Русский язык
Надежда Павловна задала на дом сочинение и сказала, что оценка за него и будет итоговой. С русским дело обстояло сложнее, итог складывался из результатов всех четвертей.
– Дорогие ребята! – сказала она в начале урока, – я хочу поздравить вас с окончанием учебного года и началом весны! Нам было непросто, нам было тяжело, мы пережили зиму, но вот теперь – выгляните только в окно!
Тихонов вместе с другими выглянул. Да, в самом деле пришла весна, а точнее даже лето – до того всё стало ярким и зелёным.
– Странная она, – шепнул Денисов. – «Мы пережили зиму». Как будто в блокадном Ленинграде.
– Да. Поэтичная натура, – кивнул Тихонов.
– А, по-моему, она просто дура, – пробормотал Серёгин.
Надежда Павловна молча глядела в окно. Минуту, две, три. Глаза увлажнились, грудь высоко вздымалась, как будто ею овладело сильное волнение. Наконец она глубоко вздохнула, и чуть печально улыбнулась ученикам.
– Всегда приходит весна! Точно так же, как и всегда восходит солнце!
– Надежда Павловна, – сказал Серёгин, – может, вы уже сообщите нам оценки? А то мы все волнуемся… Знаете, с двойбанами и весна не в радость…
Надежда Павловна взяла с парты кипу тетрадей, и стала называть оценки, возвращая каждому его сочинение. Троек было мало: как обычно, у Стаханова, Рыбенко, Серёгина и Бубнова с Батоновым. У остальных четверки, и только у Арсеньева и некоторых девочек – пять. Тихонов назван не был.
– Надежда Павловна, – поднял он руку, – а моё сочинение? Я же сдавал…
Надежда Павловна растерялась. Она посмотрела на свой стол, заглянула в сумку, но сочинения нигде не было.
– Кажется, дома забыла… – честно призналась она. – Извини, похоже, оно так и останется на лето у меня. Но тебе, конечно же, пять! Зато летом я смогу читать его подругам, сидя на жаркой веранде с белым вином!
– И отгонять им мух, – тихо добавил Массажин.
Тихонов понял, что его сочинение она, видимо, вообще не читала. Но ладно, пять так пять.
По русскому дела обстояли хуже. Три.
После окончания урока он, дождавшись, когда другие ученики уйдут, подошёл к ней. Она сидела за своим столом, серьёзная и погружённая в дела, весь весенний романтизм из неё как будто улетучился.
– Надежда Павловна, – робко обратился он.
– Да, Лёша? – она подняла голову.
– Надежда Павловна, а тройку по русскому никак нельзя исправить?
Она полистала журнал, и твёрдо сказала:
– Алексей, если честно, у тебя выходит два. Половину диктантов ты не написал, домашнюю работу не делал, в классе бездельничал. Я уж на три-то натянула только из-за уважения к твоим литературным талантам!
– Ясно, – вздохнул Тихонов. – Жаль!
И поплёлся к выходу.
Физика
– Алексей, ты, похоже, вообще ничего по физике не знаешь, – с улыбкой развела руками Анна Александровна. – Думаешь, я не в курсе, что ты все контрольные либо у Василькова, либо у Денисова списал?
– Анна Санна, так физика ж, – он потёр лоб, – сложная вещь…
– Ну скажи мне, чего сложного в законах движения Ньютона?
– Если бы он их знал, – усмехнулся Арсеньев.
– Что же мне тебе ставить?
Тихонов нахмурился и опустил голову.
– А ведь ты умный парень! Ну чего тебе стоило взять и выучить всё к экзамену? Да я бы тебе с радостью пять за год поставила! Скажи честно, ведь знал же, что надо готовиться?
– Эх, Анна Санна, знал…
– Ну а что не готовился?
– Лень, Анна Санна.
– Благодарю за честность! – удивилась она. – Мне ещё никто так не признавался.
Из окна веяло теплом, по подоконнику ползла отогретая майским солнцем букашка. Наверное, подумал Тихонов, для неё этот подоконник – как пустыня Сахара. Вон и трещины на нем – провалы, вон чёта вздулось – так это дюны. А горшок с цветком оазис. Но, мелкая, не знает куда надо, ползёт не в ту сторону.
– Скажи, Лёша, тебе в физике хоть что-то интересно?
