Нину охватило радостное предчувствие, спать не хотелось совершенно, а утром на работу. Может, ей воды попить? Может, тогда удастся заснуть? Нина накинула халат, вышла в тёмный коридор и, не дойдя до кухни трёх шагов, прислонилась к стене, ощутив полубоморочную противную слабость: на кухне говорили о ней. Прижимаясь щекой к серым от старости обоям, слушала слова, не предназначенные для Нининых ушей.
Рая молотила языком, как сказала бы баба Маша. Всю жизнь она была для Нины добросердечной и всё понимающей тётей Раей, и в каком-то смысле заменила ей мать, когда Натэла уехала и Нина осталась одна. И теперь вибрирующим от удовольствия голосом говорила гадости. По Раиному выходило, что она, Нина, неудачница, старая дева и монашка-затворница. Панна Крися поддакивала угодливо, плела что-то о фригидности и асоциальности, покачивала черепаховым гребнем и подбрасывала в огонь дров, успевая вставлять в короткие Раины паузы бесконечные «тво́я правда» и «то так» (польск.: ваша правда, это так).
– С квартирой-то найдёт себе кого-нибудь. А с тринадцатью метрами в коммуналке кому она нужна? Никому! – говорила Кристиана.
– Слава богу, я Витьку моего от неё отвадила, написала – гуляет твоя невеста с милиционером, мать-то от неё к полюбовнику ушла, девчонка и сорвалась как с цепи. Поверил. Как матери не поверить? Галка-то его – начальника дочка, родители богатые, квартиру им с Витькой купили. А мы с Митяшей и бабкой его будем жить в трёхкомнатной. А может, и в четырёх… Витька-то взрослый мужик, ему отдельная комната положена. Да и бабе Липе положена, она ж престарелая. Дадут нам четырёхкомнатную, а Витька потом, через год выпишется, если захочет, – радовалась Баронина, а панна Крися повторяла своё «то так» и «кажды увежи» (всякий поверит).
– Ты вот что, Криська… Ты бы с Нинкой поприветливей. Подселенкой к ней просись, может, согласится. Что тебе одной-то вековать, одна-то с ума сойдёшь. А с Нинкой всё веселей. Замуж выйдет, внуков нянчить будешь.
– Сдалось мне с отродьем её вожгаться! – возмутилась Кристиана – Тебе, видать, мозги отшибло совсем… К Нинке подселенкой, выдумала тоже!
– Ты рот-то прикрой да подумай. Время есть пока. Я тебя в подселенки силком не пихаю, я дело говорю. С двухкомнатной-то квартирой Нинка мигом замуж выскочит, а ты ей соли под хвост и сыпанёшь… Не выдержит и к мужу переберётся, а ты в квартире хозяйкой заживёшь. Хрен с ней, с Нинкой, что она там прописана. Ещё и благодарна тебе будет, что за квартирой присмотришь, полы вымоешь да цветы польёшь. Ещё и денежек даст. А в комнату жиличку пустить можно, а деньги с Нинкой пополам. Думай, Криська, думай.
Нине отчаянно хотелось ворваться в кухню, затопать ногами, отвесить Райке пощёчину, а вторую влепить Крысе… Она с трудом пересилила себя, оторвала от пола ноги, которые словно приросли к половицам, и вернулась в комнату, позабыв зачем вышла. Так вот почему Витька прислал ей из армии всего два письма, а на дяди Митином юбилее старательно изображал друга детства. Впрочем, так оно и было. Но друг мог бы написать. Хоть бы с днём рождения поздравил.
Она сняла с полки четвёртый том «Энциклопедии животных», подаренный Витькой десять лет назад. Остальных томов у неё не было, только этот, «Земноводные и рептилии» – со змеями и крокодилами. Некоторые иллюстрации были словно присыпаны серым порошком. Митяй работал в типографии, и Витька дарил Нине бракованные энциклопедии и художественные альбомы – подарки неоценимые по тем временам, в магазине такое не купишь, только по подписке. А где она, подписка? Ты попробуй, подпишись.
