Когда б не баня, все бы мы пропали. История старинной русской традиции

Глава 2
“Великое облегчение и превосходнейшее врачевание”

Даже после того, как Петр I своими радикальными реформами превратил прежнюю Московскую Русь в почти европейскую державу, баня по-прежнему оставалась исключительно русским явлением. По мере того как продолжался процесс европеизации, на отношение людей к бане влияли два фактора. Во-первых, западные европейцы начали сознавать потенциальную пользу мытья для здоровья. Ванны и купальни, к которым в XVII веке европейская элита относилась в лучшем случае скептически, постепенно сделались предметом медицинского любопытства и даже нашли своих сторонников^[95]. Это повлекло за собой пересмотр представлений о бане, так как положительное воздействие парения “по-русски” можно было сопоставить с другими банными процедурами. Во-вторых, отношения Российского государства с “цивилизованной Европой” стали темой оживленных обсуждений среди европейских мыслителей, особенно во Франции^[96]. В глазах тех, кто считал Россию безнадежно варварской страной, баня оставалась удобным и непременным символом русской непохожести на прочие народы. Тем же, кто надеялся доказать, что Россия – страна цивилизованная, эволюция медицинских взглядов на мытье позволяла утверждать, что баня – способствующее здоровью и даже прогрессивное заведение. Некоторых принадлежавших к высшим слоям европейских наблюдателей (возможно, таких было большинство) по-прежнему смущали чрезмерно вольные нравы, царившие в бане и вокруг нее: они усматривали в этом половую распущенность. Но к концу столетия подобные моральные суждения несколько отошли на второй план, так как врачи-профессионалы все чаще высказывались в пользу такого способа омовения. Теперь было принято считать, что баня в первую очередь – учреждение, стоящее на службе личного и общественного здоровья людей.

Рассказывая о бане XVIII века, приходится говорить о сексе, традиции и медицине. А еще – о международной политике и о способности российского государства динамично развивать военное дело и экономику. Императрица Екатерина II, воцарившаяся в 1762 году и правившая до 1796-го, напрямую вступила в тогдашние европейские споры вокруг бани. Уроженка Пруссии, она вышла замуж за наследника российского престола и, приехав в Санкт-Петербург, постаралась полностью обрусеть^[97]. Овладев в совершенстве русским языком, она еще и очень полюбила баню – и впоследствии доблестно защищала ее от нападок тех иноземцев, которые усматривали в банных обычаях признак российской отсталости.

Сообразно последним веяниям в западноевропейской медицине, Екатерина поддерживала мнение, что посещение бани очень важно для здоровья жителей Российской империи, а значит, и для ее экономики и могущества. Баня прекрасно вписывалась в планы императрицы, мечтавшей улучшить оказавшуюся под ее властью страну. Остро сознавая стоявшие перед государством проблемы здравоохранения, Екатерина сосредоточила внимание на высокой детской смертности, опасном уровне распространения заразных болезней, недостаточном количестве врачей, неравномерном распределении аптек и больниц и на ослабленном здоровье солдат в армии. Все эти слабые места представляли угрозу и для численности, и для продолжительности жизни населения, что, как хорошо понимала императрица, грозило снизить производительность и подорвать способность страны к ведению войн^[98]. Так или иначе, баня могла бы очень помочь в решении каждой из этих задач, имевших отношение к здравоохранению.

К концу эпохи екатерининского царствования многие аспекты русской культуры стали ассоциироваться или с русской стариной, или с цивилизованным – на европейский лад – правлением. Характерно, что баня осталась, пожалуй, единственным явлением, которое ассоциировалось и с тем, и с другим. Двойственный статус России нашел отражение в западноевропейских взглядах на баню. Два ученых человека – Жан-Батист Шапп д’Отрош и Антонио Риберо Санчес – отстаивали противоположные мнения. И Шапп, и Санчес были членами парижской Королевской академии наук, оба являлись активными участниками бурного международного обмена идеями, происходившего в ту пору в интеллектуальном мире, оба некоторое время жили в России, и к обоим прислушивалась Екатерина. Наконец, оба признавали, что баня занимает чрезвычайно важное место в повседневной жизни России XVIII века.