– Да, – ответил он. – Прочитал недавно про циклическую модель Вселенной.
– Очень любопытно! И о чём же там?
– Ну… – Тихонов задумчиво посмотрел вдаль. – Там такая идея, что рано или поздно всё в мире распадётся на элементарные частицы, и ничего, кроме них, в пространстве не будет. Как бы газ, равномерно заполняющий сосуд. Ничего не будет больше во Вселенной, ни людей, ни деревьев, ни планет, ни звёзд. Только частицы.
– Это верно, – кивнула Анна Александровна. – Второй закон термодинамики: энтропия всегда возрастает. Вероятно, так и будет. Но при чём же здесь циклическая модель?
– А вот при чём, – Тихонов приободрился. – Один математик доказал, что по прошествии бесконечного времени из такого состояния зарождается новая Вселенная. И будут в ней снова планеты, дома, люди… То есть суть в том, что в его модели конец и начало Вселенной неразличимы. Это значит, что конец – это начало. Понимаете?
– Интересно! – ответила Анна Александровна. – Только вот идея о бесконечном времени мне кажется несколько странной. Хотя в математике и не такое может быть!
– Я тоже читал об этом, – вдруг вставил Арсеньев. – Этого математика зовут Роджер Пенроуз.
– Ладно, – махнула рукой Анна Александровна и засмеялась, – за эту четверть я ставлю тебе пять. Уж шибко ты умный! Но за год всё равно три.
Увидев, как он огорчился, она объяснила:
– Сам посчитай: три плюс три плюс три плюс пять делим на четыре. Что будет?
Тихонов вместо ответа угрюмо кивнул.
– Давай, иди, – добродушно сказала она. – И хватит валять дурака. Ещё два класса впереди, надо будет поступать куда-нибудь.
Исправить двойку
За неделю до экзамена по математике Тихонов выяснил, что у него выходит итоговая двойка. Ирина Александровна славилась своей непреклонностью, если она сказала, что два, значит, два. Ни жалости, ни сочувствия она не испытывала, и на двоечников смотрела, как на мелких преступников, хитрых и изворотливых, с которыми не надо церемониться.
Тем не менее, Тихонов после урока подошёл к ней и спросил, может ли он как-то исправить ситуацию. Ему было, конечно, страшно к ней подходить, но что делать: двойка в году – это вообще не вариант.
– Ирина Александровна, – сказал он, потупившись, – это…
Она положила ручку на журнал и подняла на него голову. Даже сидящей она казалась величиной с гору, и, хотя сейчас она была ниже Тихонова, он всё равно ощущал себя рядом с ней, как альпинист под Эверестом. Да, чем-то она напоминала гору – тот же покой, невозмутимость, величие… Но и угроза.
А в глазах её читалось что-то совсем потустороннее. Серые, как сталь, с точками-зрачками. Что таилось за этими зрачками, в чёрной бездне, которая открывалась в них? Тихонову чудилось там бескрайнее космическое пространство с редкими огнями необитаемых галактик. В них не было жизни, только неумолимые и холодные законы природы.
И всё же, как ни странно, было в ней и нечто человеческое. Например, у неё был нос, щёки с отчётливыми порами, тонкие поджатые губы, морщины, и складки на шее. Это казалось Тихонову невероятным – по идее Ирина Александровна должна была выглядеть как параллелепипед или ехиднаэдр.
– Что ты хочешь Алексей? – спросила Ирина Александровна.
– Я? – сделал удивлённое лицо Тихонов.
– Ну не я же! Ты зачем-то подошёл ко мне!
– Я это… Ирина Александровна, а можно как-то исправить двойку в году?
– Странно, почему ты об этом только сейчас вспомнил! У тебя был целый год! И ты хочешь всё исправить за неделю?
Тихонов молча пожал плечами.
– Ну, хорошо, – сказала она. – Приходи в следующий понедельник. Но знай – я буду спрашивать тебя по всему предмету.
– Спасибо, Ирина Александровна! – обрадовался Тихонов.
– За что? – недружелюбно спросила она. – Ты уверен, что сможешь выучить за это время весь учебник?
– Да, я постараюсь!
– Ладно. Желаю успехов! – и Ирина Александровна вернулась к записям в журнале.
