Полёт в ночи

В рыбацком поселении Гришка быстро нашёл дом Миколы. Тот, оказывается, жил с больной женой, которая не ходила. Ему было пятьдесят пять лет. Жили тем, что продавали на городском рынке свежую рыбу. Ржавый рыбацкий баркас и рыболовные снасти – это всё, что у них было. Да пятнадцатиметровая комната в деревянном бараке, единственном на весь пригород. В доме Миколы Гришка был немедленно накормлен жаренной рыбой, вкуснее который он раньше и не пробовал. Да, в общем-то, он её и ел всего раз пять за жизнь. Вкратце Григорий поведал супругам, как его встретили в госпитале, и что Ванька останется там на десять дней. Сказал, что срочно надо сделать документы. Микола долго молчал, потом долго чесал "репу" и снова долго молчал.

– Не такое это простое дело, паспорт сделать. Ладно, пока будешь, коли хочешь, мне помогать на лодке, а то мне тяжко одному. А ты парень крепкий и мне сгодишься. А там посмотрим, что можно придумать. Пока лучше никуда не суйся, обживётесь, а я справки наведу. За мальчонку своего не тревожься, его из больницы всё равно никуда не выкинут, будут лечить. Потому что там моя жена лечилась от кровоизлияния. На ноги не поставили, но жизнь спасли, – сказал Микола, положив руку на плечо тёти Нины, своей благоверной. – Я без неё – никуда. Тридцать пять лет мы вместе, детей похоронили в 1919-м, двоих пацанов. От голода умерли один за другим… И почему Господь нас тогда не прибрал?..

– Микола, не надо, прошу, – тихо сказала Нина. Григорий понял, что надо сменить тему, и начал подробно расспрашивать о городе, о порте и о кораблях. После обеда Гришка уснул мёртвым сном на деревянном настиле с матрацем, укрывшись приятным байковым одеялом. Засыпая, впервые за последние семь лет, в нормальном человеческом жилище под крышей да под одеялом, он подумал: "Надо продать крест и помочь этим добрым людям". Проспал до утра, почти двенадцать часов беспробудно.

На следующий день Григорий был поднят в четыре тридцать утра и снова накормлен, на этот раз пшеничной кашей на воде. Вместе с Миколой впервые Гришка вышел в море на ржавой лодке, и с этого момента начал постигать хитрости рыбной ловли и управления первым в своей жизни водным транспортным средством. Волны были небольшие, но судно раскачивалось так, что казалось, вот- вот перевернётся. При каждом, даже небольшом крене, Гришка с силой хватался за борта и пытался принять устойчивое положение, от чего рыбак Микола заливисто хохотал и приговаривал: "Привыкай, привыкай, будущий капитан военно-морского флота!" Гришка злился немного, но ничего не мог поделать. Трудно всё-таки: и сети из воды вытащить, и ещё на ногах удержаться! А ведь ещё рыбу надо из сетей достать, отсортировать, да обратно плыть и вёслами работать! А Микола всё поучал попутно:

– Ты, Григорий так планируй. Сперва, чуть погодя, сделаем тебе паспорт и братцу свидетельство о рождении или справку, не знаю точно, что там у них теперь на детей. Затем попробуешь наняться матросом на корабль. Для матроса достаточно пройти курсы, а вот чтоб стать офицером на флоте нужно в мореходку поступить и отучиться.

– А что это за корабль вон там вдалеке с двумя мачтами и трубой посередине и, если не ошибаюсь, пушками впереди, самый большой? – интересовался Гришка, заворожено глядя в сторону морского порта.

– Эй! Не зевай, морячок, на вёсла налегать не забывай! – прикрикнул Микола, и продолжил повествование: – В Севастопольской бухте, в военном порту не один военный корабль. Есть ещё крейсеры и эсминцы. А то, на что ты смотришь – это линкор "Парижская коммуна", бывший "Севастополь". Его недавно на воду спустили, долго на ремонтном заводе был. У него богатая история. Там младших чинов, наверное, более тысячи человек! Как-нибудь свожу тебя туда, поближе поглазеешь на корабли. Это наша гордость.