На этом сходство между ними заканчивается: Шапп и Санчес придерживались противоположных взглядов на баню. В 1768 году Шапп, французский астроном и священник, опубликовал описание русских бань, выдержанное в том же пренебрежительном тоне, в каком писали о ней европейские путешественники предыдущих столетий. В своем трехтомном сочинении “Путешествие в Сибирь” с “отчетом о русских обычаях и нравах” Шапп назвал баню заведением нелепым и даже опасным. Екатерина в ответ сочинила собственный памфлет – “Антидот”, – в котором дала отповедь Шаппу. Санчес же был врачом и придерживался новых, только зарождавшихся тогда в Европе взглядов на мытье. Начиная с 1760-х годов, Санчес избегал искрящихся подробностями сцен с описаниями совместного купания обоих полов и предпочитал ученые, взвешенные медицинские суждения о пользе банных процедур для здоровья. Выпущенный им “Трактат о русских паровых банях” (1779) ознаменовал новый уровень в серьезном изучении этой русской традиции и поместил ее в самый центр продолжавшихся на Западе споров о преимуществе мытья вообще^[99]. Екатерина ссылалась на авторитетное мнение Санчеса, пытаясь еще больше упорядочить применение бани в России. Она видела в бане (по крайней мере, теоретически) не столько средство увеличения государственных доходов, сколько учреждение, призванное поддержать здоровье населения – а значит, и государства в целом. В глазах Шаппа баня и Россия были чем-то варварским и грубым; в глазах Санчеса – знаменовали прогресс и жизнеспособность.

* * *

В Россию Шаппа д’Отроша заманила не культура или история, а широта и долгота. В 1761 году 39-летний астроном отправился в сибирский город Тобольск, чтобы наблюдать оттуда прохождение Венеры по диску Солнца. Астрономы того времени уже понимали, что Венера очень редко оказывается между Землей и Солнцем, но все же это предсказуемое небесное явление. Два таких события случаются с промежутком в восемь лет, а следующего прохождения приходится ждать больше ста. Ученые ухватились за возможность расширить свои астрономические познания, и с этой целью во все уголки планеты отправились группы наблюдателей^[100]. Само наблюдение длилось всего несколько часов, но для того чтобы оказаться в нужном месте в нужное время, Шаппу пришлось провести в России целых пятнадцать месяцев. Поэтому у него не было недостатка во времени, чтобы в ожидании встречи с небесным явлением заняться изучением земных материй. Среди прочего его внимание привлекла баня.

Для Шаппа география, астрономия и человеческое здоровье были тесно связаны. Как и многие в ту эпоху, он считал, что географические особенности и климат страны определяют национальный характер ее жителей и даже задают особые местные типы телосложения или физические признаки. Баня не казалась Шаппу просто диковинным обычаем – он увидел в ней очередное свидетельство, подтверждавшее его (в целом негативное) представление о русском характере и здоровье. Баня, по-видимому, подкрепляла какие-то его догадки об особенностях русского организма и о господстве половой распущенности в этой части света^[101].

Круг общения Шаппа в Париже еще больше настроил его против России. Среди французских дипломатов XVIII века наметилось два разных подхода, когда речь заходила о России. Представители первой, испытывавшие влияние Вольтера и энциклопедистов, считали, что Россия находится на пути к просвещению. Конечно, она пока еще стоит на дальних подступах к “цивилизации”, но все равно по сути это европейская – и цивилизованная – страна^[102]. Представители другого лагеря (к которому принадлежал и Шапп) по-прежнему видели в России не европейскую, а восточную страну – деспотичную и не знающую законов. По их мнению, попытки европеизации, предпринятые Петром и его преемниками, ничего не изменили. Непосредственной целью поездки Шаппа было наблюдение транзита Венеры по диску Солнца, но, пользуясь удобным случаем, астроном попутно искал наглядные подтверждения своим антирусским взглядам, которые он разделял с некоторыми французскими дипломатами^[103].

