Фонтан бабочек

Два жирафа

Первое сентября – уже не лето, но ещё не осень, а некое переходное состояние, от блаженного ощущения дачного покоя и неторопливого, только лету присущего медлительного течения времени к чётко структурированному расписанию городской жизни, где у каждого предопределены свои обязанности. Стеша всего этого не знала, но всем своим детским существом чувствовала, как меняется красочная летняя картина настроения, окружавших её взрослых, приобретая более холодную сине-зелёную и фиолетовую тональность. А потому она сама стала задумчивее и даже капризней. А тут ещё детский сад.

Стеша – человек общительный, для неё детский сад – приключение с продолжением, не то что для других. «Социализация» – слово-то какое казённое, а для ребёнка это движение вверх по лестнице: где-то ступенька поменьше – и там легко, а другая покруче и не в размер – там труднее. Но если оставить все эти рассуждения за кадром и сказать просто, то получится – 1 сентября Стеша первый раз пошла в детский сад.

Забрали из садика её пораньше, чтобы не пугать сразу длительным пребыванием в незнакомом месте. Мороженое купили для закрепления положительных эмоций и устроили маленький семейный праздник. Стеше в садике понравилось.

– Клоны, – говорит, – были, играли сказку «Маша и Медведь».

– Какие такие «клоны»? – спрашиваю я, дивясь развитости трёхлетнего ребёнка и одновременно ужасаясь неожиданному предположению.

– Те, которые в цирке выступают!

«Ах клоуны, – доходит до меня, – ну слава богу, не вундеркинд, можно успокоиться».

– Девочки в группе были? – задаю я глупый, но необходимый вопрос, хотя знаю, девочек от мальчиков она с младенчества отличает и своё женское начало всеми фибрами души чувствует, да и использует уже неплохо. Лиса – Стеша.

– Были, конечно, – отвечает она снисходительно.

– А мальчики?

Она кивает.

– А кого больше, мальчиков или девочек? – это уже вопрос на развитие.

– Девочек, конечно. Эх, хорошо, что все мы девчонки! – восклицает она с искренним удовлетворением, а я и не знаю, включена ли я в этот круг девчонок, но полагаю, что включена, от этого мне тоже становится хорошо. Интересно, чувствует ли трёхлетний ребёнок возраст, он ещё почти чистая душа, а у души возраста нет. Не потому ли так легко общаться с детьми, даже без слов, улыбки довольно. Это как от берега оттолкнуться, а дальше уже всё само, и ведущим обязательно будет ребёнок, что бы педагоги по этому поводу ни рассуждали.

– А чем же вы там в садике занимались? – спрашиваю я, хотя и так знаю распорядок дня, заранее всё изучила на доске детсадовской информации.

– Играли, гуляли… – перечисляет Стеша, каждое слово сопровождая кивком головы, потом перестаёт кивать, задумывается и говорит мечтательно: – Спали.

Для неё это необычно, первый раз спала вне дома. Сон для ребёнка не только некое физиологическое состояние, это волшебство, переход в параллельное измерение. Посмотрите на ребёнка, когда он просыпается и не может понять, здесь он или ещё там, и никак не хочет сюда, назад, в нашу социализацию.

Я понимаю, что надо эту тему как-то разговорить, и спрашиваю:

– Ты спала в кроватке?

– Да, – согласно кивает девочка, – мно-о-о-го кроваток.

– А что снилось? – наконец задаю я давно припасённый и самый для меня интересный вопрос.

– Мне снились жирафы, – сообщает ребёнок доверительно, словно приоткрывает мне свою тайну. – Один жираф жёлтый, а другой – фиолетовый.

Она произносит слова раздумчиво, мечтательно растягивая, а я чувствую, что ко мне откуда-то свысока склоняются две жирафьих морды на длиннющих узорчатых шеях: одна – улыбающаяся, жизнерадостная (жёлтая), другая – немного грустная, задумчивая (фиолетовая). У обеих мягкие, большие, подвижные губы, которые щекочут мои волосы. Стеша это тоже чувствует, мы обе смеёмся.