Открыла первую страницу, прочитала выученные наизусть корявые строчки»: «Нина поздравляю тебя с восьмым марта, желаю счастья и хорошо учится. Витя», подумала в который раз, что «учится» и впрямь надо было хорошо. И заплакала.
* * *
Между тем разговор на кухне продолжался.
– Как я жить буду одна? Словом не с кем перемолвиться… – рыдающим голосом говорила Кристиана.
– Не вой. Дадут тебе квартиру какую-никакую, на хорошую не рассчитывай, там и старость встретишь, там и помрёшь одна, глаза твои никто не закроет, горевать никто не станет по тебе. Раз такая дура! —Раиска не удержалась в трагической скорби, соскочила на привычное.
– Я всю жизнь одна, все меня ненавидят, – завыла Кристиана пуще прежнего. – Тут я хоть с людьми. Пусть ненавидят, зато хоть словом перемолвлюсь когда-никогда, а там говорить разучусь… Пани Раечка, а может вы меня подселенкой возьмёте? Тогда уж точно три комнаты дадут. Я долго-то не проживу, умру, вся квартира вашей будет.
Рая вспомнила, как у неё пропадали крышки от чайника – каждую неделю, словно проваливались в преисподнюю. Криськиных рук дело, кто ж, кроме неё… Митяй паяльником приварил крышку к цепочке, а цепочку приварил к чайнику, намертво. А однажды Рая застала Кристиану за подлым делом: пользуясь тем, что в кухне она одна и никто не видит, панна Крися сыпанула в бабы Машину кастрюлю столовую ложку соли.
«Бульон пересолила, мясо в рот не взять, голая соль! Как же я забыла, посолила второй раз… – сокрушалась баба Маша. – Как же это я… Что ж теперь делать? Внучка из школы придёт, чем накормлю? Уж как она вчера радовалась: суп из баранины, мясной, наваристый! Что я ей скажу? Кипятком если разбавить, так будет одна вода…Солоно-то как!
Рая знала, что мясо Дерябины позволяли себе редко, по причине вечного безденежья: пенсию Машико Нугзаровне не платили, в семье работала одна Натэла, а ели трое. Кристиану Рая не выдала, но с того дня не оставляла варево на плите без присмотра.
10. Отстранённо
Со «смотрин» ехали долго, на автобусной остановке простояли сорок минут, что-то там случилось, авария или просто сломался автобус… И всю длинную дорогу Кристиана гудела в Нинино ухо о своём. Слушать её не хотелось, но куда же денешься?
«Ты глупая ещё, молодая, – поучала Кристиана. – Подумай, пока время есть. Если двушку возьмём на двоих, Витька твой как собачка к тебе прибежит. Панна Рая мне жалилась, в Галькиной-то семье ему несладко, тестюшка с тёщенькой в рот смотрят, каждый кусок считают, каждую ложку. Жмийоватэ (жмотистые). Галька родителям не перечит, отец большой начальник, солдафон, ему попробуй возрази, прибьёт. И квартира та не Галькина, а родителей её, Витька там никто и звать его никак. Их с Галькой в проходной комнате поселили. Вот же люди… У самих спальня, столовая да гостиная, а молодым угла не нашлось. Витька-то давно на тестя зубы точит, а Галька ковриком пшед роджичами расстилается, перечить не смеет. Так что долго он там не продержится, твой будет. Я помехой вам не стану, готовить могу, когда и полы вымою, когда и с ребёночком твоим посижу, езли бэндзе тшеба (если будет надо).
Нина представила их с Витькой семейную жизнь с панной Крисей и Галей, которая, конечно же, приедет и устроит скандал. Будет кричать на весь дом, и никакие стены, никакая звукоизоляция не устоит перед гневом отвергнутой женщины, которой Витька клялся в любви, а потом клялся ей, Нине. Грош цена таким клятвам. Не нужен ей Витька. И Витьке она не нужна. И маме, которая за семь лет прислала ей четырнадцать открыток – с новым годом и с днём рождения. На открытках пальмы, море и чужая незнакомая жизнь, в которую Нину не приглашали.