После тягостной поездки в карете через всю Европу, а затем на санях через всю Россию, весной 1761 года Шапп прибыл в Тобольск. Вначале он наблюдал лунное затмение, что позволило ему точно рассчитать долготу, на которой он оказался. А затем он пронаблюдал прохождение Венеры по диску Солнца. Отчеты о своих наблюдениях он посылал во Францию уже из Санкт-Петербурга, из Академии наук, где ему предоставили временное жилье.

Через пять лет после возвращения во Францию Шапп опубликовал свое “Путешествие в Сибирь” с иллюстрациями Жана-Батиста Лепренса. Хотя формально в книге рассказывалось исключительно о пребывании Шаппа в России в начале 1760-х годов, в период царствования Елизаветы, она вышла в свет в 1768 году и потому стала камнем преткновения для просветителей во Франции и в других европейских странах, где велись жаркие споры о том, какой становилась Россия при Екатерине Великой. Спустя год сочинение Шаппа переиздали в Амстердаме, а через три года – перевели и опубликовали на английском, голландском и немецком языках.

Поскольку главный интерес Шаппа заключался в наблюдении небесных тел, пожалуй, нетрудно понять, почему ежедневное общение астронома с русскими утомляло и раздражало его. Шапп описал, как впервые посетил русскую баню: это было в Соликамске. Он с удивлением увидел, как из помещения для мытья валят клубы “дыма” (на самом деле это был пар). Вначале ему не хотелось раздеваться в таком пекле и потеть. Лишь после того, как его слуга дал ему понять, что он обидит хозяина, если откажется от мытья (ведь баню готовили к его приходу несколько часов), Шапп согласился. Он писал: “[я] очутился в квадратной комнатке, до того прогретой от печки, что меня мгновенно прошиб пот”. Желая набрать в грудь побольше воздуха, но не понимая, что, чем ближе к потолку, тем жарче, он забрался на самую верхнюю полку: “Я ощутил почти невыносимую боль в ступнях ног и не мог бы там остаться, если бы на мою полку не брызнули холодной водой, которая почти тотчас же испарилась”. Но жар от пара “стиснул [ему] голову”, он почувствовал себя плохо, кое-как свалился на нижнюю полку и “велел” открыть дверь и окно. Немного придя в себя, сидя в холодной воде, он просил слугу поливать его, а сам сидел тихо и боялся шевельнуться. Мокрый, замерзший, Шапп не нашел в себе сил даже одеться – просто набросил на себя тулуп и побежал к саням, держа остальную одежду в руках, а приехав домой, немедленно улегся в постель. Разочарованный слуга сообщил французу, что он недостаточно долго пробыл в бане, и потому она не пошла ему на пользу^[104].

Этот первый неудачный опыт не отбил у Шаппа охоту попытать счастья снова – уже в Тобольске. Он надеялся, что там баня поправит его здоровье, которое, как ему показалось, пошатнула русская зима. И снова он едва выдержал банное пекло. Он описал, что ему не понравилось “яростное” растирание ветками, и потому он “постарался поскорее покинуть баню”. Русские же, отметил он, напротив, парились и мылись дольше двух часов и повторяли все банные процедуры по нескольку раз.

