Nec Pluribus Impar

Глава вторая. Девочка в берцах

Арэй, военная часть, северо-западный округ Ребелиума

Интересно, найдется ли глупец, который вякнет, что армия не для женщин? Хотя в самом начале, когда Робин Блэк только записалась добровольцем, таких хватало. Ехидство, колкости, насмешки – все было. Мужчины порой куда злее на язык.

Правда спустя каких-то несколько месяцев, злопыхатели позакрывали рты. А затем пораскрывали их снова, смотря на бывший предмет насмешек с восхищением. Еще бы! Робин Блэк была лучшей на потоке. И единственной особой прекрасного пола. На тот момент. Это уже после, года через два, решив пойти по ее стопам, в армию записалось еще несколько женщин, но Робин все равно оставалась первой.

Мало кто знал, что к армии ее готовили с детства. Ее отец, подполковник в отставке, слишком сильно хотел сына на старости лет, но на свет, вот незадача, появилась дочь. Вопреки желаниям кроткой жены, даже назвал ее мальчишеским именем – Робин. Дальше хлеще. Едва конопатая рыжеволосая девчушка начала говорить и познавать мир, с усердием принялся за ее муштру и обучение.

К десяти годам Робин знала наизусть армейский устав и обладала невероятной для детей ее возраста выносливостью. Утром – ранний подъем, пробежка. Днем – школа и домашние уроки. Вечером – растяжка и отжимания. Два раза в год выезд на охоту. На летних каникулах вместо прогулок с друзьями – недельные походы по горам с условиями выживания в дикой местности.

С собой они даже не всегда брали консервы и спальные мешки. Огонь, воду и провиант в виде подстреленной дичи Робин, в свои десять-одиннадцать лет, добывала наравне с отцом. Вместо кукол оружие. В двенадцать Робин наощупь определяла тип клинков, в тринадцать с завязанными глазами разбирала и собирала боевой пистолет.

Сначала Робин искреннее все это ненавидела и отчаянно хотела быть обычным ребенком. Делать все то, что делали сверстники во дворах: гулять, общаться и веселиться. У нее на памяти так не дрессировали мальчишек, а тут хрупкая девочка, которую бесчестно лишили того, что должно быть у любого ребенка – нормального детства. Наверное, не нужно добавлять, что с таким графиком у Робин и подруг не было. По жизни своей она стала одиночкой.

Но чем старше Блэк становилась, тем больше становилась благодарна отцу. Вот она окончила школу. Школа, кадетское училище. Ей почти восемнадцать. Что происходило вокруг? Да ничего. Где те ее одноклассницы, что слонялись по улице, смеялись и хохотали, стреляя глазками в проходящих мимо парней, когда она в поте лица наматывала километры в натирающих берцах? Нет, со временем это стала ее любимая и, собственно, единственная обувь, но уж точно не на тот момент.

А одноклассницы из кокетливых милых девочек ушли в печальные дебри. Одна работает официанткой, другая поваром, третья кассиром в магазине, четвертая, пятая и шестая уже на сносях, список можно продолжать до бесконечности, но смысл и так ясен. Все они, будущие матери-одиночки, которых выбросили на улицу. А потому что нечего было стрелять глазками и очертя голову играть в любовь. На что они надеялись? Что покрутят хвостом и сильный пол ляжет у их ног? Как бы ни так.

Арэй – территория мужчин. Храм, где они господствуют. Необходимость в женщинах здесь имеет лишь два направления: в качестве продолжательниц рода и как набор персонала по обслуживанию, так как большинство мужчин заняты на полигоне. Есть, конечно, и те, кто выбрал спокойную тихую жизнь, но их мало. Таких в Арэе нещадно гнобят. А женщин и вовсе не воспринимают как личность. По закону, конечно, у всех одинаковые права, но по факту…

Только став старше, Робин понял, чего хотел отец. Он изо всех сил старался вырастить из дочери не робота-солдата, как ей казалось раньше, а ту, что сможет бороться за себя в мире, где доминируют мужчины. Эта реальность вокруг нее замкнутый круг, обтянутый колючей проволокой, которая к тому же под напряжением. Родилась в Арэе, значит, и умрешь здесь. Это решили задолго до тебя. Но вот как именно ты проживешь эту жизнь – выбор делает сам человек. Он и только он творец своей судьбы.

