Змеиный Зуб

– Ваша светлость, я его единственная дочь. Его башня, его змеи, его дело – некому было бы смотреть за ними. Не заставляйте меня сожалеть о тех вещах, о которых настоящему Видиру сожалеть невозможно. Змеиный Зуб – это всё.

Беласк чиркнул спичкой и раскурил свою сигару. Затем поднялся, сунул руку в карман брюк и прошёл к окну.

– Посмотри, – он указал взглядом на скалы, за которыми виднелось море. Валь насторожилась, грешным делом подумав, что «Победоносный», корабль короля, показался в бухте. Но горизонт тянулся чистой прямой линией. Блестящая вода под девственно голубым небом.

– Ну…? – она неуверенно склонила голову набок. – Штиль…? Торговые баржи ходят медленнее? Змеи-стрекозы вылетят сразу после заката, потому что их не сдувает ветром? В конце концов… тёплая осень? Ну дядя?

– Солнце! – торжественно взмахнул рукой Беласк и снова убрал её в карман. От его обезоруживающей улыбки Валь сперва обомлела, а затем насупилась.

– За дурочку меня держите…

– Просто хочу тебе сказать, дорогая моя, что там солнце. Всё чёртово лето нас заливало ливнями, а сегодня праздник жизни какой-то.

– И что теперь?

– Ты ещё успеешь стать за всё ответственной, самой серьёзной и самой незаменимой. Тебе же сейчас, выходит… двадцать? Почему бы тебе не быть там, вместе с этой толпой, которая танцует, распевает всякую чушь и ест леденцы? Так уж охота сделаться старухой, ни разу не побывав девицей?

– Будет вам, дядя, – пробормотала Валь. – Даже если бы я хотела, было бы неразумно на это тратиться.

– Да брось, будь у тебя деньги, ты всё равно бы потратила их на новые занавески или дудки для своих змей. Ты никогда бы туда не пошла. А вот твой Глен никогда себе не откажет в подобном удовольствии. Даже в долг.

– Пожалуйста, прекратите. Замужней женщине это не пристало.

– Да, но хорошеньким юным жёнам многое прощается, если они, конечно, хотят жить, – пожал плечами Беласк. – Иначе бы закон запретил отправлять их под венец с четырнадцати лет; это запретил бы и я, будь я властен, потому что это варварский пережиток прошлого. Нужно хотя бы… с пятнадцати, как Эпонея. В нашем-то просвещённом 1646 году от разделения королевств, – он усмехнулся, решив, что ушёл далеко от темы. – Я бы дал тебе денег, если бы знал, что ты пойдёшь сделать ставку на скачках или купишь себе красное платье. Но ты опять потратишь их на своё семейство. Ты говоришь, они похожи на Вальтера, а я говорю: они чванливы до неприличия, как и он, но кроме этого у них нет ничего общего.

Валь подняла на него уставший взгляд. Мама, при всей её взыскательности, тоже иногда называла её нелюдимость прямым путём из девочек в старушки. Но Валь не очень понимала, как она должна развлекаться, если её не прельщают уличные песни и леденцы. Больше всего она любила компанию маленького Сепхинора, а с ним вместе было бы как-то неудобно гулять в красном платье.

– Знаете, дядя, то, чему меня научил отец, направляло наш род годами. Пускай это в чём-то ограничивает меня, но я рада быть частью великого целого. Принадлежать Змеиному Зубу до конца. Я считаю, это стоит того, чтобы не цепляться за сомнительный досуг. И я также считаю, что вы просто не хотите следовать догматам островитян, поскольку они подразумевают для вас много лишений. Но это – правильная жизнь, это жизнь, наполненная не сиюминутной радостью, а иной. Нематериальной.

– Позволь поделиться одним маленьким наблюдением, – хмыкнул Беласк и выдохнул облако табачного дыма. – Природа даёт каждой новоявленной матери как можно больше уверенности в собственной правоте, чтобы та не сводила себя с ума страхами и сомнениями, пока выхаживает младенца. В итоге ребёнок подрастает, а уверенность остаётся, и женщина до конца своего века неколебимо упёрта в своём единственно правом взгляде на жизнь. С тобой это произошло ещё тогда, когда ты была не в полной мере взрослой и разумной. И сейчас ты думаешь, что знаешь жизнь лучше меня, но я вижу лишь страх быть осуждённой старыми кобылами из городского совета, которые уже отгуляли все свои грехи. И просто пользуются боязливостью таких, как ты, чтобы сохранять в том числе свою репутацию.