Математика
Тихонов подготовился. Всю неделю он провел за учебником, заучивая определения и решая задачи. И в назначенный день был готов на сто процентов. Но он не чувствовал себя уверенно. Потому что перед лицом Ирины Александровны вообще невозможно чувствовать себя уверенно. Она же как землетрясение – вот вроде бы тишина, покой, солнце светит, птички поют, и вдруг мощный удар, всё трясётся, дороги разламываются пополам, дома рушатся, народы гибнут.
Накануне он постирал форму и погладил белую рубашку. Утром вымыл голову и впервые за год причесался расческой, а не руками. Затем, перед самым выходом, почистил ботинки.
Как назло, вскочил ячмень, и именно к этому дню верхнее веко распухло так, что для глаза осталась только узкая щёлочка. В других обстоятельствах Тихонов просто не пошёл бы в школу, чтобы не дай бог его не увидела Гришина и другие девочки. Да и парни тоже могли крепко простебать. Но что делать, Ирину Александровну не перенесешь. Легче Луну на другое место перенести.
Тихонов явился за двадцать минут до назначенного времени. Он зашёл в раздевалку, чтобы оставить там куртку, и тут только заметил, что забыл дома школьный пиджак и явился в одной рубашке. Он подошел к зеркалу и увидел себя: такой весь аккуратный, прилизанный мальчик, челочка набок, в ослепительной белой рубашке. Прямо типичный ботаник. Да и ячмень ещё… Не, в таком виде он показаться перед ребятами не мог. И он, набросив крутку, бросился бегом домой.
В школу он примчался минута в минуту ко времени встречи. Весь красный, потный, рубашка промокла, особенно на спине, причёска вернулась в своё обычное состояние. Прихорашиваться он уже не успевал, и понёсся, прыгая через две ступеньки, в кабинет математики.
– Ирина Александровна, – ворвался он, – я готов!
Она посмотрела на него с удивлением, так, как будто не ожидала его увидеть. Потом спросила:
– Пришёл?
– Да!
– Ну что же, иди сюда!
Тихонов подошёл к её столу и встал сбоку, вытянувшись. Она обернулась к нему, посмотрела в глаза, и задала первый вопрос – про свойства геометрической прогрессии. Он сразу ответил, четко и ясно – наверное, он никогда так прежде не отвечал, даже на биологии. Следующие вопросы касались построения графиков функций и тригонометрических функций углового аргумента. Видя, что он отвечает без запинки и действительно знает теорию, она дала ему практические задачи. Он сел за парту перед ней и быстро их решил.
– Молодец! – вынуждена была признать Ирина Александровна.
У Тихонова от волнения чаще забилось сердце: кто бы мог подумать, что она когда-нибудь назовёт его молодцом? Это было не более вероятно, чем интим с Юлией Фёдоровной! Но вот, пожалуйста – он молодец!
– Ты отлично подготовился! Ставлю тебе пять.
– Спасибо! – расплылся в улыбке Тихонов. – Спасибо, Ирина Александровна!
– Да не за что, Алексей. В году у тебя всё равно будет три.
– Почему? Вы же сказали, что я могу исправить двойку?
– Ну ты и исправил, на тройку, поздравляю! Но так-то у тебя одни двойки и тройки в журнале. Ничего больше за год я тебе поставить не могу. Можешь идти.
Тихонову в лицо ударила кровь, и он снова покраснел, как после бега.
– Но я же знаю весь предмет, спросите ещё!
– Алексей, верю. До свидания.
Не пара
Тихонов и Денисов сидели на лавочке. Тихонов был мрачный. Вот так бывает, вроде наступает лето – мечта всякого человека, долгожданная свобода, или, если говорить совсем пафосно, возвращение в рай – а человеку всё не в радость. Потому что в году у него почти одни тройки. Пока ещё шла зима, казалось, что это не важно, пускай будут хоть двойки, лишь бы поскорее она закончилась и наступило лето. И вот оно приходит, и становится ясно, что рассуждал он неверно.
– Дэн, я всегда думал, что я не настолько плох, каким себя показываю. Может, это иллюзия? И о человеке надо судить не по тому, что он думает о себе, а потому, что о нём думают другие?
– Ну, я считаю всё не так трагично. Ты просто дурака валял весь год. А так у тебя и пятёрки были!
– Ты тоже валял… Но у тебя-то ни одной тройки.
