– Благодарен.
В круглосуточном супермаркете Якову стало дурно. Он пожаловался на боль в животе. Поэтому Мария, наскоро купив первую попавшуюся рубашку, джинсы, кроссовки, майку, по паре носков и трусов на свой вкус, повела гостя домой. Есть Яков отказался, ссылаясь на тошноту. Маша решила дать ему что-то полегче и предложила бананы. Он съел два и похвалил божественный вкус этих растений (не запомнил ещё, как что называется). Последней «фишкой», которая вызвала недоумение, а потом восхищение у бывшего жителя подземелья стал сотовый телефон. Он зазвонил внезапно мелодией Стаса Михайлова «без тебя, без тебя…», заставив вздрогнуть от неожиданности обоих. Маша схватила трубку, лежащую на полке, нажала кнопку и стала беседовать с мамой. Через пять минут, когда девушка отключилась и небрежно бросила мобилу на диван, Яков спросил:
– Что это было, Маша?
– Где?
– Ну вот же. Штука, с которой ты говорила, называла мамой. Как?
– Это телефон. Он передаёт звуки на расстоянии с помощью сотовой связи.
– На расстоянии? Этот прибор?
– Да. Я вот разговаривала с моей мамой, у которой тоже такой де приёмник звуков. А мама находится очень далеко, в другом городе. Ну, то есть в деревне. Как телефон улавливает и передаёт звук голоса, я тебе объяснить не могу. В общем, его переносят невидимые волны по воздуху, понимаешь?
– Нет.
– Я сама не понимаю, как это происходит, но факт в том, что любой человек на земле может общаться с другим с помощью эффекта этих невидимых волн, которые точно переносят звуки с бешенной скоростью. То есть, мама сказала что-то там, и я тут же это слышу здесь, в своём доме. В этот же момент.
– А как мама дала тебе знать, что хочет говорить сейчас?
– Так позвонила ведь! Слышал, песня звучала из аппарата? У каждого такого прибора, под названием телефон, есть индивидуальный номер. Каждый номер принадлежит определённому человеку. Вот мама кнопки нажимала с цифрами моего номера, и зазвонил именно мой телефон! А. Вспомнила. Ещё с помощью специальных вышек передача звуков идёт. Ой, я подробно этим вопросом не интересовалась. Слушай! – продолжала Маша, – Ты же про интернет тоже ничего не знаешь…
– Я себя ребёнком чувствую. Столько нового вокруг. Всё надо познавать.
– Познаешь постепенно. Так это правда, что ты из подземелья? И про монстров правда?
Яков снова помрачнел. И поморщился, видимо, от боли в животе:
– Да. Это правда. Можно я лягу?
Кривулина засуетилась. Она уложила Якова в свою кровать, но перед сном заставила выпить его таблетку но-шпы от спазмов.
Сама она легла в двенадцать. Очень хотелось перед сном предаться мечтаниям о своём любимом строгом докторе Борисе, но из головы не уходили мысли о Якове. Ну не может это быть правдой, не может! Житель каменного мира, подземелья… И почему именно она его нашла?
Глава седьмая. Крутая Таня
Уроки закончились в два тридцать, и это был первый раз за четвёртую четверть, когда тринадцатилетняя Таня досидела на них до конца. Вчера мать вызывали в школу. И хоть её мамаша, алкоголичка со стажем, работающая санитаркой в краевой больнице Калининска на две ставки, давно дочерью не интересовалась, в школу всё-таки пришла. К этому мероприятию женщина готовилась тщательно. Она не пила три дня вообще, чтоб выглядеть приличней, чтоб сошли отёки с лица. На работе-то она своё лицо, запах перегара под маской скрывала. Да и кому интересно, трезвая санитарка, или пьяная? Всё равно не уволят, полы за двенадцать тысяч в месяц нет дураков мыть. А тут – школа. Дело серьёзное. Отбилась Танька-зараза от рук, надо показать ей, кто в доме хозяин! А то нет уважения ни к кому, даже мать родную «ни во что не ставит». Да и учителям надо показать, что порядочная, заботливая она мать. А то ещё в службу опеки насвистят, что дитё брошенное. Танюху в детдом, а её пенсии по потере кормильца лишат. Визит к директору школы прошёл на редкость гладко. Мать Тани с вниманием и смирением выслушала монолог директрисы о том, какая Таня развязная девчонка, о том, что её боятся в классе, о том, что недавно она избила девочку из параллельного класса и о том, что хамит учителям, учится на одни двойки и не делает уроки. В своё оправдание мама Тани лишь сказала, что у девочки нет отца, а она вынуждена пахать на двух ставках, истирая в кровь руки на мытье полов, чтоб выжить. Но благодаря этому девочка одета, обута, накормлена и живёт в семье. А воспитанием дочери она клятвенно обещала заняться прям с сегодняшнего дня. Мать своё обещание сдержала, оходив нерадивую дочь шваброй в этот же вечер, ибо другие методы воспитания были неведомы ей.
