Из газеты «Москва»
Не об эмансипации евреев следует толковать, а об эмансипации русских от евреев
Москва, 15 июля 1867 г.
Одно из самых привилегированных племен в России – это, несомненно, евреи в наших западных и южных губерниях. Несомненно и то, что такая привилегированность составляет не только аномалию, но и положительное зло для целого края, да сверх того несовместима и с собственной пользой евреев. Может быть, покажется странным, что мы говорим о привилегированности племени, которое у нас привыкли считать загнанным и обиженным и к которому всякий предъявляющий притязание на звание гуманного и передового человека вменяет себе в обязанность относиться с особенною симпатией. Отчасти под влиянием этой несвободной симпатии, а отчасти и в силу более серьезных и разумных оснований издан целый ряд законодательных мер, пролагающий для евреев путь к совершенной равноправности с полноправнейшими подданными Российской империи. За исключением некоторых еще остающихся ограничений, между прочим ограничения селиться в великорусских губерниях, евреи (не говоря уже о тех, что учились в университетах) почти уже сравнены в правах с коренными русскими. Но, пользуясь такой равноправностью, евреи в то же время образуют из себя особые еврейские общества, имеют свое отдельное, законом огражденное, еврейское самоуправление. Как же иначе как не привилегией назвать этот наддаток к общим правам, в силу которого тесно сплоченные и замкнутые еврейские общины представляются каким-то status in statu, государством в государстве, изъятым из действия общих законов?
В последнее время пущена в оборот мысль, что евреи не только русские подданные, но просто русские, такие же, как и все мы русские, только. «Моисеева закона». Это стало любимой темой еврейских и даже русских публицистов. Разница только в вере, говорят они, и не в этом состоит народность. Если так, – с чем мы, впрочем, не согласны, – то зачем же узаконенная особенность еврейских обществ? Вероисповедание не может здесь служить основанием, потому что ни лютеране, ни католики не составляют из себя отдельных гражданских обществ; они имеют только свои особые церковные управления, что могут иметь и евреи. Стало быть, и еврейская религия не может быть достаточной причиной для отдельности еврейского самоуправления, да и не должна – по самому учению еврейских публицистов, отрицающих значение веры как элемента народности. И действительно, девятый том Св. Законов, о состояниях, не делит русских подданных по вероисповеданию и ни слова не говорит об иноверцах. Он установляет только различные права состояния для природных обывателей, для инородцев и для иностранцев, и в числе инородцев включает евреев, для которых излагает особые узаконения: очевидно, что закон рассматривает их как особую народность. Таким образом самое существование евреев в России, отдельными общинами, тем самым противоречит уверению евреев, что они «русские». Если же их желание «быть русскими» искренне; если евреи действительно не составляют и не хотят составлять особой народности, – то они первые должны стремиться к совершенному уничтожению их отдельного самоуправления, катального устройства и иных подобных учреждений. В противном случае мы вправе усомниться в их искренности, вправе подумать, что они, желая быть русскими, хотят в то же время остаться и евреями – не по одному только вероисповеданию, принадлежать в одно время и к русской национальности, и к еврейской, пользоваться и общими правами, и особыми исключительными, получающими при таких условиях уже значение привилегий. Евреи, конечно, станут напирать на то, что эта исключительность обусловливается не различием народности, а различием религии. Но мы уже показали, что различие религии не признается законом достаточным поводом к образованию особенного общественного устройства, и евреям остается только: или признать, что их религия действительно создает из них особую еврейскую народность, чуждую и даже враждебную всякой иноверной народности, и в таком случае отречься от притязаний на равноправность и национальное с Россией единство, – или же ограничиться в отношении к вероисповеданию особым духовным управлением по образцу, например, лютеранского, и затем во всех других отношениях отказаться от всякого еврейского самоуправления и от существования отдельными еврейскими обществами. Мы лично можем находить более правды и логики в том мнении, которое не отделяет еврейской веры от еврейской народности, но последний выход из дилеммы, т. е. отречение от всяких притязаний на еврейскую народность, считаем более сообразным с пользою и государства и самих евреев, и именно потому что оно вносит духовное раздвоение в среду самого еврейства. Для государства оно выгодно тем, что, подрывая еврейский фанатизм в самом основании, в то же время разбивает крепкую замкнутость еврейских общин, с которыми так трудно справляться и полиции, и высшей администрации, и облегчает действие власти, допуская возможность большего единообразия в управлении. До сих пор, под покровом своеобразной общественной организации, еврейство имеет возможность и право сохраняться впрок, словно под стеклянным колпаком, как отдельная народность; переставая признавать евреев как отдельное гражданское общество, правительство сняло бы с них этот колпак, подвергло бы еврейство разлагающему действию воздуха и света, и вытащило бы наружу, из темных нор, гнезда самого отвратительного и фанатического изуверства. Для евреев же собственно такая мера была бы полезна уже тем, что высвободила бы их из-под деспотической власти раввинов, цадиков, кагалов и т. п., и сломила бы лишнюю искусственную преграду, отделяющую их от русского общества, оставив только преграды чисто нравственного свойства, уничтожение которых зависело бы уже от нравственного и религиозного развития самих евреев и во всяком случае было бы легче.
