Весёлые пилюли смехотерапии – 2

Сплошные комплименты

Здравствуйте, Мария Алексеевна! Как вы сегодня великолепно выглядите. Прямо не узнать– почти совсем, как нормальная женщина. И где делись эти тяжелые мешки под глазами, словно вы из запоя никогда не выходили. Вот что значит умелый макияж. Теперь и ваша вечно дряблая кожа выглядит как-то свежее, вам уже можно дать ваши пятьдесят два года.

Сорок три?– какая разница, говорю же свежее, хотя и ненамного. А волосы, волосы-то какие! Оказывается, у вас приличные волосы, если мыть их даже раз в месяц. Два раза в неделю? – ни за что бы не подумала; значит, носили как-то не так– вечно они у вас жирные, салистые, растрепанные, как у старухи Шапокляк, смотреть противно. А сегодня они у вас– прелесть с вами уже можно рядом сидеть.

Сережки в ушах, небось, прабабушкины? Вчера из магазина? Надо же! Они мне показались верхом безвкусицы, но по сравнению с обычной вашей безвкусицей– просто чудо. И так гармонируют с вашей верхней заячьей губой и двумя стальными зубами. С остальным ничем не гармонируют, а с этими двумя клыками– отлично.

Признайтесь, Мария Алексеевна, платьице в секонд-хенде отхватили?

Или в том, что торгует отечественным барахлом? Из Парижа родственники привезли? Очень-очень мило. Вы прямо барышня, Мария Алексеевна. А походка– это же походка совсем другой женщины. Легкость, стремительность– ни дать ни взять светская львица, эдакая девица легкого поведения.

За вами, Мария Алексеевна, скоро начнут ухаживать. Не хмурьтесь, не хмурьтесь, не превращайтесь в обычную жабу, какой вы всегда бываете. Дайте на вас наглядеться, запомнить вас нормальным человеком, хоть и с этой дикой розой на груди, и в этих башмаках, в которых разве что по сказкам ходить за тридевять земель, пока не изотрутся.

И вот что, Мария Алексеевна. Раз уж вы так вырядились ни к селу ни к городу, так уж выкиньте свой ридикюль образца двадцатых годов прошлого столетия, вам же не на фронт, на дворе новая эпоха, а он у вас весь в звездах. Последний писк? Гм.       Ну может, тогда я отстала, и теперь опять в моде женщины а ля Фаина Раневская в худших ее проявлениях и со всеми ее причандалами, или, как теперь говорят, прибамбасами. Не знаю, не знаю, вполне может быть, но вот, что у вас одна бровь дугой, а вторая стрелой– это уже ваша фантазия, это вполне в вашем стиле. Это, любезная наша Мария Алексеевна, надо немедленно поправить, пока остальные сотрудники не видели. Это уже, как говорится, нон пассаран– не пройдет.

А в общем, очень недурно. По крайней мере, Мария Алексеевна, теперь за обедом все будут обсуждать, как дурно вы одеваетесь, раньше не о чем было даже говорить. Будьте здоровы, успехов вам, Мария Алексеевна. Думаю, вас наконец заметят. Столько комплиментов вам наговорила – сама удивляюсь.

Приемные экзамены.

Коридор. Дверь одного из кабинетов. Висит табличка: «Тихо. Идут приемные экзамены». Сотрудники учреждения на цыпочках проходят мимо. Однако молодежи не видно, возле двери группа солидных мужчин и женщин с красными от волнения лицами. Все ждут вызова. Наконец ленивый молодой голос изнутри:

– Следующий.

Очередник, помолясь, осторожно входит. В кабинете за широким дубовым столом, развалясь, сидит юный повеса и скептически смотрит на вошедшего:

–Должность?

– Проректор по учебной части физико-химического университета Самохин И. В.

– Почему не на должном уровне?

– Видите ли, наш ректор на приемных экзаменах у сына президента компании «Соловкинефть». Уважительная причина.

Юнец хмурится, долго молчит, потом все же роняет вопрос:

– Что я из этого поимею, если поступлю в ваше заведение?

–Извините, я от волнения не понял, что что?

– Гражданин, вы понимаете, куда вы пришли?

– Ну на экзамены, на тендер.

–Пожалуйста, без «ну»– гвозди гну. Если пришли на экзамен, на тендер, тогда внятно и понятно докладывайте тендерные возможности. Или вы не знаете, что такое тендер. Судя по вашему возрасту и поведению, можете и не знать.

