Кавалергардский вальс. Книга первая

– Стёпа! Ты должен мне помочь!

Он не замедлил оправдать её надежды:

– Варвара Николавна, я для Вас… всё, что Вы только захотите!!

Её глаза заблестели хитрым зелёным огоньком:

– Нужно придумать, как удержать маменьку от решения везти меня в Петербург.

Степан с готовностью включился в задачу:

– Например, Вы, Варвара Николавна, могли бы заболеть.

– Могла бы! – обрадовалась Варька, и тут же скисла. – Нет, не хочу. Придётся лежать в комнате, под одеялом. Принимать лекарства. Лишиться всех развлечений. Нет! Заболеть – это на крайний случай. Ещё?

– Можно подговорить кузнеца Никиту, чтобы «вдруг» сломалась карета Анны Даниловны, и он её будет о-о-очень долго чинить, – предложил новую каверзу Степан. – Ведь посудите – если нет кареты, то не только Вы, но и сама Анна Даниловна никуда не уедет! И Вы, вроде бы тут не причём.

– Плохо ты знаешь мою матушку, – скривилась Варя. – Она подождёт пару дней, а потом отправит твоего отца в Тверь и прикажет купить ей новую карету! Денег у неё хватит.

Степан наморщил лоб и глубоко задумался. А Варька вдруг озарилась:

– А, знаешь, Стёпа, это хорошая мысль: мы не едем в Петербург не потому, что я этого не хочу, а потому, что маменька сама не может туда поехать! А вот почему она не может поехать? А?… Думай, Стёпа!

Он ладонью взъерошил волосы и бессильно выдохнул:

– Ну, не знаю. Анна Даниловна точно не поедет в Петербург только, если ей негде там будет жить. Но ведь у неё там целый дом.

– Да, целый дом, – подтвердила Варя, – со слугами и с управляющим. Она сказала: «Я написала управляющему, чтобы он подготовил для тебя комнаты». Подожди! Она пишет ему письма. А, значит, и он ей тоже пишет!

И Варька в предвкушении созревшего плана, удовлетворённо потёрла ладошки. Степан же пока пребывал в недоумении:

– А что это значит?

– Стёпа, вспомни, как в прошлом году на рождество Афанасий Кузьмич приболел и отправил в Тверь за покупками Фёдора! И написал ему список для бакалейщика всего, что нужно купить…

– Да! Помню, – оживился Степан. – Я стащил у отца список. А Вы своей рукой, ну точь-в-точь не отличишь от батюшкиной, дописали туда всякой всячины, чего мы только ни напридумали вместе с Надеждой Алексеевной и Александром Ивановичем, – он усмехнулся. – А отец потом никак не мог взять в толк, как он умудрился всё это написать?? И решил, что от болезни!

– Ага! – рассмеялась от души Варька, – Так вот! Степан, мне нужна вся почта, что приходила матушке от управляющего! Ты сможешь мне её достать?

– Варвара Николавна, да я для Вас… всё, что хотите!! – преданно заверил Степан.

1793 год август

Царское село

– Покажи! Какой интересный, – Дороти взяла в руки православный крестик Лизхен и погладила пальчиком его узорчатую поверхность. – Скажи ещё, как теперь тебя надо звать?

– Елизавета Алексеевна, – старательно выговорила Лиз.

Дороти усмехнулась:

– Чудно как! И непривычно. Но звучит красиво, как музыка из маминой шкатулки: динь-дили-динь – Е-лиза-вета – дили-дили-динь – А-лек-се-е-вна, – пропела Дороти и рассмеялась, – Помнишь того парня в лесу? Его тоже звали А-лек-се-ем: динь-дили-динь.

– Да, помню, – тихо ответила Лиз и склонила голову на грудь сестре.

– Ты сегодня такая тихая и печальная. Отчего?

– Оттого, что ты уезжаешь домой, в Карлсруэ. И мне кажется, я никогда тебя больше не увижу, дорогая моя Дороти. А мне так хотелось, чтоб ты была на моей свадьбе…

Они обнялись.