Сон – это всегда чудо. Ну неслучайно же ей приснился такой необычный сон, которым она поделилась со мной, да и не только со мной, а со всеми нами. Значит, этот сон теперь и наш тоже. И что же это всё значит для неё, для меня, для её родителей? Не знаю, что бы сделали вы, но я лезу в сонник – и не в первый попавшийся, а подхожу к вопросу вполне научно и исследую все сонники, до которых только могу докопаться. Получается интересно.

Сначала поискала в шкафу потрёпанный семейный сонник, перешедший мне по наследству от кого-то из двоюродных бабушек (именно эта категория родственников оставляет самое неожиданное наследство, которое не знаешь, как применить, а выбросить рука не поднимается). Но не нашла и тогда, вспомнив, что на дворе двадцать первый век, прибегла к помощи интернета. Сонников в сети оказалась тьма-тьмущая, хорошо ещё, не во всех упоминается жираф. Я не нашла его в древнееврейском и ассирийском сонниках – должно быть, в те далёкие от нас времена мало кто знал о существовании длинношеих животных или просто не было времени на интересные сны.

Не было его и у Карла Юнга. Впрочем, с его методом ассоциаций однозначного толкования и быть не может, для каждого оно своё. По мнению Юнга, главное – понять, почему бессознательное выбирает именно этот символ для спящего, что оно хочет этим сказать. Собственно, я хочу того же, что и великий психолог, – хочу понять, почему жирафы и для чего так причудливо раскрашены. Пролистав ещё несколько страниц учёного трактата и почти уже забыв о первоначальной причине своего интереса, я вдруг натыкаюсь на постулат, в котором говорилось, что если сновидение не имеет смысла для того, кто его увидел, то невозможно и толкование. «Надо будет к этому вернуться и спросить Стешу, что она сама-то думает о своём сне», – решила я и продолжила поиски. Если уж Юнга не поленилась открыть, то надо и Фрейда посмотреть, у него хотя бы символика носит универсальный характер, а значит, и сонник должен быть. Я не ошиблась, основатель теории психоанализа не обошёл вниманием жирафа.

«Видеть жирафа во сне, – повествовал Зигмунд Фрейд, которого прошлое с врезавшимися в него, точно остеофиты, комплексами интересовало гораздо больше, чем будущее с его радужными надеждами, – значит, что вы обратили внимание на человека, который считает ниже своего достоинства общаться с вами. Совершенно непонятно, что послужило стимулом для того, что вам захотелось быть с этим человеком, потому что он – неисправимый сноб и гордец, который любит в жизни только себя одного. Вы испытаете жесточайшее разочарование. Вам это нужно?»

«Нет, – решила я, – ни мне, ни Стеше этого не нужно». Но что-то всё-таки не давало покоя, уж больно красив был этот фиолетовый жираф и загадочен, и я продолжила поиски.

Жирафа не было в толстенном томе Генри Миллера, я нашла там целый зверинец – в алфавитном порядке выстроились: волк, лисица, земляные черви и жабы, царь зверей – лев и символ нашей российской ментальности – медведь, а также небольшой птичник, неизменно включающий петуха, заменяющего собой феникса, ворону, совмещённую почему-то с вороном, сову и орла, как родоначальника целого семейства ястребиных. Что делать, толкователи снов далеки от орнитологии. Любопытно было бы узнать, что снится самим орнитологам, жаль, у меня среди них знакомых нет. Но то, что в этой компании не было жирафа, меня даже порадовало. Единорога тоже не было, а по моему мнению, два этих образа очень близки в эмоциональном восприятии.

Полистав другие сонники весьма уважаемых, но большей частью глобально мыслящих провидцев, включая Нострадамуса и Вангу, где жираф также отсутствовал, я перешла к тематическим изданиям. И первым, конечно, выбрала детский сонник, хотя гендерный подход мне не кажется особенно уместным. Но в данном случае мне было любопытно, сильно ли будет отличаться трактовка сновидений.

«Не спорь с теми, кто старше тебя, им виднее» – истина, разумеется, вечная, не поспоришь, только при чём здесь жираф и даже два жирафа. О возрасте и социальном статусе во сне ничего не было, только цвет, хотя жирафу с его колокольни окрестности, конечно, виднее. Ладно, посмотрим, что ещё есть.