– Мамаша вчера меня отпи***ла, прикинь? – рассказывала крутая девчонка Танюха своей подружке Вике, с которой шли после уроков в посадки за частным сектором в двух остановках за школой, чтоб спокойно там покурить. – И сказала, что, если на уроки ходить не буду, бабло давать перестанет. Вот сука!
Таня жутко любила материться. Этому она научилась ещё в садике. И к первому классу уже поняла, что это круто. Постепенно, учась в школе, она убеждалась, что мат – это признак взрослости и самостоятельности. Особенно, если использовать эти словечки смело, не стесняясь и с «наездом». Она любила «наезжать» на одноклассников и на детей из соседних классов. Маленьких не трогала, считала, что это «лажа», приставать к малолеткам. Все знали, что Танька Старикова – это школьный «авторитет». И что дружить с ней престижно. Такая кому угодно в морду даст за друга! Учителя «плакали» от Тани, от её выходок. Вокруг девочки собрался круг единомышленников, таких же девочек и мальчиков, называвших друг друга не иначе как чувак и чувиха, держащих в страхе всю школу. Точнее, детей от шестого до восьмого класса в страхе, а от девятого до одиннадцатого – в напряжении. Сама Старикова училась в седьмом.
– Да ты что? – деланно возмутилась Вика. Она недавно была в Таниной компании и очень стремилась завоевать Танино доверие и благосклонность. Вот и теперь согласилась пойти прогуляться с ней после школы до безлюдного пустыря. Там, в стороне от посторонних глаз, подруга обещала научить Вику курить. Тогда только она может претендовать на Танину дружбу.
– Да, прикинь, охерела, совсем. Вот, глянь какой синяк, – ответила Таня, задрав высоко рукав кофты и продемонстрировав Вике большую фиолетовую гематому на плече.
– Меня тоже пи**ят предки, – тут же соврала Вика (сама она была из благополучной семьи), но очень уж хотелось подражать Тане во всём.
– Но бабло дала, сказала последний раз. А у тебя бабки есть?
– Да, сотня.
– Вот говно ж! На пачку не хватит.
– Может тогда чипсы купим и колу?
– Да нах** эти чипсы? Пошли «Яву» возьмём.
– А как нам продадут, Тань? Мы же школьницы.
– Не ссы. Увидишь. Давай бабки.
Вика отдала подруге сто рублей, не подав вида, что удивилась, что сигареты будут куплены исключительно на её деньги. Но о том, чтоб заикнуться об этом самой Татьяне, не могло быть и речи.
На автобусной остановке стоял одинокий ларёк. Девочки вошли. Они были единственными посетителями. Таня протянула сто рублей продавщице и попросила пачку «Золотой Явы» и буханку хлеба.
– Сигареты не продам, – сразу объявила продавщица.
– Девушка, ну пожалуйста! Вы же знаете, что я не себе покупаю. У меня папа лежит, от рака лёгких умирает… Он если не покурит, сильно кашляет и задыхается. Ну я же у Вас всегда беру. И вчера покупала, забыли?
Продавщица сделала недоуменное лицо. Она не помнила, чтоб вчера отпускала сигареты ребёнку, но вчера было много народу… «Чёрт с ним, продам. Того и гляди, заплачет девчонка. Всё равно никто не видит», – решила продавщица, мимоходом пробежавшись взглядом по окну-витрине, выходящей на пространство перед входом в магазин и позволяющей убедиться, что рядом на улице никого нет.