– Что вы, что вы…ну как же…мы тоже не стоим на месте…в курсе…

– Ну так выкладывайте ваш курс. Уже две минуты прошло, а вы ничего путного еще не сказали. Время– деньги.

– Хорошо. Если вы к нам соизволите поступить, то у нас традиционный крепкий университет. Надежная материальная база, сплоченный профессорско-преподавательский коллектив. Мы даем надежные, основательные знания, у нас много докторов и кандидатов, дисциплина лекций..

–Ну и зачем я тогда вам нужен, если у вас так все хорошо?

– Ну…ну недостаточное финансирование…есть проблемы с новым оборудованием…

– Опять «ну». Баранки гну. А еще проректор. М– да, мне все ясно. Следующий.

– Я представляю частный 436-й университет на Абрикосовой.

– Ну и …

– Значит так: есть профессор 1915 года, можно водить за нос; кроме того два кандидата в кандидаты и три кандидата в кандидаты в кандидаты, остальные– крепкие специалисты народного хозяйства, попавшие под сокращение.

–Я не понял: профессор ваш 1915 года или с 1915 года?

– Весьма остроумно с вашей стороны. Старенький, конечно, но еще кое-что слышит и говорить умеет, не разучился. Очень либеральный к студенту, учиться будет легко.

– Ладно, это я так– к слову. Дальше.

– Свободный график посещения. В аудиториях тепло с апреля и по самый октябрь включительно. И наоборот, прохладно с ноября по апрель. Регулярно выплачивается стипендия, если плата за обучение…

– Спасибо, вы свободны. Следующий.

–Филиал Курской академии экстремальных ситуаций.

– Слушаю вас внимательно.

– Оплата всего на год вперед. Свободное посещение занятий. Экзамены со всеми имеющимися у вас шпаргалками, учебниками и конспектами. Дипломная практика в Чечне и в среде итальянской мафии. При выживании– диплом с отличием. Гарантированное направление в одну из фирм с льготным налогообложением и высокой смертностью персонала. Быстрое продвижение по служебной лестнице обеспечено.

– Я не из робкого десятка, меня этим не испугаешь.

–Вот-вот, поэтому вы должны учиться у нас.

– Следующий!

– Филиал Воронежского института обхода налогов слева и справа.

– Очень приятно. Что вы можете предложить?

– Буду предельно краток, как и все у нас. Никаких лекций, курсовых работ, зачетов и прочей муры. Работа с адвокатами и в судах. И несколько тестов по физической подготовке.

– Интересно, каких именно?

–Например, задержка дыхания на три минуты?

– Это зачем же?

– Это на случай если вас будут топить за долги. Три минуты вы должны выдержать, а потом притвориться утонутым, тогда появится шанс на спасение. Головой в ванну шмяк-шмяк, а вы уже к этому готовы. Потом еще существует тест на десятидневное голодание.

– А это зачем?

– Гм…ну если в долговую яму. Но это бывает не очень часто. Но мы и к этому готовим.

– Увлекательная перспектива. Спасибо. Зовите следующего.

–Академия окультных наук. Международная сертификация, диплом действителен в Арктике и в Антарктиде, а также в бассейне реки Амазонки со всеми ее притоками. Наши выпускники являются лауреатами Международных премий графа Калиостро и товарища Остапа Бендера, турецкоподданного.

– Ваши условия?

– Наше условие одно– деньги вперед.

– А без денег никак нельзя?

– Исключено. Деньги– это наше самое тайное и магическое слово. С его помощью открываются все замки и двери, проходят сквозь стены. Тайное становится явным, некрасивые– красавицами и красавцами, глупцы– умниками, бездари– гениями. Мы учим оперировать с этим словом, деньги– это наш амулет, без него никакие заклинания не действуют.

– Благодарствую. С деньгами мы и без образования можем обойтись. Следующий.

– Консерватория на хуторе близ Диканьки.

– И что там у вас?

– О, у нас выше крыши. Никакой платы за обучение. Все бесплатно. По вечерам концерты в корчме со всякими приключениями в стиле Хичхока. Конечно, раз в год– безвозмездная помощь в размере пяти тысяч зелени– всего-то. И опять гуляй, рванина от рубля и выше. После окончания консерватории– преподавание в институте культуры или приготовление консервации на дому.

– Хорошо, Учтем. Вы свободны.

Через некоторое время соискателей пригласили в кабинет. Народу набилось до отказу.