Гришка много ещё задавал вопросов, а рыбак Микола рассказывал, что знал. Только когда подплыли к берегу, Гришка заволновался о брате:

– Надо в больницу мне, дядя Микола. Ванька у меня один там, вдруг нужно чего.

– Беги, сам всё доделаю, – отпустил его рыбак, – хватит с тебя для первого раза, итак помог, молодчина. Эй! Зайди в дом, переоденься в сухое.

Гришка забежал в комнату барака, переоделся в сухую одёжу, заботливо подготовленную тётей Ниной, и быстро направился в сторону центра города. Немного поплутал по улицам городка, не сразу нашёл госпиталь. По пути, пока никто не видел, сорвал в городской клумбе несколько оранжевых садовых цветов бархоток (оранжевых с красной каймой на лепестках) и засунул под рубаху. В ворота его долго не пропускал сторож, пришлось упрашивать и объяснять кто он и что надо. В итоге, впустили на территорию. Пройдя мимо узкого прямоугольного газона и нескольких пока ещё пустующих лавочек, где после завтрака отдыхали больные, несмело вошёл в приёмный покой и попросил вызвать Зою. Ему велели ожидать во дворе. Зоя вышла скоро, была в той же одежде, что и давече. Вкратце рассказала Григорию, что Ваню лечат уколами, лежит он в лазарете, так как температурит. Побрили его наголо от вшей. И что сегодня ему разрешили немного поесть. Как не просился Григорий повидаться с Ваней, Зоя была непреклонна: "Нельзя и всё тут! Через неделю приходи, тогда видно будет."

– Нет, я буду каждый день приходить. Вдруг ему что-то понадобится? – сказал Гриша.

– Да что с тебя взять-то? – ответила высокомерно Зоя, но тут же осеклась и замолчала . – Прости, пожалуйста, – продолжала она, опомнившись, я не хотела тебя обидеть.

– Но обидела…

– Просто Ванька рассказал, что у вас ничего нету, даже дома, – попыталась оправдаться Зоя.

– Это же не значит что мы не люди, и с нами можно вот так…

– Ладно, прости, глупость сболтнула. Ты иди, не переживай, я за твоим братом присмотрю. Обещаю. Дай только свой адрес на всякий случай. – попросила санитарка уже совсем другим тоном.

Григорий продиктовал Зое адрес Миколы, затем вынул помятые цветы:

– Это тебе. И спасибо за всё. Я всё равно буду каждый день приходить. Пока. – сказал спокойно и твёрдо будущий моряк, развернулся и пошёл прочь быстрым и уверенным шагом. Не оглядываясь.

Зоя прикусила губу и медленно пошла к калитке. Ей захотелось почему-то заплакать, но вместо этого она едва заметно улыбнулась уголком рта.

Ивана выписали не через десять дней, а через три недели. Медики в госпитале были людьми сердечными, добрыми и понимали: мальчишку надо на ноги поставить, откормить, отмыть. Все жалели Ваньку и каждый норовил что-нибудь принести ему вкусненького. Сперва тот был нелюдим, первые три дня высоко лихорадил и в бреду звал маму, Павла и Лидочку, потом приходил в себя, плакал и требовал брата Григория. Но постепенно мальчишка оттаял от ласкового обращения. Все заметили, что мальчик на самом деле вовсе не дикий, а наоборот общительный, да ещё и с юмором у него всё в порядке. Через неделю после начала лечения со всеми перезнакомился, любил травить всякие смешные байки в палате, где кроме него лежали ещё десять ребят разных возрастов. Медсёстры удивлялись, когда слышали как Ванька рассказывает сказки и придуманные им истории на ночь в палате после отбоя: "Надо же, вроде бы неграмотный малец, а какая фантазия и какая развитая речь!" С той поры и прикрепилась к Ивану кличка "Артист".