Осознание того, сколько же сил и трудов вложили в нее твердо укрепило в Робин уважение и благодарность. Она не хотела быть как мама. Да, она замечательная: добрая, хозяйственная, послушная, но всего лишь женщина, работающая в пекарне за гроши.

Чудо, что такой человек как отец, военнообязанный, стоящий на хорошем счету, смог выделить ее из толпы и обеспечить нормальное существование. Благополучные браки в Арэе можно сосчитать по пальцам. Причем не только в родном городке Робин, но и в соседних областях. Мужчины по натуре грубые неотесанные дубины, а если они еще и чувствуют моральное превосходство… В Арэе не так много порядочных людей, так что любой брак – игра в лотерею.

Но теперь Робин была во всеоружии и с нетерпением ждала, когда истекут две недели до ее совершеннолетия, чтобы пойти добровольцем на службу. Военная карьера позволит добиться того, чего она точно никогда бы не смогла достичь, носясь мимо столиков с подносом. И в армию ее приняли.

Робин Блэк вступила в строй. Разумеется, как и упоминалось выше, женщину-солдата приняли с насмешкой, но очень скоро знаниями, умением и выработанной стойкостью Блэк стерла границы, закрепив за собой прочное место. Она с блеском прошла все испытания не только физической нагрузки, но и человеческого фактора.

К ней долго приглядывались. Сначала открыто выражали неодобрение. Пытались подколоть или ужалить не только словами, но и действиями. Не обошлось, к сожалению, и без малоприятных казусов и попыток саботажа, но Робин никому не давала спуску и стойко все перенесла.

Помня ее отца и его впечатляющие заслуги, высшие чины, несмотря на то, что Робин была девушкой, тоже не давали поблажек. Можно даже сказать, были к ней куда требовательней, чем к мужчинам. Видимо, из личных соображений. И эту проверку Робин тоже перенесла с гордо поднятой головой. Результат себя окупил – уважение среди старших по званию она завоевала.

Следом наступил черед принятия ее в “стаю”. Робин была по натуре неконфликтным человеком, но, возможно, чересчур эмоциональным. И за себя постоять умела. Помимо кроссов и отжиманий, отец обучал дочь и совершенству рукопашного боя. Пару раз пришлось применить знания на практике.

Мужчины они и есть мужчины, где бы те ни были: на гражданке или в армии. Видя красивую девушку их мыслительные процессы медленно, но неуклонно протекали в единственно возможную сторону. И в казарме, где проживала рота Робин, это стало не исключением.

Сломанный нос, пальцы и выбитая коленная чашечка остудили пыл романтиков, но когда пришлось давать ответ перед командиром, Робин к удивлению всех, ни словом не обмолвилась о неприятном инциденте. Как и не сдала нерадивых ловеласов. Это стало финальной точкой ее тестирования. Девушку окончательно приняли в ряды. Она стала, как говорится, “своим пацаном”.

Гордился дочерью и отец. Особенно когда Робин, не растягивая резину и не откладывая мечты в дальний ящик, через несколько месяцев подала заявку на получение погон капрала. Необходимый сопутствующий тест, включающий теорию и практическое применение знаний, был пройден без труда. Блэк набрала едва ли не высший балл.

Но звание капрала Робин не устраивало. Она хотела большего. Так что еще через несколько месяцев подала прошение на повышение, теперь уже на младшего сержанта. В неполные двадцать лет Блэк была гордой обладательницей знаков отличия старшего сержанта и командиром отделения, отданного ей под подчинение. Погоны лейтенанта, мелькавшие не за горами, порой снились ей в приятных снах.