– Ладно, вы не дадите мне денег, – поморщилась Валь, – так не заставляйте меня выслушивать ваши речи…

– …бесплатно. Ты хотела сказать «бесплатно», – и Беласк обнажил ровный ряд своих белых зубов, заливаясь смехом. Окончательно смущённая им баронесса поднялась с кресла и хотела было сделать прощальный реверанс, но вспомнила, что так и не объяснила ситуацию. И осталась стоять, дожидаясь, пока смех герцога стихнет.

– Дело отца совершенно прогорело. И я не уверена, что теперь что-то вообще приносит нашей семье деньги, кроме моего жалованья в совете и скудных взносов за похороны. Бригадир нашего рыболовства, Дейв, оказался жуликом, – заявила она. – Половину улова он продавал на рынке и клал деньги в карман. Как и половину жалованья рыбаков.

– Половину? Половину?! Как ты не замечала половину?! – вытаращил глаза герцог, и новый приступ смеха накатил на него.

– Я не считала! – пыталась перебить его Валь. – Леди не дозволено вмешиваться в мужскую работу! Но я платила ему исправно, сколько он требовал. В моём лице он обманывал и Моррва, и Видиров; это нанесло непоправимый урон его репутации, и теперь его к себе на работу возьмут только тененсы!

– А твой муж не мог хоть раз в неделю сходить да проверить, как дела на предприятии?

– У него тоже есть работа! Вы знаете!

– Он же гордый хозяин кладбища рядом с вашей башней, если я правильно помню?

– Это называется «землевладелец»!

Беласк облокотился о стену, чтобы не завалиться от хохота. Но Валь терпела. Разумеется, она не могла осуждать решение своего отца передать всё имущество брату. При жизни герцог Вальтер Видира вполне справлялся с рыбацким делом, получал жалованье в городском совете и имел дивиденды с ныне истощившегося банковского счёта. Хотя всё же ей казалось несколько несправедливым, что теперь Беласк как сыр в масле катается, будто бы это полностью его заслуга. Она уже немного успокоилась и продолжала упрямо сверлить его взглядом. Однако чутьё не обмануло её, потому что, когда герцог утёр скупую слезу, он заявил:

– Тогда мой тебе совет: продавай оставшиеся лодки, распускай тех рыболовов, что ещё не уволились, и купи парочку лопат. И то проку будет больше!

Как она и ожидала, двуколка с тарпаном не томилась у крыльца. Глен пропал, как говорят, с концами, в мареве ясного вечера. Вальпурге пришлось прогуляться пешком до графского парка, но дальше она не пошла. Она понятия не имела, где искать мужа, и, может, и к лучшему. Она испытывала на него гнев, потому что знала, что дядя прав. Но в змеином дворянстве признать заблуждения одного из его типичных представителей в пользу такого, как Беласк, было невозможно. Да она и не стала бы разводить из этого публичный скандал. Просто она знала, что спесивый супруг мог бы тоже повзрослеть.

Они говорят ей веселиться и не стареть раньше времени; но кто, если не она, будет серьёзным? Они, что ли? Или они не видят, что, чтобы на что-то жить, нужно меньше поддаваться удовольствиям и больше трудиться?

Этот город может выглядеть и весело, и легкомысленно, это правда. Но на деле в его крутых узких улочках, каменной кладке домов, узких фасадах и фронтонах, в узорчатых эркерах и мощных городских стенах живёт покорность непредсказуемой, немилостивой судьбе. Известные своим разнообразием старинные двери Брендама на разный лад изображают родовых змей тех или иных семей. Коньки крыш скалятся змеиными мордами, змеиные хвосты увивают колонны, змеиными языками засажены клумбы палисадников. Остров принадлежит Великому Аспиду, и в любой момент крестьянин ли, дворянин ли, морской страж или наёмный работяга, – любой может пасть в немилость и быть укушен крошечной, но смертельно ядовитой гадюкой.

