И уж так засветилась бедняжка, уж так блеснули глазки её счастливые, да умилилась её ласковая улыбка, что все мужчины в зале невольно залюбовались этой обаятельной и счастливой молодой женщиной. Повезло же кому-то с такой красавицей женой!
Платье, конечно, купить не удалось, куда уж там. Зато столько радости Тасечка увидела в глазах своих сыновей, столько гордости, что и самой стало легче на душе. Ну что плакать о невозможном, если в её жизни есть эти два мужичка, которые ни в обиду не дадут, ни в беде не бросят? Все ерунда, над чем вздыхаем, сами не видя главного, которое подает Бог щедро.
После магазина ребят она отпустила домой и счастливая таким необоснованным счастьем упорхнула на работу, к старичкам, которые уж заждались свою Тасечку.
А вечером Татьяну ждал сюрприз: на её кровати лежало тщательно выглаженное и разложенное как на витрине то самое платье из гладкой и нежной ткани.
– Илюша! – от неожиданности Тасечка чуть не присела прямо на пол. – Это как? Это твои накопления на мопед?
– Мам, ну не сравнивай, – ответил Илья и обнял маму. Тут же и «батюшка» Ванюшка подскочил, ластится, глазки блестят – выдержал, сохранил тайну. – Ещё накоплю. Я что, работать не умею? Что ты? Зато ты будешь самая красивая и самая счастливая!
И весь вечер Татьяна боролась с упрямством сыновей:
– Верните платье в магазин! – сердилась она, насколько могла строго. Но те только улыбались и молчали, как пленные партизаны, да всё отнекивались.
– Мам, не сердись, ты все равно сердиться не умеешь! – наконец, закончил спор Илья. – Ты же сама сказала, что пусть идет в собор тот, кого Господь по-настоящему любит. Вот Он тебе и послал это платье, раз без него никак. А ты думала, что Он тебе посылку с неба пришлет?
Ванюшка рассмеялся:
– Посылку не пришлет! Самым любимым Он не посылки дает, а добрых людей, – повторил он чью-то присказку и применил к своему: – Или добрых детей.
Соборное богослуженье пронеслось как огонь, как пламя опаляющее и очищающее, которое мелкое всё пожигает и оставляет в душе только то светлое и важное, которое там пряталось.
И отчего богослужение с хорошим пением так благодатно? Видимо, по расположению сердца. Потому у церкви и обряд особенный, сложенный многими веками, и пение оное, и убранство, и архитектура, и иконы, и облачения. Чтобы вызвать у христианина это особое расположенье сердца. Без него-то, без сердца, Бога и не увидишь никогда, а если и помолишься, то только по очередной надобности. Да и то сказать, с какою верою?
После соборной Литургии Татьяна и вовсе смирилась и успокоилась. А что трястись за будущее? Конечно, смотреть вперед надо, но бояться… Страхами делу точно не помочь, а молитва от страхов этих страдает, не может Бог подать боязливому или жадному, так, чтоб не навредить его душе.
Да и вера в чём, если молишься и не знаешь из-за переживаний своих, поможет ли Бог? Если веришь – то знаешь.
А вечером к даче подкатили неожиданные гости.
Вышла Татьяна за двор – стоит микроавтобус, из него выходит Галина Степановна:
– Тася, у тебя мешки есть на обмен? А то вечно мешков не напастись! – пустилась она ворчать вместо приветствия. Вслед за нею из машины вылезли и трое мужиков – сыновья её, да тащат мешки с картошкой, с луком да морковкой, с капустой, яблоками и дынями, банки с закрутками несут, да всякие прочие дары деревенского хозяйства. – Постоянный клиент отказался, дорого ему, видишь ли! Ишь ты, каков! Ну, мы с сынами моими посоветовались, и решила я тебе всё это сбросить, не везти же обратно в деревню? Мне туда другой товар грузить.
Татьяна только ртом воздух ловит и глаза вытаращила от удивления.
– Галина Степановна! – Татьяне и представить-то страшно, столько всего. – Мне вовек не расплатиться!
– Да ничего! – отмахнулась бабка Степановна с деланным равнодушием. – Картину мне нарисуешь, повешу в зале. Чтоб там Дон был и казаки на конях. Можешь такое?
– Могу, конечно! – ответила Тасечка с удивлением. – Только ж я не доучилась…
– Хм… А я и не начинала. Так что теперь?
Мужики овощи занесли, оглядели двор, коротко обсудили и к забору – плечами подпёрли, навалились, потужились, и на место поставили, укрепили старыми досками, как так и было.
Тасечка не знала, как и отблагодарить, бегом на кухню, которая по теплому сезону пока что на верандочке ютилась, хоть чаем гостей напоить. А бабка Степановна младшего, который уж четвёртый десяток разменял, бранила как детенка:
– Эх, учи вас, учи, да все без толку! – поправила сбившийся его воротник и заворчала вполголоса: – Что ты все робеешь-то её? Вроде, броневой ты у меня мужик, а Тасю как увидишь, так столбом стоишь!
– Ну, что я? – ответил он матери с безнадежностью в голосе. – Она вон какая, художница, а я, так… Глупый мужик. Деревенщина…
Татьяна только улыбнулась на своей веранде, памятуя себя, глупую тётку.