обстояли дела в настоящем, оно его волновало гораздо меньше, чем прошлое. Все как у меня.

– Формально Клейтон Морган. Он стал генеральным директором после того, как его отец, Джаспер, несколько лет назад ушел с этой должности и занял пост президента. Эта должность является почетной и номинальной, но в городе все знают, что реально глава он.

– Хорошо, это ответ на вопрос, кто владеет самолетом. А почему «Морган-Холдингс» дает вам пользоваться «Гольфстримом»?

– Потому что Джаспер Морган покинул пост директора компании и стал мэром Игл-Крика. Он очень близко к сердцу принимает все, что происходит с городом. Чрезвычайно близко. Он любит этот город так, будто это его собственные тело и кровь. Когда он увидел видео, он велел нам сделать все, чтобы поймать убийцу. Деньги – не проблема, он дал нам полный карт-бланш. Он хочет, чтобы все было сделано четко и быстро. Мертвым мы возьмем преступника или живым – ему все равно. Он хочет, чтобы убийств больше не было.

Теперь я понял реакцию шерифа Фортье, когда мы обсуждали мой гонорар. По крайней мере, теперь я знаю, кто подпишет чек, в который я был волен вписать любую сумму.

14

Особняк Сэма Гэллоуэя стоял на участке в два гектара в окружении других не менее впечатляющих размерами домов. От внешнего мира территорию отделяла метровая кирпичная стена, а поверх нее – забор из черного кованого железа с изогнутым верхом, напоминавшим мне детский рисунок птицы.

Чтобы дом не просматривался с улицы, на участке был высажен ряд деревьев. Но им еще предстояло вытянуться и обзавестись густой листвой. А пока мы ехали вдоль забора, дом мелькал в просветах среди деревьев то тут, то там.

Тэйлор затормозил перед двойными воротами. Как и забор, они были сделаны из черного кованого железа, но напоминали мне уже не детский рисунок, а въезд в тюрьму. Если бы мы попытались протаранить эту трехметровую узорчатую преграду, это закончилось бы плачевно для такого мощного образца американской сборки, как наша патрульная машина.

Тэйлор опустил окно, и внутрь ворвалась волна перегретого воздуха. На колонне у ворот был установлен микрофон – такой, через который обычно заказываешь еду в фастфуде, не выходя из машины. Кнопок с цифрами не было. Внутрь можно было попасть, только если ворота откроют из дома или у тебя есть пульт. Тэйлор протянул руку и нажал кнопку звонка. Послышался гудок, два, затем щелчок и помехи.

– Чем я могу вам помочь? – спросил женский голос.

Он мог принадлежать жене Сэма или домработнице. Звук был металлический, плоский, поэтому сложно было сказать точно.

– Управление шерифа. Нам нужно поговорить с миссис Гэллоуэй.

Еще один щелчок, помехи стихли, и ворота начали медленно раздвигаться. Тишина, вливающаяся через окна, была жутковатой. Не было слышно ни единого звука. Для насекомых и птиц было слишком жарко, а ветра, который шевелил бы листву и ветки, не было. Когда ворота окончательно раскрылись, Тэйлор закрыл окно, и мы въехали в самое начало длинной извивающейся дороги.

Вид на дом-плантацию старинной постройки открывался нам постепенно. К тому моменту, как кондиционер окончательно справился с последствиями открывания окна, мы увидели его во всей красе. Сэм, возможно, и работал на периферии юридического ремесла, но оплачивалась она явно прекрасно. Дом с колоннами и идеальной симметрией не мог не впечатлять. По обеим сторонам от широкого парадного входа было равное количество окон одинакового размера. Белая кирпичная кладка слепила своей яркостью.

И все же белый цвет был чересчур белым, а каждая отдельно взятая деталь этого дома была слишком идеальна. Этот дом никак не мог быть построен до Гражданской войны. Даже при безукоризненном уходе двухвековой возраст дал бы о себе знать.

Тэйлор медленно ехал по тонкой ленте щебеночно-асфальтового покрытия, по обеим сторонам от которого простирались зеленые луга, напоминающие мне кладбище. Не хватало только надгробных плит.

Дорога привела нас к торцевой части дома, где за высоким плетнем прятался гараж на три машины. Тэйлор остановился рядом с новеньким «мерседесом» последней модели и заглушил двигатель.

Мы вышли из машины, и от жары у меня тут же перехватило дыхание. Несмотря на то, что было уже почти шесть вечера, температура так и не опускалась ниже тридцати. Тэйлор вытащил телефон и проверил сайт.