Собственная уверенность, вкус силы и, возможно, слегка надменное отношение к тем, кто остался позади, а также собственная врожденная некоммуникабельность, постепенно превращала Робин в циничного и расчетливого солдата. От женственности и так с самого детства не осталось и следа, а тут ее натура уже полностью подстроилась под мужское начало. Начиная с внешнего вида и заканчивая горячим темпераментом.

Природа одарила Робин хорошей фигурой, густыми темно-рыжими волосами и россыпью веснушек. И это не считая зеленых глаз и внимательно вынюхивающего носика, заточенного под охоту. Отец частенько любил сравнивать дочь с лисицей.

Фигура, разумеется, осталась при девушке, с такими тренировками ей ничего не оставалось делать. Грудь, за которую любая другая девушка просто удавилась бы, страшно мешала самой Робин, так что приходилось заматывать ее бинтами.

Все, то женское, что было ей подарено, пряталось за военной формой, а завивающиеся волосы навсегда убраны в высокий хвост. Пальцы на руках и ногах оккупировали мозоли. Ногти не помнили маникюр со школьных времен, но все это не мешало оставаться Робин привлекательной в глазах окружающих. Даже форма приковывала внимание еще больше, чем если бы она ходила в платьях.

В редкие увольнительные эффектность образа грубоватой девушки в берцах и с тесаком на поясе только усиливалась. Очередь из ухажеров выстраивалась в шеренгу, когда свободными вечерами Робин с сослуживцами отправлялась на ночную прогулку. Но чего было не отнять: она трезво оценивала крутящиеся вокруг флюиды, глупых надежд не лелеяла, и терять голову от мужского внимания не собиралась. Сказывалось отцовское воспитание.

Цену поклонникам Робин могла назвать спустя несколько минут общения. Половина была насквозь прогнившей. Другая, кончено, более-менее сносная, но тоже, что называется, ничего особенного. Однако это не мешало ей использовать того или иного беднягу в личных целях. Девушка она была яркая, да и по возрасту имела право развлекаться в угоду желаниям. Что, собственно, и делала. О семье Робин не думала и в ближайшие годы даже не собиралась ее заводить. По крайней мере, не раньше, чем дослужится до майора.

Сослуживцев тоже не обошла стороной стрела амура. Многие, особенно из ряда здешних лейтенантов и даже один симпатичный капитан, давно уже переросли из приятельства в куда большие чувства к товарищу, но у Робин было главное правило – никаких интрижек на службе. Хотя несколько мужчин являлись самыми достойными кандидатами из всех, кого она знала, но нет. Мешать карьеру и отношения она не будет. Не хватало еще на ее голову сплетен и слухов.

В общем-то, можно сказать, что, мол, вот она успешная жизнь. Особенно для той, кому не повезло родиться в этой подлокации. Но Робин справилась. Свою нишу для будущего она выгрызла пускай и с трудом, но заслуженно и собственными силами.

Однако очень скоро пришлось познать и горе. В один из дней, когда они занимались на плацу, ее вызвали в кабинет к командиру части, где сообщили самое страшное, что Робин вообще могла услышать – ночью родительский дом сгорел дотла, а с ним сгорели и единственные, кого она любила. Неисправность проводки. Замыкание в подвале. Очевидцы говорили, что дом вспыхнул как спичка. Шансов не было. Когда приехала пожарная и скорая все были мертвы.

В ту минуту мир разом рухнул. Дом сгорел, а с ним и все имущество, накопленное семьей. Похороны прошли за счет армейского бюджета с пышностью и почестями, как дань уважения ее отцу. Похороны прошли, а вот на душе у Робин так и осталось пепелище. И чувство вины, которое отныне преследовало ее. Но об этом позже.

Несколько следующих месяцев Блэк потратила на то, чтобы стряхнуть оцепенение и заставить себя жить дальше. Шаг за шагом, рывок за рывком. Подгоняя мысленными плетями и не позволяя самосожалению сломить себя, Робин сумела выбраться из бездны. Выбралась решительная, хоть и разбитая.

