Но однажды Клив понял, что нового ничего не произойдет – он до конца знает эту женщину, и лодка его наслаждения уже много раз подряд делает одни и те же обороты. Она, видимо, как и прежде продолжала наслаждаться им, отдаваться каждый раз как новый, окончательно потеряв разум, женщина стала частью его страсти. Клив загрустил, он был пропитан желанием, все в нем требовало нового наслаждения, нового познания, погружения в этот чудесный мир удовольствия, в котором единственном он находил смысл. Пытаясь утешить скорбь, Клив постарался, как прежде, обратиться к вселенской силе, дающей жизнь всему живому. Раньше он часы, а может, и дни проводил в общении с этим сверхъестественным началом всего сущего. Молча, погруженный в созерцание, седел он тогда на берегу своего озера и простирал ум всё дальше и дальше, наслаждаясь великолепием мироздания. Но в его просьбе не было искренности как прежде, врать он не мог, и все его слова кончались желанием нового удовольствия. Он не в состояние был изменить своих мыслей, воля его жаждала обладать, познавать и обладать – наслаждаться, погружаться в живое существо и сливаться с ним в потоке энергий, впитывать эту энергию в себя и отдавать ее, вновь и вновь наслаждаться. Отчаяние и скорбь Клива меняли все вокруг, листья его зеленого сада становились фиолетовыми, спелый виноград горчил и пьянил, словно забродивший. Трава под ногами вырастала уже с желтизной. Спутница его не находила себе места, полная его скорбью, стервенела и в моменты близости грызла его зубами и раздирала ногтями до крови его кожу. Глаза ее начинали светиться в темноте, как у кошки.

Полный до краев желания и горя, Клив бродил однажды по лесу, и волна тоски синим шлейфом тащилась за ним по пятам, при виде его птицы замолкали и листья осыпались с деревьев. Словно голодный волк, он не мог найти себе покоя и забрел очень далеко, ноги, сами несли его в ту часть леса, с которой граничило поселение людей. Он бродил там до самого заката, пока взгляд его не наткнулся на миловидную девушку, собиравшую цветы на окраине леса. Глаза его разгорелись от вожделения, и он подкрался к ней так, чтобы она не могла его видеть, окружил ее ореолом своей страсти и явился ей как вожделенный принц, квинтэссенция всех ее ночных мечтаний. Она, слегка отпрянув, поддалась его проникновению. Запреты ее воли хрустнули как скорлупа ореха, и она, полная его страсти, отдалась танцу, позволила увлечь себя в мир, где он был единственным вельможей, и который состоял из него. Он обнял ее и понес к своему жилищу, легкий и счастливый, полный предвкушения от радости новой близости. Он снова разжег затухавший костер, который горел золотистым сиянием внизу их животов, и места у его огня хватало всем. Они полыхали в нем уже полностью объятые пламенем, погружаясь в общее пространство наслаждения.

Два загадочных женских мира, открывались теперь перед Кливом, они перетекали один в другой, сливались в общем соитии, рождали комбинацию удивительных чувств. Единое пространство этих миров он наполнял своей волей, наслаждаясь проникновением, расточал это наслаждение и снова собирал его в себе.

Женщины давили голыми ногами виноград, купались в его соке, он бродил и пьянил голову звенящей радостью, они оставляли в вине частицу женственности, отчего вкус вина напоминал Кливу о них. Иногда, в моменты скорби, он вновь отправлялся на прогулку в поисках новой вакханки. Ноги его заросли шерстью, ступни почти атрофировались и покрывались роговым слоем, Клив перестал быть Кливом, теперь он стал Фавном. Окруженный толпой своих вакханок, он скитался по лесу полный пьяного веселья и страсти, безудержно несся он сквозь дебри леса под вой спутниц, гонял олений, а вечерами играл печальные мелодии на своей флейте о тех мирах, в которые он никогда не сможет проникнуть. Глядя на пламя костра перед своей пещерой, он тосковал, тяготясь достигнутым. Осознавая своё преображение страшился его, но ничего не мог сделать. Ему хотелось не сбродившего виноградного сока, зеленой листвы и радостных лучей солнца, которые фейерверком цвета взрывают с утра разбуженный мир. В его новом мире всего этого не было, он утонул в фиолетово-тёмных красках и золоте страсти, из которого ваялись постаменты его удовольствия.

Когда, полный вина и наполнявший женщин Фавн, царствовал среди одной из своих оргий. Он скорей почувствовал, чем заметил, что кто-то вторгся в его мир. Это была явно женщина, но совершенно не похожая на других, которых он встречал до этого. Мир этого существа был закрыт для Фавна, не проницаем для его ухищрений. Она подошла к его жилищу и села немного поодаль от него и его спутниц. Посмотрела в их сторону и улыбалась так, как может улыбаться только та, ради улыбки которой стоит пожертвовать всеми улыбками на свете. Фавн, грозный и буйный, встал так, как может встать только гора со своего места, и словно лавина направился к ней. Но вся его стальная мощь растаяла как лед в лучах этой нежной улыбки. Он долго ещё старался пробить бастионы её воли, но потерпел неудачу, и обессиленный пал к ее ногам, как ребенок к ногам матери или юнец к ногам своей опытной возлюбленной. Фавн захотел прильнуть к ней и убаюкать свою силу в яслях ее нежности. Но она, словно невзначай, слегка посторонилась, и он промахнулся как неуклюжий танцор, оступившийся при первом па. Оторопел. И постарался заговорить с ней, открыться и проникнуть в ее суть, но она осталась безучастной и все такой же заманчивой. Потом она встала и легкой поступью направилась в чащу, жестом пригласив следовать за ней. Он повиновался, пустился следом как сорванец, с мыслью, что наконец то нашёл нечто новое, но она постоянно была чуть впереди, не спешила, но он не мог догнать её. Фавн нёсся за ней как вихрь, ломая деревья и разбивая камни, но расстояние между ними не сокращалось. Она двигалась соблазнительно грациозно, манила его за собой, он кричал ей, просил остановиться, но удостоился лишь улыбки, от которой его страсть разгорелась ещё сильнее.