06^:19^:23

Белые цифры сменяли друг друга на черном фоне, и очередной висельник болтался в петле.

Если в деле не наметится перелом, очень скоро убийца запишет на свой счет еще один труп. Сложно искать преступника, который работает в полиции. Ему легко воспользоваться служебным положением и направить расследование по ложному, но выгодному для него следу. Для нас же это все равно что выйти на боксерский ринг в наручниках. Нам нужно было чудо. Но я верил в чудеса ничуть не больше, чем в удачу.

Когда мы подошли к парадному входу, дверь была уже открыта и домработница ждала, чтобы впустить нас. В доме было прохладно и просторно, комнаты были большие и открытые, как в церкви. Все лампы и светильники были включены, но по сравнению со слепящим солнцем освещение казалось тусклым.

Домработница провела нас по холлу мимо широкой лестницы из темного дерева с ярко-красным ковром. Чем дальше мы углублялись в дом, тем становилось холоднее, как будто бы мы спускались в подземелье. У одной из дверей она остановилась, постучала, открыла дверь и отошла в сторону, пропуская нас.

Комната была большая, дорого обставленная и абсолютно безликая. Шторы были задернуты, чтобы избежать перегрева, замысловатая хрустальная люстра разбрасывала по деревянному полу целые россыпи света. Сколь впечатляющей ни была люстра, в комнате был еще и богато оформленный камин, и фортепьяно марки «Стейнвей», который тоже мог побороться за звание главного украшения комнаты. Для меня «Стейнвей» был вне конкуренции – эти пианино просто замечательные. Мне очень хотелось подойти и что-нибудь сыграть, но сейчас явно было не место и не время для этого.

Барбара Гэллоуэй стояла у камина. Она была изысканно красива – как фарфоровая кукла, только не такая хрупкая. Темные волосы, карие глаза, возраст немного за сорок. Одета она была просто – в джинсы и однотонную черную блузку. Ее горе проявлялось в самых разных деталях – более и менее очевидных. Она была без косметики, из украшений на ней были только обручальное кольцо и кольцо в честь помолвки. Она постоянно вертела на пальце обручальное кольцо, по всей видимости, не отдавая себе в этом отчета.

Часов на запястье не было. Когда мир для тебя останавливается, время перестает иметь значение. Каждая секунда наполнена мыслями и воспоминаниями об умершем, а часы превращаются в твой личный ад. Спереди на ее джинсах виднелось маленькое пятно от кофе, которого в нормальных условиях там бы не было. Глаза были красные, взгляд – тяжелый.

На стене за ее спиной висел семейный портрет, на котором были изображены Сэм, Барбара и трое детей. Все были с серьезными лицами, ведь это был портрет, а не фотография. Тэйлор говорил, что детям от десяти до пятнадцати лет, но на портрете им было меньше на два или три года. Взгляд Барбары проследил за моим.

– Дети сейчас у моих родителей.

Замечание было туманным и не имело никакого отношения к делу – ей просто нужно было как-то заполнить тишину. Ее родители могли быть в Майами, Нью-Йорке или Чикаго. Или вообще за границей. Да и неважно, где именно они были. Мы пришли не для того, чтобы увидеть родителей или детей.

– Нам нужно задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете.

– Конечно. Пожалуйста, присаживайтесь.

Она указала нам на софу, которая неплохо смотрелась бы в Версальском дворце. Мы с Тэйлором сели с разных краев, а Барбара Гэллоуэй присела в кресло из того же гарнитура, расположенное сбоку от софы. Она повернулась к нам лицом, скрестив ноги и чопорно положив руки на колени.

– Я уже говорила с полицией.

– Я знаю, миссис Гэллоуэй. У меня только несколько дополнительных вопросов.

– Вы не отсюда, не так ли?

– Это так, мэм. Меня зовут Джефферсон Уинтер. Я выступаю приглашенным консультантом шерифского управления по этому делу.

Некоторое время она недоуменно рассматривала мою футболку с Хендриксом и мои волосы, а затем взглянула мне в глаза.

– Муж позвонил мне около пяти вечера вчера и сказал, что останется на работе допоздна и к ужину не придет. Так было не впервые, он часто задерживался на работе. Но обычно к девяти он бывал дома, поэтому, когда и в десять он не появился, я заволновалась. Я позвонила на мобильный, но на нем был включен автоответчик.

Это звучало как заявление, и оно показалось мне отрепетированным. Как будто бы она давала официальный комментарий, а не отвечала на чей-то конкретный вопрос. Я задумался, как часто Сэм на самом деле задерживался на работе и часто ли использовал ее как предлог. У богатого мужчины с образом жизни плантатора вполне могла быть любовница.