Туманности и снежные зимы Змеиного Зуба не помеха для жизни самых разных видов буквально на улицах, в канавах и двориках. На континенте змеи обитают лишь в жарких странах. Но здесь они успешно зимуют, находя подземные пути к горячим источникам и дремлющим вулканам легендарного Дола Иллюзий. Поэтому случайный укус может быть гневом как потревоженного ужа, так и редкого медноголового аспида. Что остаётся человеку, живущему на этом острове? Конечно, отчаянная вера в милость змеиного Бога. Строгое соблюдение канонов жизни, чести и праведности, завещанных предками. И бесконечные змеящиеся узоры в камнях, в волосах, на платьях и домашней утвари.

Людям никогда не стать змеями, но попытка приблизиться к ним во всём, в чём только можно, даёт с ними редкую, недоступную континентальным невеждам близость. Вышивай на рукавах чешуйки, заводи домашних демансий, ешь на ужин дичь, молись утром и вечером, воздерживайся и надевай лишь благородные цвета, но главное… если ты истинный островитянин, то никогда, никогда не предавай Змеиный Зуб. Не позволяй соблазнам богатых и безопасных городов увлечь тебя. Никому из тех, кто рождён на большой земле, не доступна великая честь быть одним из детей змея Рендра; единожды отвергнув его доверие, ты больше никогда не станешь другом своей семейной змеи, не избежишь случайных и злых ядовитых зубов.

Да, иногда такая жизнь слишком строга, слишком скудна. Но она даёт больше, чем Беласк и многие из этих гулящих людей способны увидеть. Не только лишь приехавшие с континента за лучшей жизнью и освоением новых областей рынка, но и сами островитяне частенько отдаются зову цивилизации и забывают, чем они должны отличаться от остальных. Такие заблудшие, может быть, ещё смогут когда-нибудь вернуть доверие острова.

Не ожидая никакого сочувствия со стороны гулящих тененсов, Валь какое-то время пыталась найти просто знакомые лица, которые могли бы помочь попавшей в затруднение леди. Вихрь кринолинов, цветастых безвкусных тканей, флажков над брусчатыми улицами и торговцев амулетами от змей рябил в глазах. В итоге ей повезло повстречаться на круглой Ярмарочной площади со слугой дружественной семьи Хернсьюгов. И она не стала просить его отыскать Глена в нетрезвой толпе меж белокаменных гильдейских домов и городских платанов, а попросила довезти её до дома, прекрасно догадываясь, что за этим последует.

Но когда Брендам остался позади, ей всё равно стало легче. В темнеющем небе высилась, будто старый друг, Девичья башня: приземистый маяк старого типа и последнее пристанище её отца, лорда Вальтера, из чёрного как ночь вулканического камня. Даже если теперь там поселились Моррва, всё равно это был дом Видиров – её дом.

2. Семейное дело

Вся её нынешняя семья, то есть также родители Глена, собрались этим мрачным утром на завтрак в башне. Трапезной служил холл, нижний этаж башни, он же считался гостиной. Скрипучий дубовый стол, будто ковровая дорожка, простирался от камина и до входной арки. В нечищеных канделябрах помаргивали свечи. За маленькими окошками оживала облачная заря. Тёмный пух падубов и можжевельников рассеивал вид на серое кладбище, и просторные предгорья казались отражением тяжёлого неба.

Валь прекрасно знала, что тут делают старики Герман и Дала Моррва. Они пришли, чтобы назидательно сидеть. Чавкать, медленно пережёвывая геркулесовую кашу, бросать тяжёлые взгляды на поблекшее убранство Видиров и кутаться в несвежие клетчатые шали. Виконты Моррва уже не первый год трудились на кладбище своими руками. Для Змеиного Зуба это было нормально; аристократы не боялись чёрной работы. Для них куда важнее было, что они выполняют важные для островной жизни функции и не нанимают иммигрантов за три гроша. Но Вальпурге они, по всей видимости, хотели продемонстрировать, что пока она платит чужеземной горничной, руки её по-прежнему слишком белы для жены, что не приносит семье никакого дохода.

А теперь ещё и этот инцидент.