Карета для Дороти стояла у парадного крыльца. Елизавета попросила разрешения проводить сестру одна. Но две фрейлины, выбранные для неё царственной бабушкой жениха, остались стоять во дворе неподалёку.

Дороти на прощание шутила:

– Поцелуй от меня Александра. И будь умницей – нарожай ему много детей.

Карета тронулась. Лиз, как привязанная, пошла за нею, ускоряя шаг. И вдруг разбежалась, на ходу запрыгнула на подножку, распахнула дверцу и юркнула во внутрь…

Фрейлины в панике заметались по двору.

Лизхен крепко обняла сестру и заговорила быстро-быстро:

– Дороти, милая! Мне так страшно! Я остаюсь совершенно одна. И я боюсь. Боюсь их всех!!

– Что ты? Что ты? – та испуганно гладила её по голове, – Лиз, милая, ты совсем не одна! Ты – с Александром. Он тебя любит. Всё будет очень хорошо.

– Прощай, Дороти! – выдохнула Лизхен, поцеловала сестру и, так же на ходу, выпрыгнула обратно на дорогу.

Фрейлины, перепуганные странным поступком госпожи, заспешили к ней. Елизавета посмотрела вслед исчезающей карете и вдруг сорвалась с места и бросилась в сад, не разбирая дороги.

Она бежала и рыдала навзрыд. Ветки кустарников хлестали её по лицу, она отмахивалась от них, вскрикивая от боли, и продолжала бежать дальше. Фрейлины давно отстали, и уже никто её не преследовал, а она бежала, бежала и бежала…

Наконец, силы кончились. Лизхен рухнула на траву и долго лежала без движения, глядя застывшими глазами в бирюзовую даль, и представляла, что она умерла…

Отчаяние отступило. Она отряхнула платье и, выпрямив спину, неторопливо пошла обратно. Вскоре ей навстречу выбежали запыхавшиеся фрейлины:

– Ваше высочество! Что случилось? Что с Вами? – наперебой застрекотали они.

– Ничего не случилось, – сухо ответила она, – Всё в порядке.

Следуя в отведённые ей комнаты, в переходе между залами, она столкнулась с Платоном Зубовым. Согласно этикету, Елизавета приветливо склонила голову и заспешила дальше по своим делам, но высокая фигура Зубова вдруг преградила ей дорогу.

– Прогулки на свежем воздухе определённо способствуют улучшению цвета лица, – сказал Платон и поддел указательным пальцем её за подбородок.

Лиз в страхе отпрянула и ускорила шаг.

1793 год август

поместье Дубровицы

Варька прибежала к амбару, где Степан раскидывал для просушки сено, и загадочно поманила юношу к себе. Оглядевшись предусмотрительно по сторонам – не видит ли их кто – она вытянула из корсажа свернутый в трубочку листок бумаги и протянула ему:

– Смотри, что у меня получилось!

Степан развернул листок и прочёл:

– «Санкт-Петербург, Галерная набережная, особняк княгини А. Д. Репниной. Управляющему :

Любезнейший Филипп Никанорович.

Спешу сообщить Вам, что имею намерение провести в Дубровицах очень долгое время; тому есть определённые причины. А по сему велю за время моего отсутствия произвести капитальный ремонт в доме. Только Вам, дорогой Филипп Никанорович, могу доверить столь ответственное поручение. Вы человек знающий, и, уверена, сделаете все наилучшим образом. Первым делом смените обивку стен и паркет на первом этаже. И продайте кому-нибудь гобелены «пастуха и пастушки», что висят в гостиной. Обновите мебель в моем будуаре. И чтоб непременно все было сообразно последним модным течениям Европы. Как во времени, так и в средствах, Вас не ограничиваю. Прошу лишь регулярно и подробно сообщать мне обо всем.

Остаюсь Ваша княгиня Анна Даниловна Репнина.»

– Ну? Как? – прыгала Варька, довольная собой.

