Счастливого пути, Петька. Из жизни частного охранника

Короче, рядового Бурцева прямо с плаца сопроводили прямиком на гауптвахту, где он честно «отпахал» пятнадцать, незаслуженно полученных, по его мнению, суток. Именно «отпахал»! После чего вернулся в свою, ставшую ему родной батарею, где его, оказывается, вовсе и не ждали. Совсем, как в той песне: мы не ждали вас, а вы припёрлись. Приказ был четок и лаконичен: кру-гом! шагом марш… в свинарник! Куда-куда??? «Товарищи! – протестующе завопила Петькина душа, – ну не свинство ли это, а?! Я же служил, старался как мог, из кожи лез – и к свиньям! Ох как обидно, как стыдно мне!». Однако, приказ есть приказ, в армии- приказы не обсуждаются, они-выполняются. Напоследок, Петька покаянно обратился к командирам: « Прошу меня простить за то, что я вас под монастырь подвел, и слава богу, что всё обошлось, что вы все при своих званиях-должностях остались. Простите…». Отцы-командиры великодушно простили неудачливого солдата, хотя и шарахались теперь от него, как от черта лысого. Вот так Петька оказался в свинарнике. И продолжил он службу в хозяйственной роте, точнее- в свинарнике. Зато теперь он стал знаменит, прогремел на всю дивизию, ведь не каждый рядовой, вот так запросто, по-свойски, может позволить себе побеседовать с полковником из округа! Это еще заслужить надо! Если честно, то на того полковника из округа, Петька обижался, но не долго: служить в свинарнике, как оказалось, вовсе не так уж и плохо, скорее- наоборот. Служи себе спокойно: ни тебе подъема-отбоя, ни марш-бросков, ни строевых, а главное – никаких политзанятий! Здесь он сам себе и старшина, и замполит, и командир! Правда, запашок не очень, но Петьке в навозе копаться не впервой, дело для него привычное. Первое время, он по- своей подруге длинношеей – гаубице – даже скучал. Потом нашел выход – недалеко находилась площадка с полностью израсходовавшими матчасть «Гиацинтами» под брезентом – туда и стал, изредка, заглядывать. Подходил, гладил, вздыхал – и к себе в свинарник возвращался. Иногда, чтобы не потерять приобретенные ранее навыки, как бы тренировался. Ворочал, крутил, вертел, прицеливался, ну и, понятное дело, стрелял засекая время: норматив выполнен – и опять торопился к свиньям, домой!

Зайдя в первый раз на свое новое место службы, Петька охнул: «Ох, ну и бардак!» Входные двери на одной петле болтаются, крыша как решето, стекла через одно повыбиты, кое-где фанерой забиты, мертвые поросята промеж живых валяются: тихий ужас! Полное безвластие и сплошная анархия! Бывший солдат-свинарь, должно быть, продав местным свинину, третий день где-то в самоволке болтается, видно, в дисбат нацелился, придурок. Крайне необходимо проводить реформы в мясном хозяйстве, хотя бы на местном уровне. Петька – трудяга, ему любая работа в радость. Засучил он рукава, с охоткой за дело взялся. Что-то подправил, подремонтировал, крышу новым шифером перекрыл, стены побелил, полы перестелил, стекла вставил, кое-что подкрасил – и заблестел свинарник, как новенькая снарядная гильза. И это еще не все! Что для свиньи главное? Правильно – лужа. Подогнал трактор, сам взял в руки лопату, поплевал на ладони – и вдвоем они соорудили большущую яму-ямищу. Потом машина-водовозка наполнила ее водой: купайся, жируй, размножайся свинячье племя!

Покончил с животной анархией – свиньям как и людям, дисциплина необходима. Уж это Петька хорошо усвоил, сам недавно прошел курс молодого бойца. Муштровка у него еще та была! Бывало, скомандует как бы шутя: «А ну, гвардия, стройся на обед!» – и ушастый строй замирает через пару минут, равнение не хуже, чем роты почетного караула. Шутка, конечно. Всем свиньям Петька клички дал: свинья без клички – мясо. Что и говорить, признали свиньи Петьку командиром, пусть строгим и требовательным, но справедливым. Вот до чего доходило: идет он, к примеру, за письмом родительским в свою бывшую батарею, свиньи за ним маршируют, нога в ногу, в сторону никто не смей. Бывшие Петькины сослуживцы за животики хватаются: «Петька, да ты никак свинячьим сержантом стал! Ха-ха-ха!» Петька на шутки не обижается – пусть ребята посмеются, в армии смех так же необходим, как и оружие.