Такой конечный результат, сколько можно судить по общему духу законодательных мер, составляет задачу и самого правительства. Но потому-то и странно это противоречие: уравнивая евреев в правах с русскими, расширяя их льготы, правительство в то же время не только оставляет за ними старые особенности еврейского общественного устройства, но и вводит новые, которые все вместе де лают из евреев отдельное крепко организованное и плотно замкну тое религиозно-народное общество. Мы разумеем здесь не одно кагальное и иное устройство с кошерными и коробочными сборами и прочими гражданскими отличиями и привилегиями, но и учреждение особых казенных еврейских училищ ведомства министерства народного просвещения, особых для евреев гимназий, инспекций и дирекций, а также и организованное казенное попечение об еврейском православии, об образовании искренне убежденных в правоте своей религии раввинов и т. д., и т. д.
Во всяком случае современное общественное устройство евреев представляется, повторяем, каким-то status in statu в западном крае, где премудрость польских королей и польской шляхты укрепила еврейское владычество еще издавна. Толкуют об эмансипации евреев. Вопрос должен быть поставлен иначе: это вопрос не об эмансипации евреев, а об эмансипации русского населения от евреев, об освобождении русских людей на западе, отчасти и на юге России от еврейского ига. Эта точка зрения несравненно правильнее. Поставив себе задачей прежде всего пользу своих, своего народа, мы придем, пожалуй, и к необходимости эмансипировать евреев, но не теряя из виду благо русского населения, соображая льготы евреям с действительной пользой, прежде всего, русских жителей.
От общих рассуждений перейдем к частным фактам.
Читатели найдут в этом же номере статью, которую мы сочли приличным озаглавить: «Еврейская привилегия». В справедливости рассказа г-жи Кохановской мы сомневаться не можем, да к тому же рассказ ее служит только подтверждением известия о таком же однородном случае, сообщенного в «Московских Ведомостях», и сам в свою очередь им подтверждается. Ничто лучше не обрисовывает положения дел, ничто так не характеризует подчиненного отношения местной русской власти к еврейской силе, русского общества к еврейской тесно сплоченной общине в Западном крае, как рассказанное г-жей Кохановской происшествие. А между тем это происшествие не выходит из разряда обыденных и только благодаря случаю получает огласку. Впрочем, сколько и оглашенных известий о деспотизме раввинов, о фанатизме цадиков, о торговле людьми, устроенной евреями для поставки рекрутов, о кабале, в которой держит еврей сельский русский люд, – сколько таких известий, рассеянных в газетах, оставлено и русской публикой и русскими публицистами без внимания! Но сопоставляя эти известия вместе с печатаемым нами рассказом, невольно ужасаешься такому иудейскому пленению Руси; невольно спрашиваешь себя: где мы, в России или действительно в жидовской Палестине, как издавна прозывается наш Западный край? Происшествие, описанное г-жой Кохановской, возмутительно не только для православного чувства, но и для достоинства русского. Русские в России не безопасны и бессильны против еврейского фанатизма! Его трепещет и христианский пастырь, и полиция, и нужна военная стража, чтоб ограждать в России еврея, посещающего дом православного священника! Если действительно существует правило, упоминаемое в статье г-жи Кохановской; в силу которого никто из евреев, желающих принять православную веру, не может быть допущен к св. крещению ранее шести недель и без увольнительного свидетельства от еврейского общества, то это такая привилегия, которой не пользуется ни одно из неправославных вероисповеданий. Ни для католика, ни для протестанта нет тех препятствий к переходу в православие, какие полагает закон евреям. Можно было бы подумать, что