Все дни после обеда Григорий приходил к больнице и узнавал о состоянии братика. С Зоей вёл себя подчёркнуто вежливо, хотя понимал, что должен быть ей благодарен за то, что взяла Ваньку под своё крыло. Это она упросила своего отца- доктора оставить его в больнице подольше, несмотря на то, что документов у ребёнка так и не было. И уговорила никуда не сообщать о безнадзорном мальчике. А Зоя у отца была одна. Мать Зои умерла при родах, поэтому профессор Князев души не чаял в дочери, всячески баловал и во всём уступал. В общем, во всём, что касалось дочки, был мягкотелым человеком. Поэтому сама Зоя выросла своенравная и вредная, в какой-то мере, за что Ванька её недолюбливал. Тем более, она то и дело пыталась его воспитывать, от чего мальчик давно отвык. Но здесь, в больнице, Ваня ощущал, что любим и пришёлся "ко двору", поэтому старался игнорировать Зоины нравоучения, чтоб не портить себе настроение.

Когда Гришка пришёл забирать брата, почти весь персонал больницы вышел его проводить. Григорий удивился, насколько его брат поправился: таких толстых щёк у него не было отродясь. Неужели всего за три недели можно так отъесться? С Григорием на выписку напросилась тётка Нина, которую тот притолкал на самодельном кресле с колёсами, которое соорудил сам Микола, когда у жены отнялись ноги. В придачу Ваньку-Артиста одарили двумя мешками с разной одеждой, игрушками и сладостями. Медсёстры махали в окна на прощанье. Потом Ивана привели в дом к Миколе. Здесь ему показалось очень уютно и он понял, что теперь у него началась новая жизнь.

Глава двенадцатая

Время шло, и вот Ивану уже пятнадцать лет. Многое изменилось за это время. И, слава богу, в лучшую сторону. Удача сопутствовала братьям Рябининым. За три года они обзавелись документами и стали полноценными советскими гражданами. Фамилию взяли Миколы с Ниной, ведь оформлялись как их племянники, приехавшие с Поволжья. Денег от проданной Гришкиной драгоценности хватило на то, чтоб уладить все формальности с документами и пропиской, и ещё на несколько месяцев безбедного житья. А прописались, естественно, у Миколы в комнате. Жили в тесноте, да не в обиде. Григория приняли матросом на желанный корабль. В его пользу сыграли внешние данные: рост под метр девяносто, мощное телосложение, сильные руки и покладистый нрав. К своим двадцати трём годам Гришка выглядел настоящим русским богатырём. А уж как шла ему полосатая тельняшка и фуражка с лентами! Мама Нина (так называли братья жену Миколы) не могла нарадоваться на Гришу, когда он приходил в увольнение, обнимал её сильными руками, рассказывал мягким басистым голосом о службе на корабле. Наверное, вспоминала своих погибших родных сыновей, глядя на бравого моряка. Он самоотверженно, с полной отдачей служил на своём линкоре и учился на первом курсе мореходного училища. У него был цепкий ум и учёба давалась ему легко. Чего не скажешь о младшем брате. Ванька ходил в школу, но был закоренелым троечником. И то если бы не усилия тёти Нины, которая когда уговорами, когда угрозами заставляла его учиться, то ни читать, ни писать не научился бы. Ну не его это было – учёба. Зато в кружке школьной самодеятельности он был – номер один. С удовольствием бегал на занятия, участвовал в постановках, сам придумывал тексты и сценки для спектаклей, даже сам поставил два представления к Новому году и к годовщине революции. У Ваньки было много друзей, и всегда он был при деле. Правда бывало иногда, как накатит на него печаль: вспомнится ему мама, брат и младшая родная сестрёнка. Терзался тогда он сильно мыслями о них, своих потерянных родных. Замыкался в себе и часами сидел в комнате и молчал. Тётка Нина знала, что не надо его трогать и лезть в душу. Ведь сама пережила горе потери детей и понимала Ваньку, как никто другой.