– У меня мотивация – за тройку родители повесят. То есть всё тут и закончится, ни карманных, ни гулять, ни играть…
– В этом, может, и дело? Моим, например, вообще всё равно.
Денисов не знал, что ответить.
– Я тут в одной умной книжке по психологии прочитал такую тему, – сказал Тихонов, – что если родители в детстве обманывают ребёнка, то он вырастает беспринципным. То есть легко тоже предаёт других. И больше – способен на любую подлость, потому что у него расстройство личности, совесть как бы не работает. Вот я и думаю – это же история с моим отцом. Я только и помню, как он нас обманывал и предавал, обманывал и предавал. Значит ли это, что я вырасту такой же мразью, как он? Где-то сказано: дети отвечают за грехи отцов.
Он покачал головой, и добавил:
– Мне кажется, некоторые плохие признаки я в себе уже замечаю!
– Я как-то фильм смотрел, – начал Денисов, – не помню название, старый. Там короче один актёр играл двух разных людей. Суть как бы в том, что есть один мужик, и у него двойник. Этот мужик очень хороший – правильный, чёткий, благородный. А двойник его – конченый подонок. Ну то есть полная противоположность. И вот пути их постоянно переплетаются. В общем, типа, если я правильно помню, плохой всё время подставляет хорошего. Ну, хороший в конце концов вызывает на дуэль этого плохого, потому что никак иначе уже нельзя. И убивает его. После этого он скоро умирает и сам. Потому что убил сам себя. Тут, я так понял, идея в том, что у каждого человека две стороны – хорошая и плохая. И задача не в том, чтобы уничтожить вторую, из этого всё равно ничего не выйдет, только вред, а в том, чтобы принять себя таким, какой ты есть. А потом уже постараться стать лучше.
– Так, это я где-то уже слышал! Уж не психологичка ли динамщица тебя просветила?
– Да, – тяжко вздохнул Денисов. – Кстати, представляешь, она рассказала всё моему отцу.
– Да ну! Это про твоё признание-то? Вот сука… И что отец?
– Да ничего. Сказал: молодец сын, правильно сделал, раз всё серьёзно. Но что если бы она ответила согласием, то они с мамой были бы против – слишком большая разница в возрасте… Да и не пара она мне.
Прощай, Дэн
Лето почему-то всегда проходит так быстро, что ничего не успеваешь. Осень, зима тянутся еле-еле, но со второй половины апреля время потихонечку начинает ускоряться, и разгоняется до того, что летние месяцы пролетают с огромной скоростью. И в сентябре снова резко стоп, как будто время врезалось во что-то железобетонное. Вроде бы ты планировал сделать то, это, строил грандиозные проекты, думая о лете, как о целой жизни, но только оно началось, как вдруг видишь – скоро опять в школу. Это ужасно обидно, это несправедливо, это катастрофа. И радость от каникул отравлена, потому что в самом их начале уже содержится намёк на конец. Тихонов понимал, что всё в мире так устроено. Но он очень хотел бы, чтобы время иногда останавливалось, замерло в какой-нибудь яркий летний день на пару лет. Например, сегодня, накануне последнего звонка, когда учёба уже закончилась, и всё лето ещё впереди, и лучший друг не уехал.
Они с Денисовым сидели на подоконнике напротив кабинета директора. Школа выглядела теперь совсем по-другому, не как учебное заведение, а как пустой недорогой пансионат, куда ещё не заехали отдыхающие: она вдруг стала уютной и милой. Странно, но понятно: так и поле кровопролитной битвы выглядит невинной лужайкой спустя годы. Инь и ян, хрен ли…
– Знаешь, Дэн, я вот думаю о том, что всякое начало уже содержит в себе конец. Ну вот как сейчас – конец мая, начало лета, а я уже ощущаю дыхание осени.
– Да, я тоже думал об этом. Но мне кажется, это означает и другое, что конец должен содержать в себе начало.
– Ну да, конец – это начало. Начало конца. Но конец начала – это опять начало.
Они задумались над сказанным, пытаясь понять. Тихонов тряхнул головой, отгоняя наваждение.
– Короче, Дэн, плохо, что тебя не будет на последнем звонке. С кем ещё поговоришь о таких вещах!