Сложности, которые подстерегли Шаппа в самом начале, не умалили его интереса к бане – отчасти, наверное, потому, что банные обычаи служили в его глазах явным и забавным доказательством того, что Россия страшно далека от цивилизованного мира. Шапп отмечал, что бани распространены “по всей России” и что “каждый житель этой обширной страны, от государыни императрицы до последнего нижайшего ее подданного, моется дважды в неделю, и все они моются одинаково”^[105]. Упоминание о государыне здесь неслучайно. Шапп явно хотел сказать, что, какими бы цивилизованными и аристократичными ни казались внешне русские цари и царицы, они тоже погрязли в обычаях, обличавших в них дикарей. В пору выхода книги читатели наверняка воспринимали все это как выпад в адрес Екатерины, ведь в глазах французской публики привычка к мытью означала крайнюю степень варварства.

Презрительные суждения Шаппа не ограничивались упоминаниями о пекле в бане или о привычке мыться. Он порицал и близкое соседство мужчин и женщин. Автор “Путешествия в Сибирь” неоднократно заявлял, что баня – место неразборчивого и распутного общения между полами^[106]. Путешественник сообщал, что у людей, имевших достаток, есть свои домовые бани, где целые семьи моются вместе. В торговых банях есть отдельные помещения для разных полов, но в действительности мужчины и женщины свободно ходят туда-сюда. В городах победнее “оба пола часто оказываются в одной парной”. Шапп добавлял, что даже когда происходит мытье порознь, мужчины подходят к дверям бани голышом и запросто беседуют с женщинами, которые приносят им напитки и еду.

Для Шаппа привычка мыться в бане была свидетельством того, что российская верхушка так же нецивилизованна, как и простонародье. Его описания домовых бань в роскошных домах изобиловали скандальными подробностями. Он делал упор и на экзотическую обстановку, и на яростное лупцевание, происходившее среди русских аристократов. Сами бани, отмечал Шапп, были построены на совесть. А вот то, чем люди там занимались, показалось ему недостойным и аморальным. Входили в баню с ведрами воды и “пучком веток”. Вначале купальщик располагался на нижних полках, где жар был не такой сильный. После того как он пропотел, слуга окатывал его холодной водой. Затем купальщик забирался на более высокую ступень “амфитеатра” и повторял процедуру, всякий раз залезая выше и выше и оставаясь в парилке около получаса. Другой человек “время от времени поливает водой раскаленные камни, и тотчас же из печи с шумом вырываются клубы пара”. Пар поднимался до потолка и спускался оттуда в виде горячего облака. Он размягчал ветки, которыми люди обмахивались, с силой вгоняя горячий воздух в открытые поры. Если в общественных банях царили вольные нравы, то в частных вообще творилось насилие, и в воздухе так и веяло развратом: купальщик ложился на полку, а кто-нибудь “хлестал его ветками, ожидая, что и тот окажет ему добрую услугу, но во многих банях для этой цели нанимают женщину”^[107]. Баня – пекло, где люди обоих полов давали волю рукам, – явила взору Шаппа возмутительную картину, оскорблявшую его чувство благопристойности.

Шапп допускал, что для жителей России мытье действительно может быть полезно с медицинской точки зрения. Из его представлений о климате следовало, что процедуры, полезные для здоровья русских, привыкших к сильным холодам, могут навредить европейцам. Он рассуждал так: поскольку русские сидят по домам и мало потеют в течение зимы, у них, скорее всего, возникают гуморальные расстройства, “потому эти бани, похоже, абсолютно необходимы им, и на них может наброситься множество болезней, если они не будут париться и мыться”. Он добавлял, что банные процедуры “вызывают большое брожение в крови и в гуморах, а также обильные выделения через потение. Крайний холод отгоняет гуморы от кожи обратно и тем восстанавливает равновесие”^[108].

Придерживаясь гуморальной теории, Шапп вполне допускал, что когда-нибудь баня сможет оказаться полезной и для других народов, хотя и не как профилактическая мера, а скорее как средство заново обрести утраченное здоровье. Он заключал, что бани можно было бы завести и в Европе – но исключительно для лечения “ревматических расстройств”. Этот вывод он основывал на своем наблюдении: “состояния этого рода почти неизвестны в России, и многие иностранцы резко излечивались от них, побывав в этих банях”. В общем, в сочинении Шаппа насмешки, недоверие и уничижительные замечания в адрес бани соседствовали с некоторыми похвалами, особенно ввиду ее пользы для здоровья самих русских.

