      Как часто говорят в делах: ещё успею.
            Но надобно признаться в том,
      Что это говорят, спросяся не с умом,
            А с леностью своею.
Итак, коль дело есть, скорей его кончай,
Иль после на себя ропщи, не на случа́й,
Когда оно тебя застанет невзначай.
На это басню вам скажу я, как умею.

Охотник, взяв ружьё, патронницу, суму
И друга верного по нраву и обычью,
      Гекто́ра, – в лес пошёл за дичью,
Не зарядя ружья, хоть был совет ему,
      Чтоб зарядил ружьё он дома.
«Вот вздор! – он говорит, – дорога мне знакома.
На ней ни воробья не видел я родясь;
      До места ж ходу целый час,
Так зарядить ещё успею я сто раз».
      Но что ж? Лишь вон из жи́ла
(Как будто бы над ним Фортуна подшутила),
            По озерку
      Гуляют утки целым стадом;
      И нашему б тогда Стрелку
Легко с полдюжины одним зарядом
            Убить
      И на неделю с хлебом быть,
Когда б не отложил ружья он зарядить.
Теперь к заряду он скорее; только утки
            На это чутки:
      Пока с ружьём возился он,
      Они вскричали, встрепенулись,
Взвились и – за леса верёвкой потянулись,
      А там из виду скрылись вон.
Напрасно по лесу Стрелок потом таскался,
Ни даже воробей ему не попадался;
            А тут к беде ещё беда:
            Случись тогда
                  Ненастье.
            И так Охотник мой,
            Измокши весь, пришёл домой
                  С пустой сумой;
А всё-таки пенял не на себя, на счастье.

Муравей

Какой-то Муравей был силы непомерной,
Какой не слыхано ни в древни времена;
Он даже (говорит его историк верной)
Мог поднимать больших ячменных два зерна!
Притом и в храбрости за чудо почитался:
            Где б ни завидел червяка,
                  Тотчас в него впивался
И даже хаживал один на паука.
            А тем вошёл в такую славу
            Он в муравейнике своём,
Что только и речей там было, что о нём.
Я лишние хвалы считаю за отраву;
Но этот Муравей был не такого нраву:
                  Он их любил,
            Своим их чванством мерил
                  И всем им верил;
А ими наконец так голову набил,
      Что вздумал в город показаться,
      Чтоб силой там повеличаться.
      На самый крупный с сеном воз
      Он к мужику спесиво всполз
      И въехал в город очень пышно;
      Но, ах, какой для гордости удар!
Он думал, на него сбежится весь базар,
            Как на пожар;
      А про него совсем не слышно:
      У всякого забота там своя.
Мой Муравей, то, взяв листок, потянет,
      То припадёт он, то привстанет:
      Никто не видит Муравья.
Уставши наконец тянуться, выправляться,
      С досадою Барбосу он сказал,
Который у воза хозяйского лежал:
      «Не правда ль, надобно признаться,
            Что в городе у вас
      Народ без толку и без глаз?
Возможно ль, что меня никто не примечает,
      Как ни тянусь я целый час;
            А, кажется, у нас
      Меня весь муравейник знает».
И со стыдом отправился домой.

            Так думает иной
                  Затейник,
Что он в подсолнечной гремит,
            А он – дивит
      Свой только муравейник.

