Краски. Логово дракона. Часть 3

19

– Я привез в Сан-Франциско плохую погоду, – встретил ее приятель ранним утром возле зеркальной двери, будто простые смертные могли решать столь глобальную вещь, как хмурь облачного неба, и Алекса рассмеялась в ответ.

Водитель, галантно открыл девушке пассажирскую дверь автомобиля и, дождавшись, пока та усядется, присоединился к подруге с другой стороны.

Первым делом они поехали в «Голден Гейт Парк». Еще на парковке Дениэл передернулся от мысли о красной «Ауди», бросившейся в глаза в паре машин от них, и вспомнил, как в последний раз гулял по зимнему саду. Выгнав непрошенную Кэтрин Валенски из своей головы, он растворился в бархатном карем взгляде своей спутницы.

Пасмурная погода с грустным небом в густых серых облаках смягчалась позитивом от совместной прогулки с девушкой по пустынным утренним дорожкам. Ее тонкая кисть держала надежный локоть, закованный в непромокаемую спортивную куртку, швы которой едва выдерживали мускулы молодого человека. Легкий ветер шевелил пушистый мех на капюшоне кофейного пальто Алексы, а компанию ему теперь составляла юбка с глубокими складками и изящные сапожки.

Он опять на нее пялился. Девушка рассказывала ему про свои патенты, которыми Дениэл поначалу живо заинтересовался, но потом засмотрелся на ее фигуру, и разговор превратился в монолог. Каким-то образом Алекса почувствовала, что тот отвлекся, и опять перехватила его взгляд, притянутый далеко не рассказом. Интерес и известного рода тяга друг к другу были обычным делом в отношениях между людьми разных полов, о чем они оба догадывались. Но, каждый раз смущаясь этого, они замолкали, что ужасно мешало узнавать друг друга поближе.

– Пора рассказать, как ты съездил, – нарушила неловкое молчание Алекса.

– Мне не очень приятно вспоминать это, – поморщился Дениэл.

Ему нравилось просто идти с ней под руку и ни о чем не думать. Яркие газоны цвета бильярдного сукна простирались громадными зелеными волнами, нетронутыми пока пятнами клумб и цветочных высадок, а жухлая хвоя лиственниц, коей были усыпаны тропинки, смягчала каждый шаг путников, словно причудливый ковер. Солнца сегодня не ожидалось, но Дениэла это ничуть не смущало, потому что его личное солнце шло рядом с ним.

– Куда ты ездил? – Не унималась девушка.

Дениэл тяжело вздохнул, догадавшись, что отмолчаться не удастся.

– В Миррормонт. Это небольшой городок рядом с Сиэтлом, – нехотя доложил он. – Там сыро, мрачно, и мучают недобрые воспоминания.

– У тебя там мама, да? – Допрашивала Алекса, прекрасно зная подробности его биографии из резюме. – Как она поживает?

– Да, Сара, – кивнул ответчик. – Она снова выставила меня вон и попросила не возвращаться, как и тогда, в восемнадцать. Сейчас она много пьет и курит, живет с местным алкашом. Может, она и права, что спровадила меня из дома, там бы я пропал.

Дениэл удивился, с какой обыденностью он вспоминает то, что еще недавно доводило его до отчаяния и неуправляемых вспышек гнева. Здесь, когда рядом был его добрый молчаливый слушатель, вся ситуация казалась надуманной, не стоящей и половины тех эмоций, которые там едва не свели его с ума.

– Мне очень жаль, что у вас с мамой такое приключилось, – ответила девушка и слегка сжала его локоть, желая поддержать. – А как ты оказался в Сан-Франциско?

– После того, как остался без дома, я отправился в Сиэтл, там с работой получше, чем в Миррормонте, – вспоминал молодой человек. – Потом полгода жил в Портленде. Постепенно смещался на юг, пока не добрался до сюда.

– А где твой отец?

– Я про него ничего не помню, он погиб при исполнении, когда мне было восемь лет, – равнодушно вещал Дениэл, не понимая, куда делись эмоции. – После несчастного случая Сара не стала о нем больше говорить. Никогда. Запретила спрашивать. Я не видел дома ни одной его фотографии. В эту поездку я увидел его лицо впервые после гибели, мне отдала фото из своего личного архива мать моего друга. Хочешь, покажу?

