Будь лучше, достигай невозможного

Далее информация разошлась оперативно по цеху о случившемся. Оператор поста управления немедленно остановил холодильник, шагающие балки которого замерли в приподнятом состоянии вместе со злосчастными раскатами металла, один из которых находился на мне, причиняя мне с каждым своим движением и временем проведенном на мне все большие последствия, повреждающие мой организм. С помощью мостового крана с меня начали поднимать данный раскат металла. Все это время, проведенное под раскатом металла я находился в сознании, осознавая, что мне не смогут помочь и моя жизнь подходит к концу. Я заглянул туда, где живым нет места. Потеря правильной оценки реальности всегда приводит к тяжелым жизненным последствиям. Всегда нужно думать о последствиях: кто не думает о будущем, тому судьба недруг.

Когда я почувствовал, что лист металла отходит от моего тела я перестал ощущать свои ноги. И ежесекундно сменилась мысль о смерти, мыслью о потере ног. В следующую минуту мне повезло (хотя сказать так в моей ситуации невозможно), появились мои коллеги. Слышу кто-то рядом говорит: он еще живой? Что делать в подобной ситуации? Я собрал все силы в кулак до последней капли и попытался определить могу ли я пошевелить хоть какой-то конечностью, оказалось, что могу. Для того чтобы коллеги по работе поняли, что я хочу передать то, что я буду бороться за свою жизнь. И как сказал Иисус: «Имея веру в малое, имей и веру в большее…».

Длительность времени, проведенного под раскаленным раскатом металла, показалась мне вечностью, и в то же время прожитые воспоминания, в мои двадцать пять лет, не пролетали мыслями с неимоверной скоростью у меня в голове, ничего такого не было. Я помню все или почти все что происходило со мной в те неотвратимые минуты для меня: как коллеги отталкивали друг друга чтобы посмотреть своими глазами на чудо, когда человек уже находящейся в руках смерти вдруг вырвался из этих рук, мимики их лиц, когда они увидели меня в таком состоянии, они были ошеломлены увидев меня беспомощного; у кого-то лицо стало белее бумаги; кто-то прикрывал ладонью свой рот, открывшейся от увиденного, ужас застыл в их глазах, были и те, кто не мог сдержать слез. Не могу до сих пор понять почему мне мелочи все так запомнились. В условиях паники, растерянности, неразберихи и непонимания случившегося работники бригады взяли мое разорванное, обезображенное, кровоточащее тело на руки, и вынесли на улицу к подъехавшей медицинской машине. Что было в головах у коллег, когда они меня выносили, не могу и представить. Сейчас об этом смешно вспомнить, но в тот момент я мысленно перед ними извинялся за то, что пачкаю их одежду. Когда выносили меня из двери, ведущей из цеха, я заметил машину скорой помощи, припаркованной у въезда в цех. Машина стояла кабиной ко мне. На переднем сиденье был мужчина с очень невыразительным лицом. Когда он выскочил из кабины я заметил, что он принял такую позу, которую не изменял некоторое время, даже пальцы свободно висящих рук остались полусогнутыми. Мне казалось, что я физически чувствую его оцепенение, это было единственным признаком его муки, которое мне удалось увидеть. Должно быть, он ждал указания от фельдшера ехать дальше. Это была самая обычная скорая помощь, с красным крестом на белом фоне. Выездная бригада оказала первую специализированную медицинскую помощь. Меня уложили спиной на каталку, подняли ноги и отпустили голову, в таком положении и разместили в карете скорой помощи для отправки в лечебное учреждение города, где мне предстояло выбрать жизнь. Забегая вперед хочу сказать каждый из нас может стать случайными человеком, который качнет судьбы других в сторону жизни. Расстояние незначительное – всего лишь несколько километров, – но одолеть их оказалось не так легко для меня. Иногда километры летят незаметно, но не в этот раз. Этот путь, как мне тогда показалось был долгим, даже бесконечным. Пространство прорезал вой сирены, в воздухе подобно разорвавшейся гранате. Рев оборвался на мгновение, пошел на спад, затем возобновился с новой силой, накручивая пружину пронзительного звука, словно перебарывая страх не завыть еще сильнее. В звуке слышались мои конвульсии и крики о помощи, это был голос травмированного молодого человека, зовущего из последних сил. В те минуты боль наступала все с большей силой. Судорожно облизнув пересохшие губы и превозмогая боль, я молча ждал, что мне хоть как-то снимут болевой синдром медикаментозными препаратами. Через некоторое время я уже лежал на холодном операционном столе.