К моменту, с которого мы начинаем, прошел почти год со дня трагедии. Робин взяла себя в руки и полностью ушла в любимое дело. Военная часть заменила ей утраченный дом, вылазки на полевые испытания стали желанным отдыхом, а редкие практические задания и выезды за территорию Арэя настоящим приключением.

Ежемесячное жалование позволяло неплохо жить, тем более что ей было выделено личное жилье в одном из корпусов, а большего пока и не требовалось. На очереди ждал новый тест – вторая попытка получить ранг старшины. Первую она с треском и даже позором провалила, запоров простейшие задания. Сказывали печальные события.

Жизнь по строгому распорядку стала для Робин лекарством от хандры. В армии не так много свободного времени, чтобы заниматься самобичеванием, даже если ты перешагнул границу обычного рядового. Тут и присесть нельзя, если этого нет в распорядке, что уж говорить о безделье.

В шесть утра подъем, в десять вечера отбой. Личное время с восьми до десяти. Все остальное расписано по часам. Зато вечером уставший и обессиленный солдат падал на кровать замертво и спал беспробудным сном.

Вот и в этот день все было по списку:

15:30 – 17:20 Чистка оружия и работа с техникой

17:30 – 18:20 Самостоятельная подготовка

18:30 – 19:20 Спортивно-массовая работа

19:30 – 20:00 Ужин

Наевшись гречкой с рыбой, что подавали вечером, Робин уже с наслаждением предвкушала, как завалится на постель и пролежит так, ничего не делая, пока не дадут сигнала к вечерней проверке. Однако мечтам не суждено было сбыться, потому что, едва войдя в комнату, уставленную самым “пышным” образом в лице железной кованой койки, тумбочки, шкафа и табуретки, застыла на месте. Страх сковал мгновенно.

На постели, прямо на подушке покоился изумрудный конверт. Без адресата и получателя. Конверт, уже знакомый Робин. В тот единственный раз, когда она легкомысленно проигнорировала его, грянула беда – погибли родители. Накануне пожара, она впервые обнаружила его в складках покрывала. На той первой карточке было написано всего одно предложение:

ТВОЯ СЕМЬЯ В ОПАСНОСТИ.

И все. Больше ничего. Тогда она не придала этому значения. Подумала, что это чья-то очень глупая шутка. За что и поплатилась. Уже после случившегося, Робин подолгу лежала и рассматривала черные буквы, не раз задумываясь над тем, что это послание было все же чем-то вроде предупреждения.

Именно предупреждением, а не угрозой, как показалось при первом прочтении. Только если кто-то хотел помочь, каким-таким образом она должна была понять, что именно от нее требовалось? Кому могло прийти в голову, что тупая проводка вдруг вспыхнет? Хотя… Робин уже не раз задумывалась, что возможно… возможно, поджог не случаен. Но у нее не было доказательств, а по заключению экспертов ничего необычного не было зафиксировано.

Но с тех пор конвертов больше не появлялось, так что теперь увидев его вновь, ладони вспотели. Хорошего ждать не приходилось. Чуть дрожащими руками Робин вытащила белую карточку.

ПОРА ПОКИНУТЬ АРМИЮ.

ХОЧЕШЬ ВЫЖИТЬ, УХОДИ НА ЮГО-ВОСТОК.

НАЙДИ МЕСТО, ЧТОБЫ УКРЫТЬСЯ.

НЕ ПРИВЛЕКАЙ ВНИМАНИЯ И ЖДИ ДАЛЬНЕЙШИХ УКАЗАНИЙ.

Потрясающе. Невероятно. С ума сойти. Некий непонятный “некто” велит ей дезертировать с поста? Оно, в смысле это нечто, хоть понимает, чем это чревато? Если она сбежит – это же чистая измена. Ее поймают и посадят. Не говоря уже о том, что если она это сделает, вся ее жизнь полетит к черту. Кто она без своих заслуг? Она положила на них столько сил и что же…? Взять и послать все пинком под зад только потому, что так велит какая-то бумажка?