Совет Мышей

Когда-то вздумалось Мышам себя прославить
      И, несмотря на кошек и котов,
      Свести с ума всех ключниц, поваров
И славу о своих делах трубить заставить
      От погребов до чердаков;
А для того Совет назначено составить,
В котором заседать лишь тем, у коих хвост
            Длиной во весь их рост:
Примета у Мышей, что тот, чей хвост длиннее,
                  Всегда умнее
            И расторопнее везде.
Умно ли то, теперь мы спрашивать не будем;
Притом же об уме мы сами часто судим
      По платью иль по бороде.
Лишь нужно знать, что с общего сужденья
Всё длиннохвостых брать назначено в Совет;
      У коих же хвоста, к несчастью, нет,
Хотя б лишились их они среди сраженья,
Но так как это знак иль неуменья,
                  Иль нераденья,
      Таких в Совет не принимать,
Чтоб из-за них своих хвостов не растерять.
Всё дело слажено; повещено собранье,
      Как ночь настанет на дворе;
      И наконец в мучном ларе
            Открыто заседанье.
      Но лишь позаняли места,
Ан, глядь, сидит тут крыса без хвоста.
Приметя то, седую Мышь толкает
            Мышонок молодой
      И говорит: «Какой судьбой
      Бесхвостая здесь с нами заседает?
      И где же делся наш закон?
Дай голос, чтоб её скорее выслать вон.
Ты знаешь, как народ бесхвостых наш не любит;
И можно ль, чтоб она полезна нам была,
Когда и своего хвоста не сберегла?
Она не только нас, подполицу всю сгубит».
А Мышь в ответ: «Молчи! всё знаю я сама;
            Да эта крыса мне кума».

…И НАКОНЕЦ В МУЧНОМ ЛАРЕ

ОТКРЫТО ЗАСЕДАНЬЕ

Свинья под Дубом

      Свинья под Дубом вековым
Наелась желудей досыта, до отвала;
      Наевшись, выспалась под ним;
      Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала.
      «Ведь это дереву вредит, –
      Ей с Дубу ворон говорит, –
Коль корни обнажишь, оно засохнуть может». –
      «Пусть сохнет, – говорит Свинья, –
      Ничуть меня то не тревожит;
      В нём проку мало вижу я;
Хоть век его не будь, ничуть не пожалею,
Лишь были б жёлуди: ведь я от них жирею». –
«Неблагодарная! – примолвил Дуб ей тут, –
      Когда бы вверх могла поднять ты рыло,
            Тебе бы видно было,
Что эти жёлуди на мне растут».

СВИНЬЯ ПОД ДУБОМ ВЕКОВЫМ

НАЕЛАСЬ ЖЕЛУДЕЙ ДОСЫТА, ДО ОТВАЛА…

      Невежда также в ослепленье
      Бранит науки и ученье,
      И все учёные труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.

Лисица и Виноград

Голодная кума Лиса залезла в сад;
      В нём винограду кисти рделись.
      У кумушки глаза и зубы разгорелись,
А кисти сочные как яхонты горят;
      Лишь то беда, висят они высоко:
      Отколь и как она к ним ни зайдёт,
            Хоть видит око,
            Да зуб неймёт.
      Пробившись попусту час целой,
Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!
            На взгляд-то он хорош,
      Да зелен – ягодки нет зрелой:
      Тотчас оскомину набьёшь».

Булыжник и Алмаз

Потерянный Алмаз валялся на пути;
Случилось наконец купцу его найти.
                  Он от купца
            Царю представлен,
      Им куплен, в золоте оправлен
И украшением стал царского венца.
                  Узнав про то, Булыжник развозился,
Блестящею судьбой Алмаза он прельстился
И, видя мужика, его он просит так:
            «Пожалуйста, земляк,
      Возьми меня в столицу ты с собою!
За что здесь под дождём и в слякоти я ною?
      А наш Алмаз в чести, как говорят.
Не понимаю я, за что он в знать попался?
Со мною сколько лет здесь рядом он валялся;
Такой же камень он, и мне набитый брат.
Возьми ж меня. Как знать? Коль там я покажуся,
То также, может быть, на дело пригожуся».
Взял камень мужичок на свой тяжёлый воз,
      И в город он его привёз.
Ввалился камень мой и думает, что разом
      Засядет рядом он с Алмазом;
Но вышел для него случа́й совсем иной:
Он точно в дело взят, но взят для мостовой.