От страха смерти я, – поверьте мне, – далёк:

Страшнее жизни что мне приготовил рок?

Я душу получил на подержанье только

И возвращу её, когда наступит срок.

Омар Хайям, персидский философ

Глава 2. Травма

По приезду в больницу. Меня встретили несколько женщин. Критически осмотрев меня в машине. Они возмущенно воскликнули:

– Нет, нам его не поднять. – пока она продолжала, мои мысли унеслись в другом направлении.

Так как я был достаточно тяжелым парнем. Я хотел встать, но тело как-то странно себя вело. Как сказать? Я как будто попал в сказочную засасывающую топь. Лежа на спине, я оперся на свои руки, а они не держат, как будто в сказке. Это было так удивительно и ужасно. Я взглянул на свою окровавленную одежду на теле. Взгляд медленно перешел по телу к ногам, и я обнаружил окровавленные белые кости, которые виднелись из тела и брызжущую в разные стороны багровую кровь. Сознание безысходности, которое охватило меня, не передать словами. Раскаленный металл раскромсал мое тело. Только лишь чего я хотел, это никогда не испытывать эту дикую боль, которая с каждой секундой нарастала и нельзя никуда было от нее убежать. Сам я и подняться уже не мог, все мои усилия были тщетны, не говоря о том, чтобы добраться самому до приемного покоя.

– У нас некому нести! – прервав мои мысли, сказали медсестры.

Надлом в моем голосе был почти незаметен, но в нем продувал истеричный вопрос:

– У вас разве нет санитаров? – спрашиваю я.

– Нет.

– Может попросить пациентов? Они возможно помогут.

– А они все старые и больные. Не могут нести.

Все время нашего разговора я старался соблюдать спокойствие, хотя и опустилось у меня тогда все внутри, переводя взгляд с одной женщины на другую. Искры надежды вдруг погасли в моих глазах, ставшие вдруг темными и глубокими. Выскажешь им претензии вроде того – пока помощь окажите, раньше в гроб уляжешься. Или скажешь им жалобу напишу, а они, как услышат слово «жалоба», сразу включается режим «итальянская забастовка». Нет, это не когда медик отказывается помочь. «Итальянская забастовка» – это когда все исполняют, но скорость осмотра пациента снижается. Ну, например, пока пациент не подпишет информационное согласие на осмотр и обработку персональных данных, они осматривать не будут. Соглашусь – немного на зло похоже. Естественно, если видят, что пациент действительно еще не умирает. Всякий раз можно сказать о людях, что они просты, и никогда нельзя говорить, что просты люди. Благо свидетелями ситуации были посетители пациентов, которые помогли вынести меня из машины и завезти на каталке в приемный покой.

Ко мне подошла медсестра, у нее было такое милое, простодушное, молодое лицо на вид, наверное, около 20 с небольшим лет. Она не была красавицей, она была проста как бумага, но мне она показалась красивей любой картины. Я смотрю в ее глаза и вижу таинственные озорные искорки. Голубые глаза совсем такого же цвета, как ее халат. Ей было трудно прятать усталость, но гордую осанку выделяла прямая отчетливая линия плеч, а плечи поддерживало усилие воли, рожденное сознанием личной правоты. Лицо ее нравилось думаю, что многим: оно было слишком теплым, а глаза чересчур внимательными и нежными; ничто и никогда не могло заставить ее взгляд сделать строже. Точеные ноги тоже соответствовали столь женственному образу. Она была подобна легкому бризу, но такой же своенравной и неуправляемой как морская волна. Я обратил внимание на ее руку, протиравшую мне лоб. В свете ламп кожа ее руки смотрелась прозрачной. У нее были руки с длинными аккуратными пальцами, которые она на мгновение расслабила, сделав незащищенными. Мысль проскочила в моей голове в тот момент: «Это руки ангела». Звонкий голос ее вопроса слегка вернул меня в чувство, я убрал взгляд с ее руки, и она медленно, как будто бы нехотя отвела ее в сторону.

