Краски. Путь домой. Часть 5

14

– Томас Джеймс Кентмор! – Позвал слона Дениэл жестким тоном, едва белый свет попал на его воспалившееся от бесконечных слез лицо.

Слон вздрогнул от неожиданности. Его кожа в редкой жесткой щетине черных волос стала растворяться и обретать очертания синей форменной одежды работника пожарной команды со светоотражающими полосками на рукавах и штанинах. Хобот сжался в черный гофрированный шлейф, идущий от прозрачного забрала пожарной каски. Лицо под маской наполнилось радостью.

– Дениэл! – Улыбнулся Том. – Теперь ты готов уйти. Пойдем, сын!

Дверь слева от них открылась, и из нее вышла Эшли. Она почтенно поприветствовала своего сына и протянула руку внуку.

– Нет, я не пойду! – Мотнул головой Дениэл, шарахаясь от обоих. – Я хочу вернуться. Моя жизнь там! Слышите меня?

– Дорогой, ты готов, ты все понял, – нежным убаюкивающим голосом произнесла та, которая должна быть его бабушкой.

– Я останусь с Алексой, – твердо отрезал мужчина.

Девушка глубоко вздохнула, одарила их смиренной улыбкой и ушла за дверь. Томас же, шокированный, сел на белый кожаный диван, который теперь был ему невероятно велик, и посмотрел на сына. Дениэл с каждой минутой сердился все сильнее, зная теперь точно, кому он обязан взрывом и белым коридором.

– Ты нарушаешь тысячелетиями установленные законы, – тихо проговорил он.

– Нет, раз Он еще не покарал меня молнией, – парировал Дениэл.

Лампы под потолком зазвенели электричеством, напугав отца, но тут же нити накаливания успокоились, и коридор снова погрузился в блаженную тишину.

– Ты должен идти, сынок, – уговаривал устало отец. – Наш путь лежит туда, где наши предки.

Злобный взгляд бунтаря был ему ответом. Под маской Том был едва ли старше, чем на автозаправке, и теперь друг напротив друга на белых сидениях устроились абсолютно одинаковые мужчины: один – на диване в синем костюме пожарного, а второй – на кровати в белом наряде пациента психиатрической лечебницы. Словно между ними был не коридор с последним экзаменом, а некое искажающее реальность зеркало.

– А ты – чертов трус! – Протянул Дениэл с гневной усмешкой. – Ты полез в адово пекло ради чего? Ради наград? Или ради звания? Перед кем ты выслуживался? Бросил мать, разбил ей сердце! Она умерла вместе с тобой! Ты видел?

На лице родителя вырисовался стыд вперемешку с испугом. Не находя ответов, Томас Кентмор беззвучно шевелил губами, пока сын хлестал его обвинениями, словно плеткой с металлическими наконечниками.

– Как ты можешь после этого распоряжаться душами людей? – Напирал Дениэл. – Ты сломал ей жизнь! Убил единственного близкого человека, бессердечный ты засранец! Идти, говоришь? Ты решил за себя – вот и иди!

Глаза Тома наполнились слезами под маской, и он с болью в сердце, едва в силах составлять предложения, произнес:

– Дениэл, я знаю, каково это – оставлять любимых людей.

– Знаешь? Ты предпочел умереть, как это сделал твой отец, когда ты был маленький, – выплюнул сын с чувством, сдерживаясь, чтобы не отвесить обидчику смачный удар в челюсть. – Потому что вы не знали, что делать дальше! Как жить?

Всю жизнь после смерти отца Дениэл существовал с ощущением, что он ненавидит мать, а мать в свою очередь ненавидит его. Но сын был лишь носителем несостоявшихся амбиций родителя, который считал виноватой в собственной неорганизованности свою жену, мать, бабушку. И Сара при этом тоже была пешкой в их игре, точно такой же потерпевшей, как и он, если не сильнее. Женщина осталась одна с ответственностью размером в еще одну душу ребенка, брошенная тут в одиночку справляться с жизнью. Как низко! Сдохнуть было гораздо проще!