– Да, мне и самому чертовски жаль! – хмуро кивнул он. – Так всегда, родители решают за своих детей, как будто лучше знают, что им надо! А мне теперь ходить в школу с какими-то жирными американцами…
– Почему жирными? В кино американки очень даже симпатичные.
– В кино все симпатичные! А кто в кино не попал, тот от ожирения страдает…
– Да ладно, Дэн, чего ты… Привыкнешь, станешь встречаться с какой-нибудь булочкой. Главное ж душа…
Они засмеялись.
– А я хотел бы туда съездить, – мечтательно сказал Тихонов. – Нью-Йорк, круто. Куча фильмов и книг об этом городе. Но только на месяц. Чтобы не всё лето торчать где-нибудь в Гарлеме…
– И я о том же.
– Тяжко мне тут придётся одному с этими остолопами…
– Да уж, ты не распускай училок, а то им волю дашь, и всё, пиши пропало.
– Ага…
– Чем вообще планируешь заняться на последнем звонке?
– Да уж чем на нём займёшься! Сексом, конечно.
Они заржали, и эхо ответило им, пробежавшись по пустым коридорам.
– А вообще, Дэн, займусь Гришиной. Что-то в последнее время я упустил её из поля зрения. А она мне нравится. Пожалуй, она – это единственное, что мне нравится в этой школе.
– Что ж, правильно! Хотя я думал, что тоже тебе нравлюсь, – кивнул Денисов. – Но и Гришина ничего.
– А с Петровой ты как? Попрощался слёзно? Или после романа с психологичкой она в пролёте?
Денисов поморщился.
– Да ты сам знаешь, Петрова же такая, легкомысленная… Ей помимо меня ещё вся школа нравится. Так что у нас с ней несерьёзно.
– Это хорошо, когда можно сказать девушке: «у нас с тобой несерьёзно!» Вот Серёгин не может. Ему Дуня Субботина сразу нос сломает.
Они опять заржали. Открылась дверь кабинета директора, и выглянула Юлия Фёдоровна. Она была в лёгком полупрозрачном платье, загорелая, улыбчивая.
– Ну что вы тут устроили? – спросила она. – Вся школа трясётся, так ржёте.
– Извините, Юлия Фёдоровна, больше не будем.
Она одарила их ласково-строгим взглядом, и закрыла дверь.
– Ох, какая женщина, – простонал Денисов, – на мою психологичку похожа.
– Только твоя психологичка раза в два старше, не раскатывай губу. Юлия Фёдоровна для тебя мелковата.
– А что такого, говорят, чем дольше выдержан коньяк, тем лучше.
– Ну ок, что ж ты тогда не идёшь знакомиться в дом престарелых? – сказал Тихонов.
– Всё, тихо, хорош ржать.
Но Тихонов не хотел тихо. Она надеялся, что она опять выйдет.
Последний звонок
Утро последнего звонка. Солнце затопило город по самые крыши и тихо плескалось, заливая подоконники. По пустынным улицам ползли разморенные пешеходы. Ещё так равно, но уже жарко. Конец мая – это лето в разгаре, даже больше, чем в июне. Газоны горят одуванчиками, копиями солнца. Тихонов любил одуванчики – пока они есть, пока они не превратились в пушистые старушечьи головы, ещё все впереди и осень нескоро.
Он шагал в школу уверенно. Он решил, что это будет особый день, который изменит его жизнь. С этого дня он возьмёт всё в свои руки, перестанет балбесничать, наладит отношения с Гришиной. Он бросит курить и пить. Ну, может, сегодня напоследок выкурит пару сигарет и выпьет запасённый портвейн. Да и как же не выпить – последний звонок всё-таки!
Конечно, без Денисова всё непривычно. Только сейчас, когда тот уехал, Тихонов понял, что других друзей у него нет. Так, были неплохие кандидаты. Серёгин, Массажин, Титяев. Но не совсем то, это, что называется, приятели, а не друзья. Друг – тот, с кем ты можешь говорить о личном и важном, и кто при этом тебя понимает. То есть, у вас одинаковый примерно уровень развития. Допустим, ты любишь читать книги и увлекаешься видеоиграми. Но твой «друг» ничего не шарит ни в том, ни в другом. Какой же он после этого друг? Вам и говорить-то вообще не о чем…
С Гришиной будет непросто, – думал он, шагая по замершей, как спящая змея, улице. – Она не любит читать. Общаться нам не о чем. Вопросы о смысле жизни её тоже не волнуют. Надо будет искать общие темы…
Он тяжело вздохнул, чувствуя, что вместе с такими серьёзными мыслями внутрь просачиваются принципы взрослой жизни. На всякий случай он помахал перед лицом руками, как бы отгоняя их. Не хотелось думать о трудном сейчас, когда мир такой юный и солнечный. Поднялся легкий ветерок, и улица вдруг потекла: песок, упавшие откуда-то прошлогодние листья, его заботы медленно поползли прочь в её течении.