Кристиана сыпала слова – горькие как соль, которую Раиса Баронина советовала подсыпать горстями в Нинину жизнь. Нина прижалась щекой к холодному автобусному окну и думала о своём.
* * *
Через десять лет после их «помолвки» Витька ушёл в армию. Барониным приходили от него письма со штемпелем войсковой части, которые Раиса торжественно зачитывала на кухне, при всех. В каждом письме Витька передавал Нине привет, но ей не писал, прислал только две открытки в первый год службы. От Раисы Петровны Нина знала, что Витька служил где-то на севере, а отслужив, женился и остался в Мурманске. Дядя Митя с тётей Раей были у него на свадьбе, Нина приглашения не получила, но упрямо продолжала ждать, хотя ждать было нечего. Приедет же он когда-нибудь, навестить родителей. Они увидятся – и всё выяснится, думала Нина. А что женился, так со всеми бывает, все ошибаются. Окрутила москвича пронырливая девочка из местных, думала – в столице будет жить. А Витька возьми да останься в Мурманске. «Ничего, это ненадолго, – думала Нина. – Я подожду. Вот приедет, увидимся и тогда…»
Они увиделись через два года: Митяю… ох, простите, Дмитрию Викторовичу стукнуло пятьдесят, и не приехать на юбилей Витька просто не мог. Его жена осталась дома, «уа-уа» – пояснил Витька, смешно изобразив укачиваемого на руках младенца, и у Нины рухнуло сердце и покатилось вниз, больно цепляясь за какие-то бугорки и выщербины.
На юбилей Баронины позвали соседей. Нина сидела рядом с Витькой, подле неё примостилась пани Злочевская, тётя Рая с четой Зверевых разместились напротив, юбиляр – во главе стола. Витька поцеловал Нину в щёку и вёл себя так, словно они всё ещё были детьми: дурачился, подмигивал, шутил и рассказывал небылицы о своей службе в армии. Нина ему не верила, а родители верили, горделиво поглядывали на соседей: вот какого сына вырастили, всем нос утрёт, сто очков вперёд даст.
Польщённый общим вниманием, Витька городил огород, как сказала бы Нинина бабушка, если бы была жива. Затаив дыхание, Витькины родители слушали, как их сын проходил учения «в условиях, приближённых к боевым». Условия – обширный лесной массив с речкой, в которой не возбранялось купаться, но при этом запросто можно было попасть в плен (разведка противника не дремала), поэтому Витька купаться не стал. На опушке леса стоял замаскированный под куст «пункт наблюдения» – сплетённый из веток шалаш. Оставив в шалаше обмундирование (лето, теплынь, ногам жарко в сапогах, гимнастёрка плотная… Да и не стащит никто, никто ж не знает!) и не обращая внимания на свист учебных мин и разрывы учебных снарядов (резиновые шарики с несмываемой краской, снисходительно объяснил Витька перепуганным Зверевым), он добрых два часа ползал по опушке леса на животе (чтобы не обнаружил противник), поедая землянику, росшую здесь в изобилии. Наевшись, прилёг отдохнуть в шалаше и нечаянно уснул. И благополучно проспал все учения. И ему объявили благодарность, за то что он в критической ситуации не покинул вверенный ему боевой пост, а он так и не понял, что там случилось: спал ведь.
Витька скроил комичную рожу, изображая, как он спал – в условиях, приближённых к боевым. Витькины родители смотрели на соседей с гордостью, все смеялись, и удивлялись, и восхищённо хлопали себя по коленям, и даже старуха Злочевская соизволила улыбнуться и в знак одобрения наклонила гладко прилизанную головку с торчащими острыми ушками – ни дать ни взять, крыса! Нина с Витькой переглянулись и дружно прыснули. Врёт, поняла Нина. Он всё врёт.