К одному он никак не мог привыкнуть – резать свиней своими руками. Впрочем, у нас на это дело желающих – нет отбоя.

Отцы-командиры на нового свинаря нарадоваться не могут: в свинарнике образцовый порядок, поголовье свиней растет как на дрожжах, мясо-сало в солдатской столовой не переводится; за одно-единственное подразделение в дивизии, командование могло не беспокоиться – за свинарник: ни пьянок, ни самоволок, ни «дедовщины» – везде бы так!

А сам Петька еще больше физически окреп, в плечах раздался, мышцы накачал – каждое утро «двухпудовками» крестился, силушку нагонял, прямо богатырем стал. Да это и понятно почему: сало он ел с мясной прослойкой, а как известно, белок – основа роста и силы. То-то!

Между тем время шло, и вроде бы не было у Петьки повода для беспокойства, однако стал он все чаще задумываться: служба заканчивается – что дальше? Назад, в деревню? Батя в письмах сообщал, что работы в деревне нет, на днях закрыли почту, еще раньше – медпункт, автобус с райцентра стал ходить только три раза в неделю, народ мрет или потихоньку спивается. Вторая коллективизация получается – пишет с горечью. Долго Петька думал – и так, и сяк, и эдак мозгами крутил, затем взял чистый лист, ручку и вывел своим корявым почерком следующее: «Прошу командование в/ч 15365 оставить меня, Бурцева Петра Ивановича, служить по контракту, потому как очень желаю еще нашей стране послужить. Обязуюсь довести поголовье свиней до пятисот штук взрослых и молодняка. Также обязуюсь в будущем сдавать на котловое довольствие не менее двух центнеров мяса и сала в неделю. А может, и поболее. Начальник свинофермы 15365 рядовой Бурцев П. И.».

«Начальник! – закрыв глаза, мечтает Петька. – А что, не напишут же мне в военном билете – «свинарь». Нет такой должности в армии. Напишут – «заряжающий 152 мм гаубицы ««Гиацинт». А свинарь – это так, временно, никто про это и не узнает. Конечно, лучше бы написали просто «начальник» без каких-либо упоминаний про свиней. Начальник – солидно звучит и на слух приятное слово. А почему бы и нет? Это еще как повернуть. Например, если количество свиней перевести в ранг солдат, то свиней получится… навроде как, не меньше батальона. Ого! А ведь это уже совсем, совсем другой расклад. Согласно ему, мое воинское звание должно быть никак не ниже майора. Майор Бурцев! Здорово звучит! Вот только артиллерийские эмблемы придется заменить, вместо скрещенных пушек – два скрещенных хряка. Смешно-то как!»

Смех смехом, а твердо, на все сто уверен Петька: оставят его в армии! Такими кадрами, как он, грех разбрасываться! Даром, что ли, к нему со всего округа приезжают перенимать опыт. Да-да, и такое случается! Коллеги интересуются:

– А скажите, Петр Иванович, отчего у вас свиньи такие толстенькие, чистенькие, здоровенькие, в общем – ухоженные?

У Петьки от своих секретов нет, он – душа нараспашку, прямо говорит:

– Братцы, ну какие тут особые секреты? Любить надо своих подчиненных – вот и весь мой секрет.

Ему и верили, и не верили. Находились и такие, кто обвинял его во лжи, а один даже пожаловался на него за сокрытие профессиональных секретов в области военного свиноводства. Представляете – военного, да еще секрета! После этой гнусной жалобы, в окружной газете появилась не менее гнусная статейка под названием «Отшельник с секретами», после которой Петьку слегка пожурило начальство, а ему самому в дальнейшем пришлось врать: мол, кормит он своих хрюшек исключительно витаминами, моет их импортным шампунем, под музыку спать укладывает. И что интересно, чем больше он беззастенчиво врал, тем больше ему верили: его «советы» заносили в блокноты, записывали на магнитофон, на память запоминали. Опровержений или обвинений в его адрес, пока что не поступало, по крайней мере, до сегодняшнего дня – из чего можно сделать вывод: Петькины новшества в военном свиноводстве, успешно и плодотворно работают. Петька и сам стал всерьез подумывать: а не заказать ли отцам-командирам магнитофон приобрести – музыка свиньям, уж точно бы не помешала.