Воздействие книги Шаппа оказалось гораздо глубже, чем мнения иностранцев, писавших о бане до него. Поскольку Шапп был известным ученым, к его суждениям относились серьезно: его сочинение сочли важнейшим для XVIII века рассказом об обычаях и нравах русского народа. Свои описания он подкреплял медицинскими теориями, которые и рассказывали о роли бани в России, и разъясняли, в чем состоит ее особая ценность, с учетом климата и местного рациона. Все это вполне согласовывалось с общим презрением к России и русским, характерным для того интеллектуального и дипломатического лагеря, представителем которого был Шапп.

Пожалуй, главной причиной широкой популярности, которую обрело “Путешествие в Сибирь”, стали сопровождавшие ее гравюры Лепренса, особенно соблазнительно показавшего баню. Художник изобразил, как мужчины, женщины и дети моются вместе, нисколько не стараясь прикрыть наготу. Их позы вызывали в памяти классические идеализированные фигуры: мускулистые мужчины, женщины с округлыми формами, дети-херувимы. Однако действия изображенных людей наводили на мысль, что эта сцена, рассказывающая как будто бы о чистоте и здоровье, на деле скрывает невообразимую порочность. Голые мужчины и женщины стоят рядом, растирают друг друга, сидят в корытах, держат березовые ветки и поливаются водой, являя собой картину, которая должна была возмутить французское чувство благопристойности. В заполненном паром помещении на верхней полке женщина хлещет мужчину березовым веником. В другом месте женщина откинулась назад, широко расставив ноги, а мужчина, видимо, трет ей спину. В книжной иллюстрации половые органы у людей не показаны или скромно прикрыты, но французские читатели, несомненно, понимали, что в настоящей русской бане никакие приличия, конечно же, не соблюдаются. Гравюра Лепренса делала зримой ту грубую дикость нравов, которую Шапп описывал словами.

Екатерине не понравилось антироссийское содержание книги. Ее возмущение объяснялось еще и тем, что поездку Шаппа по стране устроила санкт-петербургская Академия наук, желавшая внести заметный вклад в европейский просветительский проект – наблюдение прохождения Венеры. Шапп же вместо этого взялся рассказывать о посторонних вещах вроде русской бани – да еще и в негативном ключе. Это было воспринято как наглое публичное оскорбление.

В 1770 году императрица опубликовала анонимную отповедь, призванную разъяснить Шаппу и его читателям ряд фактов. “Антидот, или Разбор дурной, великолепно напечатанной книги под заглавием «Путешествие в Сибирь»” был выдержан в насмешливом и снисходительном тоне. Екатерина указывала на ошибки, которые допустил Шапп, пускаясь в широкие обобщения и опираясь на свой скудный опыт. Его так называемые наблюдения, замечала императрица, часто делались “на скаку”, из укрытых мехами саней. Она высмеивала ученого мужа за то, что он принял банный пар за дым, за то, что испугался бани, за то, что так и не понял, что в бане нужно как следует пропотеть. Екатерина сочла, что неудачные попытки Шаппа подступиться к бане внушают даже больший “ужас”, чем его вопиющее невежество^[109].