– А что же Галочка не приехала? – громко, на весь стол спросила тётя Рая, словно забыла, что об этом уже было сказано, хотела услышать ещё раз, и чтобы остальные тоже услышали.
– Галя дома сидит, мать её не пустила со мной, для ребёнка вредно, говорит. Ребёнка она ждёт, вторая попытка, так сказать,– простодушно ответил Витька.
Раиса Петровна, сидевшая по другую сторону стола, ненатурально кашлянула и сделала сыну страшные глаза. Витька её не понял и продолжил, довольный всеобщим вниманием:
– С первым-то у неё облом случился, выкидыш то есть. Теперь мать с неё глаз не спускает, по квартире за ручку водит, а гулять ей на балконе только можно. Ничего, родит, куда денется. Двум смертям не бывать, как говорится, – «оптимистично» заключил Витька.
За столом воцарилось молчание.
– Галя это твоя жена? Ты её любишь? – спросила Нина чужим голосом, и все, как по команде, на неё уставились. Нине стало неловко, как в условиях, приближённых к боевым. Скомкав в руке салфетку и пробормотав что-то похожее на «я сейчас», Нина выбралась из-за стола и пошла по коридору, не понимая, куда и зачем идёт. С бьющимся сердцем стояла в ванной, прижимая к лицу холодную влажную ткань и лихорадочно соображая, вернуться ей или уйти. Обещать не значит жениться, детство осталось в детстве, а то что она сейчас делает, может быть истолковано против неё… Надо вернуться, как ни в чем не бывало сесть за стол и сделать вид, что ей хорошо.
На плечо легла чья-то рука. Витька!
– Ну, понимаешь… Так получилось. Залетела она. В смысле, забеременела. А у неё отец начальник воинской части. Пришлось срочно жениться. Она хорошая, Галка. Другая бы в Москву рвалась, а она не хочет. Такая она… моя Галка.
Последние слова были сказаны с гордостью. Нина не поняла, кем Витька гордился: женой, тестем или сразу обоими. Она ни за что не расскажет ему, как ждала его два года службы и два года после. А Витька не ждал, у него «получилось», и не с кем-то, а с дочкой начальника воинской части. Наш пострел везде поспел. Нина заставила себя улыбнуться. Витька понял её улыбку по-своему и радостно улыбнулся в ответ. К столу они вернулись, крепко держась за руки.
– А помнишь, как мы с тобой в свадьбу играли? Ты покрывало с подушки на голову надела, и ходили по всем комнатам, хвастались… – засмеялся Витька.
– Ага! А ты у отца шляпу стащил из шкафа и галстук, и вареньем вымазал, и он тебе потом всыпал, – со смехом подхватила Нина. И все за столом облегчённо выдохнули, и застолье потекло по заведённому порядку.
Пили за юбиляра, за молодых, отдельно пили за Галю и за дяди Митиного будущего внука, который обязательно будет генералом. «Да и у Вити нашего карьера в гору пойдёт, с таким-то зятем» – радовалась захмелевшая тётя Рая. Нерадостно было одной Нине. Она через силу улыбалась и старалась казаться беспечной. А вернувшись к себе, проплакала всю ночь.
Сейчас плакать не хотелось. А то, что причинило когда-то боль, вспоминалось отстранённо, словно виденное в кино. Или случившееся с кем-то другим.
* * *
О том, что Нина в курсе их с Раей заговора, панна Крися не знала. Она выказывала Нине несвойственное ей дружелюбие, давала «материнские» советы и не жалея языка уговаривала отказаться от квартиры и ждать второго ордера. Кристиана говорила с такой горячностью, что ей хотелось верить. Нина помнила, о чём они договорились (сговорились!) с Раей Барониной и удивлялась Криськиной дипломатии и её умению убеждать. Кристиана истолковала её молчание как добрый знак и, как в шахматной партии, двинула вперёд тяжёлые фигуры, уговаривая Нину пойти с ней в райисполком и просить квартиру на двоих.