Ещё очень Ивана тревожил его старший названный (а теперь уже ставший родным) брат Григорий. Чувствовал Иван, что отдаляется от него брат. Знал, что теперь он для него не самый важный в мире человек. Всему виной была ненавистная медсестра Зоя. Бегал к ней Гришка на свидания. Были дни, когда отец Зои дежурил в больнице, тогда Григорий, наверное, ночевал в Зоиной коммунальной квартире. Большую часть времени Гришка проводил на корабле и в училище, и те редкие дни, когда у него выпадали выходные, Григорий почти целиком посвящал общению с Зоей. Иван жутко ревновал. К тому же Зоя была неприглядной на вид: худая и сутулая, черты лица мелкие, глаза глубоко посаженные и совершенно бесцветные, голос вообще писклявый. Только густя русая коса до пояса немного украшала её. Хотя Гриша, почему-то считал, что глаза у его девушки светло-голубые, точно небо в зимнее морозное утро, а голос тоненький и звонкий, как у лесной малиновки, а фигурка точёная, как у хрустальной статуэтки-балерины. Именно так он описывал Зою маме Нине, перед тем, как впервые привёл девушку в дом знакомиться. Ване же казалось, что некрасивей девушки он не встречал. А по характеру она была взбалмошная и упрямая. Ну совсем не пара его брату-красавцу! Её он просто ненавидел за то, что забрала у него брата, и весь свой гнев выплёскивал на Гришу:

– Ну что ты в ней нашёл, брат? Она же страшная и вредная к тому же.

– Не смей так говорить, Ваня. Она нормальная, – обрывал его Григорий.

– Она командует тобой, крутит-вертит, как хочет!

– Послушай, – сразу начинал нервничать Григорий, – я, по-твоему, мужик?

– Ещё какой!

– Вот именно. И мне баба нужна, понимаешь?

– Да что ж тебя на эту-то бабу потянуло? Ни кожи, ни рожи… Ой, прости, – быстро поправился Ванька.

– Не перегибай палку, братец! – отрезал Григорий. – Я её люблю, понятно? И не нужна мне никакая другая. Не по роже суди, Иван. Нет для меня милее и красивее женщины, чем она. Не знаю, чем взяла. Но за неё жизнь отдам не раздумывая, ясно?

Ивану было ясно. Брат умел твёрдо и решительно расставить всё по местам. Говорить было больше не о чем, и горькая обида застряла где то в горле и не давала свободно дышать. Тут Григорий подошёл, взял Ивана за плечи и посмотрел прямо в глаза, как тогда, в далёком прошлом, когда Григорий сделал его своим названным братом.

– Ты мой брат, и я тебя люблю и не оставлю. Помни об этом и выбрось всякую дурь из головы, – сказал Гриша и прижал Ивана к себе.

Только в это раз, в отличие от прошлого, Ивану легче не стало.

Глава тринадцатая

В одну из жарких июньских ночей Ивану не спалось. Накрыли с головой воспоминания детства. Того далёкого беззаботного детства, когда у него была родная семья. Вспомнил маму. Как хлопотала в горнице, топила большую русскую печь, как вынимала из неё пухлые ароматные пироги и кулебяки, и всё время запевала звонким зычным голосом русские народные мотивы. Вспомнил, как они втроём с братом и сестрой баловались на тёплых полатях, прячась от отца с матерью за цветастой занавеской. И как только батя с мамкой подходили, чтоб отдёрнуть занавеску и наругать, все как по команде замирали, зажмуривали глаза и притворялись спящими. Вот уж было весело! Особенно когда малая полуторагодовалая Лидочка начинала звонко смеяться и своими мелкими пальчиками тыкать в глаза Ваньке и Пашке: мол, не спят они, папка.

Мысли текли медленно, и Иван уже был готов погрузиться в сон, как вдруг земля задрожала под ногами. Тишину ночи пронзил грохот и свит, доносящийся с неба. Иван вскочил на ноги. Ужас мгновенно сковал грудь, помешав сделать вдох. Так и стоял Иван в оцепенении, с широко раскрытыми глазами и не понимал что это: сон или явь.