Алекса кивнула. Молодой человек достал из рюкзака черно-белую фотографию родителей восемьдесят пятого года и протянул ей, внимательно следя за реакцией. Совершенно ошалелыми глазами девушка металась взглядом между картинкой и живым человеком, пока не нашла сил подать голос.

– Дениэл, это просто невероятно! – Наконец, выдохнула она. – Твоей маме, наверное, очень сложно быть с тобой рядом!

– Наверное. Мы с ней об этом не разговаривали, – безрадостно усмехнулся он. – Мы с ней вообще не общаемся.

Ядовито-зеленые газоны скрылись за высокими кустами акации, спрятавшими друзей от нерезкого ветра. Ковер из хвои закончился, уступив место аккуратной грунтовой дороге, петляющей в зарослях парковой растительности. Друзья все так же мирно шли под руку, раздумывая о жизни, такой разной, но такой схожей.

Неведомая тоска по детству мужчины взяла Алексу за горло, и она передумала продолжать расспрос. Вместо этого девушка вдруг поняла одну вещь.

– Знаешь, за последние сутки мне уже второй раз приходится удивляться прожитой чужой жизни, – задумчиво протянула она. – Отец вчера рассказывал о своих школьных годах. Тоже очень насыщенно, много воспоминаний и ошибок. Знаешь, что странно? Мне иногда кажется, что моя жизнь проходит мимо меня. То есть, она уже прошла мимо. Да, сейчас я живу осознанно, но где гарантии, что это все не исчезнет, как пропало мое детство? Я его совсем не помню…

– То есть, как не помнишь? – Удивился Дениэл. – Совсем?

Алекса кивнула. Теперь потерялась в самой себе и она, глядевшая вдоль тропинки до самого ее поворота к Японскому саду. Он очень удивленно оценивал ее, всю жизнь считая, что богатство уменьшает количество проблем, особенно в детстве, но, видимо, он ошибался.

– Расскажи, что ты помнишь? – Попросил он, искренне желая узнать больше об этой удивительной девушке.

– Помню маму и папу, – убито констатировала она факт. – И тебя. Книги, гараж, паяльник. В детстве я ходила гулять в палисадник, но помню его урывками, там еще не было ярусной клумбы. Помню, как софиты в мамином кабинете отражались в ее вечерних платьях, которые она мне показывала каждый год перед Балом. И папин кабинет. Все.

– Обалдеть, – только и смог выдохнуть Дениэл, но тут усмехнулся, вспоминая свое состояние до поместья Траст. – Знаешь, я однажды так заработался по ночам, что не смог вспомнить последних пары лет. Дни были однотипными, один похожий на другой.

Ее несчастный взгляд ответил красноречивее любых слов. Он остановил спутницу за плечи и заглянул в ее печальные глаза, такие умные и гениальные, но одинокие и опустошенные. Неужели в мире есть люди с более поганым детством, чем у него? Вроде бы, живые родители, богатый дом, куча денег, свобода выбора… Что не так?

– Я тоже нигде не был, Алекса, – вдруг понял он. – Миррормонт, Сиэтл, Портленд – это все рабочие зоны, там нет места для души. Хотел бы я показать тебе мир, заодно и сам посмотрел бы.

Он потянул девушку дальше, туда, где, он точно знал, совсем скоро из пушистых крон кленов и акаций покажутся алые крыши японских пагод. Словно сговорившись о том, что было изначально невозможно, счастливые друзья поспешили скорее жить, пока на это оказалось отведено время. Совсем немного времени, всего неделя. А потом вернется мать затворницы, и жизнь снова встанет на паузу.

Или не встанет.

20

Ярчайшее солнце, не покидавшее всю неделю Париж, слепило и сейчас. Оно врывалось неестественно радостно в ее тусклый отельный мир, било по сетчатке глаза, нервировало неуместным восторгом, раздражало игрой зайчиков в стеклянных и металлических поверхностях.

Пока помощница держала оборону на выставке, Мелани, щурясь, передвигалась по временному жилищу, собираясь на встречу с Пьером Фурье, директором «Спленде» – самого крупного ювелирного дома Европы. Из всех выставочных стендов Пьер очаровался именно «Ювелирным Домом Траст», и теперь субботний день обещал ей баснословные деньги.

Выставка вообще приносила плоды едва ли не бо́льшие, чем «Благотворительный Фонд», раскинув свои скромно сложенные крылья на полную мощь именно здесь, во Франции. Скорее всего, по возвращению домой «Ювелирный Дом» придется расширять до полноценной фирмы, потому что поездка в Париж оказалась невероятно продуктивной.