– Вот видишь, – сказала Таня восхищённой подруге, выйдя из магазина, – Тут «или пан или пропал». Уметь надо. Поэтому и уважают все меня, что мозги на месте. Так что, Викуся, держись меня и будешь как в шоколаде. Усекла?
– Да, ты реально крутая! – ответила Вика. Она жутко робела перед крутой подругой, но усиленно не показывала виду.
Девочки пошли по тропинке сквозь кусты и мелкие корявые деревца. Таня рассказывала, как однажды позапрошлым летом тут, на пустыре, ночевала, когда мамаша пьяная заявилась и подралась со своим сожителем, который забылся крепким сном в аккурат на её раскладушке. Она тогда психанула и убежала. Была такая же жара, как сегодня. Вот и пошла в посадки, тогда ещё тут ржавые трубы валялись, можно было веток натаскать и типа постели что-то устроить. Наутро её там менты нашли, мамаше «вставили пистон», а та ей всыпала по первое число и в доме заперла на неделю. Но Танька через два дня убежала через окно третьего этажа, связав две простыни и привязав к батарее один конец. В школе как об этом узнали, так месяц о ней трындели все, кому не лень. Что типа, кроме Таньки, никто б так не смог!
Вика слушала и восхищалась Таниной смелостью и дерзостью. Она понимала, что живёт в лучших условиях, и родители у неё добрые, нормальные и старшая сестра есть, студентка… И на море её возят, и покупают всё. Но… В школе-то её так не уважают, как Татьяну. Она – обычная девочка, паинька. До седьмого класса вообще отличницей была. И так хотелось ей стать крутой, так хотелось почувствовать вкус свободы! Чтоб о ней тоже говорили, как о популярной Тане. Как же классно, что они подружились!
– Садись сюда, – сказала Таня, указав на бетонный край старого коллектора, выступающий над землёй на полметра, – тут нас кусты закрывают, не увидит никто, если проходить будет. А то любят нос совать не в своё дело все, кому не лень.
– А что там? – спросила Вика, присев рядом с подругой на каменный холодный бортик, вскользь заметив, что он пыльный, и можно испачкать юбку (фиг с ней, пусть пачкается, не выглядеть же чистюлей щепетильной. Как «лохушка!»)
– Канализация там.
– Да… И воняет немного.
– Короче, на сигарету, – сказала Таня серьёзно, протянув Вике одну штучку, а вторую сунув себе в рот. Но, подумав, добавила: – Ща я прикурю и себе и тебе. А то не сможешь сама. Потом будешь вдыхать дым через фильтр. Только сильно, а то будешь не в затяг курить, это неправильно! Давай сюда обратно.
Вика вернула сигаретку, а Таня сунула в рот себе сразу две. Так она была похожа на смешного маленького козлёнка, сосредоточенно скосившего глаза, пытающегося рассмотреть жёсткий капустный лист у себя во зубах. Эта ассоциация насмешила Вику. «Да совсем она не страшная, даже прикольная эта Танька», – подумала она, сдержав улыбку.
Танька чиркнула зажигалкой, и ойкнула. Вспыхнувшее пламя оказалось неожиданно большим и слегка подпалило кривую длинную чёлку. Танька выронила зажигалку, выплюнула сигареты и принялась колотить себя по лбу, яростно приговаривая:
– Б*я, б*я, б*я! Что за х***я!? Твою мать!
– Таня, тебе не больно? – забеспокоилась и немого испугалась Таниной злости подруга.
– От****сь!
– Да ладно тебе, Тань. Ну подумаешь, волосы подпалила. Это ж херня! – решила сменить тактику Вика. И это возымело действие, за что Виктория мысленно себя похвалила.
– Ты права, подруга. Тока зажига упала, вот пи***ц!
– Куда? Я не заметила.
– В яму эту.
– Может тогда домой пойдём? Раз прикуривать нечем.
– Вик, ты чё, сдрейфила?
– Нет, что ты!
– Я сейчас слазаю, достану.