Оп-паньки! Петьку срочно вызывают в штаб полка. Срочно! Ну все, Петя, решены твои проблемы, нужен ты российской армии, по-прежнему будешь и снабжать, и кормить ее личный состав и мясом, и салом! Только так – и никак иначе!

Помылся Петька, в чистое переоделся, наодеколонился от души «Шипром» – и в штаб двинул. За ним, как обычно, ушастая «гвардия» шествует. Свиньи хоть и по команде «вольно» идут, но организованно, спокойно, без эксцессов. Спокойно, но по сторонам зыркают настороженно, отчего кажется, что не дай бог, кто их командира словом-жестом обидит – мигом в клочья разорвут и глазом не моргнут.

В штаб Петькиных подчиненных, понятное дело, не пустили – враз все двери штабные захлопнулись, часовой внутрь заскочил, через окошко в двери, «калашом» ощетинился. «Вольно! – вроде бы шутя скомандовал Петька. – Разойдись…» – и тотчас, клыкастый батальон расслабленно разбрелся вокруг штаба, словно окружая, блокируя, беря его в осаду.

– Здравствуйте, Петр Иванович! Здравствуй, дорогой! – крепко пожал Петьке руку командир полка – между прочим, очень-очень большой любитель сала. – Спасибо за службу, Петя! С достоинством и честью служишь, молодец!

Прямо так и сказал. Хорошо, душевно сказал, но Петька навострил уши: отчего это комполка так складно запел?

– Петя, как жизнь молодая? Как там твои подчиненные поживают?

Петька ответил, что нормально, и кивнул на окно. Командир не поленился, открыл окно и от восторга ударил кулаком по подоконнику.

– Ого! Вот это да! Ну и хряки! Нет, ты посмотри на этих вепрей диких! Ишь, ишь как клумбы роют! А клыки, клыки-то – ну чисто кинжалы! С такими лучше не встречаться на узкой тропке, враз зададут копоти! Прямо жуть берет, ружьишко само в руки просится…

«Чего он дергается, как петушок молодой? – Петька выжидающе разглядывал жирный затылок командира полка. – Будто, специально туман напускает. Неужто с моим рапортом неувязка вышла? Да нет, не может этого быть…»

– Понимаешь, Петя, – поворачиваясь, виновато начал подполковник, шаря глазами по обоям, – тут такое дело… Полковник Шатохин, ну тот самый, проверяющий из округа, твой старый знакомый – получил генерал-майора и назначен командующим артиллерией и ракетными войсками округа. Думаю, ты сам понимаешь, чем это грозит нам… тебе лично?

– Понимаю, – обреченно вздохнул Петька. Медным тазиком накрылся его контракт. И ничего не попишешь, видно, нет мне места в российской армии, так что, бери шинель – иди домой.

– Вот и отлично! – не смог сдержать радости подполковник, однако сообразив сделать кислое лицо. – Петя, друг, ты на меня не обижайся, ведь ты же знаешь, как я хорошо к тебе отношусь! Я считаю, что ты – находка для всех нас, для полка, дивизии, армии нашей! Если бы это было в моих силах, я бы для тебя… для тебя… Э-э, да что тут говорить! Ты сам понимаешь – приедет генерал Шатохин в полк, а тут – ты! Собственной персоной! Представляешь, что будет? О-о! Небу жарко будет! Мне уже раз из-за тебя так холку намылили – вспомнить страшно. Он на днях звонил и, как бы между прочим, интересовался свинарником, стало быть – тобой! Говорят, Шатохин злопамятный, тут даже твое сало не поможет, гастрит у него, на диете он – мне об этом давний сослуживец по секрету сообщил. Так что, извини, – беспомощно развел руки в стороны комполка, – наломал ты дров, колоть- не переколоть. Не могу я тебя оставить служить по контракту, ну физически не могу! Любого разгильдяя оставлю, тебя – не могу! И ты меня пойми, у меня семья, карьера, пенсия! Извини…

– Да чего уж там, всё я понимаю, – Петьке даже жалко стало подполковника, действительно, зачем ему карьеру портить. Захотелось на улицу, лучше слушать веселое повизгивание бесхитростных свиней, чем скулеж командира полка, который желает быть, и нашим и вашим. Вопрос о его дальнейшей службе в армии решен на высоком окружном уровне, и бесполезно ему, с пустыми погонами рядового, переть против генеральских звезд – только шею себе свернешь. Так что, бери Петя в белы ручки дембельский чемодан – и пошел вон из армии, здесь тебе места нет!