русский закон специально печется об ограждении духовной целости еврейского племени и деспотической власти еврейской общины над совестью ее членов. Как будто легко добиться еврею, желающему перейти в православие, увольнения от своего общества! Как будто в интересах еврейства выдавать такие увольнения! Общественное мнение России не может не негодовать на такую неправильность отношений русской народности к инородцам, не может не видеть в таком положении дел достойных плодов того печального, теперь уже почти минувшего периода нашей истории, которого господствующей характеристической чертой было безверие и общества, и правительства в силу и право русской народности. Если бы народное самосознание в нас было само живой органической силой, живым могучим двигателем нашей политики, нашей административной и общественной деятельности, то не существовало бы ни польского, ни еврейского, ни немецкого вопросов, ни всего этого русского похмелья в чужом пиру. Теперь же приходится «эмансипировать», т. е. высвобождать русский люд и русские земли из нами же созданных отношений к пришельцам и инородцам. Нельзя не признать, что было бы полезно пролить как можно более света на темные вертепы еврейского мира в России и предать еврейское изуверство беспощадной огласке. Такая огласка сильнее, чем какое-либо иное средство, побудит образованную часть евреев, претендующую на слияние с русскими, на звание «Русских Моисеева закона», отделиться от своих собратий фанатиков и обратиться со словом осуждения к еврейской теме. Такая огласка выведет начистоту и самое положение еврейства, и уровень его образованности, и степень искренности евреев-прогрессистов, – да выяснит и для русского общества, вместе с администрацией, какие именно реформы и меры в настоящее время могут быть действительны и необходимы. Мы уже отчасти испытали это, напечатав в «Дне» «краткий разбор Талмуда» и поставив евреев в необходимость отозваться откровенно – признают ли они правила Талмуда за руководство… Такого разоблачения, казалось бы, всего приличнее ожидать от «Виленского Вестника», находящегося в самом центре еврейского царства… Но не возлагая на него надежды, приглашаем к такому труду тех из наших сотрудников, которые знакомы с евреями не по слуху, а на месте и на деле.
Из газеты «Русь»
«Либералы» по поводу разгрома евреев
Москва, 6 июня 1881 г.
Теперь, кажется, можно приступить и к обсуждению недавнего народного самоуправства на юге, не опасаясь «либерального» обвинения со стороны нашей «либеральной» прессы в преступном подстрекательстве. Читатели знают, конечно, что некоторые органы нашей печати не погнушались, при первой вести о начавшемся движении против евреев, обвинить в нем те газеты ненавистного им литературного лагеря, которые, после события 1 марта, позволили себе изливать свое негодование на прямых и косвенных виновников позорной катастрофы слишком-де горячо и резко, чем будто бы не только нарушили «молитвенно-горестное настроение» (sic) как «либералов», так и русского общества, но и возбудили, наконец, народные страсти. Газета «Порядок», в течение всего марта месяца наставлявшая нас «благоразумию и умеренности», мгновенно утратила эти превосходные качества, как только проведала о происшествиях в Елисаветграде, и провозгласила, что вся беда от слишком частого употребления в печати и в официальных актах слов «крамола» и «крамольник». В Малороссии, вещал «Порядок», ссылаясь на своего корреспондента, существует слово краморник – торговец, а народ, приглашенный искоренять крамольников и не понимающий этого выражения, принял, по созвучию, за крамольников – краморников! Выходило, таким образом, что никто другой, как само же правительство, вместе с некоторыми газетами, в слепом озлоблении на «крамолу», подало повод к каламбуру, который и породил трагедию! Однако ж тенденциозность