– Писано будто рукой самой Анны Даниловны, – похвалил Степан, – Не отличишь! Только я не совсем уразумел Вашу затею. Управляющий в столице будет делать длительный ремонт будто бы по просьбе Анны Даниловны. А что скажет на это сама Анна Даниловна? Зачем в её доме затеялся ремонт без её ведома?

– Всё продумано! Смотри! Это письмо я отправлю в Петербург, управляющему якобы от матушки. А вот э-это…, – и Варька вытянула из корсажа второй свиток, – Это должно прийти в Дубровицы из Петербурга матушке якобы от управляющего.

– А что в нём? – полюбопытствовал Степан, разворачивая и пробегая глазами второе Варькино творение.

Прочитав, он переменился в лице:

– Варвара Николаевна, а это не слишком…?

– Не слишком!! – парировала она, – Иначе её ничем не проймёшь!

Степан почесал подбородок:

– Н-да… Ну, глядите, Вам виднее. Ладно, письмо в столицу я отправлю из Твери. А как быть с этим? Ведь на нём должен стоять почтовый штемпель Петербурга. Иначе Анна Даниловна не поверит.

– Слушай меня, – поманила пальцем Варька и зашептала, – Отдашь это письмо в Твери почтовому, что направляется в Петербург, и попросишь отправить его там со столичной почты. Заплатишь ему за услугу пару монет.

– Славно придумано! – оценил Степан, – Только долго идти будет.

– Ничего. Успеется…

1793 год сентябрь

Санкт-Петербург

Галерная набережная, дом А. Д. Репниной

В начале сентября управляющий Филипп Никанорович получил письмо от хозяйки и призадумался. Вот так работа его ждёт!…

Но он не зря получал большое жалование; все распоряжения любезнейшей Анны Даниловны выполнял в точности и безотлагательно! Поэтому он деловито оправил кафтан и, ни минуты не медля, пошёл отдавать приказания слугам, чтобы те выносили мебель, отдирали обивку со стен и разбирали паркет.

23 сентября 1793 года

церковь Зимнего дворца

Церемония венчания была по-царски роскошной. Императрица не поскупилась для любимого внука и его невесты. Молодые смиренно стояли перед алтарём: Александр – стройный и красивый, как греческий бог и Елизавета – хрупкая и нежная, с лицом ангела.

– Я отдала ей самого красивого молодого человека во всей моей империи! – гордо говорила Екатерина гостям.

Елизавете казалось, что она счастлива. Она в подвенечном платье рядом с Александром. И все так рады за них – она слышит за спиной восторженный шёпот.

Императрица Екатерина улыбается, а рядом – высокий и цветущий, как гладиолус, Платон Зубов. Свёкор со свекровью смотрят с умилением. И их дети: Константин старательно держит корону над её головой. Две старшие дочери – Александра и Елена – взявшись за руки, глядят на них лучезарным взглядом. Семилетняя Мария, обычно шаловливая и непоседливая, стоит, затаив дыхание. И маленькая Катрин, прячась за юбку матери, поблескивает глазами-бусинками. Они все такие милые! Почему она их боялась? Теперь это её семья! Её, Елизаветы Алексеевны Романовой.

Лиз успокоила себя и открыто улыбнулась супругу такой солнечной улыбкой, что в церкви стало светлее и просторнее.

Длинная торжественная церемония подошла к концу. По просьбе священника жених склонился к невесте для поцелуя.

Елизавета так ждала этого волшебного момента – когда принц подарит ей первый поцелуй! В предвкушении закрыла глаза и… ничего не почувствовала. Губы Александра так мимолётно коснулись её губ, что она даже не успела распробовать их на вкус. «Вероятно, это какая-то русская традиция…» – разочарованно решила она.

Зато государыня радушно облобызала её в обе щеки:

– Поздравляю, ангел мой! Добро пожаловать в семью Романовых!!

Следом, точно хвост императрицы, явился Платон Зубов:

– Чтобы этот нежный бутон распустился прекрасным цветком, нужны руки опытного садовника, – прошептал он и больно стиснул её пальцы.