Коридор завибрировал, диван и кровать мистическим образом испарились, заставив оппонентов встать лицом к лицу. Стены и пол начали дрожать, колеблемые невероятной энергией. Штукатурка трескалась и осыпалась, забрасывая все вокруг белесыми осколками. Вдали от столкновения двоих мужчин стали разбиваться лампочки, постепенно погружая коридор в кромешную тьму.

– Я знаю, как жить мне! – Рычал Дениэл, чеканно произнося слова, каждое – из сердца. – Там – куча людей, за которых я отвечаю. Я не боюсь ответственности, мне именно на это даны такие силы! Люди надеются на меня, ждут защиты и покровительства! Мама, Алекса… Мне есть, кого любить, и есть, куда идти. Я выбираю жизнь!

Последние слова он выкрикнул с гневным рыком, собрав все силы изнутри. Вдруг оглушительный треск в груди разорвал его ребра пополам, отчего молодой человек не удержался и упал на колени к ботинкам отца в агонии адской раздирающей в клочья боли. На пол вместе с ним грохнулось о кафель нечто большое и серое.

Превознемогая боль, Дениэл разглядел на полу две рыхлые каменные стенки, древние и пыльные, которые изнутри оказались облицованными гладким голубоватым перламутром. Волнистые жесткие губы, на ощупь так похожие на те, что однажды обрезали его ладонь в недрах тела матери, оказались острыми, словно бритва, призванными надежно охранять вход в раненное сердце. Дениэл с изумлением поднял створки с пола, узнав в них огромную морскую раковину, в которой, должно быть, жил гигантский моллюск.

Разрушение коридора остановилось. Части стен, что падали на отца и сына, зависли в пространстве и теперь порхали в невесомости легкими крылышками белых бабочек, а от тишины зазвенело в ушах.

К ногам Томаса упала еще одна пара подобных створок, и раздался глубокий прерывистый вздох облегчения.

– Спасибо! – Едва выговорил отец.

Сын поднял взгляд на работника пожарной службы, который теперь светился знакомым голубоватым мерцанием, заливая им белый коридор. Дверь за его спиной открылась, предлагая старому проводнику вернуться к Творцу. Томаса уговаривать не пришлось. Он повел плечами, отчего синий костюм с серебристыми лентами отражателей и противогаз с каской упали на пол, растворяясь с шипом в струи ядовитого синего дыма, отпуская своего носителя в свет открывшейся комнаты.

– Я люблю тебя, Дениэл, – улыбнулся отец. – Теперь ты готов вернуться. До встречи!

Томас Кентмор скрылся в недрах голубоватого божественного света, с громким хлопком закрывая за собой дверь, после чего все исчезло.

15

Один бог знает, до чего кошмарны и невыносимы для него были последние недели. Только он смог бы сосчитать части, на которые раскололось сильное любящее сердце мужчины после того, как страшный взрыв в «Голден Гейт Парке» забрал из мирной жизни его детей. Причем, обоих, без оглядки на то, что Алекса отделалась легким испугом и гигантским шрамом на всю жизнь. Теперь она вынуждена была уходить плавно, угасая, словно свеча, достигшая окончания фитиля. Уж лучше бы все закончилось в раз, чем теперь изыскивать способы воссоединения с любимым.

Оливер и раньше очень тепло относился к Дениэлу, а после происшествия и вовсе осознал, что не видит разницы между ним и Алексой. Они были единым целым, равнозначными, равноправными. К сожалению, и для смерти тоже.

Он понял, что дети умирают, через пару недель после взрыва. И ничего не удастся сделать извне, это не им решать. Тут же восстала его дремавшая вера в бога, вспомнилась молитва, которую иногда в особых случаях читала мама, а сын улыбался, считая это забавной болтовней со странными словами. Теперь она осозналась им полностью и не выглядела такой уж смешной.