Смотрю, а у нее по щекам покатились слезы. Плакала она молча. Смотрит и плачет. И тут во мне что-то сжалось. Жалко, что ли, стало себя. Грудь сковало, дышать стало трудно. Вроде бы плачу, но слез нет. Спецовка истлела и рассыпалась. Местами открылись участки сожженного тела невидимые мне прежде. Кожа потрескалась, и из углублений сочилась сукровица. Из других ран бежала кровь. Медсестра, увидев мои обожженные ноги, начала обмахивать меня каким-то журналом усиливая свое старание, пошмыгивала носом, поглядывая по сторонам, вроде хотела к кому-то за помощью обратиться. Я отвернулся, чтобы не видеть ее слез. И впервые в жизни я ощутил свое поражение и беспомощность. То, что я при этом чувствовал, трудно поддается описанию. Меня словно рывком вернуло к реальности, как и ее саму через несколько мгновений. Как будто бы ударил затвор, и перед ней оказалось лицо, не обладающее выражением, бесчувственное и пустое.

– Почему? – спросил я, обращаясь в пространство. Мои слова повисли в воздухе. Наступила кратчайшая из пауз, мгновенное удивление вопросу, которого она не ожидала. Она не ответила, остановилась, пожала плечами. Я улыбнулся. На миг я словно оживился, более необычной улыбки ей еще не случалось видеть: в ней было что-то скрытое, сердечный надрыв, и бесконечная горечь. Она поглядела на меня, и удивление в ее голубых глазах поменялось на спокойствие, а потом сменилось странным выражением, скорее напоминавшим усталость, если не считать того, что проглядывалось в нем нечто большее, чем просто принятие истины настоящего момента. В последствии я узнал от нее, что постоянные метания мыслей и чувств разрывали ее на части, следующие несколько ночей она не спала, находясь под впечатлением от случившегося со мной, рассуждая о том, как жестоко судьба испытывает человека, кидая его под ноги смерти в любом возрасте. Рядом в расположенном кабинете не было никого, а дверь в кабинет персонала была прикрыта, но неплотно. Из кабинета пробивался слабый свет – возможно, что горела настольная лампа. В это же время медсестра освобождала мое тело от остатков сожженной спецодежды. Тогда я обратился к себе мысленно. Успокаивая себя, что ли: а сколько людей сейчас в худшем положении, чем я? На какое-то время стало легче на душе. Но мысли мыслями, а взять и пойти своими ногами в операционную хочется. Только из всего моего большого желания пойти я с трудом только мог пошевелить ногами.

Мое тело было слабым и изможденным, голос – еле слышным. Мною владели чувства беспомощности и безнадежности. В голове сразу почему-то выстроился образ доктора: высокий, худощавый, сдвинутые брови, черные пронзительные глаза. Который говорит замогильным голосом и устремляет ко мне скрюченные ладони. Сквозь туман в голове услышал шум медицинских инструментов, и почувствовал запах медикаментов. Меня начал осматривать дежурный врач. Грубо закругленные черты лица его были определительно задеты светом и давали разглядеть глубоко бесчувственное выражение его, показывавшее, что все мягкое умерло и застыло в этой душе. Начал он прощупывать мое тело своими руками, да так, что я света не узрел. Поскрипываю зубами и говорю ему:

– Вы, видно, не людей лечите, – и чуть не добавил более грубых слов. Я был рад что остановился как раз вовремя, разумеется тогда это ничуть не помогло бы делу. Произнеся эти слова, я осознал какое впечатление они могут произвести. Мне безумно захотелось взять их обратно или изменить.