Следующим был свекор. Павел из-за небольшого роста не стал тянуться к щеке невестки, крепко обхватил её руки и дружественно потряс:

– Поздравляю! Очаровательна! Просто очаровательна!

Свекровь Мария Фёдоровна коротко высказалась:

– Ich wünsche dir das Glück, meine neue Tochter (Желаю тебе счастья, моя новая дочь).

– Danke (Спасибо), – ответила ей Лиз, и они обменялись улыбками.

Следующим возник великий князь Константин с похотливым выражением на физиономии. Наклонился к самому уху невесты и горячо выдохнул:

– Мне искренне жаль одного, что не я буду сегодня в твоей спальне, куколка! – и, вместо поцелуя, вдруг облизал ей щёку.

Немецкая девочка Лиз окаменела от его поступка! И прослушала пожелания счастья от юных великих княжон Александры, Елены и Марии. Девочки душевно обняли её с трех сторон. Елизавета едва оттаяла от их добрых прикосновений и участливо присела перед пятилетней Катрин.

– Уродина! – прошипело ей в лицо маленькое создание с глазами, горящими ненавистью, – Ты не достойна моего брата!

«Добро пожаловать в семью Романовых», – грустно вздохнула про себя Лизхен.

Ночь на 24 сентября 1793 года

Зимний дворец

Отгремело шумное застолье. И по старинному русскому обряду, которым любила следовать Екатерина, (хоть и сама была немкой) молодых из-за праздничного стола торжественно проводили в спальню. Под пение девиц в русских сарафанах, гости выстроились в длинный коридор. Зажгли свечи. Жениха и невесту осыпали мелкими монетами и зёрнами пшеницы, чтобы жили сыто и богато.

Императрица поцеловала молодых у порога спальни и перекрестила по православному, благословляя на супружеское дело.

Прислуга раздела обоих, оставив невесту в прозрачной сорочке, а жениха – в рубашке. И вот они остались одни по разные стороны от большой кровати. Стояли и с растерянностью смотрели друг на друга.

Наконец, Лиз робко прилегла на свою половину. Александр в ответ быстрым движением стянул через голову рубашку, и нырнул к ней в постель. Елизавете показалось, что он это сделал так, как если бы ему пришлось сигануть в холодную речную протоку…

Ах, сколько раз Лиз представляла себе их первую совместную ночь! Каждый вечер перед сном она воображала различные волнующие моменты: как он прикоснется к ней, как будет шептать на ухо ласковые слова…

Но Александр не вписался ни в один из придуманных ею сценариев. Она и опомниться не успела, как всё уже было кончено. И дражайший супруг, поцеловав её в щёку, повернулся на бок и очень скоро заснул. Правда, во сне до самого утра трогательно держал Елизавету за руку.

Она пролежала всю ночь, в растерянности глядя в потолок и пытаясь понять – хорошо это или плохо? Маленькая Лизхен была не сведуща в подобных делах, а поговорить ей об этом в чужой стране было не с кем.

«Ну что с того? – подумала она уже под утро, – Александру только пятнадцать лет, он молод и неопытен. Если он держит всю ночь меня за руку, значит, он нуждается во мне, в моей любви. Вероятно, он тоже боится, как и я? И, если он поймет, что может доверять мне, он непременно меня полюбит. И мы будем счастливы».

1793 год октябрь

поместье Дубровицы

Лес был унылый и задумчивый. Рыхлым шуршащим покрывалом из листьев накрылась земля, в преддверии зимнего сна.

– Смотри, смотри! – шептала Варя, еле сдерживая смех, – Вон там, возле куста!

– Заяц!! – всплеснула руками Надя, – Ой, какой чудной! Видать уже к зиме приготовился. Смотри, у него шубка вся клочками – где серая, а где уже белая. И торчит в разные стороны.