Перед глазами промелькнула вся жизнь Алексы, этой удивительной девушки, перевернувшей их с Мелани мир своим приходом. Светлая, настойчивая и любящая, она была гораздо лучше своих родителей по всем параметрам!

Была. Будто ее больше нет с ними.

Однако сейчас не до сантиментов, вскользь брошенных слов и не до чтения между строк. Факты говорили сами за себя – осталось недолго, и скоро все закончится.

Оливер видел, что девушка сторонится людей, словно опасаясь заразиться от них жизнью. И он предоставил ей возможность пройти свой путь, хоть часть него и умирала вместе с этой восхитительной парой. Он проворачивал в голове всю жизнь дочери и теперь уже видел в ее болезни благо: уж лучше пусть будет с приступами рядом с ними, чем уйдет молодой и относительно здоровой. Но его мнения никто не спрашивал.

Нет, он ни в коем случае не сожалел о том, что Дениэл появился в ее жизни! Напротив, он провел девушку по самым темным дебрям – Домой, хотя никто не знал, как это сделать. А парень просто пришел, взял ее за руку и повел.

Сейчас Алекса все еще пыталась храбриться. Покупала мотоциклы, судилась с обидчиками. Но вскоре это не будет иметь никакого значения, потому что выглядела она с каждым днем все кошмарнее. Ее улыбка, раньше такая солнечная и задорная, казалась теперь насмешкой смерти над их семьей. Дочь фанатично верила в невозможное гораздо сильнее доктора Фергусона, и светилась теперь этой мертвой ужасающей ухмылкой. А ее заверения в хорошем исходе и вовсе выглядели бредом неизлечимо больного человека.

Девушка трясущимися тощими руками вцеплялась в рукав его домашней кофты и, сверкая черными лихорадочными зрачками, из потустороннего мира сообщала, что теперь все будет хорошо. Честно говоря, было страшно ровно настолько, насколько горестно. И благо, что Алексу в этом состоянии не видели специалисты по психическим отклонениям, иначе загреметь девушке в мягкие стены. Впрочем, в этом исходе просматривалось что-то спасительное: дочь подсадят на медикаменты – транквилизаторы и антидепрессанты, будут кормить через капельницу или насильно, через пищевой зонд, чтобы удержать ее душу тут. Тогда полуовощная, лишенная воли и права распоряжаться собственной жизнью Алекса сможет пробыть с ними чуть дольше своего возлюбленного, если, конечно, не закончит все мучения подручными больничными средствами типа шнура от капельницы или отобранного у зазевавшейся медсестры скальпеля. Но тогда их с Дениэлом души могут никогда не найтись в водовороте вселенной.

Оливер содрогнулся. Неужели эти темные мысли – о его семье? Боже, как это все случилось? Как он допустил саму возможность этой трагедии?

Сегодня его дочь стала совершеннолетней. Всей командой они устроили ей, очевидно, последний в жизни праздник, которого у девочки никогда не было до этого, но Оливер всеми силами хотел показать ей напоследок, что такое бывает. Чем бог не шутит, может быть, Алекса бы поглядела на всех любящих ее людей разом и осталась бы с ними еще на сотню лет? Но нет, не сработало. Похоже, он снова не угадал желания своей малышки и сделал все еще хуже, как жаль. Когда же он упустил ее? Когда перестал понимать и поддерживать?

Время плавно ползло к полуночи, но сон не шел. Мелани спала вместе с близнецами, сопевшими крошечными носиками в приставной кроватке, их мир катастрофа коснулась мельком, ударив по сердцу супруги лишь рикошетом. Оливер поднялся с постели и приблизился к младенцам. Спящие, они были похожи в темноте, как две капли воды! Хотя на деле оказались полной противоположностью друг друга, словно одна душа раскололась надвое и вобрала в себя ровно половину положенных качеств.