Поскольку Стеша – член семьи, даже можно сказать – центр семейной вселенной, вокруг которого всё и вращается, то её сон не может не отразиться на всех нас, и я заглянула в книжечку с многозначительным названием – «Сонник для всей семьи». Да, если предположить, что Стешин сон в руку, то нас ждут большие расходы и африканское сафари с последующим непременным безденежьем. Ничего удивительного, экзотические путешествия сегодня дор́ оги, а если возьмут в заложники (какой-нибудь местный племенной царёк, например), то и вся родня на выкуп собирать будет, и неизвестно, соберёт ли. Нет, в Африку пока не поедем, как это ни заманчиво.

«Если вы погладите жирафа, то скоро добьётесь расположения дамы, о которой мечтаете уже длительное время», – гласила следующая запись в том же соннике. «Интересно, – подумала я, – сонник позиционируется как семейный, а подтекст у него определённо мужской. В наше время всеобщей эмансипации звучит как-то несовременно и не к месту романтично».

В следующей книжке с настораживающе-неопределённым названием «Сонник странника» жираф, как ни странно, присутствовал. Впрочем, «странник» – понятие очень неконкретное, он может оказаться и путешественником, и охотником, а в таком случае жираф просто необходим, как символ чего-то далёкого и труднодостижимого. Однако автор сборника был предельно лаконичен – сон о жирафе означал успех. Это хорошо, но хотелось бы пояснений. Вот так всегда. Либо чернуху какую предскажут с подробными пояснениями, так, что, кажется, неприятностей уже не избежать, а как что приятное, так обязательно кратко, сам, мол, додумывай, и ответственность за предсказание только на тебе: неправильно расшифровал – сам и виноват.

Наконец я добралась и до наших современников – «Сонник Белого Мага», значит, и такие бывают, а ведь двадцать первый век. Здесь всё оказалось неоднозначно и весьма противоречиво, но можно было выбирать, что нравится больше. Так подряд всё и дано, и, как этими толкованиями пользоваться, я не вполне поняла: может быть, как при гадании на книгах – строчку загадывать. Так, например, вторая строка сверху сообщала, что жираф означает недостижимую мечту и надо набраться терпения. На строчке седьмой был дан совет – не стоит недооценивать окружающих и преуменьшать свою значимость. Тоже весьма неоднозначно и противоречиво, одно, на мой взгляд, исключает другое.

Не знаю, видели ли вы где-нибудь стадо жирафов, но такой сон предвещает встречу с врагами и выяснение отношений. Если вы к этому не готовы, то лучше избегайте таких снов или не пользуйтесь сонником Белого Мага. Хотя услугами Чёрного Мага тоже лучше не пользоваться, а то ведь от этого стада потом не оторваться без его же помощи – скорее всего, недешёвой.

«Ладно, Бог с ней, с учёностью, спрошу лучше ребёнка», – решила наконец я, вспомнив давнюю поговорку: устами младенца глаголет истина. Пора было эту истину услышать.

– Стеша, а ты сама как думаешь, почему тебе жирафы снились?

– Потому что кла-си-вые, – нараспев и делая ударение на последнем слове, ответил ребёнок.

Всё тут же встало на свои места. Не надо было больше ворошить гору литературы, скопившуюся у меня возле стола, не надо рыскать по интернету в поисках чего-то упущенного. Всё просто: красота – это главное, она, как тут же подсказала мне услужливая память подходящую цитату, спасёт мир.

Грустный продавец книг

В июле подмосковные дачи – лучшее место для отдыха: там нет ни удушающей в своих объятиях ночной духоты, ни испепеляющей страсти полуденного зноя, а только ощущение бесконечного лета, которым пропитано всё вокруг, создающее чувство детского праздника, радостного даже в самых незначительных своих проявлениях, таких как, например, чаепитие с самоваром в саду или утренняя чашечка кофе, сваренная на раскалённом песке мангала, или качание на садовых качелях. Качели – это в полной мере летнее чудо: на них можно сидеть, откинувшись на спинку, и читать, оставаясь невидимой для всех за разросшимися кустами гортензии. Можно лежать, изучая беспрерывно меняющийся сюжет небесной пантомимы, где облака без устали меняют свой облик, рассыпаясь и вновь сливаясь воедино, послушные то ли ветру, то ли твоей фантазии, непонятно.