Ну уж нет. Пошли они. Нет, нет и нет! Бросать все Робин не собиралась, даже якобы под угрозой жизни. Никуда она не сбежит. Она же не больная, чтобы собственноручно ставить крест на карьере? У нее контракт еще на несколько лет продлен, а уж после можно будет и подумать, продолжать службу или уйти на покой.

День тишины. Два. Три. На четвертый Блэк начала немного успокаиваться. На пятый расслабилась, перестала оглядываться и с опаской расправлять постель в ожидании нового письма. На шестой окончательно вытряхнула глупые страхи, только вот на седьмое утро ее ждало очередное послание. На этот раз не в постели или на подушке, а в сложенной с вечера форме, выпавшее прямо к ногам.

Спросонья Робин даже не успела испугаться, но когда поняла, чуть не завизжала. С вечера то точно его быть не могло! Значит кто-то пришел в комнату ночью и подложил его. Ночью! Когда она спала. Дерьмо.

От осознания, что неизвестный был в ее комнате, да еще и когда она об этом не подозревала и мирно спала, начинали сдавать нервы. И, правда, может тут быть хоть кто-то в безопасности, когда на дверях даже замков нет?

Как на что-то отвратительное и жуткое, Робин пялилась на невинный конверт, забыв про время. Читать его совсем не хотелось. Только вот через пару минут нужно идти будить отделение.

Страх страхом, но Блэк была не из робкого десятка. Взяв себя в руки и сохраняя самообладание, будто адресат мог ее видеть, подняла и вскрыла конверт.

ТЕБЕ ЖИТЬ НАДОЕЛО? БЕГИ, ПОКА НЕ ПОЗДНО!

– Если от кого и нужно бежать, так это от тебя, – вслух процедила Робин. – Не смей больше приходить ко мне в комнату, слышишь? Или морду набью!

Вряд ли кто-то ее услышал, однако девушку успокоил звук собственного голоса. Выработанная благодаря учениям отца способность включать хладноровие по требованию, уже быстро складывала в голове дальнейший план. Проигнорировать снова? Дождаться нового письма и надрать задницу тому, кто появится на пороге? А если больше не придет? Это письмо очень даже похоже на самое что ни на есть последнее предупреждение. Мол, последний шанс вразумить дурную бабскую голову.

А если ей на самом деле грозит опасность? Кто знает. Ее мысли перебила длиная минутная стрелка, с шумом сместившаяся на цифру двенадцать. От неожиданно громкого звука Блэк встрепенулась. Дерьмо, она опаздывает. Запихнув письмо под матрас, Робин наскоро оделась, уже на бегу застегивая пуговицы. Она дала себе слово выждать до вечера и только тогда принять решение относительно последних посланий. Пан или пропал.

Пропал. Нет, точно пропал.

Весь день прошел, как на иголках. Кому верить она не знала, и верить ли вообще, поэтому решила прислушаться к интуиции. Та, к слову, была весьма вздорной и неадекватной особой. Вообще-то она чаще всего отказывалась с ней сотрудничать, а тут вдруг заголосила истеричным голосом, что надо делать ноги. Откуда и куда опять же непонятно, но, так или иначе, Робин свой выбор сделала.

Вечером, когда на постах остались лишь часовые, да вступившие в наряд дежурные, Блэк собрала скромные пожитки в рюкзак, заправила за пояс любимый тесак, оставшийся со времен учений отца, и свалила из того места, что до недавнего времени считала домом. Будь что будет. К черту.

Глава третья. “Котельная дыра”

Бондс, юго-западный округ Ребелиума

Алекс Хантер имел один недостаток. Нет, вообще-то, на него в свое время одной из бывших подружек был составлен целый список изъянов, но самой отрицательной чертой была азартность. Во всем. Начиная от словесного спора и заканчивая играми. Ну не мог он сдержаться и не поддаться соблазну. И что самое обидное – пристрастия всегда выходили ему боком.