Вдруг на его тумбочке завибрировал мобильный. Недоумевая, кто мог звонить ему в такое время, он рванул к аппарату, переживая, чтобы гул не разбудил жену, а, завидев имя звонящего, почувствовал взрыв вселенского страха в груди. Бенедикт Фергусон.

Оливер пулей вылетел из спальни, на ходу прикладывая мобильный к уху.

– Дениэл уходит, – сообщил ему лечащий врач. – Его показатели резко ухудшились, мистер Траст, до утра парень не дотянет. Мне очень жаль.

Ну, вот и все.

Сам не соображая, что творит, Оливер вызвал такси и рванул в клинику. Он только в машине понял, что сидит в пижамных штанах и наспех накинутой футболке с длинным рукавом, сжимая в руках телефон и бумажник. Зачем он это делал – не понятно, ведь в клинику его никто не звал. Почему не сообщил Алексе, что ее возлюбленный умирает? Как оставил спящую супругу одну, не предупредив? Чем он собирается помочь Дениэлу, когда врачи бессильны? И еще сотня подобных вопросов, на которых не было ответа.

Дочь он решил не беспокоить лишь потому, что завтра у нее будет тяжелый день. Впрочем, как и сегодняшний день рождения. Впрочем, как и последний месяц жизни, что уж говорить. Алекса не простит ему, что отец не позвал ее попрощаться с самым близким человеком. Завтра, когда она получит сообщение о его смерти по окончании судебного процесса, все закончится и для нее, так пусть же в последние часы жизни Дениэла она будет уверена, что все в порядке. Последние часы относительного совместного счастья.

Слезы собрались навернуться на его глазах, когда таксист бросил назад себя:

– Приехали. Двадцать восемь семьдесят.

Оливер включился в реальность, насколько это было возможно. Он расплатился с извозчиком и вошел в клинику, ненавидя в душе эти мерзкие лиловые стены. Сколько боли и ужаса связано с этим гадким цветом!

В приемной его сориентировали по этажу и палате пациента, предупредив, что вне часов посещения его не пустят внутрь. Оливер кивнул и направился к заветной двери по пустым лестницам и коридорам, разбрасывая эхо шагов. После недолгих поисков он уселся на кушетку, стоявшую снаружи, и потер лицо, отозвавшееся на прикосновение шорохом жесткой двухдневной щетины. Почему так все завершалось? Безумно жаль…

Вскоре доктор Фергусон вышел из палаты и пригласил гостя внутрь. Оливер навещал своего водителя лишь в начале комы, когда он выглядел белой глыбой, прикрытой больничной простыней. Теперь же парень больше напоминал скелет. Замерев на входе, посетитель пошатнулся на слабых конечностях.

– Вы можете побыть с ним, – просипел Фергусон, скрывая покрасневший взгляд. – Попрощаться, если хотите. Алекса не приедет?

– Нет.

– Оно и к лучшему, тут уже ничем не помочь.

Начальник уселся рядом со своим работником и прикрыл веки, справляясь с эмоциями. Когда его взгляд вернулся к изможденному лицу потерпевшего, Оливер вдруг подумал, что Дениэл не так уж и плох, как говорят врачи. По крайней мере, когда он навещал парня в палате интенсивной терапии втайне от Алексы, тот был белого, словно полотно, цвета, полупрозрачный и бездушный, как манекен. Но сейчас он не выглядел таковым! Острые скулы на равномерно сером лице отливали легким румянцем, а брови Дениэла нахмурились и нависли над фиолетовыми пятнами век. Ведомый инстинктами, Оливер протянул руку и прикоснулся к кисти молодого человека, поразившись своим ощущениям: она была горячей!

Похоже, он начал понимать, о чем вещала Алекса с фанатичным жаром на лице.

Не успел посетитель додумать свою мысль, как аппарат, отслеживающий пульс, заверещал на всю палату, выдав прерывистую линию.