– Господа,– обратился к собравшимся кандидат в студенты,– Я устал. И где вас столько набралось! Но, слава богу, экзамены или тендерные торги, если говорить научно, закончились. Результаты я объявлю через неделю. Мне необходимо еще проверить уровень жилищно-коммунальных услуг, оценить культуру общения преподавателей, выяснить наличие культурной программы в свободное время в учебных заведениях, которые участвуют в тендере на право зачисление меня своим студентом. После этого я сообщу своему отцу окончательное решение. До встречи. Кому-то из вас крупно повезет.

Дождался

Однажды в студеный январский день, когда хороший хозяин не выгонит собаку на улицу, в дверь Власа Исаевича Ветчинкина постучали. Дряхлый старик, кряхтя, встал с постели, на которой он готовился умереть, и шаркая истоптанными туфлями, пошел открывать. На пороге стояли двое молодых людей с мотками телефонного кабеля на плечах и сумками с инструментом.

– Ветчинкин Влас Исаевич?– спросил один из них.

– Да, это все еще я,– ответил старик.

– Мы пришли устанавливать вам телефон согласно вашего заявления,– сказал другой.

– Я не помню такого заявления,– прошамкал дед.

– Ну как же? Улица Столетова 121, квартира 65.

– Все правильно,– подтвердил Ветчинкин, тяжело дыша,– только мне уже не до телефонов, ребята. Бывайте здоровы,– и захлопнул дверь.

Через два дня позвонили опять. На этот раз с парнями пришла сердитая женщина с папкой в руках, одна из тех, кто строго придерживается буквы закона. Швондер в юбке. Видимо, это была тяжелая артиллерия телефонистов. Она взяла сразу с места в карьер:

– Гражданин Ветчинкин, вы мешаете нам работать, создаете дополнительные трудности и помехи. Если у вас память ненадежная, так вот ваше заявление от 12.01. 1979 года. Черным по белому.

– Хм,– вяло усмехнулся Влас Исаевич,– ну дайте мне мое заявление, почитаю, как я писал, будучи в средних годах.

Женщина нетерпеливо подала два листа бумаги, уже пожелтевших от времени.

– Еще и написали целое послание,– сухо добавила она,– а теперь нам голову морочите.

Дидуган бережно взял в руки послание давно минувших лет, нацепил очки и прочитал:

«Начальнику городской телефонной станции

Тов. Друзякину А. В.

Уважаемый Архип Виссарионович! Не знаю почему, но у меня со школьной скамьи осталось огромное почтение к Вашему учреждению. Мудрые учителя внушили мне, что это– цитадель неподкупности, где работают исключительно Альцесты и прочие святые нашего судьбоносного времени. Вот уже сорок пять лет они плодотворно работают над обеспечением инвалидов гражданской и отечественной войн, и есть перспектива того, что лет эдак через двадцать этот подвижнический труд с помощью всевышнего будет закончен. Ну это так, к слову.

Так вот, в 1960 году полный доверия и пиетета к телефонной сети, я подал заявление на установку мне телефона. Прошли годы. Мои знакомые хитро улыбались, давали мне свои телефонные адреса, а я все ждал, потому что очень хорошо усвоил насчет цитадели. Опять текли неспешно годы, а вы, Архип Виссарионович, жаловались на судьбу, на инвалидов, ветеранов, интернационалистов, что их так много, и потихоньку тоже старели, а ваше предприятие процветало и по-прежнему напоминало цитадель добра и справедливости. По очереди, только по очереди, ничего, кроме очереди–этот лозунг, казалось, трепетал над зданием управления связи, как флаг, как знамя, как стяг.

С годами я начал робко сомневаться насчет наличия Робеспьеров и Цурюп в штате телефонной станции, но когда соседям установили телефон, молча миновав мою дверь, меня вдруг осенило: а может, это вовсе не цитадель, говоря высоким слогом, а просто дырявое решето, через которое просеивают червонцы, или электрическая сеть, которую замыкает опять же звонкая монета, имеющая значительно большую электропроводность и телефоннопроводность, чем мои романтические ожидания.

Итак, уважаемые товарищи, докладываю результаты социального эксперимента: если вы не обладаете высокой должностью или скрываете ее, не инвалид, не ветеран и не участник боевых действий, способный дорваться до кабинетов с дубовыми дверями, то услугами домашнего телефона будете пользоваться в третьем тысячелетии от рождества Христова.