Что касалось обычного: “А давай на…”, Алекс выходил победителем. Тут ему не было равных, а вот если дело касалось покера… В карты за последнее только время он просадил немало, но остановиться не мог. Не столько потому, что зависим, сколько из принципа. “Как это, меня уделали, а я взял и сдался? Ну, уж нет, дудки. Буду отбиваться до тех пор, пока не покажу, что тоже чего-то стою”.

Вот и получалось, что он крутился, вертелся, злился, психовал, но все равно всем кругом был должен. Долги росли, а перекрывать их было нечем. Алексу катастрофически не везло и с работой. Снова-таки, не потому что он чего-то не умел, а потому что вспыльчивый характер никому не хотелось терпеть. С последней работы его выгнали за драку. И, правда, а что оставалось делать, если тот олух другого языка не понимал, да еще и возмущаться надумал? Огрызаться вечно тоже невозможно.

Правда, олухом оказался никто иной, как директор фабрики по производству кож-мех-зам-чего-то-там изделий. Алекс туда устроился от полной безысходности и нависшей над ним горы долгов, но продержался меньше двух недель.

Главзаведующий-тире-директор-тире-бухгалтер-тире-бог-этой-фабрики был сердитым усатым дядькой с блестящей проплешиной и головой похожей на луковицу. Местный экспонат отличался единственной чертой – ненавидел, когда бездельничают его работники. Хотя честнее сказать, что он любил: тотальный контроль и полное подчинение рабов своему господину.

Обед ровно тридцать минут. Перекур раз в три часа. Выйти в туалет – не чаще одного раза в два часа. Опоздание на пять минут – штраф. Домой ровно в десять вечера и ни минутой раньше, иначе отправишься на доработку и лишишься премиальных. При этом все записывалось, отмечалось и считывалось датчиками с пропусков. Ну и камеры были развешены далеко не для красоты.

Однако даже с такими требованиями сроки все равно горели, необходимый объем выработок не попадал под норму присылавшихся отчетов и вообще, все у него были лодыри, идиоты и бестолковые отморозки. Один лишь директор, святой человек и великий добродетель, ломал голову и никак не мог понять, что ему делать и как еще подхлестнуть лентяев.

На самом деле жуткие условия, ничего не скажешь. Но все они, заведомо глупые и нелепые, сглаживались главным фактором – внушительной заработной платой. Выплачиваемые суммы были куда больше, чем на любом другом заводе в Бондсе, потому-то все и соглашались на условия рабства. Именно поэтому, собственно, и Алекс устроился туда.

Только вот Хантера не устраивали завышенные требования. Дней пять он, скрипя зубами, еще сдерживался и пытался жить по введенным правилам, но после прошедших выходных, которые выпали из памяти от колличества выпитого, конкретно психанул и начал работать по собственной схеме: когда захотел, тогда и поработал; захотел – пошел курить и плевал на всех. Все просто. Только вот такая схема не устраивала уже директора-тире-главзаведующего-тире-еще-кого-то-там. Да и других работников тоже.

Еще раньше того, как сердитая “луковица” просмотрела камеры наблюдения, начальнику донесли на Алекса недовольные коллеги, не пожелавшие любоваться тем, как другие бездельничают. Хантер об этом быстренько прознал и остался недоволен отсутствием взаимопонимания среди коллектива. Тут-то и начались разборки.

Сначала по ушам получили чрезмерно “говорливые крысеныши”, а там под горячую руку попал и сам директор-тире-бухгалтер, примчавшийся напомнить о своей беспрецедентной власти, сдерживающейся в пределах, правда, только этого одинокого кирпичного сооружения и определенных часов, что, несомненно, печалило по ночам бога кож-зам-фабрики. Сердитая “луковица” высказала Алексу свое фи, на что и схлопотала по проплешине. Чрезмерная вспыльчивость всегда душила попытки Хантера начать нормальную жизнь. Как бы то ни было, с уже бывшей работы он вышел довольным и гордым собой.