Барбара Гэллоуэй показалась мне сильной и гордой женщиной, но она явно была на грани срыва. В эту секунду ей необходимо было это отрицание, ей нужно было держать маску. Я мог бы достаточно легко ее расколоть, но это было бы излишне жестоко. Ту правду, которую я мог получить от нее, я смогу получить и в другом месте. Барбара сейчас находилась в своем личном аду, и, если ей и суждено перенести эту потерю, на восстановление уйдет очень много времени. Я совершенно не желал усугублять ее агонию.

15

– Миссис Гэллоуэй, – начал я, – мне нужно составить представление о том, каким был ваш муж.

– Был, – прошептала она. Ее невидящий взор был устремлен на собственные руки, и она без конца теребила кольцо. Затем она подняла голову и пристально взглянула мне в глаза. Если бы такого рода испытующие взгляды были мне в новинку, сейчас мне было бы некомфортно. – Через сколько времени люди начинают говорить о человеке «был»?

– Зависит от того, насколько вы любили человека. Если ненавидели, переход может случиться мгновенно. А если любили, то это совсем другое дело. Кому-то требуются месяцы, а кому-то – годы. А есть люди, которые так и не могут заставить себя говорить об ушедшем в прошедшем времени.

Я замолчал, не зная, стоит ли углубляться в эту тему и была ли Барбара готова меня слушать и понимать.

– Пожалуйста, – сказала она. – Просто скажите, что думаете.

– Некоторые так и застревают в прошлом, – немного поколебавшись, сказал я. – Для них мир перестает существовать после того телефонного звонка или стука в дверь, навсегда изменивших их жизнь. Неважно, чем они занимаются, они не могут сдвинуться с мертвой точки. Но, надо признать, они и не очень сильно стараются. Чувство вины за то, что они остались живы, а близкий человек мертв, запирает их в прошлом. И даже через десять или пятнадцать лет после произошедшего они все еще ставят для него приборы на столе.

Я думал о своей матери. Она была женой убийцы, а не жертвы, но во всем том, что имело отношение к Барбаре Гэллоуэй, их ситуации были идентичны. Моя мать так и не смогла принять то, кем оказался отец и что он сделал. Много раз, обычно когда она была пьяна, она ставила еще одну тарелку и приборы, когда мы садились ужинать. В этих случаях я просто ел то, что она приготовила, и изо всех сил старался не замечать огромного слона, который занимал всю комнату в эти моменты.

Была и еще одна группа людей, но ее я не стал упоминать при Барбаре. Это те, кому жить было так больно, что они просто не могли продолжать это делать. Моя мать относилась как раз к этой группе. Она считалась алкоголиком, но суицид может принимать разные формы.

– Спасибо вам за честность, мистер Уинтер. Я вам очень благодарна. Вы сказали, у вас есть ко мне вопросы?

Она говорила с натянутой улыбкой. Хорошие манеры были привиты ей с колыбели. Даже сейчас она могла вести себя только так. Как ни старайся, как ни спасайся, от себя не убежишь.

– Расскажите мне, как складывался обычный день вашего мужа.

Я отметил проблеск удивления на ее лице, но он появился и исчез за долю секунды. Маска горя тут же вернулась на свое место. Весьма вероятно, ей пришлось выдержать немалое количество вопросов с того момента, как в распоряжении шерифа появилось видео, и я довольно хорошо представлял себе, какое направление эти вопросы приняли.

Шеперд и его люди наверняка избрали тактику лобовой атаки. Они концентрировались на последнем дне, который Сэм Гэллоуэй прожил на этой планете, и начали они именно отсюда, потому что силились хоть что-нибудь понять в ситуации, которая выходила за рамки их привычной картины мира. Они пытались хоть как-то восстановить равновесие в этом маленьком уголке под названием Игл-Крик. Обобщив всю информацию о последних часах Сэма Гэллоуэя, они надеялись повернуть время вспять. Они хотели, чтобы все было так же, как и до того, как Сэм оказался в объятиях пламени.

Но время нельзя повернуть вспять. И неважно, какие теории выдвигают физики, в реальном мире все не так. В реальном мире время направлено только вперед. И никто ничего не может сделать, чтобы изменить этот факт. В свое время наступают приливы, и часы, минуты и секунды неумолимо бегут в будущее, и никакого другого пути нет.