– Что же вы на больные места так давите?

А врач все меня трогает и сердито мне отвечает:

– Ваше дело молчать! Тоже мне, разговоры начали вести. Он поднял глаза и посмотрел на меня в упор. «Вы слишком бесцеремонны», – говорил его взгляд.

– Держись, сейчас еще больнее будет. – резко и властно остановил меня доктор. И принялся зашивать рану. Тут искры у меня из глаз посыпались. Где-то в эту секунду у меня впервые проскочила мимолетная мысль о том, что происходящее совершенно невероятно, но я отбросил ее, не колеблясь.

Несколько дней я находился в реанимационном отделении. Травма была настолько сильная, что медицинский персонал и не надеялся, что я проживу несколько часов. Однако я прожил первый день, очнувшись мне вдруг показалось, что я уже умер, я сложил руки вместе и почувствовал свои ладони. Они не были мертвы, я мог разбудить боль, а значит и жизнь просто сжимая и разжимая их. Я прислонился щекой к подушке и понял, что, жив об этом мне сказало мое лицо. Я продолжал жить и на следующий день. Единственный способ победить смерть – это жить. Хотя при сильных ожогах, достаточно часто с течением времени состояние только ухудшается, происходит нарушение всех жизненно важных функций организма. Спустя несколько дней мне сообщили о том, что предвиделся летальный исход по отношению меня. И в этот раз смерть стороной меня обошла, только холодом от нее повеяло. Я был рад, что мой организм меня не подвел. Здесь мне провели туалет ожоговых ран (заключается в удалении из ран возможных инородных тел). Затем пару дней меня только перебинтовывали, несколько раз с удалением участков кожи, что именуется «на живую». Там же был установлен диагноз: «Комбинированная травма. Рваная рана области правого голеностопного сустава. Термический ожог IIIА-Б степени левого предплечья, бедра, голени, правой голени, стопы. Ожоговый шок. Ушиблено рваная рана области правого голеностопного сустава. Синдром сдавливания мягких тканей обеих голеней. Ожоговая болезнь в стадии септикотоксемии. Острая реакция на стресс».

Глава 3. Больница

В один из обычных дней, в свой выходной, мой брат не подозревал что его жизнь уже сегодня существенно изменится и от ее размеренности и покоя не останется и следа. Готовясь на свое одно из любимых увлечений – подводная охота, он услышал звонок своего мобильного телефона. Он никогда не брал телефон с собой, но тогда его что-то подтолкнуло взять и ответить на звонок.

– Креслов Олег? – поинтересовался незнакомый голос

– Да – настороженно ответил он

– Ваш брат травмировался на производстве и находится сейчас в реанимации – сказав адрес лечебного учреждения, сообщил голос.

Быстрота биения его сердца усилилась, он почувствовал необъяснимую тошноту. Появилась слабость в ногах, перед глазами все поплыло. Боль он не чувствовал. Знал, что боль появится позднее, настоящая мука, а заполнившее его оцепенение – всего лишь короткий отдых, подаренный ему не после, а до начала боли, для того чтобы он смог ее выдержать. «Если это от меня необходимо, – подумал Олег, – я перенесу». Он отшатнулся, сильно сжав губы, чтобы не высвободился ни единый звук.

Несколько успокоившись, Олег тихо произнес твердым холодным голосом:

– Мне нужно ехать. Затем взглянув на встревоженное лицо товарища, добавил:

– Брат в реанимации. Происшествие на работе.

– Я могу поехать с тобой – сказал товарищ

– Нет, он в реанимации, туда даже меня не пустят. Я поехал в город. Извини.

Брат по приезду в город сразу отправился в больницу, по адресу, который сказал голос по телефону. Хирургический корпус не пришлось долго искать, прохожие люди сразу подсказали, куда идти. Найдя доктора, Олег обратился к нему:

– Что с Кресловым Иваном и что необходимо?