– Ага, как старый тулуп у кузнеца Никиты! – подметила Варя, и девушки прыснули в кулак, прячась за невысокой елью, – Ой, смотри! Копает! Нашёл что-то…

– И ест!! – добавила Надя, – Как смешно ест!

И она, приподняв верхнюю губу, изобразила жующего зайца. Варька прижала кулачки к груди и скосила глаза к переносице. Обе, посмотрев друг на друга, покатились со смеху.

– А ну, стоять, лисицы! – раздался позади них грозный голос.

Девчонки взвизгнули на весь лес. Заяц с перепуга подпрыгнул, взболтнув всеми четырьмя лапами в воздухе, и ломанулся сквозь кусты, не разбирая дороги.

Степан с Сашей перекинули ружья через плечо, и довольные тем, что напугали девушек, расхохотались. А те, в свою очередь, сгибаясь пополам, хохотали над зайцем:

– Ты видела, да?!… Как он лапами …вздрыгнул!…Вот умора!

– Ой, не могу!!…А как перекувырнулся!…

– Так вот вы, значит, чем занимаетесь – за зайцами подглядываете! – пристыдил их Сашка, – А мы тут со Степаном в поте лица дичь добываем!!

– Ой, Надь, гляди-ка, и в правду настреляли! – восхитилась Варька, подбегая к ним и разглядывая привязанные к поясу трофеи, – Куропатка, селезень… Вот это да! Стёпа, какой ты молодец! А у тебя, Саша?.. Утка?! Ты честно сам подстрелил?

– А то! – гордо похвастал он.

– Я тоже хочу!! – запрыгала Варя, – Саша, Сашенька, дай мне пострелять!

– Ещё чего! – он спрятал от неё за спину ружьё, – Подстрелишь кого-нибудь ненароком.

– Вот-вот, я и хочу кого-нибудь подстрелить! Ну, хоть уточку! Хоть маленькую!!

– Уймись, чумовая! Ты же стрелять не умеешь!

– А-а… меня Степан научит! – тут же нашлась Варя, – Правда, Стёпа?

– Конечно, Варвара Николавна, – с готовностью подтвердил тот

– Вот!! – торжествующе заявила Варька, – Давай ружье!

– Вот пусть Степан тебе своё ружье и даёт, – упрямился Сашка.

– Ну, до чего ты противный! – топнула ногой Варя, – Нам нужно два ружья! Мы со Степаном будем состязаться! Ну, ты же знаешь – я не отстану!

– Да, знаю, – сдался Саша и нехотя протянул ей ружье, – На, стрелок!

Варя взвизгнула от счастья и, как заправский охотник, закинула ружьё за плечо. Покрасовалась перед ребятами и гордой поступью пошла в лес:

– Идём, Степан! Где эти утки?

Саша, провожая их насмешливым взглядом, прокричал:

– Стёпа, ты пригляди за этой горе-охотницей!

– Не извольте беспокоиться, Александр Иванович, пригляжу! – заверил его тот.

Саша с Надей побрели вдвоём, по знакомой с детства тропинке, поддевая носками листья.

– Ну, хвастайся! Чего набрали? – спросил он её.

– Вот, – Надя показала корзинку с грибами.

– Опята? – обрадовался Сашка, – Здорово!

– Гляди, чего я ещё нашла! – Надя раскрыла ладошку – там лежала горсть багровых ягод костяники, – Последние. На! Я знаю, ты любишь.

И она протянула их Саше. Он собрал губами ягоды с ладони:

– М-м… Вкуснотища…, – и тут же озаботился, – Слушай, у тебя руки холодные. Замерзла? Давай отогрею.

И принялся дышать в её ладошки.

– Ну, как? Тепло?

Спросил и невольно залюбовался ею. Надя, разрумянившаяся от свежего морозного воздуха, в расшитом тулупчике, в тоненьком шерстяном платке, была сейчас чудо, как хороша. При этом такая родная и желанная…

– Что с тобой? – смеясь, спросила она.

Вместо ответа он притянул её к себе и горячо поцеловал в губы.