– Да ты что? Там, кажись, вода бурлит, – сказала Вика, прислушиваясь. Она заглянула в коллектор, там было темно, дна не было видно. В стене торчали куски арматуры, напоминающие импровизированные ступеньки.
– Нет там никакой воды. Я уже туда лазала. Кажись зимой прошлой. Там неглубоко. Зажигу найду, подымим нормально. О-Кей?
– Ну, смотри сама.
Таня сняла с плеча потрёпанную дермантиновую сумку и велела ждать. Резво перемахнула через бортик коллектора, и стала медленно спускаться вниз, цепляясь руками за железные прутья и тщательно нащупывая ногой очередную нижнюю ступеньку. Вика перегнувшись наблюдала за исчезающей подругой. Когда лицо Тани оказалось в трёх метрах от Викиного, оно внезапно исказилось гримасой ужаса. И послышался крик. Гортанный, невообразимый крик. Будто всё существо Тани содрогнулось от боли и страха. Вика остолбенела и словно приросла к бортику коллектора. На неё смотрели глаза подруги, расширенные до размера крупной сливы, казалось глазные яблоки выстрелят сейчас прям ей в лицо. Таня продолжала орать. Но, всё тише. Тише орать… Какое странное словосочетание. Губы девочки напрягались, горло дрожало, глаза выпучились, а звук из горла вылетал каким-то приглушенным. Руки вцепились в железную ступеньку так сильно, что могли, наверное, её переломить. Вика хотела рассмотреть, что там происходит внизу, кто схватил Таню за ноги и тащит вниз. Но её приковали глаза подруги, молящие о помощи и в то же время осознающие, что помощи ждать бесполезно. Голубые, между прочим, глаза… Но даже если бы Вика могла дотянуться до Тани рукой, она бы не смогла. Сердце её колотилось так быстро, кровь пульсировала в висках, а всё тело дрожало и не слушалось. И тут она увидела внизу, где предполагалось, находилось тело Тани, страшную чёрную морду, с блестящими глазами и открытой зубастой пастью, испачканную кровью. Морда издавала чавкающие звуки (Эти мерзкие звуки Вику долго потом преследовали). Она сделала резкое движение, подскочила и впилась в Танину шею, оросив красными брызгами стены круглого коллектора, после чего голова Тани повисла, словно на ленточке. Голубые глаза исчезли, и Викиному взору предстал мокрый затылок и часть Таниной спины, вернее большой кусок рыхлого фарша, в который она превратилась.
Вику как током ударило, она отпрянула от бетонного бортика и бросилась бежать на ватных ногах. «Таню покусал какой-то зверь», – сообразила она. Ей казалось, что она бежит медленно, очень медленно, как во сне. Ноги словно вязли в болотной тине, и каждое движение давалось с усилием. Выбежав с пустыря, исцарапав ноги до крови в нескольких местах и порвав капроновые колготки об острые кусты, она направилась к автобусной остановке, где стоял злополучный ларёк. Вика подумала: «Если б гадская тётка не продала им сигареты, то и не случилось бы ничего». На остановке стояли два человека, молодая парочка. Они ворковали, словно голубки, радующиеся весеннему солнышку. На испуганную девочку-подростка внимание никто не обратил. А Вика не могла вот так просто стоять и ждать автобуса. Она пошла домой быстрым шагом. Мысли путались: «Боже, как страшно! Спасибо, милый Бог, что я спаслась. А ведь тогда, ещё десять минут назад, на мгновенье возникло желание полезть вниз вслед за Таней. Спасибо, спасибо, спасибо, мой ангел-хранитель, что не дал мне сделать это. Боженька, прости меня за всё! Надо срочно в полицию. А зачем? Таню не вернуть уже. Спрашивать будут, что там делала на пустыре. Поймут, что курила. Что мама с папой скажут… Ужас, нет! Молчать надо. Да, никто не видел, что мы с Таней вместе со школы уходили. А вдруг Таню найти не смогут? Не… Найдут. Спасибо, Господи, что это не со мной случилось…»
Вика пришла домой. Родители были на работе, а сестра сидела за фортепьяно, готовилась к музыкальному конкурсу в Юрмале. В квартире пахло борщом. Сестра сказала Вике «привет», не прекращая играть. Девочка отметила, что дома уютно… Она подошла к сестре. Та повернулась к Вике и увидела слёзы в её глазах. Она обняла сестрёнку и стала гладить по голове, спрашивать, что случилось. «Да, ничего, Рита, всё нормально», – отвечала Вика сквозь слёзы, – «Просто я очень вас люблю. Тебя, маму и папу».