– Готовьте дефибрилятор! – Бросил подскочивший к кушетке Фергусон стоявшим поодаль помощникам. – Мистер Траст, Вам придется выйти.

Испуганно прикрыв рот рукой, Оливер попятился к двери, ошалело наблюдая, как горстка разномастных халатов облепила человека, отчаянно сражавшегося за жизнь все это время. Стало безмерно горько, что его конец таков.

– Держись, парень, – прошептал он, проглатывая ком в горле. – Ты нужен ей!

– Убрать руки! – Рявкнул Фергусон, и тело поверженного воина изогнулось на койке дугой от разряда, прошедшего сквозь грудь.

Дальше Оливер был не в состоянии смотреть на это. Он вышел вон, прикрыв за собой дверь.

16

На половине пути к дому Алекса поняла, что не может больше управлять техникой из-за дрожи в руках. Она остановилась на обочине и отошла от проезжей части на пару шагов. Ровно настолько хватило ее сил перед тем, как девушка опустилась на землю и разрыдалась в голос. Ее трясло и выворачивало наизнанку, колотило в судорогах, едва позволяя легким делать вдох. Грозно рыча диким раненным зверем, Алекса мирилась с реальностью, позволив себе ощутить всю боль сполна и осознать неизбежность смерти.

Сколько продолжалась агония, девушка не знала. Но в какой-то момент она расслышала проезжающие автомобили за своей спиной и почувствовала запах отработанного бензина, характерный для автострады. Алекса поднялась с земли и оглянулась – жизнь за ее спиной продолжалась. Светило ленивое южное солнце, скрипели птахи в кустах. И лишь у двоих затерявшихся во вселенной влюбленных не было шансов.

Вздохнув, девушка не обнаружила больше тяжести в груди, словно истерика смыла слезами все залежи ее боли. Она вспомнила о суде и решила позвонить папе, чтобы обрадовать его никому не нужной победой. Однако сообщение отца, которое она нашла на телефоне, разом стерли все ее мысли эмоциональной волной. Не чувствуя конечностей, она доковыляла до брошенного на обочине мотоцикла и, оседлав его, рванула в клинику, не теряя ни секунды.

Вскоре Алекса, миновав все кордоны, влетела в знакомую палату. Она остановилась на входе, встретившись с воспаленным взглядом отца – тот явно не спал этой ночью – и, удивленная, медленно продвинулась к койке.

Дениэл все еще был интубирован, но трубка, торчащая из его полуприкрытого рта, заканчивалась свободным срезом. Часть аппаратов уже сняли за ненадобностью.

– Ты меня чертовски напугал, – прошептала Алекса.

Не в силах оторваться от его открытых глаз, теплых, родных, отдающих оливковыми деревьями и сухими пальмовыми рощами, она едва ли верила сейчас, что он жив. Дениэл не сводил с нее взгляд, как и она с него, до конца не ощущая реальность минуты. Алекса медленно присела на больничное кресло рядом с его койкой, взяла любимого за руку и нежно прижала к губам острые костяшки. Он слабо сжал ее пальцы в ответ.

В таком виде влюбленные просидели недолго. Их союз разбил доктор Фергусон, ворвавшийся в палату и попросивший освободить ее для врачебных мероприятий.

Алекса с отцом вышли в коридор, где родитель рассказал страшную историю о том, как незадолго до полуночи раздался звонок от доктора Фергусона.

– Я поехал в клинику, сам не понимая, зачем. Я не знал, что мне делать, Алекса. Прощаться? Просить остаться? И да, я попросил. Сказал, что он тебе нужен. Чтобы побыл с нами еще, тут интересно! – Отец ненадолго затих, рассеяно улыбаясь. – А потом он очнулся. Посмотрел на меня. Так странно, Алекса, у него совсем другой взгляд. Дениэл опять меня удивляет, уже в который раз!

Вскоре, вымотанный бессонной ночью, отец уехал домой. Алекса с нежностью обняла его и прошептала простые слова:

– Я люблю тебя, пап. Спасибо за все!