Вот в такой июльский день мы и сидели со Стешей на садовых качелях, укрывшись от глаз всех остальных, и читали сказки. Теперь к сказкам продаются ещё и раскраски, а значит, ребенок полноценно участвует в процессе освоения книги – он слушает и трудится одновременно, чувствуя себя созидателем того волшебства, которым является сказка. Эта находка современных издателей нам со Стешей очень нравится.

– Где ты купила эту книжечку? – спрашивает меня Стеша, она, как все трёхлетние дети, хочет всё знать, теперь её заинтересовал и этот вопрос – где берут книги?

– Сказку о Дюймовочке мне дал грустный продавец книг. Можешь ли ты представить себе что-нибудь более печальное, чем грустный продавец книг? – спросила я ребёнка непонятно зачем, впрочем, это был скорее риторический вопрос самой себе.

– Грустный продавец воздушных шариков, – услышала я в ответ и в очередной раз поразилась, как тонко дети всё чувствуют, даже порой не понимая всего смысла. Действительно, грустный продавец воздушных шариков – это ужасно. Представляете, человек, продающий детям праздник, – грустный! Нет, так быть не должно. Вы, даже будучи взрослыми, наверняка замечали, как учащённо начинает биться ваше сердце, как оно трепещет от непонятного уже для вас восторга при виде разноцветных воздушных шариков и, вопреки разумным доводам, ждёт чуда. Это один из известных мне способов возвращения в детство, так же как мороженое или карусель с лошадками. Полагаю, что спорить с этим вы не станете, хотя на лошадку уже едва ли взгромоздитесь.

– А какие книги он продаёт?

Я отвлеклась и не сразу поняла вопрос, переспросила: Кто продаёт?

– Как кто? Ну дядя этот, что книги продаёт и грустный.

Я припоминаю книги, которые видела на прилавке, большей частью это взрослые книги, которые для ребёнка непонятны, но всё же решаюсь назвать несколько.

– Там есть «Чёрная и Белая богини» Роберта Грейвса, «Мифы Древней Греции», и «Иудейские мифы» я тоже видела.

– Мифы – это что? Это сказочки такие? – спрашивает Стеша, напоминая мне о своём реальном возрасте.

– Да, – вынужденно соглашаюсь я, – только пришедшие к нам из очень давних времен.

– Как Дюймовочка? – следует следующий вопрос, который приводит меня в замешательство.

– Почему как Дюймовочка? – переспрашиваю я, стараясь уловить логику детских рассуждений.

– Потому что Дюймовочка одета совсем не как я или Варя и с животными умеет разговаривать, а я не умею. Забыла, наверное, – добавляет она не вполне уверенно.

Я поражаюсь логичности размышлений трёхлетнего ребёнка и признаю его правоту: действительно, сказки и мифы очень похожи.

– Твой продавец книг потому грустный, – делает неожиданное для меня заключение Стеша, – что он продаёт грустные книги.

– Нет, – протестую я, – у него не все книги грустные.

– «Дюймовочка» – грустная, мифы – тоже грустные, мне папа читал…

«Вот так открытие, читать почти что младенцу мифы», – думаю я, отметив про себя, что надо бы поговорить с родителями, чтобы не форсировали образование.

– Он там живёт? – догоняет меня уже следующий вопрос, словно кегельный шар, желающий выбить из-под моего понимания последнюю опору.

– Кто живёт? Где? – беспокоюсь я, думая, что что-то пропустила.

– Продавец книг, конечно, – удивляется моей несообразительности ребёнок.

– Нет, что ты, он там не живёт, а работает.

– Всё время работает? – уточняет она.

– Нет, только когда концерт или спектакль, когда людей много собирается и можно продать книги, – объясняю я режим работы книжного киоска в ЦДЛ.

– Он что, по праздникам только работает, как продавец воздушных шаров? – делает она свой парадоксальный, но вполне логичный вывод.

– Получается, что так, – вынуждена согласиться я. Действительно, театральное представление, нарядные люди, улыбки, цветы – всё это атрибуты праздника. А покупка воздушного шарика для ребёнка – тоже всегда праздник, правда, если тот не улетит при первом порыве ветра. Хотя если улетит, запомнится на всю жизнь, точно герой, погибший в борьбе за свободу. Другие, осевшие к утру на пол и потерявшие за ночь своё волшебство, не вспомнятся никогда, а он, вырвавшийся из рук, останется в памяти нереализованной мечтой.