В школе было немноголюдно, до начала праздника оставалось ещё два часа.
В коридоре он заметил Арсеньева, Ступакову и Громову. Это и понятно, у отличников всегда так, они должны быть первыми. Но вот что делает здесь Стаханов, совершенно не ясно.
– Тихон, – крикнул он, – помоги воду наверх отнести!
Он быстро шёл по коридору с двумя пятилитровыми баллонами.
– Не могу поверить, что ты подписался на общественные работы… – удивился Тихонов.
– Да, – засмеялся тот, – историчка попросила. Не смог отказать!
Тихонов подхватил другие два баллона, стоявшие у стола охранника и пошёл за Стахановым. Когда они проходили мимо туалета на первом этаже, дверь открылась и оттуда выскользнули смеющиеся, розовые Титяев с Гришиной. Они держались за руки. Но не так, как она с Тихоновым, робко и целомудренно, когда ещё ничего не произошло, а дерзко и откровенно, как состоявшиеся любовники.
Увидев Тихонова, Гришина вырвала свою руку. Титяев улыбнулся широкой невинной улыбкой, взглянул на Гришину, потом на него, и побежал к компании, что-то весело им крича. Раскрасневшаяся Гришина осталась. Наверное, она ждала, что он спросит, что она делала с Титяевым в туалете.
Но Тихонов не остановился и пошёл дальше. Он медленно поднимался по лестнице, и с каждым шагом в его душе разрасталась пропасть. Тот факт, как быстро она выдернула свою руку из титяевской, говорил о многом. Ему нечего было у неё спрашивать, он и так всё понял. Если бы не это, если бы она не смутилась так, увидев его, он бы ещё засомневался, он бы убедил себя: они просто друзья, которые зашли зачем-то вместе в туалет!
Он остановился посреди лестничного пролёта, поставил на пол баллоны и схватился на голову. Началось.
– Что там всё-таки было? – спросил он сам себя.
В голове нарастал шум.
Раз-два, раз-два. Пять-три-семь-один. Пять-семь-четыре… Нет, неправильно, здесь должно было три. Заново. Одиннадцать-пять-девять-семь. Три-четыре губы, один-семь глаза. Голова влево, голова влево, одиннадцать глаза, семь рот, снова голова.
Тихонов, прикрывая лицо руками, побежал вниз по лестнице. Не глядя по сторонам, он быстрым шагом промчался мимо одноклассников. Краем глаза он заметил, что они смотрят на него.
– Что с тобой? – громко спросил Арсеньев.
Тихонов на ходу махнул рукой.
Зевс разгневался. Только что ещё сияло солнце и дул ласковый ветерок, но вот, стоило Тихонову выйти из школы, как разразилась гроза. Небо рухнуло на город, навалилось чернотой и громыхало, бия молниями куда попало. Шквал взметал с дороги всё, что там лежало, и бросал в лица прохожим. Острый запах грозы разлился по улице, и первые, невидимые пока капли, кололи кожу.
Тихонов брёл наперекор мощным порывам по направлению к соседнему подъезду, обуреваемый тиками, размахивая руками и что-то бормоча. Голова его дергалась из стороны в сторону, губы извивались, как змеи, из глаз текли слёзы.
Он зашёл в подъезд, ногой отворив дверь. Поднялся на один лестничный пролёт и встал у окна, лицом к лицу со стихией. Прямо над ним страшно грохнуло, и пространство разошлось белой в зигзагах трещиной. Казалось, из этого разлома сейчас полезут древние чудовища, тысячи лет ждавшие часа расплаты с человечеством.
Тихонов достал их рюкзака портвейн, ловко откупорил бутылку и приложился. Пять больших долгих глотков. Потом сигарета. Вспыхнула зажигалка, выхватив на мгновение из сумрака бледные стены подъезда. Струя дыма взметнулась к потолку.