Еще одной не самой хорошей его чертой была любовь к выпивке и развлечениям. Снова-таки, Алекс не был пьяницей, но выходные, проведенные в компании, заканчивались самым невообразимым образом. Хорошо, если он всего лишь проснется с незнакомой девушкой, которую в упор и не вспомнит потом. Печальней, если очухается на лавочке на другом конце города с пустыми карманами, как было несколько месяцев назад.

Да, Бондс был таким – легкомысленным, непостоянным и шальным. В других подлокациях о соседе давно уже сформировалось нелестное мнение. Впрочем, как и о его обитателях, к которым такие исключительные эстеты и праведники, как жители Регулума и Индастрила относились с прохладно-снисходительным пренебрежением, но при этом и с опаской. И куда ж без этого, с толикой отвращения.

А сколько слухов крутилось о городе! Не сосчитать. Воры, наркоманы, насильники, девушки легкого поведения, бродяги – вот кто населяет эти места. Отбросы из отбросов. Не всегда все эти слухи, конечно, оказывались правдивы, но толпу невозможно переубедить. Правда, они забывали, что эти самые насильники и воры от рассвета до заката трудятся на шахтах, фабриках и заводах, которые поставляют для остальных подлокаций так необходимые им товары, благодаря которым те живут в свое удовольствие и ни в чем не нуждаются.

Бондсу даже прозвище дали много лет назад. “Котельная дыра”. Почему именно такое странное название, непонятно. Котельни там конечно были, но без дыр и вполне себе презентабельного вида. В любом случае, прозвище прилепилось к городу, как жвачка к подошве ботинка.

Хотя чего греха таить – эта подлокация и в самом деле была самой неблагоустроенной. Центр, конечно, где обосновался губернатор, опрятен и помпезен, ничуть не хуже Навеля, но стоило пройти глубже, внешняя шелуха теряла свое очарование и таяла на глазах.

Вокруг центра на достаточном удалении, чтобы не портить впечатление, пролегали жилые районы и огромные территории серых бетонных заводов с неустанно работающими генераторами и клубящимся из труб дымом, оседающим на стенах домов и дорогах черным слоем копоти. И чем дальше углубляться, тем картина становилась все менее привлекательной.

Грязные неуютные улицы, мрачные подворотни, зарешеченные окна первых этажей, чтобы жители могли спать спокойно. Стены измалеваны нецензурными надписями. Там же рядом валялись баллоны с использованной краской, бутылки из-под пива и окурки. Непризнанные уличные художники творили темные дела с огромным воодушевлением и во всеоружии.

Разлетающиеся по свету слухи имели право на существование. Преступность в Бондсе не то что процветала, но имела место быть. Как и подозрительные личности в капюшонах, в ночных сумерках меняющиеся между собой непонятными товарами. Как имелись и длинноногие барышни в коротких юбках и с боевым макияжем, предлагающие со вкусом провести время.

А злачных подпольных заведений вообще хоть отбавляй. Притоны, бордели, стриптиз-бары, ночные клубы, игровые дома, казино и куча подобного. Половина существующего как бы вообще незаконна, но губернатор неплохо получал в кармашек, так что на подобные места у доблестных лиц правопорядка закрывались глаза. Периодически и их самих можно было приметить где-нибудь. В качестве посетителей.

Собственно, Алекс Хантер сам был одним из завсегдатаев многих нелегальных точек. Нет, слава богу, наркопритоны он обходил стороной, а вот в стриптиз-барах и в покерных клубах зависал частенько. С некоторыми хозяевами даже был на короткой ноге. Алекс в принципе слыл общительным человеком. Проблемы у него возникали лишь с теми, кому он должен.

А в данный момент он был должен местному бандиту по имени Спиро, торговцу героином с огромными связями и тремя бугаями в качестве телохранителей, которые с самым умиротворенным на свете лицом то и дело теребили выглядывающие из-под пиджаков стволы пушек.

Сам мистер Спиро: жирный боров в дорогих шмотках, с огромной золотой цепью на волосатой груди и печатками на пальцах, тоже не вызывал доверия. Такого лучше не злить, да и вообще держаться как можно дальше.