Охотники вышли на условленную тропинку. Варя гордо несла на верёвке толстую куропатку, которая, из-за неповоротливости, не успела упорхнуть и напоролась на выстрел.

Варьке не терпелось похвастать перед братом первым в жизни охотничьим трофеем.

Поэтому издали, увидев за деревьями Сашин кафтан и Надин тулупчик, она замахала рукой, намереваясь огласить лес радостным кличем, как вдруг… широкая ладонь Степана грубо зажала ей рот!

Варя чуть не поперхнулась. Степан же выразительно приложил палец к губам, призывая к молчанию. Схватив девушку за руку, быстро потащил обратно с тропинки в лес.

Варя капризно уперлась каблуками в землю:

– Что?! Что случилось?

– Тише, Варвара Николаевна. Идёмте назад.

– Да почему?! – она непримиримо выдернула руку из сильных пальцев Степана. И настырно вернулась назад. Присмотрелась и увидела, что Саша с Надей… целуются.

Варька в изумлении раскрыла рот и тут же сама зажала его ладошками. Стёпа кивнул ей, призывая уйти. На этот раз она послушно засеменила следом.

Они вернулись к озеру и уселись на поваленное дерево. Долго сидели, молча, не решаясь взглянуть друг на друга. Наконец, Степан опомнился:

– Варвара Николаевна, простите меня! Я там… так грубо…

– Да ладно, – отмахнулась она, – Давай условимся, Стёпа – мы с тобой ничего не видели. Правда?

– Ничего! – тут же подтвердил он.

Варька поджала ноги и обхватила себя обеими руками:

– А долго нам тут сидеть?

– Варвара Николавна, Вы замерзли?

– …Ну, да, – дрожа подбородком, заявила она.

Степан с готовностью сбросил с себя тулуп и накрыл Варины плечи. В эту минуту в воздухе вдруг закружилась мелкая крупа.

– Ой, смотри! – обрадовалась Варя, – Снег! Первый!!

Степан задрал кверху голову. Варя решительно поднялась и сняла тулуп:

– В конце концов! Почему мы должны тут мерзнуть в то время, как некоторые там… целуются?! Пошли!

И она предупредительно крикнула в пустоту:

– Э-э – эй! А-а – у-у!… Вы где?

На обратном пути Саша с Надей светились изнутри открытием, которое с ними случилось, хоть и пытались это скрывать. А Варя со Степаном так же старательно скрывали своё нечаянное открытие.

Подойдя к поместью, они увидели, как на половине Репниных хлопнула дверь и на пороге показалась взволнованная Анна Даниловна. В наброшенной на плечи пуховой шали она, размахивая листком бумаги, понеслась к половине Чернышёвых, оглашая двор отчаянным криком:

– Ксенюшка! Афанасий Кузьмич! Господи, горе-то какое!! Горе!…

– Что там случилось? – заволновался Саша.

– Что это с Анной Даниловной? – изумлённо спросила Надя.

– Наверное, письмо получила из Петербурга. Видать, новости плохие, – произнесла беспечно Варя, подмигивая Степану.

Три дня спустя

Анна Даниловна с влажной салфеткой на лбу лежала на диванчике в гостиной Чернышёвых и театрально «умирала» вот уже третий день. Вокруг неё утомлённые с кислыми лицами толпились все обитатели Дубровиц: Ксения Дмитриевна, Афанасий Кузьмич, Саша, Надя, Варя и Степан.

Анна Даниловна приподняла голову и безжизненным голосом позвала:

– Ксенюшка, ты здесь?

– Да здесь я, здесь, – успокоила её Ксения Дмитриевна, – И все здесь.

– Прочти мне ещё раз…, – попросила она.

Толпа возмущённо зароптала.

– Мама!! – укоризненно проворчала Варя.

– В самом деле, Аннушка, сколько можно терзать себя? – попыталась в очередной раз вразумить её Чернышёва, – Будет уже!

– В последний раз…, – взмолилась «умирающая».