– Петя, уезжай, не ставь меня под удар! – продолжал причитать подполковник. – Уезжай, я для тебя все, что в моих силах сделаю. Хочешь – проездные в Москву выпишу… в Краснодар – пожалуйста! Или ты в Сочи желаешь?

– Да вы успокойтесь, товарищ подполковник, уеду я, – махнул рукой Петька. – Уеду, но с одним условием… – командир полка тревожно напрягся. – Напишите родителям благодарственное письмо, отслужил-то я честно, нормально отслужил… И еще – такое письмо напишите, чтоб за душу, с чувством чтоб!

– Петя, дорогой, о чем разговор! – облегченно расслабился подполковник. – Я сейчас же начальнику штаба… Нет, я сам напишу! И командир дивизии подпишет. Эй, писаря ко мне! Садись, бери ручку, диктовать буду…

А Петька пошел собираться на «гражданку». О том, как он прощался со своими хвостатыми подчиненными, лучше не рассказывать: это очень и очень грустно. Животные – они ведь всё понимают, всё чувствуют, только сказать не могут. А жаль!

На «гражданке» Петька частенько вспоминал – особенно, когда на душе у него было плоховато, своих хрюшек, перед глазами появлялись их доверчивые розовые мордашки, будто слышал их довольное похрюкивание, видел загнутые вверх хвостики – и сразу жизнь становилась веселее, и жить хотелось. Однажды не вытерпел, написал в часть письмо: мол, как там моя клыкастая «гвардия» поживает? Старшина его бывшей батареи ответил коротко: «Петя, хана твоим хрякам! После твоего отъезда накормили их какой-то гадостью, передохли все единовременно, все разом откинулись. Бензином облили, сожгли всех в одной яме…»

«Отравили! Облили! Сожгли! Да как же так? Что же вы наделали, люди?! Я же их растил, лелеял, поднимал, а вы что?! Зачем вы так? Оставили бы меня с ними – все были бы живы и здоровы… Эх, люди, люди!»

Петька и Кафка

Ох, рано встает охрана!

За окном дождь. Мокрые ветки деревьев, цепляясь за металлические решетки, словно жалуются им на сырость; на подоконнике шуршит бумагами хулиганистый сквознячок; подмигивая, красноглазая сигнализация бдительно сторожит сокровища коммерческого банка «Эльдорадо». Внутри банка, нависая громадным туловищем над обширным столом, дежурит охранник Петр Бурцев. Наклонив голову с копной белесых, явно выгоревших на солнце волос, он, шевеля пухлыми, как у младенца губами, читает книгу. Его округлое, добродушно-простецкое лицо, то вдруг расплывается в широкой улыбке, то недовольно морщится, вроде как он в чем-то не согласен с автором книги.

Невероятно, но факт! Петька пытается одолеть, ныне редко читаемого у нас Франца Кафку, между прочим, входящего в первую десятку или даже в тройку величайших писателей прошедшего века. Он уже разобрался, что Кафка – австрийский еврей, живший в Праге и писавший на немецком. Впрочем, не до конца разобрался – на географической карте, висевшей здесь же в дежурке, он нашел Австрию, потом Венгрию с Германией, и Прагу нашел, а вот Австро-Венгрию, чьим гражданином Кафка являлся по паспорту, – не нашел, точно эта страна в силу каких-то неведомых ему хитросплетений истории, исчезла не только с карты, но и с лица земли. И, хотя сей писатель для Петьки, и сложен и малопонятен, он продолжает упрямо шевелить губами, при этом, его огромная тень иногда вздрагивает, как будто чего-то пугаясь.

Изредка, подняв голову и морща лоб, Петька вглядывается в настенные часы: не пора ли делать обход? Если решает, что пора, – шумно встает со стула, вкусно зевает, хрустя суставами делает два-три маха руками, как бы прогоняя сонливость и, стараясь особо не шуметь, обходит длинно-гулкие коридоры банка. Иногда, останавливается, прислушивается… Ночь полна звуков, но сейчас доносящиеся звуки не опасны: стук дождя по стеклам, по веткам, жалобный скрип фонаря, редкое шуршание по асфальту полуночных машин, едва слышный гул моря. Непогода, море штормит.

Море! Кто из жителей российской глубинки не мечтал хоть раз в жизни побывать на море? Таковые вряд ли найдутся – все к морю рвутся. Вот и Петька с детства морем грезил, он даже в военкомате просился на флот, но ему отказали, сославшись на отсутствие разнарядки, а главное – на невысокий уровень образования у призывника из глухой провинциальной глубинки; вместо моря, послали тянуть солдатскую лямку в артиллерии. Зато отслужив, он приехал на берег Тихого океана, в небольшой портовый городок, куда его пригласил сослуживец.