– В подвал!!! – услышал Иван крик Миколы, который пытался взвалить себе на спину тяжелое тело жены, потерявшей сознание. Ванька очнулся и помог Миколе с тётей Ниной. Оба они быстро дотащили её до крыльца барака, под которым другие жильцы уже отворили железную дверь в подвал, и толпились возле неё, не давая друг-другу прохода. Через минуту все двадцать три человека уже сидели на земляном полу подвала в кромешной тьме. Бабы плакали, мужики безуспешно пытались хоть как-то утихомирить их.

Это полетели первые бомбы на славный город Севастополь в три часа тринадцать минут 22 июня 1941 года. Так началась Великая Отечественная Война в СССР, и Ваня осознал: началось страшное. Страшнее, чем когда-либо было в его, и без того несладкой, жизни.

Во время первого авиа-налёта фашистов Григорий находился на службе на корабле. Как же жалел Ванька, что неделю назад, когда брат был дома на выходном, не успел он поговорить с ним, попрощаться по-братски. Даже до порта его не проводил! Когда теперь они свидятся? Как же обостряются чувства, когда приходит беда, когда приходит разлука…

– Что теперь будет, дядя Микола? – вопрошал Ванька. – Как мне с братом увидеться, как узнать о нём?

– Послушай меня, сынок, – отвечал старый рыбак, – твой братец – бравый моряк. Он будет защищать родину, будет воевать на море. Даст бог свидитесь. И мы с тобой тоже будем воевать. Будем фашиста бить, насмерть стоять, но не отдадим ему своей земли!

Иван не понимал, зачем какие-то немцы напали на его родину и хотят их всех убить. Он слышал, что два года уже идёт война. Что фашисты и их предводитель Гитлер захватили некоторые заграничные страны. Что у этих захватчиков сильная и многочисленная армия, и что многие народы подчинились им и отдали свои земли. Но это ведь было так далеко! И то, что война будет у них в стране Советов, ему в голову не приходило. Он жил своей жизнью и готовился поступать в театральное после школы. было много планов и будущее рисовалось в радужных красках. Ему не хотелось рисковать жизнью в сражениях и "стоять насмерть". Но с каждым днём, с каждой новой бомбёжкой города, с каждым услышанном им разговором о зверствах фашистов, о Гитлере, о концлагерях и пытках в сознании Вани крепла решимость: он должен и будет бороться с фашизмом.

Вместе с солдатами сухопутных войск из городских частей, другими горожанами, со своими одноклассниками Иван денно и нощно строил оборонительные сооружения для защиты города с суши. Укреплялись созданные ещё в прошлом веке подземные коммуникации, где оборудовались заводы, склады и казармы. Госпиталь, в котором трудилась Зоя тоже спустили под землю.

"Что же это за люди такие – немцы, которые вот так вот кидают бомбы на таких же как они сами людей, детей? Почему они испытывают удовольствия от пыток и мучений людей? Таких же живых, как они сами? Почему их не трогает боль детей, которые стали сиротами и живут в подвалах, умирают от голода и болезней? Дети! Может они и не люди вовсе? А их главный, Гитлер? Может он сам дьявол?" – думал Иван. Он ненавидел фашистов. И не мог остаться в стороне, когда все остальные мужики участвовали в обороне Севастополя. Он стал солдатом красной армии. Хотя очень боялся воевать. От природы Ваня был робким мальчиком, и по мере сил боролся с этой чертой своего характера, и тщательно её скрывал. Воспитывал себя, как мог. Он завидовал брату Григорию: вот кто был настоящим героем! Брат воевал на море, участвовал в десантных операциях, а так же в снабжении города продовольствием и боеприпасами по морю через Кавказ. За прошедшие полгода он так и не слышал ничего о брате, но молился про себя и не оставлял надежды встретиться вновь. Но времени скучать не было. Севастополь находился в осаде.