– Общее состояние оценивается как тяжелое, будем наблюдать его пока здесь. Набирайтесь терпения и сил. – сказал врач и ушел.

По прошествии нескольких суток проведенных в реанимационном отделении меня стали подготавливать для перевода в палату для дальнейшего лечения. Меня легонько потормошили за плечо и подкатили каталку (тележка для перевозки больных), и перенесли на нее. На тот момент в больнице находился мой брат, ожидавший меня в коридоре. Он резко вскочил со стула и быстрым шагом направился ко мне.

– Как ты? Мои глаза открылись. Я посмотрел на него через разделяющее нас расстояние, и в тот момент, когда взгляды наши встретились, мы как бы остались наедине посреди окружающей обстановки. На его лице, я заметил такое нечеловеческое страдание, что, казалось, можно было расслышать крик боли. Я насколько мог радостно улыбнулся и начал лихорадочно искать самые подходящие слова для ответа. Потом отвел свой взгляд и устремил его в сторону.

– Олег! Каталка подпрыгнула на низеньком порожке, и я болезненно скривился.

– Извини. Доставил вам множество проблем. Я стал отрывисто, бессвязно рассказывать, как стряслась со мной эта беда. Олег ни разу еще не слышал в моем низком голосе такой беспомощности.

– Переживем. Шел он рядом с каталкой, помогая ее катить до палаты медсестрам, проходившим уже ни раз по знакомым коридорам. Мое состояние доказывало брату, что самые худшие его предположения ничто по сравнению с действительностью. К сожалению жизнь так устроена Олегу необходимо было уйти. Если бы мои чувства переросли в слова в тот момент и сломали черту моей воли, я закричал бы: «Не бросай меня, ты мне нужен, я борюсь с болезнью, она прижала меня к краю обрыва, я обречен сражаться сверх отпущенных мне сил, и только есть одно оружие, необходимое мне —сознание того, что есть на свете человек, которого я уважаю и которому доверяю».

Уложили меня рядом со входом в палату, видимо установили койку как дополнительное место. Воздух тут стоял, вперемешку с немытым телом, такой спертый, что я инстинктивно то и дело, поднимал голову повыше. Я лежу и смотрю в потолок, слышу, как где-то на расстоянии капает кран и по капле наступает осмысление, в какое положение я угодил. Понимая, что сейчас пройдет действие обезболивающих, а пока тело не в плену адской боли и слез, я начал себя осматривать. И там вдалеке на кровати, где находились мои ноги под одеялом, я увидел кровь, захотел приподнять их, но из этого ничего не получилось. Через какое-то время принесли судно, чтобы я мог сходить по нужде.

– Постойте, медсестра, простите мне мою бесцеремонность, я что-то не понял, – приподняв брови, судорожно сглотнув, с тревогой в голосе спросил, приподымаясь на локтях. Тень задетой гордости пробежала по моему лицу.

– Значит, если мне нужно… извиняюсь, сходить по нужде, то я должен сделать это в судно?!

Она совершенно непринужденно произнесла своим тянувшимся, нескладным, но не лишенным приятности голосом, временами совершенно заглушавшийся шумом проезжающих машин за окном.

– Ты что, разве не слышал высказывание – ходить под себя? – она засмеялась. Я продолжил пристально вглядываться в лицо собеседницы и задавать вопросы.

– Медсестра, я буду ходить? – звучало нетерпение в моем голосе.

– Ну если только под себя.

– Не смешно. Зато, правда. Я еще ни разу не слышал, чтобы это выражение звучало так убедительно.

– Ну так что там, с твоей нуждой?

– Мне, знаете, что-то перехотелось в туалет. Я довольно долго молча смотрел на нее и исходил холодным потом от этой мысли. С каждой проходящей секундой двусмысленные интонации ее голоса, еще витавшие в воздухе, казались все глупее. Затем с несколько чрезмерной нервозностью, взгляд мой стал плутать по палате, меняя расхаживание по ней я взглянул на дверь так, будто хотел сбежать.