Сойдя с поезда и впервые увидев море, Петька пришел в восторг: о! мо-ре! Вот оно какое! Уходящая за горизонт бескрайняя синяя даль, сливаясь с небом, образует идеально ровную линию! Белая пена прибоя, недовольно шурша о зализанную морской водой гальку, пытается схватить тебя за ноги! Гортанно кричат крупные белокрылые чайки, стремительно падая за рыбой в воду! Запах морских водорослей выброшенных на берег и пахнущих йодом, не отвращает, а наоборот, заставляет вдыхать полной грудью целебный морской воздух! Всё это и есть море!

Пожив месяц, Петька более жизненно, более реалистично пригляделся к местной природе: куда ни глянь, кругом серые скалы, бесплодная каменистая земля, высокие сопки, покрытые дикой первозданной тайгой, нашествие голодных медведей, злобных тигров. Господи, и как только люди здесь живут?

А когда на следующий день на побережье обрушился свирепый тайфун с красивым женским именем «Эмилия», смешавший в кошмарный клубок и небо, и море, и сушу – Петька, под аккомпанемент ливня и ураганного ветра, схватился за голову: мамочка родная, куда я попал, где мой чемодан? Нет-нет, желаю вернуться домой, в родную деревеньку в Среднерусской полосе, где тихо и спокойно несет свои воды мелкая речушка Каменка, где весело шумит березовый лесок, где под окном желтеет подсолнух, а раненько утречком мычат коровки, бредущие по дороге под резкое щелканье пастушьего кнута. Хорошо у нас в деревне! Не то, что в этом диком, забытом и Богом, и властями краю. Домой, и только домой!

Так Петька решил подобру-поздорову покинуть эти здешние, негостеприимные берега. Быстренько собрал чемодан, попрощался с огорченным сослуживцем и двинул на остановку автобуса, едущего на вокзал. Вышел- и, окунувшись в густой, как сметана туман, заблудился. Изрядно поплутав, упал на ближайшую скамью, решив переждать здешнее, молочно-белое природное явление. Ближе к обеду, туман рассеялся. Мимо сидящего на лавке Петьки, по своим делам спешили горожане: старые и молодые, худые и толстые, симпатичные и не очень, короче – разные люди. Объединяло их одно: никто из них не ныл, не трусил, не обращал никакого внимания ни на оторванность от Большой земли, ни на природные катаклизмы – люди здесь, как бы это выразить одним словом- жили. Просто жили. И лишь один здоровенный бугай —один! – поддавшись минутной слабости, решил позорно покинуть- какой там покинуть, он надумал трусливо сбежать. Петьке до того стало стыдно, что он решил остаться, ну хотя бы на время.

Благодаря своему почти двухметровому росту и огромной физической силе, он легко поступил на работу в частное охранное предприятие «Беркут» и, закончив месячные курсы охранников, получил лицензию на право охранной деятельности и ношения оружия, после чего заступил на дежурство в коммерческий банк «Эльдорадо». За вполне приемлемую цену, он снял одну комнату в трехкомнатной квартире у одинокой старушки.

Работа в банке не пыльная, знай себе бдительно охраняй чужие деньги от шаловливого люда, внимательно за клиентами наблюдай, особо нервных выявляй, на заметку бери и при малейшей опасности с их стороны, безжалостно на пол роняй, браслеты надевай и вызывай полицию. Всего-то делов! А когда в банке спокойно, то от нечего делать, можно запоминать разные непонятные банковские словечки, вроде: депозитив, эмиссия, векселя и прочие сертификаты. А что, авось когда и пригодится!

Собственно, вот вам и вся видимая работа охранника, не считая бессонных суток, постоянного ожидания бандитского нападения, ну и прочих-прочих опасностей охранной службы. И график дежурств Петьку устраивал: сутки отдежурил – трое дома. И зарплаты хватало: много ли холостяку надо? Не жизнь – сплошное удовольствие!