Виктория так никогда и не закурила. И не выпила, и перестала уважать матерщину. Сегодня она осознала, что быть «крутой» на самом деле, не так уж и круто.
Глава восьмая. Зорин оказывает помощь
Утром интерн-Кривулина засобиралась на работу. Она чувствовала себя разбитой после ночи, проведённой в неудобной позе в старом жёстком кресле. День снова выдался ясным. Май вступил в свои права. Маша сама разбудила Якова, показала ему, где помыться и как воспользоваться плитой и микроволновкой. Сегодня её дорогому Борису Владимировичу не придётся лакомиться её пышными булочками и аппетитными пирожками. Она ничего не приготовила. Но на то была причина. Провести день с пришельцем из другого мира (а в то, что это действительно так, Маша успела поверить) – это вам не шутки!
Девушка оставила гостю книги по истории государства, несколько художественных книг. Но настоятельно рекомендовала прочесть те, что по истории. Велела поесть еду из холодильника (сыр, колбасу, купленные по случаю накануне и позавчерашние тефтели). И наказала строго-настрого никуда не выходить до её прихода. А то ещё потеряется или под машину угодит.
По пути на работу девушка всё-таки решила подумать о том, что же ей делать с её гостем. То, что Якову надо социализироваться как-то, Маше в голову пришло только сейчас. Вот как ему жить и где? Не у неё же дома. Надо работать в конце концов. А как же документы? У него ведь нет их. Есть только имя. Да…, наверное, если он обнаружит себя, то сразу попадёт под пристальное внимание спецслужб. Или учёных? Не важно. Ясно одно: нельзя пока никому рассказывать о нём, пока она что-нибудь не придумает. Правда, думать у Маши не очень хорошо получалось, причём на любые темы.
Весь день Мария была рассеянной, истории болезней пациентов заполняла медленно и нехотя. Поприсутствовала на одной операции, стоя за спинами других троих хирургов-интернов, лишь изредка заглядывая через плечо ассистента хирурга на операционное поле. После часа дня Мария решила отпроситься домой. На душе было как-то неспокойно, так и чувствовала, что надо торопиться к Якову. Как он там один? Конечно, хотелось побыть подольше с любимым доктором, «своим» Борей, но теперь ведь на ней лежала ответственность! И Маша не ошиблась. Войдя в сени, она почувствовала запах газа. Оказалось, Яков безуспешно пытался воспользоваться электрической зажигалкой, в ней что-то сломалось, заискрило. В общем, пламя никак не разгоралось, а завернуть краник на плите Яков не догадался. Хорошо, что окна были открыты! Сам парень лежал, скрючившись на полу в зале и тихо постанывал, держась за живот.
– Господи, Яков! – запричитала Маша. Она не на шутку испугалась. Сначала девушка выключила газ и открыла настежь все три окна своего дома и дверь на улицу. Ругать гостя за неосторожность не было смысла. Затем бросилась к нему, присела на корточки и спросила встревоженно: – Что с тобой?
– А-а-а… Больно-о…
– Где больно? Дай посмотрю!
– А-а-а… В животе. И рвало. Извини, там во дворе. Я выбежать успел… О-о-х.
– Яков, встать сможешь? Надо на кровать лечь. Ой, что ж мне делать – то с тобой?
И опять Мария побоялась вызвать «скорую». В такой ситуации Кривулина ещё не была. На её руках буквально умирал человек. Она видела, как он корчится от боли, как часто дышит и стенает. Что же могло случиться? В голове возникла здравая мысль. Надо позвонить Борису. Обратиться-то больше и не к кому! Не помочь он просто не может! Для Кривулиной хирург Зорин был не только предметом обожания, но и непререкаемым авторитетом в профессии.