Особенно же возмутил Екатерину “скандальный эстамп” Лепренса: “Тут, друг-читатель, вы найдете весьма неприличный эстамп с надписью: публичные бани в России, который скорее изображает вакханалию, чем русскую баню”. Императрица писала, что в действительности мужчины и женщины ходят в баню поочередно или же посещают разные помещения, разделенные перегородкой. Ее раздражало, что Шапп все время употреблял выражение “вперемежку”: “Кто же видел, чтобы наши дамы…, выходя из бани, барахтались вперемежку с мужчинами?” “Аббат не стыдится писать и печатать подобные гадости”, – возмущалась государыня и добавляла: “Можно ли, г. аббат, быть… злонамереннее и лживее?.. Эта ложь груба и нелепа”. Еще императрица отмечала ошибочность описаний Шаппа, касавшихся употребления березовых веников в бане. Шапп писал, что люди “секут друг друга пучками розог”, Екатерина же язвительно отвечала, что смысл этого обычая совсем в другом: “когда хотят усилить жар паровых бань, то над местом, где лежат”, машут простынями, а люди менее богатые “употребляют… пучки березовых веток, снабженные листьями”. Императрица иронизировала: “Может быть, его [Шаппа], для смеху, высекли в бане, он этого заслуживал”. Екатерина заключила, что Шапп так ничего и не узнал о России: его “описание способа, которым моются в банях, не точнее остального”^[110].

Иллюстрация 6. Жан-Батист Лепренс “Изображение русской бани”. Опубликовано в книге Шаппа д’Отроша “Путешествие в Сибирь”. Эта книга в целом и данная иллюстрация в частности вызвали гнев Екатерины II и побудили ее написать опровержение – “Антидот”. Публикуется с разрешения музея Розенбаха, Филадельфия.

Самодержица была не вполне чистосердечна. В сельских банях, пока их топили, действительно можно было увидеть дым, а не пар. Совместное мытье мужчин и женщин оставалось настолько распространенным явлением, что нужно было даже запретить эту привычку на законодательном уровне. В 1743 году вышел указ, запрещавший мужчинам и женщинам ходить в баню вместе. В 1760 году, то есть перед приездом Шаппа в Россию, Сенат признавал, что “в Санктпетербурге в торговых банях парятся мужеск и женск пол обще в одной бане, что весьма противно”, призывал полицию строго применять указ, “дабы в торговых банях мужескому и женскому полу вместе париться было запрещено”, и “штрафовать без всякой пощады” нарушителей^[111]. Однако проблема никуда не делась. В 1782 году понадобилось издать еще один закон, по которому торговым баням предписывалось иметь отдельные помещения для мужчин и для женщин, где было бы ясно указано, для какого пола они предназначены, и чтобы купальщиков обслуживали банщики, а купальщиц – банщицы^[112]. Екатерина в своем “Антидоте” утверждала, что в бане вовсе не царят вольные нравы, о каких писал Шапп, однако неоднократное введение запретительных указов, похоже, свидетельствует об обратном. Можно не сомневаться, что Екатерина сама очень любила ходить в баню, – одну она выстроила у себя в Царском Селе. Императрица общалась в бане со своим фаворитом Григорием Потемкиным, из чего можно заключить, что по меньшей мере в интимной обстановке русского двора баня точно была смешанной^[113].

Если оставить в стороне сарказм и лицемерие, то можно увидеть, что в “Антидоте”, защищая баню, Екатерина в то же время соглашается с мнением Шаппа, что привычка мыться реже – признак цивилизованности. Так, Шапп утверждал, что бани в России распространены повсеместно, – Екатерина на это возражала, что “невозможно лгать более наглым образом” и что “нет человека во всей России, который ходил бы в баню два раза в неделю; есть множество людей всех состояний, которые в ней никогда не бывали; есть люди, которые бывают в ней очень редко”. Здесь она явно имела в виду русских, принадлежавших к знати. Только “простолюдины, и в особенности чернорабочие” “бывают в ней раз в неделю”, – заявляла она. По ее словам, все обстояло совсем не так, как утверждал Шапп, – будто все русские, от “Государя до последнего подданного”, моются в бане два раза в неделю.