И всё, вроде бы у Петьки хорошо, но уже через два дежурства, вольно или невольно, стал он ощущать некий дискомфорт, мешающий ему полной грудью наслаждаться жизнью в городе. Город – не деревня, факт общеизвестный, и кому, как не Петьке, хорошо знакомый. В городе жизнь другая, нежели в деревне, более сложная, насыщенная, и даже в каком-то смысле – сумасшедшая. Здесь, пока ты не обживешься, пока тебя не обкатает многотонный каток городской жизни, ты будешь находиться на обочине этой жизни до тех пор, пока горожане не соизволят принять тебя в свои монолитные ряды или, наоборот, отбросят на помойку жизни, как ненужный городу хлам. Вот и Петьке, чтобы для начала хотя бы втиснуться в городскую житейскую щелочку, надо… Чего надо – он пока не знает, однако усиленно думает об этом.

И, представьте себе, додумался! Понял он: во всем виновата его низкая культурная и общеобразовательная грамотность, без которой в нынешнее время – время сплошной компьютеризации и глобализации (видите, каких он словечек нахватался в банке), – невозможно комфортабельное проживание в городе. Вот так-то! Выведя для себя, сию сложную философскую формулу, Петька непроизвольно вспомнил отца, его кожаный ремень, и вроде бы, такие простенькие, но такие пророческие слова, сказанные им: «Петька, учись, дурак!» Грубовато, конечно, но до чего точно!

А пока ему приходилось терпеть косые взгляды горожан, персонала, клиентов банка, которые, казалось, кричали ему прямо в лицо: «Деревенщина неотесанная!», «Колхозник безграмотный!», или того хуже: «Ряшку наел, бездельник!» Думаете, не обидно? О, еще как обидно. Особенно не нравились ему кривые ухмылки молодых банковских служащих – примерно его возраста пацанов— в белых рубашечках, при галстуках, которые при виде нового охранника переглядывались, скалились, ухмылялись, хихикали в кулачки: мол, ну и громила. А сами-то они кто: антеллигенты акцизные! Вот кто. Нет Петя, надо с этим кончать, надо что-то делать! Что именно?

Что, что – учиться надо! Помнится, в школе лозунг висел: «Учиться, учиться и учиться!» Неважно, кто его выдумал – важен смысл, который хотя и поздновато, но таки доходит до иных нерадивых учеников —Правда, уже бывших. Совершенно правильно сказал тот, кто сказал, что учиться лучше поздно, чем никогда. И Петька направился искать вечернюю школу. Увы – не нашел, куда она подевалась, наверное, одному богу известно? Да ещё сторожу из «гороно», куда Петька заявился поздно вечером. Тот объяснил явному переростку, что вечерняя школа закрыта за ненадобностью, мол, нынче время такое: хочу – учусь, хочу – коров пасу, а хочу и ворую. Свобода, милок!

Кто-то посоветовал Петьке нанять репетиторов, дескать, вот кто дает крепкие знания. Крепкие – это хорошо! Но когда он подсчитал репетиторские денежки, то непроизвольно ойкнул: «Ой, да тут можно и без штанов остаться!» И сам нашел простой выход – пойти в библиотеку: самообразование – самой доступный и дешевый способ учёбы! По школе помнится, Горький вроде тоже самоучкой был, институтов не кончал.

– Хочу стать умным! – сходу, безапелляционно заявил Петька девчонкам-библиотекаршам. Те, смешливо прыснув, оценили услышанное как своеобразный юмор и, так же в шутку, спросили:

– Вы хотите стать просто умным или самым умным?

Петька было задумался, но так как он по натуре своей был скромен и не жаден, то ответил, что просто умным. Девчонки, видя непреклонную серьезность новенького потенциального читателя, растерянно поморгав накрашенными ресничками, выдали ему груду книг, от одного вида которой Петька втянул голову в плечи: Бог ты мой, неужто такую прорву книг возможно одолеть? Это каким головастым надо быть?

Девчонки, успокоив его, битый час объясняли непонятливому абоненту, что такое сюжет, фабула, диалог-монолог. Задурили парню голову, одно он только понял: надо поставить себя на место главного героя произведения, войти в его образ, опосля уж и мыслить, и поступать, как он. Всё просто: вжиться, мыслить, поступать – и тогда любая книга будет понятна и ясна, как божий день. А что читать надо не с конца книги, а с начала – это Петька и сам знал.

Пришел он домой и первым делом разобрал книги по толщине, по весу, по известности лично ему. Итак: Толстой, Шолохов, Пушкин, Чехов, Тургенев, Лермонтов – все свои, пулей в школе промелькнувшие, оставшиеся в памяти лишь «Лукоморьем», «Филиппком», «Хамелеоном», да ещё «Муму», жаль бедную собачку.