Глен сидел мрачнее чёрных вулканов. Что-то попало ему между зубов, и он ковырялся меж них зубочисткой. Он вернулся поздно ночью, пешком, без двуколки и без тарпана, пьяный, как странствующий рендристкий проповедник. Как нетрудно было догадаться, в темноте он не вписался в поворот и грохнулся с серпантина, ведущего из Брендама в пригород. Мерин сломал обе передних ноги и его пришлось прирезать, а двуколку – переквалифицировать в дрова.

– Да что ж такое, – прошипел Глен и отложил зубочистку. – Не могу понять, что это.

– Может, таракан какой, – сочувственно сказала леди Дала. Шевелюра у неё была уже не та, и поэтому её змеиная коса начиналась не надо лбом, а вверху затылка, а затем, спускаясь вдоль шеи, не оставалась позади, как принято, а с некоторой долей женского кокетства ложилась сбоку на левое плечо. В её присутствии Валь интуитивно избегала красивых каскадов из косичек, поскольку леди Дала явно мучительно переживала выпадение волос.

Это мучение изливалось наружу желчью.

– Потому что от этой твоей тененски можно ожидать чего угодно. Она может легко кобру с ужом перепутать, не то что геркулес с тараканами. Я слышала, что делать такие пакости нарочно в их характере.

Валь терпеливо помалкивала.

– Эми так делать не будет, – неожиданно для всех пробурчал Глен. Но, зная его, Валь совершенно не радовалась, что он решил заговорить. Даже маленький Сепхинор, сидевший между ними, почувствовал приближение грозы и спрятал свой любопытный взгляд.

– Просто такие вещи случаются все разом, когда поддаёшься им. Поддаёшься тому, что тебя влечёт прочь с твоего пути, – понесло Глена. Тон его был таким серьёзным и убедительным, что даже Эми, которая оттирала грязь с порога, стала слушать. – Я знал вчера, что надо весь день работать. С самого утра эстакады уже воздвигли, покатины поставили. Можно было напилить столько досок, что неделю бы потом сидели колотили гробы, заодно крышу бы родителям починили. Но я поддался уговорам Валь и решил, что надо съездить в город, хотя прекрасно знал, что не надо было. И вот что в итоге из этого вышло.

Его линия рассуждений из раза в раз была одна и та же. Пил он, коня угробил тоже он. Но когда он говорил, это всё так изящно следовало из решений нерадивой жены, что жена и сама сидела с виновато опущенными ресницами.

– Я раскладывал карты и знал, что день будет удачным только в том случае, если я останусь верен себе. Я убедил себя, что должен поддержать Валь, но в итоге её решение оказалось неверным. Мы потеряли кучу времени и коня, – напирал он, вроде бы никого не виня.

– Так что теперь у нас на деле лишь один тарпан и один катафалк, – поддакнула леди Дала. У неё даже платье сегодня было цвета ночного моря, столь близкое к траурному, будто смерть тарпана стала для неё личной трагедией. – Как же теперь работать-то? А если в город поехать, катафалк, в самом деле, запрягать?

– Да уж, смысл был кланяться герцогу, если от этого одни потери, – прокряхтел Герман. Он один ел кашу без претензий и постоянно докладывал себе ещё. Но Валь не могла на него смотреть без неприязни, потому что его волосы были не зачёсаны, они то и дело падали ему на глаза и липли ко рту. А голос его, если уж звучал, то сразу же резал ухо, как скрип несмазанного колеса.

– И вот в такие дни я лишний раз понимаю, – снова вступил Глен (а родители слушали его с таким вниманием, будто бы не знали, что он у них за сокровище). Для верности он то и дело потирал ушибленную в ночных похождениях челюсть; и даже одеваться к завтраку не стал, так и оставался в рубашке, будто больной. – Что учение наших предков работает, это доказали поколения наших семей. Можно, конечно, в него верить лишь тогда, когда это удобно, – и он бросил назидательный взгляд на Валь. Он имел в виду, что ему удалось предсказать рождение мальчика, и баронесса в своё время была очень этим впечатлена. – Но это лицемерно – в одно время верить, а в другое – делать вид, что тебя это не касается. Если я говорил, что надо было оставаться дома, поскольку мне выпал обратный келпи, значит надо было оставаться дома.