Эта перебранка из-за бань позволяет понять, насколько больного места коснулся Шапп, решив использовать баню как способ выставить Россию дикой и нецивилизованной страной. Его нарочито сенсационные описания были призваны подкрепить представления о том, что Россию нельзя считать частью просвещенной Европы: русские обычаи доказывали отсталость страны. В отповеди Екатерины говорилось, что бани отнюдь не столь широко распространены, как утверждал Шапп, и в них отнюдь не царит нравственная распущенность.

“Антидот” Екатерины не опровергал напрямую заявлений Шаппа о том, что баня – нездоровое заведение, хотя императрица явно думала иначе. Возможно, она намеренно избегала вопроса о пользе для здоровья, потому что догадывалась, что вряд ли переубедит читателей. В ту пору лишь самые передовые врачи в Европе отваживались рекомендовать регулярное мытье. Если бы Екатерина взялась подробно расписывать благотворное действие бани на организм, она разом потеряла бы все заработанные риторические очки, и ее попытка защитить Россию провалилась бы. Поэтому она избрала самый разумный путь: не восхвалять пользу бани, а постараться преуменьшить ее роль в жизни русских.

* * *

Хотя Екатерина намеренно уклонилась от обсуждения этой темы в своем “Антидоте”, она прекрасно знала о пользе бани для здоровья благодаря общению с другим иностранцем и деятелем Просвещения – Антонио Риберо Санчесом. В отличие от Шаппа, Санчес был знаком с новейшими западными медицинскими теориями относительно мытья. И, в отличие от французского путешественника, он знал, что некоторые врачи в Западной Европе начали ценить профилактические и обыкновенные ванны, а также применять купанья для лечения специфических болезней^[114]. В 1720-е годы Санчес изучал медицину в Португалии, Англии, Франции и в Лейденском университете в Нидерландах, где ему довелось поработать вместе с Германом Бургаве, выдающимся профессором медицины того времени^[115]. Скорее всего, там Санчес соприкоснулся с новаторскими методами лечения сифилиса (позже именно он напишет статью на эту тему для “Энциклопедии” Дени Дидро) и услышал критические отзывы о кровопускании (которое, как он обнаружил позднее, часто практиковалось в банях)^[116]. Если в вопросах, касавшихся человеческого организма, Шапп оставался дилетантом, то Санчес был экспертом.

В течение следующих трех десятилетий Санчес приобрел опыт, позволивший ему пропагандировать медицинскую ценность банных процедур, и Екатерина стала охотно прислушиваться к его мнению. В 1730 году, когда императрица Анна Иоанновна отправила Бургаве письмо с просьбой прислать врачей на службу в Россию, тот выбрал Санчеса. В 1731 году он был назначен главным лечащим врачом Москвы. Вскоре его пригласили практиковать в Санкт-Петербург, а в 1735 году он стал первым врачом императорской армии и пробыл на этой должности шесть лет. В военных походах – вначале в Польше, а затем в южных степях – он узнал, что баня широко используется в русской армии. Еще он заметил, что в баню повсеместно ходят русские крестьяне и жители небольших русских городов.

В Санкт-Петербург Санчес вернулся лейб-медиком русского двора и государственным советником. Он лечил Анну Иоанновну до конца ее дней. Хотя диагноз, поставленный им царице, – нефролитиаз – слишком запоздал и лечиться было уже поздно, само умение Санчеса правильно определить болезнь подтвердило его профессионализм в глазах коллег и при дворе. После смерти Анны он успешно вылечил герцога Голштинского и был приставлен к принцессе Софии Ангальт-Цербстской – будущей Екатерине Великой. В 1744 году, вскоре после приезда в Россию, 14-летняя принцесса серьезно заболела. Как вспоминала позднее сама императрица в мемуарах, она “оставалась между жизнью и смертью в течение двадцати семи дней”. А потом наконец, рассказывала Екатерина, “нарыв, который был у меня в правом боку, лопнул, благодаря стараниям доктора-португальца Санхеца [sic]; я его выплюнула с рвотой, и с этой минуты я пришла в себя”^[117]. Так Санчес завоевал восхищение и доверие Екатерины.