Я рухнул обратно на койку. На моем лице словно осталось отражение ушедшей медсестры. Можно было оценить это как чувство собственной беспомощности. И как только человек, созданный по образу Божию, может находить смешным эти противные шутки?

До ее прихода я чувствовал себя заболевающим в эмоциональном плане, а после ее ухода стал больным. Начало темнеть. Мне вдруг показалось что осенняя тьма выдавит стекла на окнах, вольется в палату, и я захлебнусь в ней. Я стал тем, кто уже не может владеть собой. Я взвыл и у меня появилась желание бежать куда-то, но я не мог. В тот вечер я боролся с собой как безумный. И у меня хватило сил чтобы добраться рукой до включателя и зажечь свет в палате. Когда свет загорелся мне стало гораздо легче. Страх перед будущим немного притупился.

Голосом, напряженным от избытка эмоций, я и сейчас произношу:

– Прошло более десяти лет, а я до сих пор не могу вспоминать это все равнодушно! – слова вырываются против воли, словно я так и не научился держать скрытые мысли. Представляете, как остро для меня стоял момент в справлении естественных потребностей в мои 25 лет, когда я был прикован к постели? Все было видно в моем образе: беспокойный взгляд, сдвинутые брови, судорожно сплетаемые и расплетаемые пальцы, все подтверждало внутреннюю борьбу. Но какой бы невероятной ни казалась ситуация, я был почти уверен, что в зрачках светлых глаз моих виден задорный блеск.

Проснулся я в следующий раз от криков больных, лежащих со мной в одной палате, и стука дверей об мою кровать. Мысленно представляете? Пациенты и медицинский персонал ходил туда и обратно. Каждое открытие дверей в палату приносило мне дополнительные болевые ощущения от того, что дверь ударялась об мою кровать. В силу ограниченности места в палате кровать невозможно было отодвинуть и избежать этих стуков. Я все ждал, когда меня переведут, в более удобную палату. После очередного посещения меня в опостылевшей мне палате мое доверенное лицо – брат, переоформил медицинскую страховку с другими условиями и тарифом с целью возможности получения улучшенных условий для больного, меня перевели в палату, которая была двухместной. Комфортная палата потому, что – в ней был туалет, телевизор, холодильник. До всего этого было рукой подать, но встать и дойти, я конечно же, не мог. Это было обидно. Начал развиваться комплекс неполноценности.

Когда все ушли, я начал изучать своего соседа по палате. Тот безмятежно спал. Когда он проснулся я хорошо мог разглядеть лицо этого человека. Он был молод, темноволосый, с большими, живыми как огонь, карими глазами и волевыми чертами лица. На воротнике его футболки блестела булавка. Он был такой же брюзга, как и я, в то время, когда находился в больнице. У него, как оказалось, был поверхностный ожог рук. Его пронзительный взгляд словно загипнотизировал меня, я даже почувствовал какую-то неловкость.

– Сколько вам лет? – спросил он меня.

– Мне исполнилось 9 июля этого года 25 лет.

– Ох, и хапнул же ты горя.

Затем за разговорами мы стали проводить достаточно много времени. Его физическое и душевное состояние через неделю, начало вызывать у меня беспокойство. Так как раннее его вежливость и внимание к другим доходили до высокого уровня. Волнение вызывало то, что потухли его глаза, излучавшие столь дивный свет и так магически действовавшие на меня и медицинский персонал. В один из дней я спросил: «У вас все в порядке?» Он ответил с соответствующим ему естественным, непринужденным тоном и проговорил с ударением на каждом слове, наклонившись вперед, покачивая головой, далее последовало безнадежное чувство разочарованности в голосе: «Ведь такого не бывает. Я ничего не бросил, ничего из того что уже потерял. За что я цепляюсь спрашиваю я себя?». Больше его лицо не проявляло ничего: на нем лежал отпечаток уважительного смирения, с которым человек констатирует тот несомненный факт, что истина есть истина, а есть А, по аристотелевскому закону тождества. В ту минуту я понял абсурдность своего вопроса и правоту его ответа. «Все» никогда не бывает: если посчастливится, то достанется самая малая часть.