– Обычно рабочий день начинается около семи… – Барбара заметила, что она сказала, и исправилась: – начинался около семи. Пока Сэм принимал душ и одевался, я будила детей и собирала их в школу. Потом мы все вместе садились завтракать. Сэм всегда ел хлопья.

На секунду я подумал, что Барбара не выдержит и заплачет. Она сделала глубокий вдох, стряхнула с себя горе и собралась с силами. Я был очень впечатлен тем, как сила воли взяла верх над эмоциями.

– Если ему предстояла работа в суде, он выходил около восьми. В остальных случаях он уходил где-то в пятнадцать минут девятого. Он всегда старался вернуться около шести, чтобы мы ужинали дома всей семьей. – Тут Барбара посмотрела мне прямо в глаза. – Семья была для него всем.

– Но, как вы сказали, он часто задерживался на работе.

Барбара кивнула.

– Он занимался всем, кроме уголовного права, а это очень много, даже в таком маленьком городе, как Игл-Крик. Юридическая фирма была основана дедом Сэма. После его смерти ее возглавил отец Сэма, а затем Сэм. В течение трех поколений компания была в руках одной семьи. Мы всегда думали, что дело перейдет к нашему сыну, когда Сэм выйдет на пенсию. Может, еще найдется вариант, при котором наш план осуществится.

Ее голос затих, и то, что она хотела сказать, слилось с тишиной.

– Как проходили выходные?

– По субботам Сэм по утрам играл в гольф. Воскресенья были посвящены семье. Мы обычно навещали моих родителей или ездили к маме Сэма.

– Он когда-нибудь работал по выходным?

– Почти никогда. Он всегда старался освободить выходные, чтобы мы могли проводить время всей семьей. Извините, мистер Уинтер, у вас еще много вопросов осталось? Мне довольно трудно дается беседа.

– Только один. Если бы у вас было всего одно слово для описания вашего мужа, какое бы слово вы выбрали?

Барбара задумалась и сказала:

– Честный. Он был самым честным человеком, которого я встречала в жизни.

16

Тэйлор включил первую передачу, и мы отъехали от новенького «мерседеса» премиум-класса. Кондиционер работал на полную мощность, но в машине все равно было жарко, как в печке. Мы проехали вдоль фасада и повернули на дорожку к воротам. Казалось, на такой жаре вспотела даже она. По обе стороны по-прежнему разливалось море идеальной зеленой травы. Я смотрел в боковое зеркало за тем, как огромный и фальшивый дом постепенно уменьшается в размерах.

Когда мы подъехали к воротам, они уже были полностью открыты. Скорее всего, домработница нажала на кнопку, когда мы проезжали вдоль фасада, и четко рассчитала время. Думаю, то же самое она делала и для Сэма Гэллоуэя. Он был занятым человеком, часто задерживался допоздна и, уж конечно, не хотел тратить время на стояние перед воротами.

Тэйлор повернул направо, и мы поехали той же самой дорогой обратно в Игл-Крик, соблюдая все ограничения скорости. Я этого не понимал. Тэйлор вел машину так, как будто у нас на заднем сиденье ехала принцесса на горошине. Ведь чуть ли не единственной радостью работы в полиции является то, что можно превышать скорость, не заботясь о штрафах.

– Что вы думаете о Барбаре Гэллоуэй? – спросил Тэйлор.

– Продажная женщина.

Тэйлор чуть не подскочил от удивления. Он даже оторвал взгляд от дороги и посмотрел на меня в крайнем изумлении.

– И как вы это поняли?

– Ты видел фотографии. Сэм не красавец, а она, напротив, писаная красавица. Она и сейчас хорошо выглядит, а когда они познакомились, она наверняка была сногсшибательна. Она могла выбрать любого, но выбрала Сэма. Почему? Потому что у него были деньги.

– Они могли пожениться по любви. Так бывает, если вы вдруг не в курсе.

– Не в их случае. Любовь пришла позже. Я не сомневаюсь, что по-своему Барбара любила Сэма. Я видел множество горюющих вдов, и ее горе неподдельно. Но она вышла замуж за деньги и статус, а не по любви.

Тэйлор смотрел на меня так, как будто у него в запасе был аргумент, который побьет любую мою карту.

– Вы ошибаетесь, она точно не продажная женщина.

– Только потому, что она из хорошей семьи и не пошла по проторенному маршруту «автостоянка – стрип-клуб – бесплатные обеды»? Она продажная женщина, только дорогая. Достаточно одного взгляда, чтобы понять: она родилась в богатой семье, и ей не пришлось пробиваться наверх из трущоб. И в ней нет той жесткости, которая характерна для таких, как она, но у нее есть своя жесткость, которая формируется жизнью в полном довольстве. Если ты привык к изобилию, ты сделаешь все, чтобы оно никуда не делось.