Несмотря на сделанное доброе дело, удача вскоре отвернулась от Санчеса: после смерти Анны при дворе новой царицы, Елизаветы, для него не нашлось места, и в 1747 году он уехал в Париж^[118]. Он продолжал поддерживать тесные (хотя и тайные) связи с русскими аристократами в Париже, где те пересиживали неудачную пору и дожидались перемен при императорском дворе. В 1762 году Елизавета умерла и на русский престол взошел Петр III, муж Екатерины. Он процарствовал всего полгода, а затем Екатерина подстроила переворот, который позволил ей взять власть в собственные руки. Это дало возможность Санчесу вновь проявить себя. И действительно, через несколько месяцев молодая императрица положила ему ежегодный оклад в тысячу рублей: “Потому что он спас мою жизнь, с Божией помощью”^[119].

Вскоре после этого Санчес написал Екатерине о бане. Главная мысль, которую он хотел донести, – ценность этой процедуры для здоровья русского народа. Его идеи быстро проникли в своды российских законов. В 1766 году Екатерина цитировала письмо Санчеса, который убеждал ее в следующем: “Крайне надобно ввести бани в употребление как надежнейшее предохранение от многих болезней и средство укрепления человеческого тела”. Санчес отмечал, что “от суеверия ныне в Европе бани уничтожены… но сие доказывает токмо, что безрассудные ревнители охотнее смотрели на изнеможение и расслабление своего народа, нежели на здоровье и укрепление оного”. Еще он указывал, что “российские солдаты лучше знают великую и существенную от бани пользу”. Екатерина соглашалась с ним, замечая, что “здешние бани, употребляемые таким образом, каким господин Саншес предписывает, суть наилучшим и непревзойденным средством к сохранению здоровья, силы и крепости” народа. Она также заявляла, что со всем этим согласны все известные народы, однако “единое суеверие истребило бани в Европе”, “и за сие истребление заплачено опасною болезнию, которая началася в Италии, а потом во Франции около 1480 года”^[120].

Императрица вновь обратилась к Санчесу, когда пришла пора издать новый закон о должном употреблении бань. Судя по изменению в законах, баня теперь интересовала власть больше как источник здоровья, чем как источник доходов. Вот что писал Санчес императрице: “Дай Боже! Чтоб Физики и Врачи в России испытали пользу, которую весь народ от бани получить может”. Он настаивал на том, что “по законам политическим во всяком Российском городе, селе и деревне быть должно баням по числу жителей под хорошим присмотром”, то есть что думать нужно не только о прибыли. Закон был призван отрегулировать пользование банями так, чтобы их посещение приносило максимальную пользу здоровью. Отмечалось, что нередко люди даже такое целительное средство, как баня, употребляют себе же во зло: одни входят в парильню, когда там еще чересчур горячо, другие слишком рано забираются на верхние, самые жаркие, полки. Иные “трутся крепкими спиртами и едкими кореньями” или “пьют от жажды беспрестанно воду холодную, а иногда со льдом”. Случалось, что люди умирали от подобных крайностей. Закон предупреждал: “От такового ужасного злоупотребления весьма остерегаться должно”. Санчес, опытный врач, рекомендовал посещать баню раз в неделю и не сразу после еды, входить в парилку после “поддавания на каменку холодной воды”, отчего воздух делается “приятный”, и проводить там два часа. Он не советовал пить в бане ни вина виноградного, ни водки, ни холодных напитков. Из парилки же рекомендовал выходить в теплый предбанник, где лечь “на постелю” отдыхать; детей ни в коем случае не поднимать на верхние полки. Все эти, отныне кодифицированные, советы основывались исключительно на опыте врача-иностранца, а не на давно укоренившихся обычаях самого русского народа^[121].