Звонок от Кривулиной прозвучал в три часа дня, когда Борис делал перевязки. В перевязочном кабинете суетилась медсестра Ирина, между делом демонстрируя доктору идеально прямые длинные ноги, которые то и дело оголялись почти до основания, когда девушка нагибалась или тянулась за каким-то инструментом на перевязочном столике. Их Борис конечно же заметил и оценил, но про себя посчитал, что такой короткий халатик носить не пристало всё-таки. Хотя ладно… Для него старается.
– Да, Маш, – ответил в трубку Зорин, бросив в таз использованные перчатки.
– Борис Владимирович, мне срочно помощь нужна!
– Ну конечно. А что случилось? – ответил Борис. Он отметил крайнюю степень тревоги в её голосе.
– Понимаете, я не могу по телефону. Вы бы могли приехать ко мне? Прям сейчас. Пожалуйста!
– Что, домой? – изумился Зорин. Он увидел, как медсестра Ирина скривила свои соблазнительные пухлые губы в саркастической усмешке, от чего её красивое лицо потеряло шарм и стало каким-то злобным и несексуальным. Он отвернулся к окну. Тем более блуждать взглядом по оголённым ногам ему надоело, он изучил их вдоль и поперёк.
– Да, домой! – продолжала настаивать Маша.
– Ну… Что, так надо? Ты знаешь, у меня дела. – Борис терялся в догадках, для чего он так срочно понадобился Марии. Да и знал он в глубине души, что девушка эта немного придурочная… Поэтому связываться с ней не хотелось.
Он не заметил, как вышел из перевязочной, автоматически кивнув Ире, оставшейся наводить там порядок. (Он, кстати, не догадывался, что медсестра сегодня собиралась сама пригласить его к себе…) Но, это уже не важно. А Кривулина, продолжая разговор, перешла практически на крик, что было на неё не похоже:
– Борис Владимирович! – кричала она, – Неужели вы мне откажете в помощи?! Я так надеялась. Мне больше некого просить. У меня беда!
– Маша! Сначала скажи, что произошло! Ты меня пугаешь! Ты ушла час назад, все было в порядке.
– Ну ладно, скажу. Понимаете, у меня дома человек умирает. Ему очень плохо, живот болит и рвота. Ему нужен хирург!
– Кривулина, ты с ума сошла? «Скорую» вызывай быстрее! Мало ли что?
– Нет, не могу «скорую»! Это не простой человек!
– Это твой друг?
– Да.
– Так в чём же дело?
– У него документов нет.
– Ну и что? Какая разница, если у него «острый живот»? Его примут в стационар в любом случае.
– Да нельзя же! Он не обычный человек!
– Пришелец что ль?
– Можно и так сказать. Борис Владимирович, умоляю! Не время шутить. Я Вам потом всё расскажу.
– Маш, ну чем я дома смогу помочь-то? Пощупать ему живот и объявить о том, что нужна операция и его надо госпитализировать?
В трубке послышались всхлипывания. «Рыдает. Этого ещё не хватало!» – разозлился Борис. Терпеть не мог он всякие неопределённости, но то ли чувство профессионального долга, то ли жалость к бедной непутёвой помощнице, то ли просто доброта сделали своё дело. В конце концов, какая бы она не была странненькая, она просит о помощи. Как потом ей в глаза смотреть? Да и совестно…
– Ладно, Маш. Не плачь. Приеду я. Адрес говори.
– Спаси-и-бо-о-о, – проплакала почти отчаявшаяся Мария, – улица Чехова, дом 2.
– Квартира?
– Это частный дом. Там, от автобусной остановки два квартала пройти пешком или через пустырь. Так быстрее. Только вы лучше быстрее приезжайте. На такси!
– Я за рулём, Маш. Жди.