– Дадут нам с тобой двухкомнатную. Может, даже с балконом. Я долго-то не проживу, умру – вся квартира твоя будет, замуж выйдешь, с квартирой-то, – втолковывала панна Крися. – Ты губы-то не криви, слушай. С матерью своей семь лет не знаешься, так хоть меня послушай. В таком деле одной головы мало, а две в самый раз. Возьми меня подселенкой, жалеть не будешь. Я тебе портить ничем не стану, с Барониными меня не равняй, я другого поля ягода. Живи с кем хочешь, слова поперёк не скажу.
Наконец панна Крися замолчала, исчерпав все аргументы. «Выдохлась, старая коза» – беззлобно подумала Нина.
Квартиру она оставила за собой, и уставшая за день райисполкомовская тётка одарила её улыбкой: с этой Дерябиной проблем не будет, согласилась на первый же ордер, дурёха. Видать, соседи доконали, взяла квартиру, от которой все отказывались.
Домой Нина вернулась окрылённая. Чаепитие надо устроить непременно, иначе соседи обидятся. Решено: завтра она купит торт… два торта. И всех угостит.
Тем же вечером к ней без стука ввалился Митяй, торжествующе размахивая рукой с зажатым в ней серебряным колечком. Бабушки-Зинин подарок Нина потеряла, оставила вечером в ванной, сняв с руки во время стирки. Утром кольца уже не было: утащила Рая, больше некому. Зверевы бы вернули, они видели его у Нины на пальце. И Кристиана Анджеевна, которую они с Витькой прозвали крысой, не взяла бы чужого. Крысой оказалась Витькина мать. Без зазрения совести забрала кольцо, а теперь почему-то решила вернуть.
«Райка нашла. Пол под ванной вытирала и нашла, – подтвердил Митяй. – Иди, говорит, отдай, мы на чужое не заримся, мы люди честные». Нина знала, что это неправда. То есть, правда, что нашла, но не сегодня, а в тот день, когда Нина забыла его в ванной и, не найдя, долго плакала. Как она теперь бабушкиной сестре на глаза покажется? Где кольцо дарёное, спросит. Что ж не носишь, аль не нравится?
– Нехорошо, Ниночка, счастье от людей скрывать, счастьем делиться надо! – бабаболил Митяй, кружа по комнате. Беззастенчиво шарил глазами по книжным полкам, по бабушкиному абажуру, по выцветшим обоям. И чего-то ждал. Нина не поняла – чего, и Митяй объяснил.
– Где же я возьму столько денег, восемь человек напоить-накормить, – ахнула Нина. – Вы же знаете, какая в библиотеке зарплата.
– Ты не гоношись. Ты ордер получила? Получила. Никому не дали, тебе первой дали. Проставляться надо, Ниночка, никуда не денешься. Давай сколько есть, а не хватит, мы добавим. Криська принесет чего-нето, и Зверевы в стороне не останутся. А отметить надо, как-никак, с тебя начали, тебе и почёт. Обмоем квартиру, чтоб на новом месте сладко жилось, мягко спалось. На новом месте приснись жених невесте, чтоб повёл к венцу, чтоб наряд к лицу – нёс Митяй совсем уж несуразное.
Он же выпил, сообразила Нина, и ей ещё сильнее захотелось от него избавиться. Но Митяй не уходил, сидел по-хозяйски на стуле, дудел о своём, жаловался на жену – снюхалась с Криськой, дурная баба. На Зверевых – развоняли ацетоном на весь коридор, житья от них нет. На сына – армию отслужил, домой носа не кажет, отцу копейки не прислал, вырастили урода. И не дождавшись нахально распахнул дверки шкафа:
– Где у тебя деньги-то? Водку ты не пьёшь, «Беломор» не куришь, на что тебе их тратить? Вон и обновок в шкафу не видать, одни платьишки старые-заношенные, при матери купленные, могла бы новые купить.