А это еще что за чудик? Франц Кафка. Кто это ещё такой? Интересно… Франц, похоже – француз, был бы немец – был бы Фрицем или Гансом. Ладно, что нам Кафка – одолеем и Кафку.

На дежурство Петька взял с собой Кафку – этот писатель для него загадка, очень уж у него фамилия чудная, по ней сразу и не определить: о чем он мог, даже приблизительно, написать? Петька положил томик Кафки на видное место, на столик в кассовом зале, за который время от времени садился, давая отдых натруженным от долгого стояния ногам. Пусть все смотрят и видят, какие умные книги читает новый охранник.

К сожалению, за весь прошедший рабочий день никто из банковских служащих не подошел к столику, никто не полистал томик писателя с заковыристой фамилией, не воскликнул удивленно: «Ого! А наш-то новенький охранник не так уж и прост! Башковитый, должно быть, парень!» Петька не особо расстроился: не подошли сегодня – завтра подойдут, какие наши годы!

Ночью в банке одиноко, зато тихо, мирно и спокойно. Кроме непосредственно охраны объекта, можно без оглядки на начальство заниматься своими делами. Например, гантелями махать, двухпудовкой баловаться, еду себе на плитке готовить, думать можно, фантазировать, мечтать о чем душе угодно.. Но сегодняшнюю ночь, твердо решив заняться самообразованием, Петька посвятил изучению творчества Кафки. Он уже разобрался с национальной принадлежностью писателя, прочел его краткую биографию и даже одолел один его рассказ под названием – «Превращение». Что для него, несомненный успех. А ведь это только начало!

Рассказ Петьку поразил, можно даже сказать, достал его до самой печенки! Жуть, а не рассказ! Ну, Франц, ну дает мужик! Это надо же до такого додуматься: хорошего парня Грегора – Гришку, по-нашему – он одним росчерком пера превратил в страшную сороконожку. Бр-р! Спрашивается, за что? Парень, как и я, в армии отслужил, на работу устроился, да не как я охранником, а этим… коммивояжером. Ну и профессия, язык сломаешь. Короче, торговал Гришка разным ширпотребом, вроде наших нынешних челноков. Хотя отличие было – челноки на себя пашут, а Гришка ишачил на одного скупердяя-предпринимателя. По всему видать, парнишка трудолюбивый был, добросовестный, от души вкалывал, раз умудрился на всю свою семью квартиру снять, и эту же самую семью из трех человек, не беря его самого в расчет, на своем горбу тащил-поил-кормил. Что интересно, один работал, батя-банкрот почему-то постоянно дома сидел, мать кашляла целыми днями-ночами, малолетняя сестренка пиликала музыку. А Гришка за троих вкалывал, ишачил, как раб спину гнул, и вдруг, нате вам: он – сороконожка! Вот тут-то и началась черная людская неблагодарность! Паренек тотчас был отторгнут семьёй! Самыми близкими ему людьми! А он, дурачок, еще и переживал, от стыда мучился, что не в состоянии семье помочь. Ну почему же сразу дурачок? Нельзя обижать такого хорошего парня. А вот его неблагодарную семейку можно, и даже нужно ругать! Чтоб им ни дна, ни покрышки! Это надо же так поступить: когда Гришка помер, когда засох подобно березовому листику, эта семейка даже обрадовалась. Только и ляпнув языком: «Оно издохло» – неблагодарные родичи шустренько выбросили его на помойку, а сами… сами имели наглость отправиться гулять по городу. Ну и как их ещё можно назвать? Пусть и люди они, но черствые, как прошлогодние сухари!

Жестокий у Кафки получился рассказ, прямо какой-то бессердечный. Однако жизненно достоверный, что правда, то правда, этого у него не отнять. В реальной жизни, еще и не такое случается. Если глубже копнуть, попробовать разобраться, то этот его рассказ от корки до корки как бы списан с сегодняшних дней. Взять хотя бы этого Гришку. Кто он такой? Обычный, простой человек из обычной средней семьи. Пока вкалывал на семью – нужен был, а как превратился в сороконожку – сразу выбросили вон, как ненужную вещь. Подобное сейчас происходит с нынешними пенсионерами. Пока они страну до космического могущества доводили, пока возводили электростанции, пока строили «БАМ», короче- пока вкалывали до седьмого пота – нужны были стране. А как только постарели, на пенсию вышли, ослабли физически, в дугу согнулись – их бесцеремонно выбросили, пусть не на помойку, но из жизни страны точно вычеркнули. Притом – с бессовестно нищенской пенсией. Стране стали не нужны бывшие герои! Так что, не перемудрил Кафка в своем рассказе, просто в то время, очевидно, нельзя было правду-матку в открытую писать, цензура душила таких как он, вот и приходилось Францу маскировать своих героев в сороконожек…