Я думаю, этими результатами воспользуется сессия городского совета народных депутатов нового созыва при решении вопроса о переводе товарища Друзякина А. В.на более легкий участок деятельности, потому что уж очень тяжелая, обременительная работа выпала на долю указанного Друзякина. Говорить одно, а делать совсем другое– это архитрудно, это попахивает раздвоением личности и попаданием в психдиспансер.

Уважаемый Архип Виссарионович! Знаю, что в вашем аппарате продолжают работать исключительно честные и стерильно белые и пушистые люди. Как-то неловко говорить о возможных ошибках, пристрастиях, дарах и других негативных явлениях нашей производственной жизни. Но все-таки, возможно…невероятный случай…случайная оплошность…описка…вероятность служебных правонарушений, исчисляемая в бесконечно малых величинах…и почему-то заявление, датированное 1968 годом пошло в дело раньше заявления, зарегистрированного в 1960 году. Проверьте, пожалуйста!

Ветчинкин В. И. 12.01. 1979 года»

Мафусаил, на котором уже лежал пепел вечности, наконец дочитал свое заявление, аккуратно сложил и передал неподкупной женщине.

– А неплохо написано,– сказал он,– я его накатал в приступе злости и негодования. Видимо, Архип Виссарионович так и не усмотрел недостатков в действиях своих подчиненных. Прошло всего тридцать четыре года, и вы пришли мне устанавливать телефон. Спасибо, но мне уже не надо. Правнуки научили меня пользоваться мобилкой, самой простой, какая только есть. Я звоню внукам, а также в госпиталь, когда особенно прижмет стенокардия. Я рад, что исполнилось мое пророчество насчет третьего тысячелетия, и скрипучая телега телефонной бюрократии все-таки дотащилась до моей двери, за что я не заплатил ни рубля, ни гривны и чем могу гордиться.

– Так будем устанавливать или нет?– настырно спросила женщина.

– Деточка, я же вам сказал: спасибо.

– Учтите, у нас есть юристы, и мы будем жаловаться,– не отступалась служащая,– мы вас оштрафуем. Вы еще заплатите.

– Жалуйтесь,– горько усмехнулся дедушка,– надеюсь, что ваша жалоба будет идти таким же темпом, как и моя. Учтите только, что скоро адрес мой изменится. Пишите: город Свейск, городское кладбище, могила № 394.

– Антонина Куприяновна,– сказал один из парней,– оставим это конченое дело. У нас еще девять адресов.

– Вам бы только ничего не делать,– огрызнулась на парней начальница,– девять адресов– такие же, как и этот. Никому не нужны стационарные телефоны, надо бороться за каждый. Пошли, а с этим старикашкой мы еще повоюем.

Операция «Сало»

Начиналось это давным-давно, в сказочные времена, еще при Советах. И жил тогда на свете некий человек с женой и тремя детишками. И звали его Дундук Филипп Овидиевич.

Ох и крепкий орешек этот Филипп Овидиевич , я вам доложу. Ох и крепкий. По крайней мере он о себе так думал. Не слабее Брюса Уилиса из Голливуда. «Опецькуватый и моцний», как сказали бы в Полтаве. В русском таких сочных и смачных слов и не подыщешь.

Сам себе на уме. Ничего не принимал на веру; все сперва понюхает, потрогает руками, попробует на зуб, прежде чем скажет: нет, не то. Чужого, если уж очень хорошо лежит, не тронет, но и своего не упустит.

Так вот наш Филипп Овидиевич, в миру просто Филя, получив диплом ученого рыбовода, приехал по распределению в Рыбаковку, где и трудился на голубой ниве почти шестнадцать лет. Разводил коропов, лещей, карпов всяких, вплоть до диковинок вроде белого амура и китайского карася. Ходил Филипп Овидиевич степенно, даже летом в синтетическом костюме и при галстуке. На вопросы, сколько зарыбка выпущено в Днепр и какого, отвечал солидно, неторопливо, вдумчиво, с интересными подробностями, и лишь в цифрах слегка путался.

В лице Дундук никогда не менялся, когда строгий ревизор требовал ведомости выдачи комбикормов, а только чуть-чуть стыдливо моргал голубыми глазами и витиевато рассуждал о генетическом браке, химических загрязнениях и прочих высоких материях.