В ход теперь уже пошли эскизы не только флористической коллекции. Джулии пришлось поднять архивы «Дома» пяти-, а то и шестилетней давности. Секретарь сканировала стародавние эскизы, хранившиеся в шкафу «на всякий случай» и не планировавшие показывать миру своего утонченного носа.

На фоне такого ажиотажа Мелани купила на Елисейских Полях в бутике для художников листы и краски, возвращаясь со встречи с мсье Фурье, после успешного, как считала Мелани, делового обеда. Она прорисовала макеты украшений до тех пор, пока погожее мартовское небо за окном не сменилось темной синевой.

Почти всеми вечерами, как и сегодняшним, женщина была совсем одна. Молли отдыхала в своем номере на десяток этажей ниже ее жилья, не таком пафосном и обширном, но это был выбор помощницы.

– Мне вычурно такое излишество, миссис Траст! – Воскликнула блондинка в испуге. – Как в музее, где не то чтобы жить, вещи потрогать лишний раз страшно.

На чем начальница и оставила ее в покое, поселив в обычные отельные просторы. Так Мелани осталась на этаже совсем одна. Пустые стены в шелковых тканевых обоях с равнодушным видом нависали над ней, вытаскивая своим комфортом и роскошью всякий шлак из ее души. Выходить же на знакомые улицы она не отваживалась, потому что каждый переулок города напоминал ей о том кошмарном лете, когда они были здесь всей семьей. Поэтому дизайнер драгоценностей проводила время в номере, упиваясь творчеством и недобрыми мыслями.

– Чертов Париж, – продребезжала женщина в пустоту номера.

Она даже подумать не могла, что, едва закончатся все проблемы, и она окажется в условиях полного блаженства и достатка, как ее закопанные глубоко в подсознании эмоции детства придушат все ее довольство собой. Последние двенадцать лет Мелани жила в страхе, борьбе и неопределенности, и сейчас, когда жизнь пошла на поправку, ее мышцы, перенапрягшиеся от постоянного тонуса, начало сводить такой судорогой, что она едва могла контролировать себя.

Оливер ей как-то сказал, что «и это нужно пережить». Она понимала и сама, что «нужно». Но быть гневной, злобной и агрессивной, несдержанной и неуравновешенной, тем более, на людях, оказалось крайне постыдно.

Все детство она старалась быть удобным ребенком, всю молодость – удобным подростком, всю сознательную жизнь – удобной дочерью, а после диагноза Алексы – сильной мамой. И сейчас, когда уже ничего не нужно было тащить на плечах, стиснув зубы, она забыла, что такое быть собой.

– Кто такая эта «собой», мама?! – В сердцах воскликнула она, уставившись в зеркало.

Но оттуда смотрела лишь какая-то чужая женщина, даже не мать, молодая, неестественная, словно покрытая пластмассовым куполом. Хорошо, что никто из родных ее не видит сейчас, они бы не поняли, что произошло с ее лицом. Тим Гудвин явно перестарался с волшебством.

Хоть Мелани и не хотела сдаваться после огромной проделанной работы над собой и жалостливо просить помощи, но, к сожалению, была вынуждена признать, что ей нужен специалист. У самой не вышло поправить свою голову, как она ни старалась. Потому что сильной она быть умеет, а счастливой – нет. Именно здесь, в Париже, она начала понимать, что умение быть счастливой раздражает ее в Алексе. Та же самая черта, которая бесила Офелию в ней, когда Мелани встретила Оливера и полюбила его.

– А может… – Проговорила женщина, но вовремя прикрыла рот рукой, не желая выпускать мысль на воздух.

А может, и не был ни в чем виноват этот высоченный зеленоглазый автослесарь? Может, женщина видела в нем молодого Оливера глазами Офелии Портер? Тогда это многое объясняло. Мелани распахнула глаза от изумления.

Она поблагодарила бога за то, что однажды в поисках новой ширмы на просторах книжного магазина наткнулась на бесценную библиотеку по психологии. Сейчас, когда одновременно все драконы ее души принялись стучать в дверь, намереваясь вырваться, она хотя бы могла их классифицировать. Ох уж эта привычка жить на «высший балл», чтоб ее!