– Ну что, Алексей, – сказал сам себе Тихонов, часто моргая, – забился под землю, убежал, спрятался? Молодец! А бороться?
Голова два раза дёрнулась в сторону.
– Да как же ты собрался бороться, с такими-то тиками? Вся школа будет ржать и пальцами показывать, – ответил он сам себе.
– Ну а что ты такой тиканутый? Подумаешь, Гришина с Титяевым, и что… Сразу сдался?
– Тебе легко говорить! А ты бы не сдался? Два-четыре, три-пять…
– Ну ладно. Теперь домой, в постельку, под одеялко, плакать и ждать, пока пройдёт?
– Да пошёл ты… Один-один, семь-пять, голова влево-влево.
– А в школе будет дискотека, всякое веселье, Гришина с Титяевым, а Юлия Фёдоровна, возможно, с кем-нибудь из преподов. А то и со Стахановым!
– Такое невозможно! Юлия Фёдоровна и Стаханов! Ты что несёшь!
– Всё возможно – для настоящего мужчины. Помнишь, что Дэн говорил? Надо бороться за то, что тебе нужно. Но это не про тебя, конечно, тебе бы затаиться и поплакать в уголке. Бедный, бедный Лёшенька, как же жалко себя!
– Всё, заткнись. Семь-одиннадцать, девять-пять, глаза, губы, голова…
Надо как-то это прекратить.
Он зажмурился и с размаху ударил лбом в стену.
– Всё! – громко сказал он. – Я не буду больше считать!
Три-четыре, семь-пять, губы – три, глаза – один…
– Нет! – закричал Тихонов в полный голос и снова ударил. – Нет!!!
Он бил и бил, повторяя быстро, чтобы не сбиться на счёт: «Нет! Нет! Нет!»
Открылась дверь квартиры пролётом выше и оттуда выглянул крупный мужчина в халате.
– Что здесь происходит? – строго спросил он, держась за ручку двери, чтобы в случае чего побыстрее её захлопнуть. – Мне полицию вызвать?
Тихонов поднял на него взгляд, и мужчина попятился.
– Всё в порядке, – ответил он.
Запрокинув бутылку, он допил остатки портвейна, закурил, и вышел на улицу, под ливень.
В холле первого этажа Бубнов, Батонов и Рыбенко приставали к Василькову. Они пытались повесить на его спину бумажку с надписью: «Я люблю историчку». Он от них неуклюже уворачивался, но они наседали с двух сторон, выкручивали ему руки и пинали. Вся его форма, обычно такая чистая и выглаженная, покрылась коричневыми следами от подошв.
Ни слова не говоря, Тихонов с ходу влепил пендель Рыбенко. Тот отскочил в сторону, держась за зад и с удивлением озираясь.
– Оставьте Василькова, – сказал Тихонов.
– Ты чё дерзкий такой, страх забыл? – нахмурился Бубнов, отойдя от Василькова. – Отскочим, побормочем?
– Гришина другому дала, так ты сразу на друзей? – добавил Батонов.
Тихонов ударил его кулаком в лицо и направился к Бубнову. Тот стал отступать, повторяя:
– Ты чё, Тихон, ты чё? Батон, Рыба, валим его втроём!
Но Рыбенко и Батонов не хотели драки, чувствуя, что сейчас с Тихоновым лучше не связываться. Тогда Бубнов развернулся и побежал по коридору, крича:
– Ладно, псих, мы ещё поговорим!
Рыбенко и Батонов пошли за ним, что-то гневно шепча.
– Спасибо, – сказал Васильков и поправил съехавшие очки. Он стоял перед Тихоновым грязный, потный, жалкий.
– Не за что. Увидимся позже.
Тихонов быстро и решительно поднялся на четвёртый этаж. По пути он никого не встретил, видимо, все одноклассники готовили праздник. Вот он у кабинета директора. Он занёс руку, чтобы постучать. Но передумал. Это не тот случай, чтобы стучать! Не по-мужски это. Разве должен стучать мужчина, который пришёл за своей женщиной? Нет, он должен действовать твёрдо и уверенно, а стук выдаёт сомнения. У Тихонова же не было больше сомнений.