– Почему же он тогда грустный, – спрашивает Стеша и уточняет для особо непонятливых, – твой продавец книг?

– Не знаю, – честно признаюсь я.

– Может быть, его никто не любит? – предполагает девочка, и я понимаю, что, скорее всего, она права, только нам, взрослым, не хочется об этом думать, да и что делать, если догадаешься вот о такой причине.

– Давай к нему сходим, – предлагает она в следующую минуту, – мы ему скажем, что он хороший. Вот Ласточку тоже никто не любил, а Дюймовочка полюбила – и Ласточка ожила.

Я засомневалась.

– Ну давай ему скажем, что мы его тоже любим, – выдвинула она ещё более волюнтаристское предложение, но, взглянув на меня, попросила: – Ну хоть книжечку купим.

– Хорошо, сходим и купим книжечку, – согласилась я, понимая, что и это будет сделать непросто – ехать через пол-Москвы с маленьким ребёнком, чтобы купить детскую книжку, которых в любом магазине завались, – это тоже поступок. Я представляю, как мы берём такси, едем в ЦДЛ, Стеша долго и восторженно разглядывает книжки, выбирает для себя самое интересное. Немного попривыкнув к обстановке, соглашается поговорить, а потом сообщает Андрею, что знает: он самый грустный продавец книг, потому что его никто не любит. Вот хороши мы с ней будем. Надо было немедленно придумать какую-нибудь историю, и я придумала. В ней грустный продавец книг перестал быть грустным, потому что познакомился с маленькой девочкой, которая умела красиво рисовать. И когда ей читали грустные книги, она всё равно рисовала к ним яркие и волшебные картинки, такие, на которых даже тогда, когда в сказке шёл дождь, сквозь тучи проглядывало солнце.

А продавец детских шаров был самым весёлым человеком во всей округе, потому что за каждый проданный шарик он получал не только монетку, но и улыбку ребёнка, а ещё – их мам, и никто в мире не получал больше улыбок очаровательных молодых женщин, чем он. Вопрос о грустном настроении был нами снят именно тогда, когда нас позвали пить чай в беседке, а это значило, что все уже собрались и не хватает только нас и нашей сказки.

Картины из морской гальки

Конечно, вы видели, как с шумом набегающая морская волна накрывает своим пенящимся, кипящим пологом пологий берег, а через мгновение как бы нехотя сдёргивает его, захватывая и перекатывая морскую гальку, обломки раковин, разноцветные стекляшки. И только ты успеешь присмотреться к пятнистому рисунку морского берега, только-только почувствуешь некую гармонию в сочетании разноцветной гальки, как следующая волна собьёт всё и перемешает – и перед тобой уже новая картина. Словно сменился кадр, один, другой, третий. А ты всё смотришь и не можешь удержать этих мгновенно сменяющихся картин нашей жизни, только шорох гальки под морской волной и остаётся в памяти.

– От этих конфеток крылышки растут, – доверительно сообщила Стеша, – мне их есть можно, они полезные, – добавила она на всякий случай, обводя взрослых серьёзными серыми глазами, чтобы они не подумали, что это шутка.

– Смотри не ешь много, а то взлетишь и будешь с ангелочками летать, – сказал, скрывая улыбку, её папа. – Как мы тогда ловить тебя будем, сачком для бабочек?

– Да, – кивнула Стеша, – тряхнув рыжей кудрявой головой с двумя маленькими смешными хвостиками, напоминающими мягкие бугорки пробивающихся рожек у ещё не бодучего козлёнка, – я буду вашей домовой бабочкой.

– Домовой только моль бывает, ты молью хочешь быть? – поинтересовался отец.

– Нет, – настаивала на своём Стеша, – домовой бабочкой, – и, повернувшись ко мне, доверительно сообщила: – Я бабочек очень люблю. Они на цветы с крылышками похожи.