Звякнула ложка, которую Сепхинор положил рядом со своей фарфоровой миской. Мальчик взял салфетку и вытер рот, а затем прервал всеобщее устремление взглядов к барону и спросил:

– Но па, ты сам убил лошадь. А ма пришла домой одна.

Если бы они сидели ближе друг к другу, Валь легонько толкнула бы его ноги коленом, давая понять, что ему лучше не препираться с отцом. Но поздно что-либо исправлять. Глен страдальчески улыбнулся. Что ещё ожидать от ребёнка, который дни напролёт проводит с матерью, пока глава семьи горбатится на работе и не может передать ему свою точку зрения?

– Наша жизнь складывается из кирпичиков, как эта башня, – Глен тоже отложил свои столовые приборы и нарисовал в воздухе прямоугольник с помощью указательных и больших пальцев. Сепхинор смотрел на него без интереса, но взгляд не отводил. – Твои мысли, решения, намерения из прошлого создают твоё настоящее. Если в глубине души ты чего-то очень хочешь, например, выставить на посмешище своего мужа, рано или поздно мироздание ответит тебе положительно. Но будешь ли ты рад?

Сепхинор покосился на Вальпургу, а та не отрывала глаз от тарелки. Она никогда не позволяла себе говорить плохо о Глене, что при сыне, что при торговцах на рынке. Но Моррва считали иначе. Им, похоже, казалось, что весь мир настроен против них ни за что. Что даже в этой старинной башне, где при входе есть ворот, которым можно опустить решётку перед дверью, как при осаде, слишком много современных удобств. Например, диван, обитый гобеленом. Печь на кухне и дорогие изразцовые камины аж на двух этажах. Шпалеры и ковры из шерсти и шёлка, на которых были вручную расшиты змеи, волны и батальные сцены. Резные перила из красного дерева и, да покарают нас Боги, витражные окна на лестницах и при входе. Будь их воля, весь мир должен был бы жить в избе из грубого сруба, жечь костёр прямо на земляном полу и отдать каждую серёжку с жемчужиной бедным. Ну, то есть им, Моррва. Их собственный дом по соседству хоть и не отличался роскошью, однако ж был далёк от аскетизма.

Вот только это богатство здесь осталось с тех пор, как тут жили герцог и герцогиня. И мама, леди Сепхинорис, сама вышивала красоту на шторах и гобеленах. А папа когда-то решил разбитые ураганом окна заменить на витражи с вербами, птичками и облаками. Он был не только на все руки мастер, но и прекрасно знал законы Змеиного Зуба. И нигде в них не было написано, что нельзя обустроить своё жильё так, как тебе нравится.

Хотя когда говорил Глен, всё убранство будто бы тускнело, становилось замученным его вечным недовольством.

– Иногда можно специально привлечь плохую ситуацию. Проявить обидчивость, вздёрнуть нос и изобразить оскорблённую гордость, что тебя не подобрали вовремя, и из-за этого произойдёт нечто подобное. А потом думать, что поставила пьяницу на место, не пуская его, раненого, даже на пару слов в свою спальню.

«Скоро это закончится», – мысленно пообещала Валь то ли себе, то ли сыну. Но, понимая, что теперь Дала и Герман глядят на неё, утратила надежду отмолчаться. И сказала негромко, но отчётливо:

– Лорд Венкиль Одо, когда осматривал меня в последний раз, сказал, что прежний запрет делить спальню остаётся в силе. Три года.

– Разве уже не прошло? – поднял тонкую бровь Глен. Валь понадеялась, что ненависть, вспыхнувшая в ней, не излилась через глаза. Ещё бы, он ли недели напролёт был прикован болью и кровью к кровати! Ему ли помнить, когда это было! Он же всего лишь муж, не требуйте от него многого!

– Нет, дорогой, ещё не прошло.

– Для мужчины это очень непросто, – тоном знатока сообщил Герман. – Иные вообще не соблюдают подобных запретов. Надо хоть в других радостях жизни себе не отказывать, а то совсем уработаешься.

– Да что я, – нарочито смиренно поднял глаза к потолку Глен. – Для меня важнее всего, чтобы Валь скорее выздоровела. Я обычно об этом не говорю, но в такие ночи, как эта, лежать и смотреть на её пустующую подушку невыносимо. Так хочется снова видеть, как ты сопишь рядом.