У подобных личностей работали свои правила. То, что им нужно, они получали любыми способами. Легальными и нелегальными. И Хантеру с его вечной тягой к приключениям, разумеется, невозможно было устоять и не влипнуть в очередные проблемы.

Он и так уже был на карандаше у местной полиции. Несколько лет назад ему дали условно-досрочное за взлом и проникновение. Это вышло вообще до смешного нелепо. Решил помочь знакомым, а в итоге оказался по уши в дерьме.

Кто же знал, что это квартира не подружки одного из его “дружков”, которая недавно послала беднягу, а чья-то неплохло обставленная жилплощадь с сигнализацией и датчиком движения – штуки баснословно дорогие, которые мало кто мог позволить себе в их-то захудалой “котельной дыре”.

Хантера вообще-то просто попросили проникнуть через окно и открыть входную дверь с внутренней стороны, чтобы друг смог забрать скромные пожитки. Типа, чтобы больше не пересекаться с экс-девушкой, иначе не миновать резни.

Только вот на деле оказалось, что Алекса самым тупейшим образом решили обвести вокруг пальца. Знай он о сигнализации заранее, смог бы хоть подготовиться, но вот беда – никто не посвятил его в нюансы, а когда под окном завыла сирена было уже поздно. Как козел отпущения, разумеется, в руки полиции попал именно он. Все его “новые” друзья успели удрать.

Оправдываться пришлось долго. И четыре долгих дня в тюремной камере Хантеру не пришлись по душе. Еще чудо, что все обошлось, так как он без зазрения совести и обозлившись на весь свет, сдал имена подельников. Как оказалось, да еще и к его удивлению, на каждом уже висело ни одно ограбление, так что Хантеру повезло отделаться испугом и общественными работами.

В день, когда Хантер вышел из участка, он дал себе громкое обещание больше никогда не связываться с подозрительными личностями. Знал же ведь, что ночью в баре маловероятно найти адекватных людей, но нет. Все равно решил рискнуть. А ведь казались и, правда, вполне нормальными ребятами. И вообще, весело тогда погуляли.

Мда, в свои двадцать пять Алекс Хантер мог показаться слишком ветреным. Все ему было по одному месту, о будущем тот давно не заботился, жил одним днем и не думал о последствиях. Мелкие незначительные подработки, пьянки, да девки – вот, что вертелось у него в голове. Ах, да, еще и проклятый покер. Но не спешите осуждать его раньше времени. Вряд ли он сам хотел такой жизни.

Когда-то он был другим. Ответственным, серьезным, трудящимся. Его отец погиб на шахтах, когда ему было пятнадцать. Обвал. Тогда погибло много шахтеров. Семья осталась без кормильца. Мать едва не сошла с ума от горя, а тут еще и десятилетняя младшая сестра. Им выплатили компенсацию, но понятное дело, это не перекрыло семейной трагедии. Здоровье матери не выдержало, она слегла.

Алекс в свои пятнадцать остался единственным мужчиной в доме. Пришлось бросить учебу, и почти год перебиваться любыми работами, чтобы прокормить мать и сестру. Те месяцы они практически голодали, а небольшая квартирка с зубами была отвоевана у заявившихся на порог приставов.

На шахты принимали с шестнадцати лет, на заводы с восемнадцати. Выбор невелик. Едва исполнилось шестнадцать, он пошел на шахты. Работа там была адская и непомерно тяжелая, особенно для, считай, еще совсем мальчишки, но платили сносно, так что Алекс, стиснув зубы, старался изо всех сил. Первое время, конечно, было непросто, но постепенно началось привыкание, и жизнь понемногу стала налаживаться.

Почти через четыре года мать умерла, но к собственному омерзению, Хантер почувствовал лишь облегчение. Тянуть прикованную к постели женщину, растить девочку-подростка, работая при этом по шестнадцать часов в сутки было на грани его возможностей.

После стало легче. Сестра росла, а Алекс возмужал и из долговязого подростка превратился в симпатичного парня. Жилье, оставшееся от родителей, у них имелось, а на жизнь им двоим вполне достаточно.