К этому моменту вазочка, прежде наполненная клюквой в сахаре, почти опустела, но крылья ни у кого почему-то не выросли, хотя довольны были все собравшиеся за столом. Одни вспоминали, каким редким было это лакомство в их детстве – сахарной пудры меньше, а ягоды крупнее, другие просто с удовольствием пили чай, наслаждаясь спокойно текущей беседой, которая никого не напрягала, время от времени меняя тему, так же как и картины из морской гальки в приливной волне.

– Что это за значок такой у тебя на лацкане – конгресс по элитоведению?

Теперь появилась странная тенденция называть наукой любой околонаучный вопрос: занимался кто-то изучением элит в рамках, допустим, политологии, захотелось ему обратить на себя внимание – и вот вам пожалуйста элитология, а вслед за тем уже и форум, и конгресс по элитологии. А другой партологию в молодые умы внедряет, его не беспокоит, что звучит чудовищно и уже существует теория элит или социология партий. Так можно и клюквоведение или бутербродоведение в науку возвести.

Разговор тянется сам собой, никто им не управляет, мысль перепрыгивает с темы на тему, иногда направляемая тостом или не до конца расслышанной фразой.

– Бабочка, – обращается ко мне Стеша, она называет так меня ещё с тех пор, когда не знала разницы между бабушкой и бабочкой, а теперь это создаёт некую атмосферу доверия и даже нашей с ней тайны, – давай порисуем на компьютере.

Я не большой мастер рисовать на компьютере, но соглашаюсь, поскольку многого от меня и не требуется, справлюсь.

– Что рисовать будем? – интересуюсь я, хотя примерно уже представляю, Стеша не любит мрачных красок, на каждой картине должно быть солнце, как же иначе, ведь солнышко её любит, и оттого и волосы у Стеши такие яркие и солнечные.

– Давай травку рисовать, – руководит ребёнок, удобно устраиваясь у меня на коленях и кладя свою миниатюрную ладошку на мою руку, управляющую компьютерной мышью, так что получается, что мы рисуем вместе. Иногда наши руки меняются местами, и Стеша водит непослушной и ныряющей из стороны в сторону мышкой, старясь усмирить её и нарисовать ровную линию. Это получается с трудом, мышка велика для её маленькой ладошки, и трава похожа на неровные зубы улыбающегося дракона.

– Надо мягкую траву, о такую уколоться можно, – критически высказывается она, и мы сглаживаем особо непослушные и острые выступы, а потом заливаем всё изумрудно-зелёным цветом, чем и хорош компьютер – любой, даже самый примитивный рисунок делает сказочно ярким.

– Теперь посадим цветочки, – руководит Стеша, – розовые, жёлтые и… – задумывается она над цветовой палитрой, – фиолетовые.

Это её любимый цвет – фиолетовый, цвет её фантазии. «А у меня какой цвет фантазии? – задаюсь я вопросом, хотя никогда прежде не предполагала, что фантазия имеет цвет. – Золотисто-жёлтый, наверное».

– Давай же рисовать, Бабочка, – возвращает меня к реальности ребёнок, ёрзающий у меня на коленях от нетерпения, и удовлетворённо хмыкает при появлении каждого нового цветочка, от которых уже пестрит наша картина.

– Теперь солнышко, – командует она, – и пусть улыбается.

Я рисую круг, от него идут лучи во все стороны, заполняя оставшееся пространство рисунка. Потом две маленькие запятые – глазки, ещё две запятые – приподнятые в удивлении брови и улыбку до ушей, ещё веснушки. Для меня солнце всегда ассоциируется с веснушками, я же рыжая, вот пусть и солнце будет таким же.

– Бантики нарисуй, – просит Стеша, – как у меня.

Мы рисуем смешные розовые бантики. Не удержавшись, я пририсовываю солнцу длинные ножки в башмачках и смешные ручки, так, что оно становится похожим на Пеппи Длинныйчулок.

– А ножки зачем? – удивляется ребёнок.

– Чтобы по травке ходить, – отвечаю я первое, что приходит в голову, дети очень логичны в своих рассуждениях, хотя нам часто кажется, что это не так. Немного подумав, Стеша соглашается, хотя это и не входило в её планы.

– Надо ещё сердечки нарисовать, – неожиданно сообщает она.

– Какие сердечки? – не понимаю я.

– Такие, как бабочки, пусть летают над цветочками, – получаю я немедленное пояснение и сама уже удивляюсь абсурдности своего вопроса: действительно, какие же ещё могут быть сердечки.