На лице Тэйлора по-прежнему сияла улыбка радушного хозяина.

– Вы правы, она из хорошей семьи и при этом богатой. И поэтому ваши аргументы не выдерживают никакой критики: Барбаре не были нужны деньги Сэма.

– Знаешь старую пословицу: первое поколение зарабатывает состояние, второе – приумножает, третье – теряет. Сколько состояний было промотано! Я предполагаю, что здесь случилось то же самое. Барбара знала, что происходит, и вышла замуж за Сэма, чтобы сохранить тот уровень жизни, к которому она привыкла.

Улыбка с лица Тэйлора исчезла.

– Вы не можете знать этого наверняка.

– Ты прав, не могу, – сказал я, в свою очередь победно улыбаясь. – Ты ведь новый руководитель отдела розыска. Давай, проверь эту информацию и докажи, что я не прав.

Пару километров мы проехали в тишине, прислушиваясь к шороху шин о дорожное покрытие.

– Я слышал, что юристов разными словами называют, но никто и никогда не называл их честными.

– Думаете, она врет?

– В том-то и дело, – покачал я головой, – я ей верю. Она искренне верит в то, что говорит. Но сомнительности ее словам придает тот факт, что Сэм ей изменял.

Я поймал вопросительный взгляд Тэйлора и добавил:

– Если ты настолько занят, что регулярно задерживаешься по вечерам, то тогда и по выходным придется работать.

– Барбара Гэллоуэй не глупая. Если бы муж ей изменял, она бы узнала об этом и не стала бы описывать его как самого честного человека, которого она знала.

– Честность – это относительное понятие, а не абсолют. Она могла знать о его романе на стороне, но решила ничего не говорить, потому что статус и деньги были ей важнее, чем верность. Так бывает. Или, если измены были регулярными, они могли заключить некий пакт. Например, она ничего не замечает, если он не компрометирует ее на людях.

Я перевел взгляд к окну и задумался над сказанным.

– Скорее всего, имел место вариант номер два. Они все обговорили, раскрыв карты, и пришли к соглашению, которое устраивало обоих.

– Может, она просто хотела сохранить лицо?

Я покачал головой.

– Ей важно то, что о ней думают, но это не самое главное для нее. Когда она говорила о нем как о честном человеке, я уверен, она имела в виду этот прагматизм, который связывал их семью. – Еще немного подумав, я кивнул сам себе и улыбнулся: – Но ты прав: Барбара Гэллоуэй неглупа. Она знает, что мы узнаем об измене. Это еще одна причина, почему она так сказала. Она хотела дать понять, что она приняла этот факт.

– А это ей зачем?

– Потому что она не хочет, чтобы мы слишком углублялись в его прошлое. Она хочет, чтобы их оставили в покое.

– Все тот же вопрос, Уинтер: зачем ей это нужно?

– Чтобы не запятнать репутацию Сэма. Ей это нужно, чтобы сохранить статус и деньги. В отношении ее мы всегда будем возвращаться к этим двум факторам.

– У нее только что умер муж. Вы всерьез думаете, что в такой момент она будет беспокоиться о деньгах? Вы же сами сказали: ее горе неподдельно, и она его любила.

– Можно горевать, не забывая при этом о других важных вещах, – посмотрел я на Тэйлора. – Сейчас ее беспокоит, как сделать так, чтобы ее сыну досталась отцовская фирма. Сэм – это ее прошлое. Сын – ее будущее. Она хочет сохранить свой уровень жизни навсегда, и кроме сына в этом ей никто не поможет.

– Вы о ней не самого высокого мнения. Сначала она чуть ли не продажная женщина, сейчас – какая-то Снежная королева.

– Напротив, у меня к ней нет ничего, кроме уважения. Я видел стольких людей, которые на ее месте просто разваливались на части и никак не могли взять себя в руки. Барбара Гэллоуэй выдержит все эти испытания, и это хорошо. Можно считать, что ее убийством Сэма не уничтожили. Значит, это минус одна жертва.

Мы ехали в тишине какое-то время, пока не доехали – медленно и плавно – до Мейн-стрит. На въезде в город зелено-коричневые тона естественной природы уступили место тусклому монохромному цвету городских построек.

– Что будем делать? – спросил Тэйлор. – Раскопкам конец?

– Конечно, нет. Конца раскопкам не бывает.