Что такое? Петька насторожился – показалось, что где-то что-то упало. Прислушался… Дождь мелкой дробью долбил по стеклам, мокро прошуршала колесами одинокая машина, желтый фонарь на противоположной стороне улицы сердито болтался. Да нет, вроде всё спокойно, показалось… Петька, хрустко потянувшись, расслабился и широко зевнул: э-эх, покемарить бы минут шестьсот. Перевел взгляд на небольшое фото писателя на внутренней обложке книги.

«Какой же ты худющий Франц, – подумал с жалостью, – будто через день тебя кормили… и в плечах узковат, поди, слабаком был. Признавайся. Зато какие у тебя глаза! Не глаза-глазища! Большущие, как карманное зеркальце! И глубокие, про такие говорят-бездонные. А какие они у тебя пронзительно-темные, словно гипнотизирующие или, подобно рентгену, пытающиеся заглянуть в самое нутро души человеческой. Странные глаза, похоже, болел бедняга… Нет, а чего это я к его внешности привязался, парень как парень, богом не обиженный, умом не обделенный. Ну и что, что худой, может, у него с детства комплекция такая. Худой, а книгу написал не какую-нибудь современную хреновину про «новых русских, которые тоже плачут», а серьезную книгу, правдивую, жизненную. Франц о себе память оставил надолго, если не навсегда. А что останется, к примеру, после меня? А действительно, что? Следы сорок шестого размера останутся. Надолго ли – первый же дождичек смоет их с лица земли. Запросто смоет память обо мне… К тому же, я не обзавелся ни женой, ни детьми, сирота я сирота беспризорная… Ч-черт, до чего же обидно… Петька, ты на кого обижаешься, дурень? Кроме, как на самого себя, тебе не на кого обижаться. Ты сам кругом виноват, и только самого себя вини. Именно, себя. Вспомни-ты не хотел учиться, ты ни к чему не стремился! Стоп! Хватит себя обвинять, тут ещё надо разобраться, так ли я виноват. Я не хотел учиться. Ну да, было такое. А что я мог с собой поделать, ну не шла у меня эта чертова учеба, не шла, и всё тут! Я ни к чему не стремился. И такое было… Стоп-стоп! Куда это я разогнался в своих обвинениях? К чему-то стремиться. Нет, здесь надо ещё подумать, зачем, и к чему стремиться. Зачем и к чему? Сейчас стало модно, куда-то стремиться? Модно. Даже не знаю, что мне самому себе ответить? Однако, думаю, модно не модно, а действительно, сейчас все куда-то стремятся – время наступило стремительное, быстроногое время. Одни, всеми правдами-неправдами стремятся разбогатеть, другие – весь белый свет объехать, третьи – удачно замуж выйти или жениться, четвертые- желают побольше картошечки накопать, пятые… Господи, да что мне пятые-десятые, я тоже должен к чему-то стремиться, не век же мне охранником куковать! Между прочим, я не жадный, мне много не надо. Первым делом, я прочту тысячу-другую разных книг. Ну прочту-и что с того? А то, сразу поумнею, стану образованней, солиднее, поинтеллигентнее стану. Ну-ну, так уж и поумнеешь? Впрочем, не буду сам с собой спорить. Ну, поумнею, а что дальше? Пока не знаю, может, куда учиться пойду, надо подумать. Вон объявления по всему городу висят: «Колледж обучает на автомехаников, парикмахеров, поваров…», Неплохо было бы, на повара выучиться. Впрочем, нет, на повара мне ну никак нельзя, любую кухню разорю своим неуёмным аппетитом. На парикмахера идти, вроде как не с руки, с моей-то комплекцией, да и не мужская это профессия. А вот выучиться на автомеханика, было бы здорово! Автомеханик Бурцев! Жаль, не получится из меня автомеханик, там надо физику, химию и прочую механику знать. А что я имею по части образования? Э-э, об этом даже говорить не стоит… Нет, я не понял, мне что, в «Эльдорадо» плохо, пусть работа в банке – не рай земной, но жить вполне можно. Да и сам я, вроде как неплох: не курю, не пью… то есть, иногда пью… но умеренно… норму знаю. И что, это все мои достоинства? Н-да, маловато, если честно…»