Это была борьба, напоминавшая далекое прошлое, времена дикой юности земли. Площадка в темном лесу, кольцо скулящих волкодавов, в центре кольца два сражающихся зверя, вонзающие друг в друга зубы, рычащие, беснующиеся, задыхающиеся, одичавшие от страсти и жаждущие убийства, терзающие друг друга в своей изначальной, первобытной жестокости.
Леклеру удалось наконец ударить Батара кулаком по затылку, свалить его на землю и на некоторое время оглушить. Тогда он вскочил на собаку ногами и стал подскакивать на ней, точно желая вдавить ее тело в землю. И когда обе задние ноги у Батара были переломлены, Леклер остановился и перевел дыхание.
– А-а-а! – закричал он, не в силах больше говорить и потрясая кулаками.
Батар был неукротим. Он беспомощно валялся на земле, но все еще силился оскалить зубы и зарычать, хотя был уже настолько слаб, что не мог этого сделать. Леклер пнул его ногою, и обессилевшие челюсти собаки схватили его за пятку, но не могли укусить.
Тогда Леклер взял бич и стал полосовать Батара, точно хотел рассечь его на куски, и при каждом ударе повторял:
– Уж на этот раз я сломлю тебя! Что? Не веришь? Нет, уж на этот раз я сломлю тебя!
В конце концов, истощенный до крайности, ослабев от потери крови, Леклер оказался не в силах владеть собой и упал на свою жертву; а когда похожие на волков собаки, жаждавшие мести, сомкнули свой круг, то он, прежде чем потерять сознание, успел навалиться на Батара всем телом, чтобы укрыть его собою от их обнажившихся клыков.
Это произошло недалеко от Санрайза, и миссионер, который через несколько часов после этого открыл дверь Леклеру, был немало удивлен тем, что в запряжке его саней не увидал Батара. Его удивление увеличилось еще более, когда Леклер сам откинул полость с саней, взял из саней Батара на руки и, пошатываясь, внес его в хижину. Случилось так, что и хирург из Мак-Квестшена как раз приехал в гости к миссионеру. Увидав рану на шее Леклера, он хотел осмотреть ее.
– Mersi
1
Mersi – по-французски – благодарю.
, не нужно… – сказал Леклер. – Вы сначала займитесь собакой. Вы говорите, она издохнет? Нет, это не годится! Я еще должен сломить ее. Вот почему ей нельзя еще умирать.
То, что Леклер поправился, по мнению хирурга, было необычайно, а миссионер назвал это чудом. Но Леклер зато так ослабел, что весной не устоял против лихорадки и свалился. Что же касается Батара, то его положение было еще хуже; но его живучесть превозмогла все: кости у него на ногах срослись, внутренние органы зажили, и, пролежав связанным несколько недель на полу, он наконец поправился. Тем временем выздоровел от лихорадки и Леклер и уже грелся на солнышке, сидя у порога своей хижины. Батар успел восстановить свое верховенство над всеми собаками и привел в повиновение не только ту запряжку, в которой ходил, но и собак миссионера.
Он не повел ни единым мускулом и не пошевелил ни одним волоском, когда поддерживаемый миссионером Леклер впервые вышел из хижины и медленно, с крайней осторожностью, опустился на трехногую табуретку.
– Воn
2
Bon – по-французски – хорошо.
, – сказал Леклер. – Хорошо! Славное солнце!
И он вытянул вперед свои исхудавшие руки и стал растирать их на солнечном тепле. Потом его взгляд упал на Батара, и в глазах у него вдруг зажегся прежний огонек. Он слегка коснулся руки миссионера.
– Mon рèrе
3
Mon père – по-французски – отец мой, батюшка.
, – сказал он, – этот Батар – страшный дьявол. Принесите мне револьвер, иначе мне не придется посидеть на солнце спокойно!
И много дней просидел он на солнце, у порога своей хижины. Он никогда не позволял себе задремать, и револьвер все время лежал у него на коленях наготове. Батар же, со своей стороны, усвоил привычку каждое утро смотреть, лежит ли оружие на привычном месте. Увидев его, он чуть-чуть приподнимал верхнюю губу – в знак того, что понимал, а Леклер, в свою очередь, тоже поднимал губу, чтобы ответить ему улыбкой. Миссионер заметил это.
– Боже мой! – воскликнул он. – Я начинаю думать, что животное понимает!
Леклер слабо усмехнулся.
– Вот посмотрите, mon père, – сказал он, – как он сейчас прислушивается к каждому моему слову!
И, как бы в подтверждение этих слов, Батар едва заметно пошевелил своим неизуродованным ухом и насторожил его, чтобы лучше слышать.
– Я говорю: убью!
Батар глухо зарычал и ощетинился. Каждый его мускул напрягся в ожидании.
– А теперь я поднимаю револьвер, – продолжал Леклер, – вот так! – И в подтверждение своих слов он медленно прицелился в Батара.
Одним прыжком Батар отскочил к хижине, быстро обогнул ее и скрылся из виду.
– Изумительно! – повторил миссионер.
Леклер гордо улыбнулся.
– Но почему он не убежит от вас?
Плечи Леклера приподнялись – излюбленный жест французов, который означает все что угодно – в пределах от полнейшего недоумения и вплоть до полного понимания.
– Так почему же вы тогда его не убьете?
Леклер снова приподнял плечи.
– Mon père, – ответил он не сразу. – Не пришло еще время. Он настоящий черт. Когда-нибудь я переломаю его вот так, на маленькие кусочки. Что? Да, когда-нибудь! Bon!
Настал наконец день, когда Леклер собрал всех своих собак, погрузил их на судно и спустился вместе с ними до Сороковой Мили и далее до Паркюпайны, где получил поручение от Тихоокеанской Коммерческой Компании, и на значительную часть года отправился в путь. После этого он поднялся по Койокуку вплоть до покинутого Полярного городка, а затем вернулся по течению Юкона, переезжая от стоянки к стоянке. И в течение всех этих долгих месяцев Батар получил основательную выучку. Он переносил всевозможнейшие мучения, испытывал голод и жажду, страдал от жары, но больше всего томился от музыки.
Как большинство представителей его породы, он не любил, когда играли на музыкальных инструментах. Музыка доставляла ему какое-то утонченно-мучительное беспокойство, вытягивала из него один нерв за другим и раздирала на части все его существо. Она заставляла его долго по-волчьи выть, точь-в-точ