Он взялся за ручку и широко распахнул дверь. Юлия Фёдоровна была на месте. Она сидела за своим столом и что-то писала при свете настольной лампы, в смешных больших квадратных очках. Заметив его, она поспешно сняла очки и убрала их в карман пиджака.
– Что тебе, Тихонов? – строго спросила она. – Почему ты мокрый? И что с твоим лбом? Ты упал?
Над школой прокатился раскат трескучего грома. В старой оконной раме задрожали стёкла. Юлия Фёдоровна с испугом посмотрела в окно.
Тихонов увидел свое отражение в зеркале у входа. В самом деле, он весь вымок, пока шёл от подъезда к школе. Рубашка прилипла к телу, кровь на лице, волосы размазаны по щекам, как у женщины после истерики.
– Алексей! Тебе чего? – повторила Юлия Фёдоровна.
Тут он почувствовал, что весь хмель из него резко улетучился, уступив место сковывающему страху. Уверенности и решительности больше было. Он уже не понимал, с какой стати пришёл сюда, как он вообще осмелился на такое. Совершенно ясно, что ничего из этого выйти не могло, кроме позора.
– Извините, – слабым голосом ответил он и вышел.
Осторожно затворив дверь за собой, он глубоко вдохнул, держась за сердце.
– Как ты осмелился, дурак! Да ещё в таком виде! – прошептал он.
– Ну молодец, – возразил он себе, – поступил, как всегда? Лишь бы пронесло, лишь бы закончилось побыстрее, а потом жалеть всю жизнь? Доволен теперь? А как же всё? Плакать теперь в постельку и считать? А Дэн со своей психологичкой? А любовь? А жизнь?
Он резко распахнул дверь кабинета и снова вошёл. Юлия Фёдоровна вздрогнула и подняла голову, но очки не сняла. Комнату на миг осветила вспышка молнии, ветер взметнул бумаги и сбросил со стола. Тихонов быстро подошёл к ней, наклонился и неумело прижался к её губам своими. Это совсем не было похоже на поцелуй.
Казалось, Юлия Фёдоровна превратилась в утёс. Тихонов выпрямился и на дрожащих ногах направился к выходу. У него было такое чувство, что сейчас он умрёт от ужаса. Всё получилось настолько нелепо и неромантично, что хуже не придумаешь.
– Тихонов, стой! – вдруг прозвенел её голос, как очередной раскат, сразив его на полпути.
У него ёкнуло в груди. Он застыл спиной к ней. Всё, – подумал он, – п-ец!
– Иди сюда, – повелительно сказала она.
Он развернулся и, глядя себе под ноги, сделал по направлению к ней два робких шага.
– Ты совершенно не умеешь целоваться, – она встала и сняла очки. – Сейчас я тебе покажу, как.
Наверху прояснилось. Там, где ещё недавно чернели тучи, теперь сияло, играло и пело чистое голубое небо. Сырые улицы обогрело горячее солнце, и на мокрых тротуарах стремительно росли сухие проплешины.
Так и Тихонов совершенно высох. Но не от солнца.
– Лёша, – удивил ты меня. – Ты как будто заглянул в мои мечты.
– Юлия Фёдоровна, я и не подозревал, что вам нравлюсь. Как-то вы со мной не очень дружелюбно обращались.
– Слушай, давай уж теперь без Юлии Фёдоровны… Зови меня просто Юля, в конце концов, у нас разница не такая уж, лет десять всего. Только не при всех, конечно!
Она звонко засмеялась. И добавила серьёзно:
– Ну а как, скажи, я должна была себя вести? Пригласить тебя на свидание после урока?
– Я бы согласился!
– Не сомневаюсь. Ладно, давай, шагай, а то ко мне прийти могут.
Она поправила блузку, юбку, и села за стол.
– Юлия Фёдоровна, можно последний вопрос?
– Опять эта Фёдоровна… Чувствую себя старухой с тобой. Ну, давай.
– А чем я вам нравлюсь?
– Ты умный. Необычный. Привлекательный… Да сам знаешь. Наверняка все девочки в школе от тебя без ума.
Тихонов покраснел от удовольствия.
– Мы ещё увидимся? Ну, в смысле…
Он смутился.
Она улыбнулась, он тоже.
– Алексей, как там вас по отчеству, обязательно. Должна заметить, вам следует ещё многому научиться. Пока же, не обижайся, но и этот предмет был на троечку.