и лживость такого остроумного измышления были немедленно обличены вполне компетентным судьей в настоящем деле – газетой «Киевлянин»: оказалось, что слова «краморник» у Малороссов никогда и не бывало, а имеется слово «крамарь», которое означает торговца красным или мелочным товаром и никогда специально к евреям не прилагается: ни один крамарь из христиан тронут не был, и, наоборот, разорены дома шинкарей, откупщиков, банкиров-евреев, которых ни один малоросс никогда крамарями не называл и не назовет. Мы упомянули об этом каламбуре «Порядка» только для того, чтобы читатели сами сообразили: много ли правды можно ожидать в суждениях этой прессы по поводу последней народной расправы на нашем юге и юго-западе…
Теперь народная расправа с евреями, слава Богу, прекращена: началась другая расправа – административная, а также и еврейская расправа – с самим народом. Деятельно производится, частию уже и произведено следствие, творится суд, и результаты его настолько уже известны, что позволяют верную и беспристрастную оценку событий. Если «начальство» долго и упрямо, но совершенно неверно удерживало за ними скромное название «беспорядков», то также ошибочно другое выражение, пущенное в ход некоторой частью нашей печати и ее услужливыми корреспондентами, – «избиение евреев». Именно избиения-то и не было, – и это, конечно, в высшей степени замечательно. Можно даже удивляться такому самообладанию расходившейся, разнузданной, по-видимому, народной массы. Нельзя сказать, чтоб толпы были совсем безоружны: у них не было, конечно, огнестрельных орудий, но имелись и топоры, и ломы; они однако ж употреблялись только как орудия разрушения, а не убоя. Нам укажут, может быть, на два, на три отдельных случая избиения, но что значат эти два, три случая там, где таковых могли быть тысячи? Да и эти случаи были вызваны вооруженным сопротивлением самих же евреев; из которых многие запаслись револьверами, стреляли из них в толпу и приводили ее в раздражение. Евреев избитых, по всем данным, столько же, сколько и избитых евреями русских, если не менее.
Другая отличительная особенность этого движения – отсутствие грабежа. Это не был грабеж, это был разгром еврейского имущества, разгром дикий, насильственный, буйный, но бескорыстный: в этом его главная общая характеристика, которой не могут изменить некоторые случайные исключения. Грабили, – даже нельзя сказать, чтоб в том смысле, как этот термин понимается уголовным законом, а скорее: присваивали себе еврейское добро, уносили его к себе, – не те, которые производили разрушение домов, мебели, вещей, товара, а та толпа, та голь кабацкая, та нищая чернь, которая шла вслед за разрушителями и подбирала разрушаемое или выбрасываемое из окон. Сами же виновники разгрома, как это подтверждается достоверными свидетелями, не только не наживались еврейским добром, но даже рвали в, клочки попадавшиеся им пачки кредитных билетов. Наконец в тех местностях, где, после уже разгрома, крестьяне подобрали валявшееся имущество и развезли его по домам, они послушно, с полной готовностью отдавали его обратно, по первому требованию начальства. Одним словом: не личная месть на лицо направленная, не личное озлобление против лиц же и не корысть были двигателями этого разгрома. Имелись в виду не Ицко, не Лейба, не Абрам какой-то, а евреи вообще – исключительно евреи. Христианская собственность этими «зверскими», «очумелыми», «рассвирепевшими» толпами (как выражаются многие наши газеты и их корреспонденты) была оставлена неприкосновенной. Если же местами она и подверглась разгрому, то единственно по недоразумению: достаточно было завидеть в углу икону или другой признак христианского жилища, и толпа, в самом разгаре своего бесчинства, тотчас же воздерживалась от разорения и даже старалась исправить, по возможности, свою разрушительную работу.