«Конечно, бедный Глен спит один, пока неприступная жена плетёт злодейские планы в одиночестве с оправданием от врача», – думала Валь. Ярость кипела в ней, как будто её удивляло, что любая фраза от мужа – даже, вроде бы, сентиментальная – говорит лишь о том, как сильно он любит самого себя. Глен теперь сидел во главе стола, на месте отца. Прямо за его плечами огоньки плясали на свечах, зажжённых на каминной полке. И освещали портрет самого Вальтера, что был сделан в полный рост много лет назад. Оттуда герцог смотрел на всю гостиную суровым взглядом змеиных глаз.

Глядя на него, Валь чувствовала прилив спокойствия и сил. Он учил её, что с семьёй никогда не бывает просто, но ценнее неё ничего нет на свете. Он говорил, что когда-нибудь она выйдет замуж, и, несомненно, упрямый нрав будет иногда мешать ей стать хорошей женой. Но он уверен, что она не предаст заветов Видиров, и ему не придётся за неё краснеть.

А ведь мама говорила, что идеальных мужей не существует. Что даже с Вальтером иногда было непросто. Хотелось бы узнать, в чём именно! С Гленом его было так или иначе не сравнить.

– Кстати, этот портрет, – Глен попытался продолжить в заданном миролюбивом тоне. – Может быть, нам заказать нас втроём, а, Валь? А этот отправится в галерею. У меня есть один знакомый художник, очень талантливый парень, по-дружески сделает недорого.

«Именно потому, что он тебя знает, возьмёт в два раза больше. А если он услышит, что мы опять доживаем месяц в долг, то и вовсе откажется», – подумала Валь и закончила со своей кашей. Наконец-то все выговорились, и она могла тоже сказать то, что хотела. Поэтому она доброжелательно заулыбалась:

– Твоя идея радует мою душу, но мы должны немного подумать о насущном перед этим. Я была неправа, что пыталась в одиночку продолжать дело отца. Мне следовало сразу поддержать вашу работу, и теперь я хочу исправиться. Я собираюсь продать лодки и снасти, что остались, и перенести все средства в кладбище. Равно как и свои две руки.

Последняя фраза далась ей нелегко. Она уже предвкушала, как ей будет хотеться выть, пока она будет отмывать мертвецов на пару с леди Далой. Но взгляд лорда Вальтера убеждал её, что она сможет. В семье нельзя бесконечно скандалить и демонстрировать свою отчуждённость. Увидев, как она старается, Моррва изменят к ней отношение.

– Я всячески поддерживаю, – добродушно ответил Глен и посмотрел на неё с выражением симпатии в сощуренных жёлтых глазах.

– Мы тоже, – свысока изрекла Дала. Она неизменно считала, что Валь и так засиделась без каждодневной работы и без маленьких детей. – Это решение достойно того, как тебя называют. В конце концов, тебе повезло легко перенести свои роды, чтобы так долго себя жалеть. У Луазов недавно умерла леди Тая, хотя ей было шестнадцать, когда подошёл её срок. Ну а про нашу Касси и говорить не буду. Словом, теперь и твоя тененска хотя бы будет оправдана, чтобы следить за домом. Хотя я бы на твоём месте наняла островитянку, и мы бы напополам с тобой платили ей жалованье, если б она и в нашем доме прибиралась иногда.

«Она бы напополам согнулась, когда б увидела вашу халупу», – очень невежливо подумала Валь и улыбнулась ещё шире, чтобы трапеза закончилась на приятной ноте. Завтрак всегда должен быть хорошим началом дня. Так учила мама.

После она нарядила Сепхинора в охровый камзол и чёрный плащик, а сама надела агатово-серое платье из чистого хлопка с рукавами достающими лишь колен, чтобы не упариться, когда к полудню станет теплее. И отправилась в компании маленького дворянина вдоль кладбища Моррва к дороге, туда, где был почтовый ящик. Там они дождались почтовый экипаж и с ним поехали в Брендам.

– Что же за дела у такого малыша в брендамском порту, а? – весело спрашивал почтальон, давний знакомый из младшей ветви рода Луазов – баннерет Димти Олуаз. На его сюртуке герб Луазов, синий змей и цветок, занимал лишь половину, а вторая половина пестрила горностаевым узором.