Впрочем, когда дело доходило до юшки на лоне природы, никто даже и не заикался о некоторой небрежности в отчетах, о браке мальков, о недоловах и прочих низких истинах. Лучшего организатора подобных мероприятий трудно было и придумать. Филипп Овидиевич тогда оживлялся, глазки его по-детски блестели, он с шиком и блеском рассказывал анекдоты, коих со студенческой поры накопил до 5 или даже шести, а когда становилось совсем уж весело, мог и пошутить «от себя»: я-де, человек простой; меня мать уронила в детстве в колодец, потому со мной шутки плохи– могу и в морду дать. Но это, я повторяю, если уж совсем-совсем весело было.

Насчет спиртного Филя соблюдал разумную умеренность и больше двух бутылок принципиально не употреблял, кроме особых случаев, когда надо было так ублажить проверяющего, чтобы он забыл и мать родную, а не только какие-то там мелкие недостатки и упущения в деятельности родного рыбколхоза. Взяток Дундук не преемлел категорически. Ни-ни. Разве что с оговорками мог принять крупного сома и кое -что из мелочи. Ну и подношения ко дню рождения и всяким другим праздникам, включая день юного натуралиста и всемирный день музеев.

Телосложения Филя был крепкого и простого. Примерно, как у Винни Пуха. А если мыслить украинскими категориями, то надо представить себе два арбуза: большой и чуть поменьше. Если тот, что поменьше, сильно вдавить в большой, то в сумерках такую конструкцию можно запросто принять за Дундука. Глазки-семечки у Фили слегка подгуляли и направлялись не в центр, а куда-то сбоку, отчего Филипп Овидиевич всегда смотрел на всех несколько удивленно, словно рассматривал какую-то неловкую погрешность на вашем костюме.

Но все к этому привыкли, и этот милый недостаток зрения никого не смущал, зато изворотливость и смекалка, мужиковатая плутоватость, а также несколько смешная претензия на солидность и повышенный интеллект позволяли Филиппу Овидиевичу выполнять самые деликатные поручения не только рыбколхоза, но и района, а также воздвигнуть себе двухэтажную хатынку со всеми сельскими удобствами.

Но вот в начале девяностых вдруг клюнул жареный петух, которого упоминали разве что шутки ради, и размеренная, упорядоченная до мелочей жизнь кончилась. Под бурю аплодисментов разом сгинули всякие планы, разнарядки, графики и программы. Потом, правда, спохватились, стали требовать: « Дайте план, дайте «госзаказ», но было поздно: поезд медленно, но неотвратимо ушел. Как по мановению волшебной палочки стали исчезать по ненадобности снабженцы, плановики, организаторы соцсоревнования, держатели музеев трудовой славы, секретарши ( о ужас!). Кто бы мог подумать, председатель рыбколхоза! – прежний царь, бог и герой села– ходил, как простой завхоз, здоровался со всеми крепким рукопожатием, ошивался возле каждой шаланды, прибывающей с реки. Его похлопывали по плечу, а иногда и угощали крепким словцом, если путался под ногами. Что уж говорить о каком-то там рыбоводе, пусть даже ученом.

Порылся наш Филипп Овидиевич в своем ранце знаний, но ничего, окромя режимов кормления, всяких рыбных болячек и форм отчетности, так и не нашел. Ну хоть плачь. Покряхтел-покряхтел Дундук, походил по двору, почесал-почесал потылыцю, то бишь затылок, и подался, как все, в бизнес.

Но еще раньше на эту стезю ступили все графья Калиостро, все Чичиковы, Хлестаковы, Тартюфы, Остапы Бендеры, Корейко, все пройдохи, прохвосты, все шарлатаны, авантюристы, бывшие валютчики, цеховики, прохиндеи всех мастей и народов, за которыми гонялись по всей стране бравые оперы. Бизнес– вещь с виду легкая, но изнутри коварная и страшная. Не всякому она по плечу. Здесь, как в пословице: или грудь в крестах, или голова в кустах.

Вот и Филипп Овидиевич из солидного судака или, по крайней мере, окуня, превратился в неприкаянную верховодку на ниве бизнеса. Звонит мне как-то Дундук– а мы с ним школьные товарищи– и говорит, что хотел бы встретиться, и через час-другой прибудет. Я насторожился. Не такой человек Филипп Овидиевич, чтобы умиляться воспоминаниями в нынешние-то времена. Теперь все: знакомые, друзья, родственники, родственники родственников, одноклассники, сокурсники едут друг к другу с единственной чаще всего целью– одолжиться денег.

« Сейчас будет просить взаймы»,– тоскливо подумал я. Рискованней этой акции может быть разве что вложение денег в государственные ценные бумаги и страхование домов на случай стихийных бедствий. Дундук приехал не один, а с женой Люсей, которая должна была служить гарантом серьезных намерений супруга.