Борис стал спешно собираться. Из больницы он вышел в четвёртом часу, завёл «Ниву», включил навигатор и определил, что у дома Кривулиной он будет через пятнадцать минут. В том районе он не бывал, так как там находился частый сектор, состоящий из пары десятков дощатых одноэтажных развалюх и несколько девятиэтажек, построенных при Хрущёве, в которых никто из его знакомых не жил. День сегодня выдался каким-то напряжённым. Во-первых, банальная холецистэктомия осложнилась кровотечением, и всю операцию Борис корил себя, что не обследовал систему гемостаза у пациента, и не выявил проблемы со свертываемостью крови. В результате после несложной операции пришлось поместить пациента в реанимационное отделение. Во- вторых, вспомнился жуткий случай, который потряс буквально всех сотрудников. У санитарки из приёмного отделения Галины (пьющей женщины) погибла единственная дочь. Да такой жуткой смертью. На пустыре собаки загрызли живьём. Изуродованный труп девочки где-то в посадках полиция ночью нашла. Скидывались всем коллективом на похороны, так как у бедной семьи не было средств на траурные мероприятия. Борис не вникал в подробности инцидента, но искренне пожалел несчастную женщину-мать. На работе санитарка естественно не появилась, а вот тело её дочери лежало в их морге. Он в морг как раз сегодня ходил по поводу умершего в выходные пациента, разговаривал с патологоанатомом, и тот обмолвился о том, что ему предстоит вскрывать труп ребёнка не в первый раз, но таких страшных повреждений он ещё не видел. Борис даже хотел полюбопытствовать и взглянуть на тело девочки, но передумал. Забот и своих хватает, ему готовиться к операции надо было, а перед этим в кабинет УЗИ сбегать, на обход в реанимацию, и что-то ещё. Да и санитарку эту он знал «постольку-поскольку», она как тень ходила, худющая, в тёмно-синем халате выцветшем, постоянно лицо отёкшее под маской прятала.
Когда проезжал мимо пустыря, издали заметил, что в центре, за деревьями стоит патрульная машина, суетятся какие-то люди в форме и в штатском. Пустырь огорожен чёрно-жёлтой лентой. «А не здесь-ли на того ребёнка собаки напали?» – подумал Борис. Ну да ладно. Ага, вон Кривулина стоит на дороге. Его встречает. Припарковав авто на обочине, Борис вышел и направился к Маше. Она потащила его в свой убогий домишко, лицо девушки пылало от возбуждения и страха, губы дрожали.
– Борис Владимирович, – тараторила она, – Вы только не удивляйтесь. На самом деле я с этим человеком только вчера познакомилась. Он в посадках лежал рядом со старым коллектором. Он был слаб, у него глаза не видели почти. Я шла с работы, а там… Ну, я не могла пройти мимо. Так жалко стало его.
– Зачем же ты его к себе домой повела, если ничего о нём даже не знаешь?
– Знаю теперь. Он жил с самого рождения в подземелье, там целый народ жил, понимаете? Я тоже не верила.
Борис, в который раз убедившись, что Маша Кривулина – это девушка «не от мира сего», тем временем прошёл в сени. Он вымыл руки, вскользь пробежав взглядом по ветхим стенам съёмного Машиного жилища, и вошёл в комнату. На диване лежал, поджав ноги к животу, молодой паренёк. На лбу его проступила испарина, понятно, что человеку действительно больно и плохо. Борис присел на край дивана, попросил больного перевернуться на спину и расслабить живот. Парень был очень бледен, маленького роста, однако сложен атлетически. Борис, увлекавшийся в юности бодибилдингом, всегда чисто автоматически оценивал фигуру любого пациента-мужчины при осмотре. И если человек был крепким и мускулистым, автоматически начинал его уважать. А если у молодого здорового мужика висело пивное пузико, тело было дряблым и обрюзгшим, то не уважал… Конечно, эти ментальные процессы происходили у Бориса в мозгу на заднем фоне, он их не контролировал. К этому пареньку доктор проникся симпатией. Борис помог ему снять майку, расстегнул и приспустил брюки. Он сначала проверил пульс, потом стал медленно и вдумчиво пальпировать живот пациента, следя за его реакцией. Парень «ой» -кал и морщился. Борис одновременно собирал анамнез заболевания, пытаясь поставить диагноз:
– Тебя как зовут?
– Яков.
– Сколько лет?
– Тридцать
– Ну рассказывай, Яков, когда заболел живот. Что вчера ел, сегодня?