Казалось, он никогда не выпустит ее из своих рук теперь, но нет, усталость брала свое. Мужчина зевнул пару раз и, попрощавшись до вечера, поплелся на парковку, где на полуденном солнце его уже ждал черный «Ленд Крузер».

Алекса же осталась возле двери палаты, растерянная и еще не осознавшая победу по всем фронтам. Руки мелко вибрировали, а пальцы пульсировали от распиравшей их энергии, но девушка сейчас больше была подвержена бессильным слезам, чем счастливым порывам. Она пыталась настроить себя на позитивный лад, вспоминая взгляд своего любимого, но папа оказался прав, он был совсем другой, не как раньше. Предстояло срастить воспоминания о Дениэле с новым человеком, лежащим на больничной койке. Впрочем, Алексе и самой нужно было как-то сраститься с той лучистой девушкой, светлой и улыбчивой, не знавшей горя и потерь. Вероятней всего, это невозможно, нужно просто научиться жить заново, новыми телами и разумами, новыми возможностями. Потому что те Дениэл с Алексой все же погибли во время взрыва.

Ее мысли прервал вышедший из палаты доктор Фергусон. Он подошел к ожидающей на скамье посетительнице и обнял ее, как же странно.

– Это чудо, мисс Алекса, – проговорил он, – ночь борьбы, а потом такой прорыв! Мы сняли трубку, можете недолго пообщаться. И я слышал новости, поздравляю Вас с победой.

Фергусон отвесил ей короткий, но почтительный поклон, и проводил в палату.

Алекса вошла в лиловые стены очень осторожно и медленно, не зная, что от себя ожидать. Смех и слезы были не единственными ее полярными эмоциями. Далеко не единственными! Мужчина не сводил с нее глаз, пока она набиралась храбрости, чтобы снова к нему приблизиться. Дениэл был очень слаб и серьезен, на лице еще виднелись следы от крепежей трубки. Девушка не могла оторваться от его утомленного взгляда, такого строгого и проницательного, будто теперь он смотрел прямо в душу, миновав свои собственные рамки, завершив свою собственную войну.

– Привет! – Прошептала Алекса и присела рядом с ним.

С огромным трудом непослушными губами он беззвучно прошептал:

– Я слышал тебя.

– Когда? – Спросила она заворожено, вспоминая миллионы слов, сказанных ему за время комы.

– Всегда.

Слезы снова подкатили комом к ее горлу, но Алекса отправила их назад. Слишком много было слез в прошлой жизни, она не захочет теперь растрачивать их без должных на то причин. Девушка наклонилась к человеку, с которым провела почти все свободное время последних трех недель, и осторожно поцеловала его в колючую впалую щеку.

И вдруг они оба, прилипшие взглядами друг к другу так, словно не виделись пару лет, расплылись в легкой улыбке. Так странно было улыбаться после всего, что им пришлось пережить, но Алексе это нравилось. Ей нравилось наблюдать счастье на лице любимого человека, который теперь изменился до неузнаваемости. И дело даже не в излишней худобе некогда очень мощного и налитого силой человека, а в том, что теперь Дениэл излучал совсем иные эмоции. Вместо агрессии и готовности к войне в любое время дня и ночи глаза мужчины светились любовью ко всему живому и готовностью к мирной жизни. Вся вселенская мудрость отражалась в его глазах, и слов на ее понимание не требовалось. Алекса едва не задохнулась от нежности, исходящей от него. А его улыбка так и осталась на губах, добрая и заботливая.

За окном, затянутым плотными жалюзи, сквозь ткань блеснуло солнце. Оно пробежалось тощим одиноким лучиком по лицам двоих влюбленных, прошедших ад и победивших саму смерть, и скользнула назад к первоисточнику. Теперь все наладится. Впервые за долгое время у Алексы появилась уверенность в завтрашнем дне. Уверенность, что война закончилась.