Котёл и Горшок

      Горшок с Котлом большую дружбу свёл;
Хотя и познатней породою Котёл,
Но в дружбе что за счёт? Котёл горой за свата;
      Горшок с Котлом за панибрата;
Друг бе́з друга они не могут быть никак;
С утра до вечера друг с другом неразлучно;
      И у огня им порознь скучно;
      И, словом, вместе всякий шаг,
            И с очага и на очаг.
Вот вздумалось Котлу по свету прокатиться,
      И друга он с собой зовёт;
Горшок наш от Котла никак не отстаёт
И вместе на одну телегу с ним садится.
Пустилися друзья по тряской мостовой,
      Толкаются в телеге меж собой.
            Где горки, рытвины, ухабы –
Котлу безделица; Горшки натурой слабы:
От каждого толчка Горшку большой наклад;
      Однако ж он не думает назад,
      И глиняный Горшок тому лишь рад,
      Что он с Котлом чугунным так сдружился.
      Ка́к странствия их были далеки,
Не знаю; но о том я точно известился,
Что цел домой Котёл с дороги воротился,
А от Горшка одни остались черепки.

Читатель, басни сей мысль самая простая:
Что равенство в любви и дружбе вещь святая.

Волк и Кот

Волк из лесу в деревню забежал,
      Не в гости, но живот спасая;
      За шкуру он свою дрожал:
Охотники за ним гнались и гончих стая.
Он рад бы в первые тут шмыгнуть ворота́,
            Да то лишь горе,
      Что все ворота на запоре.
      Вот видит Волк мой на заборе
                        Кота
И молит: «Васенька, мой друг! скажи скорее,
      Кто здесь из мужичков добрее,
Чтобы укрыть меня от злых моих врагов?
Ты слышишь лай собак и страшный звук рогов!
Всё это ведь за мной». – «Проси скорей Степана;
Мужик предобрый он», – Кот Васька говорит.
«То так; да у него я ободрал барана». –
      «Ну, попытайся ж у Демьяна». –
«Боюсь, что на меня и он сердит:
      Я у него унёс козлёнка». –
«Беги ж, вон там живёт Трофим». –
«К Трофиму? Нет, боюсь и встретиться я с ним:
Он на меня с весны грозится за ягнёнка!» –
«Ну, плохо ж! Но авось тебя укроет Клим!» –
«Ох, Вася, у него зарезал я телёнка!» –
«Что вижу, кум! Ты всем в деревне насолил, –
      Сказал тут Васька Волку, –
Какую ж ты себе защиту здесь сулил?
Нет, в наших мужичках не столько мало толку,
Чтоб на свою беду тебя спасли они.
      И правы, – сам себя вини:
      Что́ ты посеял – то и жни».

Волки и Овцы

Овечкам от Волков совсем житья не стало,
      И до того, что наконец
Правительство зверей благие меры взяло
      Вступиться в спа́сенье Овец, –
      И учреждён Совет на сей конец.
Большая часть в нём, правда, были Волки;
Но не о всех Волках ведь злые толки.
      Видали и таких Волков, и многократ, –
            Примеры эти не забыты, –
            Которые ходили близко стад
      Смирнёхонько – когда бывали сыты.
Так почему ж Волкам в Совете и не быть?
            Хоть надобно Овец оборонить,
      Но и Волков не вовсе ж притеснить.
Вот заседание в глухом лесу открыли;
            Судили, думали, рядили
            И наконец придумали закон.
      Вот вам от слова в слово он:
      «Как скоро Волк у стада забуянит
      И обижать он Овцу станет,
      То Волка тут властна Овца,
            Не разбираючи лица,
Схватить за шиворот и в суд тотчас представить,
      В соседний лес иль в бор».
В законе нечего прибавить, ни убавить.
      Да только я видал: до этих пор, –
Хоть, говорят, Волкам и не спускают, –
Что будь Овца ответчик иль истец,
      А только Волки всё-таки Овец
            В леса таскают.