Как-то зимой Иван с тремя солдатами восстанавливал разрушенный бомбами госпиталь, и встретил Зою. Вид у Зои был цветущий, будто война не коснулась её. Забыты были прошлые обиды, и Иван бросился в объятия к девушке. Лишь когда утирал ей слёзы шершавой ладонью, заметил круглый, выпирающий живот.

– Зоя… – ахнул Иван. Он не смог сдержать улыбки. – Вот так новость!

– Через месяц рожу, – сказала Зоя сквозь слёзы, – а Гришка и не знает…

Зоя продолжала всхлипывать, а Иван, семнадцатилетний крепкий парень, спасённый когда-то этой хрупкой женщиной от тяжёлой пневмонии, обнял её за плечи, и сказал твёрдо, точь-в-точь как его брат:

– Не плачь, Зоя. Тебе надо себя беречь. Ради малыша и ради Гриши. Главное, чтобы с ребёнком было всё в порядке, чтоб здоровеньким родился. А Гришку мы дождёмся. Надо только ждать. И верить.

Глава четырнадцатая

Через год, 12 июля 1942 года Севастополь был захвачен немцами. Предшествовали этому ожесточённые уличные бои, в ходе которых погибли десятки тысяч горожан. За десять дней до того, как Севастополь был сдан, из города был эвакуирован командный состав армии сухопутно и по морю. Ходили слухи, что командование бросило своих солдат здесь. Без боеприпасов, без поддержки. Но Ивану не хотелось верить в эту неудобную правду, тем более как было точно, он не знал. Ему самому удалось спастись в подземных казематах, где потихоньку, в течение нескольких недель сформировалась мощная подпольная организация. И так солдат Иван Рябинин стал подпольщиком-диверсантом. Ванька знал, что незадолго до прорыва фашистов в город, военные корабли тоже покинули Севастопольскую бухту. Так нужно было, чтобы уберечь от фашистов флот. Где теперь его брат, Иван понятия не имел. Жив ли он?

Следующий удар настиг Ивана, когда он узнал, что 12 июля в числе полуторатысяч мирных жителей на Балаклавском шоссе была расстреляна Зоя с новорождённым сыном, а его названные родители Микола и Нина сожжены на барже в море с ещё тысячью севастопольцами. Бесчинства, творимые фашистами в городе, массовые казни, сожжения, утопления и повешания тысяч людей не укладывались ни у кого в голове. Город жил в страхе все два года оккупации. Никто не знал, что лучше: смерть или жизнь.

Спустя ещё восемь месяцев, в марте 1943- го, к Ваниной подпольной организации примкнули новые партизаны. Их ждали, по слухам это были опытные бойцы. Когда однажды, под покровом ночи в конспиративную квартиру вошли пятеро рослых мужчин, у Ивана затрепетало в груди. Его глаза встретились с глазами… потерянного Григория. "Есть бог на белом свете" – подумал тогда Иван. И с того самого дня не переставал в него верить. Ведь мольбы его были услышаны. Партизаны сразу взялись за дело. Стоя над картой на столе, утопая в папиросном дыму, мужчины разрабатывали план подрыва участка железной дороги. Иван ничего не соображал, лишь смотрел на такое родное и до неузнаваемости изменившееся лицо брата. Густые некогда волосы поредели и стали пепельными, а две глубокие залысины по бокам лба выдавали в молодом двадцатипятилетнем парне умудрённого опытом мужика, "видавшего виды". Задорные ямочки на щеках Григория превратились в длинные морщины, а глаза потеряли цвет. Лишь в голосе осталась та же сталь. Та же жёсткость, та же уверенность в каждом движении, в каждом шаге.

Не такой представлял Иван их встречу. Много раз за прошедшие неполные два года их разлуки Ваня фантазировал, как брат тепло встретит его, сожмёт в объятиях, как прежде, как будут сидеть вместе всю ночь напролёт и не смогут наговориться, как Иван изольёт душу своему любимому, дорогому брату Григорию, которого так ждал.