Рисунок готов, но Стеше уходить не хочется, и она предлагает:

– Давай посмотрим наши рисунки.

Я открываю электронную папку с рисунками, и мы смотрим: вот солнышко спит в гамаке, вот весенняя открытка, а это солнышко и луна одновременно, точно на изображениях индейцев майя. Стеша критически разглядывает рисунки один за другим и остаётся довольной. Можно идти пить чай с конфетами, от которых вырастают крылышки.

За столом уже говорят о детском саде, и каждый старается вспомнить название того, в который когда-то ходил сам. Как ни странно, но почти все вспоминают: «Колобок», «Ёлочка», «Грибок»… А мне на память неожиданно приходит рассказ моей мамы о том, как её в возрасте Стеши отдали в детский сад, а она, свободолюбивая по натуре, при первой возможности сбежала, добралась до дома никем не замеченной и спряталась под родительскую кровать. Мамин характер унаследовала моя дочь – тоже стрелец и борец за справедливость, а вот Стеша – скорее мой, а может быть, и нет, это не так важно. Жизнь никогда не создаёт копий.

За столом уже рассказывают, как в детском саду устроили праздник пап и начали с того, что позвали их в гости, а когда те пришли, вовлекли в игры с детьми. Одна из таких игр называлась «Папавоз», кто-то заснял её на видео и выставил в YouTube. На экране большей частью солидные папы в недоумении и некоторой растерянности изображают паровоз, идущий на всех парах, двигаясь за симпатичной воспитательницей невероятно путанным маршрутом, пыхтя и отдуваясь. Дети делают то же самое, но гораздо проворнее и веселее, для них это игра, для их пап – испытание. Но все, смотрящие видео, смеются, а Стеша – громче всех, ей нравится, когда её фотографируют. Фотографии она тоже любит рассматривать, но исключительно свои: должно быть, младенческий кокон эгоцентризма ещё не прорвался, и она смотрит на мир через щёлочку своего маленького, но собственного «Я».

– Стеша, а у тебя есть кавалер? – задаю я не вполне корректный вопрос, но ребёнку это кажется нормальным.

В сущности, все детские вопросы некорректны, поэтому взрослый человек от неожиданности не успевает что-либо придумать и говорит правду.

– Темирхан, – сообщает Стеша, – и Исмаил.

Я с сомнением гляжу на её родителей, не зная, что на это сказать. Те, чтобы меня успокоить, показывают фотографию садовской группы, где присутствуют и оба названных мальчика: светловолосые и застенчивые, Стеша, пожалуй, побоевей их будет. Впрочем, у меня в детском саду тоже ухажёр был – Вовка Сухов, милый лопоухий мальчик, несколько рассеянный и мечтательный, может, поэтому я его и выбрала. Вся группа с воспитателем во главе, когда мы появлялись, взявшись за руки, где-то на тропинке, пели: «Тили-тили-тесто: жених и невеста». Даже тогда я понимала, что это непедагогично. В пять лет на день рождения Вовка подарил мне голубую чашку – может быть, его родители любили Аркадия Гайдара, не знаю. Но чашка, которая мне очень нравилась (ещё бы, первый подарок от кавалера!), скоро разбилась. Как, впрочем, сошла на нет и наша детская любовь, и осталось только тёплое воспоминание о милом рассеянном Вовке, сквозь лопоухие уши которого, вылезавшие наружу из-под любой панамки, нежно-розовым просвечивало летнее солнце.

Странное ощущение вневременья овладело мной и, кажется, всеми сидящими за праздничным столом, точно наше детство никуда не делось, а вот здесь, с нами, и оно того же возраста, что и Стеша, и я не то чтобы его помню, а просто живу в нём.

Картины из гальки меняются одна за другой, и нет им числа, и невозможно все их запомнить и зафиксировать в своём сознании, как не фиксируем мы и прожитые нами дни, лишь к Рождеству замечая, что год прошел, а то и десятилетие. И время, которое идёт так незаметно, уносит с собой мгновение за мгновением нашу жизнь, а мы постепенно и незаметно для себя забываем название тех конфет, от которых растут крылышки. Хорошо, когда есть кому об этом напомнить.