Наконец, характеристической особенностью этого явления замечается, – со стороны крестьян по крайней мере, и именно тех, которые не избивали, не грабили, ничем не корыстовались, – какое-то простодушное убеждение в правоте своих действий: точно будто они отправляли акт правосудия! Ничего враждебного властям, противоправительственного или даже противозаконного не заключалось, по их мысли, в этом движении, – и, громя еврейскую силу, они, очевидно, воображали, что служат службу общегосударственному интересу! Это было печальное, роковое, грубое, дикое, пожалуй, но искреннее недоразумение. Каким образом оно возникло вот вопрос, который решают различно. Первоначально господствовало мнение, что все это дело рук «анархистов» или нашей так называемой социально-революционной партии. Это мнение на руку евреям и их защитникам, потому что устраняет вопрос о другой причине: об эксплуатации христианского населения еврейством, или, по крайней мере, отодвигает его на задний план. Оно выгодно евреям и потому, что устанавливает некую солидарность интересов еврейских с интересами собственности вообще, и придает еврейству значение чуть ли не «консервативного» элемента, угрожаемого общим врагом – «социализмом»! И евреи – надо отдать им справедливость – ловко пользуются своим положением: покровительствуемые начальством в качестве консерваторов, они не перестают быть дороги и сердцу так называемых «либералов». Да, нашлись русские «либералы», которые, с редактором киевской «Зари» во главе, не постыдились выступить на последних судебных процессах обвинителями русских крестьян, в звании гражданских истцов со стороны евреев, и очень решительно настаивали на том, что главными зачинщиками были именно «анархисты». К счастью, прокурор военно-окружного суда неопровержимо, кажется, доказал, что «анархисты» только примазались, так сказать, к этому движению уже впоследствии, т. е. после уже того, как движение началось. В елисаветградском разгроме (с которого весь сыр-бор загорелся) не открыто никакого участия наших «революционеров», и прокламации появились уже позднее, – так что, по мнению прокурора, основная причина заключается все-таки в экономическом иге, наложенном на русских евреями. Досталось же г. прокурору за такое мнение от нашей «либеральной» прессы, и преимущественно от «Порядка», который признал такое поведение прокурорской власти противным закону, нравственности и государственному интересу, – как будто прокурор обязан устранять из виду существенные обстоятельства дела! Как будто в интересе правосудия и власти – искажать истину и заслонять побочными поводами основную причину преступления!
Самоуправство народное, разумеется, не может, не должно быть терпимо и подлежит строгому осуждению, но из этого не следует, что суд обязан поступать по поверхностному административному усмотрению, как административная власть, против произвола которой восстают всего более сами же либералы! Напротив, именно суд-то и призван разобрать все причины, все мотивы или побуждения преступлений. Судебное следствие и выяснило, что вопрос об участии «анархистов» – в сущности вопрос второстепенный, или точнее сказать: именно побочный, хотя и весьма важный сам по себе. Он важен и по политическому своему значению, и потому, что дает теперь в руки евреям, как мы уже сказали, дешевое и удобное пугало, которым они уже и зачали орудовать в свою пользу, для вящего утверждения своего господства, для вящей эксплуатации угнетенного ими населения. Но как ни важен вопрос об участии «социал-демократов», однако ж одними их происками и прокламациями сущность самого факта нисколько не объясняется. Произошел взрыв: откуда бы ни упала искра, дело не в ней, а в том, что кругом был порох, – горючие, быстро воспламенимые вещества, и достаточно было случайной искры, чтоб вспыхнул страшный пожар! Стало быть – с точки зрения внутренней политики – необходимо прежде всего убрать порох и устранить ежеминутную опасность пожара. Если бы даже и было доказано подстрекательство извне, то самая возможность такого повального, народного (и – при всей своей дикости – осмысленного, как мы видели) движения – на основании одного легкого, ни одной местной властью даже не подмеченного намека, даже без всякой предварительной агитации, – уже эта возможность сама по себе свидетельствует: каков же должен быть характер взаимных экономических отношений евреев и русских!
