– Не всё сразу, малыш! – Сказала она ему и снова поманила за собой. Он не знал, сколько прошло время, и солнце, казалось, уже не раз замкнуло свой круг над землей, когда они оказались у входа в не знакомую пещеру. Она остановилась на ее пороге и знаком приказала ему не приближаться, потом скрылась в её тёмном зобе поманив за собой. Фавн нырнул туда со всей решимостью, на которую был способен, и оказался в полной темноте, где было только зияющее отверстие сзади и звонкий смех ее губ спереди, увлекающий его вглубь.

– Я здесь, – смеялась она, и шорох ее легкий шагов манил его в недра пещеры. Свет из отверстия входа давно потерялся в темноте, и Фавн уже не мог разобрать реальный ли это смех или эхо в его голове. Вдруг она оказалось совсем рядом, он почувствовал ее всем телом. Потрепала его кучеряшки и голосом звонким, как весенний ручей, попрощалось с ним:

– Прощай, глупый малыш! – Сказала она без малейшей минорности в чистоте звучания своего голоса и словно растворилась, как дымка, пар на ветру, и Фавн остался один в темноте. Он метался из стороны в сторону, пытался наткнуться на стену, чтобы в порыве ярости разбить об неё голову, но стен не было, и только тишина и мрак окружали его. Он не слышал даже звука собственных шагов, только ритмичный стук беспокойного сердца напоминал ему о том, что он жив. Посреди темноты в вечности безмолвной бездны он не мог найти себе покоя, золотистый огонь, ставший смыслом его жизни, жег теперь со всех сторон, он физически тонул в его пламени, и некуда было деться, нечем было затушить этот пожар. Вечность, как роковой приговор, поглотила его своей безысходностью, и в исступлении, помноженном на бесконечность, Фавн распластался в пространстве и голосом, содрогнувшим бы камень, возопил ко всему живому, к Тому, кто мог бы его услышать в этой пустоте, из середины его костра. И пустота расступилась, словно тонкой струей из чьей-то благодатной пригоршни на него пролилось воспоминание. Фавн вспомнил о том, как был Кливом, каким беспомощным и неповоротливым было его тело, и ему так захотелось назад в эту плотную шкуру, могущую сейчас спасти его от самого себя. Оградить пламя, горящее в его душе, разделить этот огонь на маленькие костерки и затушить их потоками непостоянных чувств и ежеминутных проблем. Снова запереть его беспокойный разум в оковы необходимости и заставить путем постоянного гнета совершенствовать свою бесстрастность. Он словно увидел все связи: событий, отношений людей, пороков и радостей, которые как микроинструменты куют из обычного куска железа булатный меч человеческой воли. Фавн понял горечь своей ошибки, и вспоминая, как единственную надежду своё человеческое прошлое, просил каждой своей частичкой вернуться в тот день к озеру, назад в его капсулу, с которой он не просто смирился, как с неизбежной жестокостью, а желал ее, как единственно возможное для себя искупление. Стон его, зародившийся в глубине «я», сотряс каждую частицу его души и вырвался наружу, растворившись в бездне, умножился в вечности. Как громкое эхо наполнил ее, и бездна дрогнула, треснула и выплюнула его из своего чрева.

Фавн снова стал Кливом, он сидел на берегу того же озера, и слезы текли из его глаз – слезы полные счастья, он снова чувствовал тело, его никчемную плотность, заскорузлость, но такую необходимую и теперь желанную.