Выпили за встречу, закусили. Беседа шла вяло. Опять выпили. Закусили. Немного оживились. Пошла речь о политике. Обсудили государственный бюджет, внесли в него несколько существенных поправок относительно сельского хозяйства ( в частности, рыбоводства), а также сферы культуры, прессы и обороны. Люся несколько раз толкала в бок мужа: мол, давай ближе к делу, что ты тянешь кота за хвост. Наконец Филя не выдержал и строго отчитал жену:

–Что ты шпыняешь меня все время? Подожди. Давно не виделись, поговорить надо, повспоминать, а потом уж… Я знаю Володю, он всегда подсобит, чем может. Тем более, что дело верное… Так вот, что я хочу сказать в отношении вице– премьера?…

После таких маневров кто станет отрицать, что Филипп Овидиевич– тонкая натура и дипломат? Дальше мы слегка коснулись проблемы парламентского большинства, вчерне выработали стратегию киевского «Динамо» на следующий сезон и пунктирно обозначили контуры внешней политики Украины на ближайшую перспективу.

–Чем ты сейчас занимаешься?– спросил вдруг я посреди обсуждения очередного международного кризиса.

Мне хотелось побыстрее приблизить развязку. Филя жеманно улыбнулся, лицо его потеряло уверенность государственного деятеля. Но он быстро взял себя в руки и уже голосом рубахи-парня сказал посмеиваясь:

– А всем, чем придется… меняю шило на мыло… торгую.. В основном промышляю под Киевом, а в самом Киеве продаю. Кстати, там и напал на дельце…но об этом потом…Чего ты на меня уставилась? Я же сказал– потом…Владимир Викторович любит, чтобы все было наверняка....я его не могу подвести…когда все объясню, тогда и попрошу…

–Филечка, ну пожалуйста, ближе к теме,– умоляюще перебивает его жена, ерзая на стуле,– у меня дети еще не кормлены…

–Вот с какими кадрами приходится работать,– обращается Филя ко мне с жалобой, потом поворачивается к жене и сурово ее осаждает:– молчи ты…со своими куриными мозгами…я сказал: рано еще– значит, рано.

Но через несколько минут Филя наконец решает, что пора переходить Рубикон.

–Эх, была-не была,– сказал он то ли сам себе, то ли внутреннему контролеру, который изо всех сил старался сохранить коммерческую тайну. Филя азартно взмахнул рукой, как игрок, бросающий на кон последние деньги.

– Владимир Викторович нас хорошо принимает…старые приятели…никаких тайн не должно быть…потом мы и его возьмем в дело…пока повременим…

Я затаив дыхание, ожидал сногсшибательного сообщения. Филя повернулся ко мне, приблизил лицо, поднял вверх палец и произнес магическое слово:

– Сало!– делая упор на «о».

Он посчитал, что сказал все, и я сам обнаружу цепочку причинно-следственных связей этого волшебного слова с дорогими иномарками, яхтами, и отдыхом на Мальдивских островах. В комнате наступила тишина. Я лихорадочно соображал, что бы это все значило. Филя напряженно наблюдал за моей реакцией. Что он ожидал от меня, до сих пор осталось тайной: или я брошусь к нему брататься, или встану и начну потрясать руками, как итальянский тиффози при взятии ворот противника, или слезы радости и умиления начнут орошать мое лицо?

Ничего такого со мной не произошло. Я только недоуменно моргал глазами и ждал разъяснений.

–Непонятно о чем идет речь?– несколько разочарованно спросил Филя.

Я утвердительно кивнул головой.

– Ах, да,– спохватился приятель, хлопнув себя по лбу,– ты же не в курсе…прошу извинения…объясняю…

–Только короче,– простонала Люся,– начни не с Киева, а подъезжай к Херсону.

– Когда я был последний раз в Киеве,– объяснял Дундук,– так сало на рынках было по 13 гривен. У нас оно пока по 7. Я уже договорился со столовой– она фаршем торгует– что сдам ей по 12. Вот и думай теперь, сколько ты можешь нам одолжить с учетом того, что мы можем потом взять и тебя в дело. Если в долларах, то можно даже под проценты, но не больше пяти в месяц. С тысячи это получится…

– Ребята, – упавшим голосом прервал я эти фантастические расчеты,– откуда у провинциального журналиста такие деньжищи? И потом: я в субботу был на рынке, сало, мне помнится, продавали по 9 гривен.