– Я… Я… – говорил Яков, часто прерываясь от болезненных спазмов в животе, – вчера ел растения, и хлеб, пироги. Из мяса шарики ел. А до этого много часов не ел, только пил. Я шёл… шёл… А-а-а. Свет! Сарочка моя-а-а-а.
Парень затрясся в рыданиях, вновь перевернувшись на бок и сжавшись ещё сильнее.
– Эй, ты чего? – заволновался Борис. – Маш, он бредит? Я ничего не понимаю, он на русском говорит вообще?
– Борис Владимирович, это несколько осовремененный старославянский язык. А бредит и плачет он потому, что его семья погибла. Жена и сын. Он мне рассказал, что его народ не то шестьсот, не то семьсот лет жили в подземельях и не знали о существовании солнца, неба и вообще не знали, что над ними живут люди. А потом там появились крысы-мутанты, чудовища, с его слов. Они стали нападать на жителей и растерзали всех. Не сразу. За год или два. А ему удалось выбраться наружу.
– Ага. Дети подземелья. – усмехнулся Борис.
– Не дети, там целый народ жил. У них были города, были учёные вроде даже. Какое-то производство. Школы там…
Борис встал и заходил по комнате туда-сюда. Маша наоборот подсела к Якову, стала гладить его по голове и успокаивать: «Не плачь, друг! Мы тебе поможем. Мы – врачи. Ты только успокойся и скажи подробно, как начал болеть живот, когда рвота случилась». Яков стал говорить, водя руками по животу, слёзы прекратили течь, уступив редким всхлипываниям.
– Маш, переведи, – сказал Зорин. – Как ты вообще его понимаешь?
– Борис Владимирович, я в школе в исторический кружок ходила. Мы там в том числе историю древней Руси проходили. Язык, письменность. Мне нравилось.
Маша вкратце рассказала Зорину всё, что знала о каменном мире. О том, как этот мир исчез из-за кровожадных тварей.
– Машка, – сказал Борис, дослушав, – ты и вправду веришь, что многие столетия где-то глубоко под землёй жила цивилизация? И люди там умирали в сорок с небольшим лет из-за того, что жили без солнечного света и питались только мясом? А теперь несколько сотен тысяч трупов лежат и гниют прям под нами в разрушенных каменных городах? Ты с ума сошла!
– Не прям под нами, а дальше, ближе к горам. Где-то километров пятьдесят к югу от Калининска, то есть…
– Бред!
– Так и знала, что не поверите.
– Яков… Сара… – продолжал Борис. – Имена-то какие-то нерусские. Еврейские.
– Борис Владимирович, Яков говорил, что их предки жили особняком, отдельной народностью как-бы. В горах. У них были свои традиции, устои. Отличающиеся от остальной Руси. Это было в манускрипте написано, который Яков в древней библиотеке нашёл. От жителей это всё скрывалось.
– Так-так… Что там у нас было в тринадцатом-четырнадцатом веках-то? Ледовое побоище? Татаро-монгольское иго? Я истории не помню совсем.
– Какая разница, Яков тогда не жил. И его предки, которые спустились в подземелье давно умерли. То, что происходило на Земле, они не знают. У них своя история, без войн. Такое развитие, эволюция, приспособление постепенное к существованию в той среде, в которой они вынуждены были жить.
Борис всё равно не верил. Нет же никаких доказательств. Кривулина словно прочитала его мысли и протянула ему чёрно-коричневый мягкий свёрток. Борис понял, что это и есть тот самый манускрипт с картой подземелий, который парень принёс с собой. Он разложил документ на столе. Прямоугольный кусок кожи пах какой-то плесенью, на ощупь был шершавым от множества мелких трещин вдоль и поперёк текста, написанного витиеватыми буквами, похожими на русские, но с дополнительными палочками и крючками. «Кириллица?» – всплыло умное слово в голове у Зорина. Как ни странно, ему удалось кое-как прочитать написанное. От дальнейшего вникания в манускрипт его отвлекли стоны Якова. Он подошёл к нему, снова попросил оголить живот.
– Маш, ты знаешь, – сказал Борис, – в эти бредни про каменный мир я не верю, но если предположить, что этот человек был отшельником и питался всегда мясом… Ты его чем кормила, вспомни?