Но Гриша был сух и краток. Не только с Иваном. Со всеми. Сейчас перед ним стояла другая задача. Лишь однажды вскользь спросил Ваньку о своей невесте. Тот понял, что Гриша ничего не знает. Стоит ли рассказать ему? Нет, не мог Ванька рассказать о расстреле. Он сказал, что видел Зою как-то, и что родила Григорию сына. Гриша был счастлив, и поклялся найти Зою с ребёнком, чего бы это ему не стоило. После этого известия он воспрял духом, и с большим рвением принялся за дело. Очередная диверсионно-партизанская операция должна была состояться через неделю, план требовал доработки, и товарищи с головой ушли в работу.

Наконец всё было готово. Задача состояла в следующем: второго апреля в 5.35 утра на полустанок Инкерман-1 в Балаклавском районе прибывал состав с боеприпасами из фашистской Германии. Необходимо заминировать железную дорогу в ста метрах от станции, где дорога делала изгиб и проходила в аккурат под четырёхметровой насыпью. Именно этот участок дороги, протяжённостью примерно тридцать метров, не просматривался со стороны немецкой военной части, развёрнутой вблизи полустанка. Разведкой было установлено, что в части служит порядка пятидесяти солдат, поэтому не исключалось, что за партизанами будет организована погоня. Уходить после взрыва предполагалось через инкерманские штольни – древние пещерные сооружения, построенные около пятнадцатого века нашей эры, представляющие собой сеть подземных лабиринтов, проделанных отчасти в скалах, отчасти под землёй. В древности здесь находились кельи монахов, а теперь в штольнях располагались склады боеприпасов. Во время осады Севастополя в части штолен был подземный город с фабриками, школами и больницей. Маршрут, по которому подрывникам предстояло уходить с задания, несколько раз был опробован и изучен. Лучше всех в катакомбах ориентировался Григорий. Знал без карты, где тупики, где тайные ходы, где лазы. В минно-подрывном деле спецами были Егор и Макар, бывшие курсанты мореходного училища, одногруппники Гришки. Все они покинули свои военные суда перед выводом флота из Севастополя. Все вместе вступили в партизанский отряд. Четвёртым напросился Иван, хотя брат был против. Знал Гришка, что тот на дело идёт потому, что с ним хочет быть, с Григорием. Знал Гриша, что братик его смелостью не отличался, видел, что страшно ему. Поэтому и не хотел брать. Но сдался.

Пошли вчетвером. Уже в пять часов были на месте. Действовать надо было быстро. "Противопоездная" мина была собрана на месте и установлена на рельс, заряд забит глиной. Гул приближающегося состава был слышен всё ближе и ближе, и тут, в нескольких секундах от неминуемого взрыва, потрясшего своею мощностью городок Инкерман и окрестности, ребята были замечены немецким патрулём.

Ещё за три секунды до взрыва в спины убегающим подрывникам полетели пули. Егор и Макар упали замертво в двадцати метрах от железной дороги, успев, наверное, услышать грохот разрывающейся мины и скрежет покорёженных цистерн. Дело сделано, покойтесь с миром, герои. За плотной стеной из песка, щебня и камней, взметнувшейся на десять метров ввысь после взрыва, братья Рябинины успели скрыться в катакомбах. Осколками снаряда Григорию разворотило бедро, от чего бежать он не мог. Ванька взял его за подмышки и поволок вглубь подземного каземата. Предательски тянулись за ними кровавые следы. Слава богу, что в свете фонаря они были едва различимы. Времени не было. Сзади были слышны приглушённые голоса фрицев. Скоро их догонят. Григорий тяжело дышал и держался за ногу. Мысли в голове Ивана лихорадочно перескакивали с одной на другую, но времени на раздумья оставалось не больше двух минут. Иван глубоко вздохнул и сосредоточился. Призвал на помощь высшие силы, вспомнил бога и горячо помолился как мог. И тут наступила ясность.