На следующее утро проснувшись именно от остроты боли, я увидел, что мои ноги по-всякому трогали хмурые врачи в белых халатах, я чувствовал на том же месте ту же боль, ощущение которой не растворилось у меня накануне перед сном в потоке инородных впечатлений. И боль не тронулась с места. В палате расположился целый консилиум. Был дежурный врачебный обход с начальником отделения, генералом медицинской службы. Выглядел он добрым с задумчивым лицом и сдержанными, смелыми манерами. Одетые в белые халаты лечащие врачи, вооруженные папками с историями болезней. У одного из них живые глаза в очках, в темной оправе, скользили по истории болезни. Глаза его отражали работу мысли. Я смотрел на них испуганно и вопросительно. Мои глаза перебегали с одного врача на другого. Связывало их то, что все они, как мне показалось были циничны и достаточно уверены в себе. Именно в этом на тот момент я видел доказательство зрелости человека и наличия у него определенного жизненного опыта, каким я, к сожалению, тогда не обладал.

– Как самочувствие? – спросил вкрадчивым голосом один из врачей.

– Бывало и лучше… – неопределенно ответил я.

– Доктор, что там с моими ногами? Спросил я прерывающимся от волнения голосом стараясь держать себя в руках. Данный вопрос был главным в списке моих интересов на тот момент. Пауза затянулась на секунды, я не понимал смысла, обращенного ко мне взгляда, полного какого-то особо пристального, настороженного внимания. Казалось было, что мысли врача витают где-то далеко. Лоб его изрезали морщины – по всей видимости, он был озадачен.

– А что с ними… – он вздохнул, – будем продолжать делать операции.

– А конкретнее, можно?

– Время покажет. Не нужно торопить события. Будем смотреть и решать по вам коллегиально о дальнейшей судьбе ваших ног. Указав рукой на здание, черневшее за окном на фоне утреннего солнца, доктор сказал:

– Каждая из этих плит имеет предел прочности. Каков он у вас? – эффектно закончил он. Его слова обретали смысл.

Я так пристально смотрел на него, что слова давались мне уже с трудом, словно даже они не могли отвлечь меня от важной мысли.

– Я не знаю, какой мой предел прочности, и нет желания знать. Единственное, в чем я убежден, так это в том, что я стану ходить.

Понадобились долгих 30 секунд – я, казалось, слышал, как медленно они проходят, – когда наконец я все же убедился, что доктор огласил свое окончательное решение. Голос мужчины звучал серьезно и немного укоризненно. К несчастью для меня его ответ не внушил мне уверенности. Его слова усилили во мне такую грусть, что, услышав их, я нервно сжал кулаки и так сильно сомкнул зубы, что потом длительное время не мог их разжать. Лечащий врач сделал назначения, затем консилиум удалился из палаты. Я проводил их разочарованным взглядом.

Я не сводил взгляда с двери, за которой скрылись врачи. Окинул внимательным взглядом голые стены, пол и окно. Первый мой разговор с врачом меня не обрадовал. Точнее, он меня просто убил. Меня настораживала неопределенность врачей. Мне нужно было как-то успокоиться, собраться с мыслями, я закрыл глаза, так и лежал некоторое время пытаясь прийти в себя. Дальше сил хватило только на то, чтобы дотянуться до полотенца, вытереть пот и слезы с лица. Хотелось провалиться в небытие. Из состояния, в котором я находился меня вывел звук от холодильника, он заставил меня вновь осмотреться, но не вернул моему бледному лицу его естественного румяного цвета. Разве можно дожидаться в постели страшного суда, пока Архангел Гавриил протрубит в свою трубу? Понимать в 25 лет что ты больше не сможешь ходить – слишком больно. Ведь у меня было так много задуманных планов. Отныне болезнь будет управлять мной, обратит в свою игрушку. Что будет дальше с моей жизнью?