Если кто хоть раз в жизни бывал на нашем юге и западной окраине, там, где свободно живут евреи, и видел, стало быть, собственными глазами гнет еврейства над русским местным народом (а мы там бывали не один раз), для того последнее народное движение не представляет в себе ничего не только противоестественного, но даже неожиданного. Тот мог только дивиться народному долготерпению – тому и в голову не придет искать последним происшествиям каких-либо иных, отдаленных объяснений. Чтобы жить на юге и не видеть указанной нами причины – для этого надобно разве стоять «на высоте призвания» редактора киевской газеты «Заря»… Но мы не отрицаем участия и нашей революционной шайки, хотя и думаем, вместе с прокурором, что первоначальная мысль и почин принадлежат не ей; не отрицаем ни той опасности, которую могло бы представить такое народное самоуправство, если б продлилось дальше и если б революционному отребью нашей земли удалось обманом, переодеванием, подлогом и тому подобными честными приемами попасть в коноводы. Одно и то же народное сборище может быть и стройным миром или громадой, и беспорядочной толпой; правильная своеобразная организация, самообладание и сдержанность народного мирского или громадского множества, выйдя однажды из свойственной ему сферы деятельности, могли бы постепенно уступить присущему всякой массе стихийному началу и, при наплыве черни, т. е. подонков сельского и по преимуществу городского населения, смениться диким буйством, корыстной и властолюбивой похотью. Может быть, и даже вероятно – до этого бы никогда и не дошло; тем не менее такое народное движение, само собой разумеется, должно было быть прекращено властью в самом начале. Но оно могло бы, кажется, быть и предупреждено, – не единственно устранением лишь основной причины экономической – пороха (что представляет трудную и сложную задачу), но и устранением причин случайных, разыгравших в настоящем явлении роль искры, упавшей на порох. Нельзя же было, в самом деле, предположить, что такое страшное событие, как публичное, среди бела дня, в столице убийство царя, да еще царя-освободителя, пройдет для души и мысли народной бесследно. А так думали многие, не знающие и не понимающие русского народа, дивились его наружному спокойствию, упрекали его в равнодушии, глумились над его «бесчувственностью». Забывали, что народ наш не легкомыслен, не ветрен, не воспламеняется мгновенно, как иные народы юга, – и именно в великие исторические мгновения своей жизни является сдержанным, важным, сосредоточенным. Мы помним объявление в Москве знаменитого манифеста 19 февраля 1861 г. Это произошло в последний день масленицы, обыкновенно самый разгульный и пьяный: ожидали таких буйных восторгов, что войска стояли с заряженными ружьями наготове в казармах, – но масленичный день словно превратился внезапно в великопостный понедельник: ни возгласа, ни клика, – ни одного пьяного… То же самое было и вслед за событием 1 марта, так что блюстителям «либерального» порядка пришлось уличить и отрекомендовать полиции всего одну только бабу, дозволившую себе публичное выражение горести и негодования на «злодеев», – ту знаменитую, прославленную «Порядком» и «Порядок» прославившую бабу, которой так много и серьезно занимались петербургские газеты. Но эта тишина, это видимое спокойствие народа должны были бы сильнее озабочивать правителей, чем даже мгновенные вспышки, если таковые кое-где и были. Мы тогда же печатно заявляли, что «народ молчит, но думает свою думу», и в том же марте месяце имели случай сообщить бывшему министру внутренних дел наше убеждение в необходимости безотлагательного слова к народу от лица Верховной власти о том, чтоб народ держался спокоен, не внимал никаким слухам и толкам, не дозволял себе никакой расправы и верил, что власть бодрствует, разыщет и покарает виновных. Но Петербург от России далеко, и мнения, говор и «потребности» ближайшей среды привлекали к себе, к сожалению, больше внимания, чем расположение народного духа… Нет сомнения, что нервы народные более или менее возбуждены ужасной катастрофой 1 марта, а при таком состоянии легко возникают и слагаются всякие легенды и мифы. Народ, видя водворившееся, действующее, плодящееся в родной земле зло, – воочию явленное ему в цареубийстве, – конечно, не мог не задать себе вопроса: где причина, где корень зла? Разумеется, в каждой местности останавливались на местных данных. Для жителей наших южных и западных губерний знакомое ему зло олицетворяется в еврействе, – не в нем ли и коренья – «От них всякое зло пошло у нас на Руси», – совершенно искренно, хоть, разумеется, и ошибочно отвечали мужики под Елисаветградом нашему, вполне достоверному, корреспонденту. «Пусть, – говорили они же, с сердечным сокрушением, спустя несколько дней после разгрома согласившись с доводами о беззаконности их расправы, – пусть казна оценит убытки еврейские и заплатит им, пусть обложат нас хоть вечным оброком для уплаты за это казне, мы готовы будем платить, только бы прочь взяли их (евреев) отсюда!..»