– Я сопровождаю леди-мать, потому что леди не ездят без сопровождения, – важно отвечал ему Сепхинор. Валь улыбалась ему, а он – ей. Солнца сегодня было немного, но почему-то оно было куда теплее, чем вчера.

Скрипели колёса, болтался на краю коляски фонарик. Они сидели сзади, свесив ноги, и каменистая дорога убегала из-под сапог Сепхинора и антрацитовых мюлей, легкомысленно надетых Вальпургой. Она постоянно задирала мыски, чтобы туфельки без пяток не остались в дорожной пыли. Поворот на Девичью башню исчезал в пучинах вереска. Сиреневые заросли цвели, румянясь под скупыми лучами, и от каждого вздоха ветра вздрагивали, будто водная гладь.

Не было больше такого места в мире. Остров, на котором знали все оттенки жёлтого для описания глаз, все оттенки синего – для описания моря, все оттенки зелёного – для описания природы. Малахитовые сосны, сизый мох, зелёные до черноты ели, тёмно-нефритовые падубы. Трава, местами так похожая на зелёные волны, и волны, похожие на серебристые листья лохов. Змеиный Зуб был прекрасен, но нужно было немало постараться, чтобы быть достойным его.

Настроение у неё улучшилось само по себе, и она с нежностью слушала, как Сепхинор читает вслух.

– «Легарн вышел из кабинета, утирая окровавленные руки носовым платком. Он закрыл дверь на ключ, а сам ключ, прежде чем уйти, повесил на гвоздь в коридоре. На улице»… Ма, а почему он не забрал ключ с собой-то? Так труп быстрее откроют и начнут искать следы.

– Но он же пытался выдать это за самоубийство, – пояснила Валь.

– Но… – Сепхинор нахмурил лоб, а затем его глаза цвета спелой груши просияли. – А! Он хотел, чтобы стража думала, что Эоганн закрылся внутри.

– Именно, – проурчала Валь и взъерошила его волосы. Конечно, свекровь была против, чтобы Сепхинор читал «Смертные грехи Легарна», но её собственная мама тоже всегда возражала. А ей это нравилось больше сказок про спасённых от морских змеев принцесс. И если отец садился у камина не с газетой, а с каким-нибудь таким детективом в бархатной обложке, Валь была тут как тут.

В брендамском банке змеиного дворянства Валь и Сепхинор встретились с лордом Татлифом Финнгером, который управлял казной Видиров. Он получал своё жалованье от Беласка, но, поскольку рыбацкое дело Видиров открывал ещё герцог Вальтер, Татлиф также следил за счетом Вальпурги и платил за неё отчисления в казну. Иначе, конечно, ей пришлось бы заниматься множеством банковских дел самостоятельно. А этого она не умела.

– Значит, вы хотите, чтобы я нашел покупателя на ваши снасти и ваши лодки, – понимающе кивнул Татлиф. Валь вытащила из ридикюля листок, на котором отцовским почерком был расписан весь набор инструментов и лодок, и показала управляющему.

– Как вы думаете, сколько будет стоить? – спросила она аккуратно.

Пока они разговаривали за ширмой в углу для важных клиентов, Сепхинор не пожелал сидеть вместе с ними и шатался туда-сюда. Он во все глаза глядел на тяжеленную люстру, которая отражалась в начищенном мраморе пола, как в зеркале. Неприкрытая роскошь столь достойного заведения отдавала континентальным безвкусием, не характерным для островитян.

– Этого я вам пока не скажу, мисс Моррва, но иров на пятьсот вы можете рассчитывать.

Когда они вышли на людную центровую улицу, оба были озадачены – каждый по-своему.

– Что они там такое мастерят, что они такие богатые? Короны с бриллиантами? – спросил Сепхинор, взяв мать за руку. Она, между тем, хотела заглянуть в травяную лавку своей знакомой. Поэтому повела его за собой по багряной брусчатке ниже по набережной, чуть в сторону центра.