Он резким движением оторвал рукав от своей рубахи и перевязал туго рану на ноге брата. Теперь она не кровоточила. Затем поднял с земли здоровенный тяжелый булыжник, поднял его над головой и… уронил себе на левую стопу. Сквозь тряпичный ботинок просочилась свежая кровь. От пронизывающей боли в глазах потемнело, из горла вырвался крик. Это был конец. Немцы приближались. Уже можно было явно различать незнакомую речь. Сколько их было? Пять, десять? Но было ясно: скоро он их встретит лицом к лицу.

– Уходи, брат. Я их задержу. Двоим нам не спастись, – сказал Иван шёпотом. Григорий поднялся на обе ноги, превозмогая боль, и тихо заговорил, делая вынужденные паузы между словами:

– Я всегда знал, что ты у меня настоящий Человек, что ты сильный, что ты…

– Быстрее, – прервал Иван, и повёл Григория в сторону овального лаза. Перед тем, как подтолкнуть Гришу в чёрную узкую щель, Иван ремешком пристегнул к голове брата фонарик, и, убедившись, что тот крепко прилегает ко лбу, в последний раз крепко обнял брата и сказал:

– Прощай!

– Нет! – задыхаясь шептал Гриша. Мы вместе должны умереть.

– Нельзя нам вместе. Ты нужен нашим. У тебя есть Зоя, есть сын. Ты должен найти их. Ты должен идти, уходи, прошу тебя! И прощай.

Топот пары десятков ног слышался совсем близко. Иван погасил фонарь и замер. Дикая боль в ноге не давала ровно дышать, но страх куда-то исчез. Через несколько секунд стены грота озарились пересекающимися лучами множества фонарей, один из которых ослепил лицо Ивана. Но выстрела не последовало. Последовал удар прикладом по лицу. Боль в ноге показалось солдату пустячной. Сколько было немцев Иван так и не понял, но его сначала долго трясли за плечи, что-то пытаясь узнать, видимо, один был здесь или нет, потом ещё раз ударили по животу, потом в полуобморочном состоянии повели на допрос.

Привели в ту же военную часть на станции, в маленькой комнатке усадили и привязали верёвками к стулу. Напротив сел командир части, молодой немец с черными усиками, аккуратно выбритыми в виде квадрата над верхней губой. На ломаном русском он стал расспрашивать Ивана о его организации. Сколько их, имена, фамилии, адреса. Ваня молчал. Он же партизан. Тогда озверевшие немцы стали бить его по голове чем попало, и что-то прикрикивать на своём языке. Кровь сочилась из рассечённого лба и носа, стекала множеством вязких алых струй по шее и груди, от чего рубаха без одного рукава прилипла к телу. Вскоре голова Ивана распухла и превратилась в арбуз, глаз стало не видно, а нос расползся по всему лицу кровавой лепёшкой. А потом один из фашистов достал железную коробочку из верхнего ящика стола (правда, Иван этого не видел). Его заставили раскрыть глаза и смотреть на свои руки. Когда Иван, повинуясь приказу, разлепил с трудом один глаз, то увидел, как один из его мучителей медленно, с чувством, миллиметр за миллиметром втыкает острую швейную иглу под ноготь среднего пальца его левой руки. Сначала Иван заорал на весь Крымский полуостров, затем выгнулся дугой, едва не разорвав верёвки, а затем пришло спасение – он потерял сознание. Но его быстро привели в чувства, облив голову ледяной водой. И так ровно десять раз. Иголка, рёв, судороги, провал, вода, иголка, рёв, провал, вода, иголка и так далее. К вечеру солдата, корчившегося от боли, отволокли в подвал и бросили на пол.

Через три дня пыток Иван во всём сознался. Рассказал и имена, и фамилии, и адреса, и вообще всё, что знал. Где-то глубоко, краешком души он осознал, что мечтал стать героем, а стал предателем.