Мерзкий паттерн, передающийся по поколениям сильных женщин в их роду, не давал ей покоя. И заметил его кто? Оливер, не читавший книг по психологии, даже тех, что Мелани подарила ему на Рождество, не пытавшийся быть идеальным родителем, не контролирующий каждое слово, сказанное дочери, на предмет душевных ран или проблем в будущем. Он пришел к этому просто по чуйке, после чего ткнул ее носом в собственную лужу, словно нашкодившего котенка. Однако стоило отдать ему должное. Муж не просто ткнул, он осек ее, шлепнул по рукам тогда, когда супруга начала вредить дочери. Той, которую поклялась защитить от всех напастей мира!

– Я спасу ее ото всех, но кто потом спасет ее от меня? – Произнесла зачарованно Мелани в тишине гостиничного номера, испугавшись своих слов.

Резкая трель отельного телефона вытряхнула ее из удушливых мыслей. Мелани вздрогнула и хотела уже запустить нарушителя спокойствия об стену, но поняла, что до этого допотопный аппарат молчал. В итоге любопытство победило.

– Бон суа! – Проворковала она, сняв трубку.

И тут же пожалела, что решила блеснуть своим крайне скудным иностранным языком, потому что в ответ полилась беглая французская речь, из которой она поняла лишь «мадам» и «мерси». Залитая краской и радостная, что минуты ее позора видны лишь зеркалу, она сдавленно сообщила, что понимает только английский язык и, извинившись, попросила воспроизвести все это на ее родной речи.

– Оу, пардон! – Отозвался, по всей видимости, портье со стойки ресепшн в холле отеля. – Мадам, курьер доставил конверт на Ваше имя, но отдавать его категорически отказывается, уверяет, что Вы его ждете и спуститесь за ним лично. Могу я быть более настойчивым от Вашего лица?

– Нет, благодарю. Я действительно его жду и сейчас спущусь, – выдохнула она.

Договор на шестизначную сумму в евро был подписан с двух сторон и ждал ее внизу. А по пути назад она заскочит к Молли и позовет девушку на ужин. Довольно одиночества, сводящего ее с ума!

21

За выходные Алекса и Дениэл обошли почти весь «Голден Гейт Парк». Японский чайный сад поразил друзей фактом того, что находится в центре Сан-Франциско, так сильно он навевал мысли о стране восходящего солнца. Изобилие форм на крошеном лоскутке земли делали сад очень насыщенным и запоминающимся. Множество тропинок извивалось вокруг вычурных мостков, водопадов и ручьев. Прудики с золотыми карпами тускло мерцали под пасмурным небом, а кустарники и маленькие деревца, подстриженные с хирургической точностью, пленяли взор. Дугообразные деревянные мостики и красные крыши пагод составляли идеальный тематический ансамбль, в котором не хватало лишь платья гейши Алексе.

Приятели, смеясь и смущаясь, фотографировали друг друга, стараясь запечатлеть в памяти как можно больше подробностей совместных минут, будто со следующего понедельника больше не смогут видеться вообще. Хотя оба понимали, что это не так. Равно как и понимали, что после этих прогулок ничто уже не сможет остаться прежним. Смелый шаг вперед в их дружеских отношениях, которые теперь пошатнулись, рискуя таковыми перестать быть, сдвинул молодых людей со статичной точки, отчего назвать их приятелями теперь не поворачивался язык.

Бесконечные чугунные облака, так напоминавшие молодому человеку о недавней поездке домой, наконец, начали рассасываться и несмело показывать голубое весеннее небо. Теплее от этого не стало, потому что ветер поднялся нешуточный, но настроение чуть улучшилось от нечастых солнечных лучей, подсвечивающих теперь иногда лица гуляющих.

Ветреный Оушен-Бич, раскинувшийся между парком и океаном, гостеприимно раскрыл им свои ледяные объятия. После того, как Алекса пережила восторженный шок и смирилась с близостью величественной стихии, идущей агрессивными пенными волнами, она разулась и пошла по холодному влажному песку. Пляж, суровый и неласковый, бил гостей резкими порывами ветра. Обалдевший от такой смелости Дениэл, кутаясь в куртку, капюшон которой хлопал на раскатах почти штормовых рывков воздуха, шел за ней, готовый подхватить, если Алекса решит полетать на восходящих потоках. Это казалось вполне реальным с ураганом, творившимся вокруг одиноких посетителей береговой линии.

