Расстроенный и немного потерянный от переизбытка непонятной ему энергетики он добрел до парка, где, присев на лавку, решил передохнуть. Его вновь окружали привычные взгляду деревья. Конечно, более жухлые и с гораздо меньшей жизненной активностью, чем перед его пещерой, но такие милые взгляду. Голуби, озабоченные поисками пищи, окружили его плотным кольцом и, горделиво воркуя, добивались каких-нибудь крошек. У него, к сожалению, не было никаких семян, чтобы с ними поделиться, а достать пищу в городе он не мог, так как помнил, что за нее надо платить деньги. Ему стало стыдно. Он отвел глаза, и взгляд его упал на человека, имеющего внятную внешность. С виду он показался Кливу потерянным и немного несуразным, но внутри у него был стержень. Человек этот копошился в мусорных ящиках, стоящих в углу сквера. Клив подошел к нему и произнес приветствие, человек услышал его и откликнулся в ответ странным, до конца непонятным Кливу голосом. Клив понимал слова этого человека, но не мог глубоко проникнуть в их смысл. Он чувствовал, что для этого ему не хватает опыта, он должен постичь судьбу человека, чтобы понимать его. Когда Клив обращался к дереву, оно отвечало ему совершенно понятным языком, вполне соответствующим закону всей живой природы. Не надо было ничего знать об этом конкретном дереве. Его язык был общим для всех деревьев, и только совершенно понятная в силу своей естественности окраска речи, присущая его индивидуальности, отличала его от остальных. С животными было немного сложней. Но и в их речь Клив легко проникал через соотнесение ее с общей абстракцией животного. Но в случае с человеком полного совпадения не было, и Клив буквально упивался этими глотками недосказанной тайны. Человек говорил ему о своих суждениях, суждениях других людей, которые он поддерживал или нет. Иногда он нарочно высказывал мнение, с которым не согласен, и смотрел на реакцию Клива.

Клив медленно погружался в ход его мыслей и потихоньку, переживая трагизм судьбы этого человека, начал понимать о чем тот говорит. Странным для Клива оказалось и то, что ключ к пониманию лежал через трагизм. Смысл и причина многих суждений человека крылись именно в превратностях его судьбы. Как в зеркало, которым стал для Клива их разговор, он смотрел в себя, видел свои особенности и причины собственных суждений, это был бесценный и необычайно красивый опыт. Словно овладев неким таинственным механизмом, Клив нашел то волшебное слово, которое помогло ему сказать человеку «Ты». Этот момент стал для них двоих удивительным откровением.

«Ты», сказанное этому человеку, было для Клива моментом некого откровения, словно очень интимным рукопожатием. Но ощущение достигнутой близости прошло, оставив шлейф эмоций, и Клив размышляя над произошедшим отправился дальше бродить по городу. Родная пещерка с уютным миром, который он там создал, манила его назад, предлагая красоту птичьего пения и сень виноградных лоз, но Клив знал – осталось еще недосказанное между ним и городом. Он словно забыл здесь кого-то и теперь не мог найти. Долго он бродил в своих раздумьях, скитаясь среди не замечающих его людей. К вечеру силы иссякли, а длинные-длинные тени, осмелев, повылезали навстречу закату из всех углов. Начали тускло моргать фонари, Клив, проходя мимо витрины, увидел заглядевшуюся в нее белокурою девушку. Она не была похожа на всех остальных людей, и Клив мог отчётливо видеть ее. Его манило к ней. Он подошел поближе, и словно тепло ее тела соприкоснулось с его теплом, он заговорил с ней на безмолвном, известном только ему одному языке. Девушка увидела его и улыбнулась – улыбкой, отвечающей на все вопросы. Он почувствовал, что проникает в неё как краска растворяется в воде, а она раскрывалась навстречу ему, как бутон розы ранним утром раскрывается навстречу первым лучам солнца. Бархатистое тепло разлилось по его телу и маленький очаг разгорелся внизу живота.

Клив подошел к ней вплотную и взял за руку, понял, что нашел то, зачем приходил в город. Взял ее за вторую руку и, словно в танце, закружилось все вокруг, вот они уже у него в пещере, наслаждаясь друг другом, погружаются в волшебный мир бархатистого тепла любви. Клив долго познавал эту женщину, и она отдавалась ему столько, насколько хватало сил. Он проникал в самые дальние и запретные уголки ее души, и только в эти моменты слияния он переставал чувствовать свое одиночество. Она отдавалась ему с единственной надеждой быть понятой, нужной, значимой. Она наполнялась им, как смыслом, и чувствовала беззаботную легкость, когда он был в ней. Они теряли разум, наслаждение становилось смыслом жизни, захлестнувшим их, как громадная волна накрывает маленькую лодку, и она полная до краев кружится в недрах ее пучины.