Нина задохнулась от возмущения и от стыда за платья, купленные и вправду ещё при маме. А Митяй бесцеремонно выдвинул ящик, в котором лежало нижнее бельё, и теперь перебирал покрытыми рыжим волосьём руками её комбинации, майки, трусы и бюстгальтеры. Нину бросило в жар.
– Не надо, я сама! Сама достану.
Митяй послушно убрал руки.
От обиды и оттого, что никто за неё не заступится и не упрекнёт Митяя в наглости и бесцеремонности, на глаза навернулись слёзы. Нина бестолково перекладывала на полках вещи, забыв от волнения, куда положила деньги. Митяй вдруг обнял её за плечи, проговорил изменившимся голосом:
– Ты никак на меня обиделась? Ты же на моих глазах росла, я тебя в коляске катал по коридору, не помнишь? А я вот помню.
– Что ты, дядя Митя, я не обижаюсь. – Нина нашла наконец спрятанные под одеждой деньги, отсчитала несколько купюр, отдала Митяю. Остальные хотела положить обратно, но Митяй не дал, перехватил её руку.
– Ты, Ниночка, смеёшься надо мной, или как? Тут на закуску не хватит, на водку и вовсе не останется.
Забрав оставшиеся деньги, Баронин долго их пересчитывал, невнятно бормотал себе под нос, сбивался со счёта и слюнявил пальцы. Смотреть было противно, но Нина молчала: дядя Митя знает, сколько надо денег на застолье, а у неё и правда нет опыта в таких делах. Деньги «знающий» Митяй забрал почти все. Протянул обескураженной Нине тонкую стопку рублей, спросил: «Хватит тебе до зарплаты?». Вопрос прозвучал как утверждение. Нина взглянула потерянно, пожала плечами и сказала, что, наверное, не хватит и что зарплата ещё не скоро. Митяй сделал вид, что не слышит.
Договорились, что спиртное и закуски Баронины купят сами, стол накроют тоже они, Нине останется только гостей созвать. Митяй смял в кулаке хрустящие купюры, постоял на пороге, бормоча, что денег-то маловато и не худо бы добавить, праздник-то нынче какой, первый в их квартире ордер! Наконец ушёл, оставив в комнате тяжёлый запах перегара и давно не стиранной мужской рубашки. Нина распахнула форточку. О «празднике» думалось отстранённо, без каких-либо эмоций. Как и о том, что до зарплаты ей придётся жить на сухариках, которые она сушила по маминому рецепту, натирая хлеб солью и толчёным кориандром. Ничего. Проживёт.
* * *
Вытребовав своё, Митяй улетучился из дома, прихватив жену и три хозяйственные сумки. Вернулись оба навьюченные как лошади: у Митяя в руках две сумки, у Раисы одна, другую руку она красиво держит на отлёте, выставив всем на обозрение две квадратные коробки из картона, туго обвязанные бечёвкой. В таких коробках продавались в те времена торты. Хватило бы и одного, неприязненно думала Нина.
Раиса развернулась вовсю. Нину, как хозяйку застолья, на кухню не пригласили. Втроём – со Зверевой и панной Крисей – до вечера резали, крошили, толкли, заправляли майонезом салаты, варили в большущей кастрюле картошку, запекали в духовке буженину, нашпигованную дольками чеснока и моркови и обмазанную жидким тестом, чтобы не вытекал сок (свиной бок Баронины купили на рынке втридорога, не торгуясь и не жалея Нининых денег). С кухни вкусно пахло жареным мясом, и у Нины текли слюнки: она не позволяла себе таких деликатесов, а последние два месяца питалась макаронами без масла, щедро поливая их томатным соком.
– Кто ж макароны водой холодной смывает? – громко возмущалась Рая. – На дуршлаг откинь, дай кипятку стечь, да масла сливочного положи. Они вкуснее будут.
– Я с маслом не люблю, люблю с томатным соком, – упорствовала Нина и продолжала поливать сваренные макароны водой из-под крана, чтобы они не слипались в тестяной невкусный комок.