– Не смогла удержаться, – будто бы извиняясь, проговорила девушка, когда они сели в ближайший кафетерий согреться.

Ее голубоватые губы, напоминавшие о недавнем пляжном отдыхе, расплылись в блаженной улыбке, говорящей о том, что она счастлива. Алекса обула окоченевшие от ледяного океана ступни в ботильоны, но пока не отхлебнула горячего чая, согреться так и не смогла. Дениэл смотрел на нее восторженно, с примесью изумления, не понимая до конца своих чувств от этой девушки. А она даже не смотрела в его адрес. Хотя иногда все-таки поглядывала, но тогда неизменно смущалась, трогая его сердце искренними нотками смирения и скромности. Как он раньше не замечал, насколько она живая?

– Замерзла? – Задал он вопрос, ответ на который был очевиден.

Но молчать дальше он не мог, потому что задохнуться от переполнявших эмоций сейчас было для него вполне реальным окончанием молодой бесславной жизни.

– Уже лучше, – улыбнулась девушка все еще голубыми губами, обнимая ладонями горячий бокал и кутаясь в пушистый капюшон пальто.

– Неужели ты и правда первый раз трогала океан? – Изумлялся молодой человек факту ее жизни. – Как можно жить в получасе езды до него, но ни разу не искупаться?

– Папа говорит, что я не просила, – пожала плечами собеседница. – До определенных событий, конечно же. А потом они с мамой запретили любые вылазки, потому что ужасно испугались.

– А что же сейчас? Страх ушел? – Съязвил Дениэл, не удержавшись.

– А сейчас мама уехала, – произнесла она и отпила горячий чай из кружки.

Он едва поборол презрительность к этому театру теней, запрещающих ребенку в семье изучать мир по каким-то причинам, понятным лишь воспаленному мозгу матери. Как ему это все было знакомо.

За огромными окнами кафе завывал ветер, разгоняя тяжелые свинцовые тучи. Погода обещала наладиться лишь к концу недели, ориентироваться на нее не было смысла, если они хотели использовать по максимуму свой отпуск – каждый от своего начальника.

– Поедем в кино? – Предложил Дениэл. – Гулять, так гулять!

Друзья прибыли в ближайший зал. Уже в очереди на кассу Алекса с интересом рассматривала плакат к одному из фильмов.

– «Найди себя в Оз», – прочитала она слоган. – То, что нужно, по-моему.

– Себя в кино ты не найдешь! – Рассмеялся молодой человек. – Ты – внутри.

Он указал пальцем на ее грудь, запакованную в светло-коричневое пальто, и девушка снова смущенно улыбнулась. Как же ему нравилась эта застенчивость! Дениэл буквально таял под ее взглядом, наполненным теплом и добротой, с благодарностью вспоминая тот вечер в кабинете, когда шеф попросил показать дочери город.

Вскоре, сжимая в руках билеты, пара зашла за тяжелый занавес кинотеатра. Небольшой зал с крупными упругими креслами в яркой синей обивке пригласил друзей в свои недра. Алекса глазела по сторонам, не снимая рук с его локтя, а Дениэл упивался ее восторгом. Весь сеанс она не сводила глаз с экрана, а он – с нее. Ее эмоции менялись вместе с картинкой, девушка живо, почти по-детски, реагировала на любое изменение в фильме, а ее спутник изумлялся такой доверчивости, граничащей с наивной простотой. Лицо Алексы излучало восторг от красивых пейзажей, умиление влюбленными парами, ужас в моменты нападений и жалость к страдающим героям. Можно просто смотреть на нее вместо проектора, и сюжет не останется неизведанным. Чем Дениэл и занимался.

В момент неразделенной любви на экране в уголках понимающих глаз девушки засеребрились слезы. Похоже, сердобольная малышка знала изнутри, каково это – разбитое женское сердце. Она глядела на зеленую ведьму с сочувствием, любовью и нежностью, словно баюкала этим саму себя. Не стоит даже спрашивать, какой герой ей понравился больше всего, и так ясно.

Он, не отрываясь, наблюдал за подругой. Еще неделю назад Дениэл не осмелился бы и на десятую долю того, на что оказался готов после поездки в Миррормонт. Он два часа безотрывно пялился на дочь начальника в упор, не ощущая себя при этом наглецом.

Но сколько же еще неразгаданных тайн оставалось в ее хрупком сердце! Как и в его.