– Ничего, – пожала плечами Валь. – Они дают в долг так, что ты должен заплатить им чуть больше, чем взял. Хранят твои сбережения в безопасности за определенную сумму. Ещё они служат поручителями при сделках и берут за это процент. Чуть где какое подписание документов – они тут как тут с нотариальной печатью, и она тоже стоит денег.

– Мда. Ну, па-то хотя бы гроб сколотить может, он и змеятник недавно починил.

– Да, твой папа умелый плотник, – кивнула Валь. – А дед Герман – каменщик. Они честные труженики.

– Выходит, лучше б им иметь нотариальную печать, – меланхолично заключил маленький лорд.

В лавке Сизы, немолодой рендритской жрицы, Валь всегда брала столовые специи, басму и усьму, сборы трав от головной боли и от кровотечений, для успокоения нервов и для хорошего сна. В этот раз на полках у неё было почти пусто. Она охотно насчитала баронессе трав, бутонов и листьев для настоек и чая, но когда дело дошло до басмы, дала ей лишь небольшую склянку порошка.

– Это всё, что у меня нашлось, – вздохнула Сиза. Распущенные, как у всех рендриток, её волосы были неопрятны и спутаны. – Я помню, что тебе надо отложить, как только будет поставка, но теперь жди этих кораблей с юга. Все боятся выходить в море.

– Да будь оно неладно, – всплеснула руками Валь. Она сложила к бумагам свои покупки, и они с Сепхинором прогулялись до булочной. Потом засели на набережной, глядя, как блестят волны, и ели пирожки с моченой брусникой.

Труппа бродячих музыкантов играла рядом с фонтаном в виде двух сплетённых кобр. Звучали задорная лютня, бойкая скрипка и, конечно же, неизменно виртуозные островные флейты – вистлы и свирели. Артисты не стеснялись исполнять по кругу одни и те же танцевальные мелодии, но потом вдруг перешли в минор. Прислушавшись к музыке, Валь тихонько промычала себе под нос:

– Зов не погаснет, зов не утихнет.

Подчиняйся ему, отдавайся ему.

Остров воззвал, на страх твой, на гибель.

– Это пение Дола? – догадался Сепихнор.

Валь кивнула. Загадочный и монотонный напев нравился ей в детстве. Но потом стал символом разлуки.

– Ма, – Сепхинор перестал болтать ногами и коснулся её рукава. А затем проникновенно взглянул ей в глаза. Его лицо, уже такое породное, видирское, даже в столь юном возрасте казалось лишённым детской наивности. – Почему лорда Вальтера считают мёртвым, если он просто ушёл в Дол?

Со времён последней встречи с отцом любое упоминание о нём обычно ввергало Вальпургу в тоску. Но теперь ей было наконец спокойно, будто бы она примирилась с мыслью о том, что его нет. И хотела, чтобы Сепхинор на её примере с достоинством принимал факт смерти. Она с готовностью объяснила:

– Дол Иллюзий – это как бы… врата в иной мир для самых избранных детей Великого Аспида. Таких, как твой дедушка. Ещё при жизни он был из тех немногих, кто прошёл пятое испытание ядами, которые теперь уже и не проводят даже. При его правлении остров отвечал нам взаимной любовью, и почти никого не хоронили от змеиных укусов. А потом Змеиный Зуб позвал его. Он стал беспокойным, забрал нас с мамой из замка в Девичью башню и передал дела брату, а сам много занимался змеятником. Пока однажды утром, на самом рассвете, когда я сидела в гостиной, читала и делала вид, что просто рано встала, а не просидела там всю ночь, он спустился из спальни, одетый в походное. Поцеловал меня и ушёл, и его Кобран уполз за ним. Так я оказалась последней из нас, кто его видел. А рендриты из Дола потом дали нам знать, что он упокоился там, в никогда не остывающей земле Дола, принятый Аспидом с улыбкой на устах. Но не бойся, малыш; умирать всем приходится, просто мы стараемся об этом не думать. Жизнь в том и заключается, чтобы забывать о смерти. А такими, каким был его светлость Вальтер, рождаются очень немногие, и они будто бы не чувствуют разницы между нашим миром и иным. Не боятся. Поэтому они особенные. Рендр никогда не будет требовать от тебя прийти к нему и умереть, он взывает лишь к тем, кто к этому действительно готов и хочет этого.