Ксения Дмитриевна, собрав последние капли терпения, взяла со столика уже изрядно потрёпанный листок, расправила его, и почти не глядя – наизусть, начала: «Любезнейшая моя госпожа Анна Даниловна. Хоть и горько мне, но вынужден сообщить Вам о несчастье, что недавно постигло нас в Петербурге….»

– С меня хватит! – первым не выдержал Саша и, взяв Надю за руку, потянул прочь из комнаты, – Пойдём отсюда.

Ксения Дмитриевна посмотрела им вслед без осуждения и монотонно продолжала:

– «Уж не знаю, по какой причине, но четвертого дня ночью случился у нас в доме пожар…»

– «По какой причине, он не знает»!! – грозно прокомментировала Анна Даниловна, – Наверняка, Лушка – раззява свечу не задула в гостиной! Больше некому!

Ксения Дмитриевна терпеливо переждала эти замечания и читала дальше:

– «Но не тревожьтесь зело. Дом Ваш цел. Выгорело только изнутри, и то немного, а того больше начадило. Сильно погорела лишь гостиная…»

– Моя гостиная! – начала причитать Анна Даниловна.

– «Ваша спальня…»

– Моя спаленка! Моя милая спаленка…, – стенала пострадавшая.

– «Но спешу Вас хоть сколь-нибудь утешить, что мебель Вашу мы спасли. Больше всего пострадали стены и потолки. И паркет на первом этаже выгорел весь…»

– Мой итальянский паркет, – всхлипнула Анна Даниловна, заломив руки.

– «И еще полностью сгорели два гобелена в гостиной «Пастух и пастушка»…

Тут Ксения Дмитриевна сделала длинную паузу, уже зная последующую реакцию «погорелицы». Анна Даниловна в голос зарыдала, прижимая руки к груди:

– Мои любимые гобелены!! Мои «Пастух и пастушка»! … Они мне были так дороги!… А сколько денег они стоили! Это же целое состояние….Нет, я разорена!! Я – нищая!… Варенька! Принеси мне капли, моё сердце сейчас не выдержит. Ах!…

Варя, послушно вышла из комнаты. Степан – за нею.

– Варвара Николаевна, а ведь я говорил, погорячились Вы с пожаром! Матушка Ваша чуть жива!!

– Ты не знаешь мою матушку! – укоризненно заявила она, – Вот увидишь, завтра её позовут на бал, и она тут же выздоровеет! И помчится впереди кареты!!

Степан недоумённо почесал в затылке:

– Всё же не стоило Вам писать про эти гобелены. Анна Даниловна три дня кряду об них убивается.

– Да она эти гобелены всю жизнь терпеть не могла!! Я это с детства помню, – рассмеялась Варька, – Я потому и написала про них, чтобы не так жалко было.

– Всё-таки надо было оставить ей эти гобелены, – вздохнул Степан.

– Поздно! – отрезала Варя, – преданный Филипп Никанорович уже продал их какому-то купцу. Да, не тушуйся ты, Стёпа! Главное, в Петербург мы теперь долго не поедем!! И матушке польза – ремонт в доме сделает. Будет, чем похвастать перед столичными подружками. Всё получилось – лучше некуда!

– Аннушка, ты хоть бы поела чего, – хлопотала Ксения Дмитриевна, оставшись наедине со свояченицей, – Нельзя же, в самом деле, так убиваться! Стены целы – это главное. Управляющий твой, сама говорила, мужик толковый, надёжный. Починит твой дом так, что любо-дорого будет посмотреть, ещё лучше прежнего будет!

– Ах, Ксенюшка, ты не понимаешь, – вздохнула та, – Я вычеркнута из столичной жизни! Я задыхаюсь без общения с высшим светом! Весь Петербург нынче гуляет на свадьбе великого князя Александра, а я сижу одна в этом захолустье!! И неизвестно, сколько ещё просижу… Я погибну здесь!

– Ну, ну, – погладила её по спине Ксения Дмитриевна, – Чего наговаривать-то зря? Никакое у нас тут ни захолустье. И никто ещё здесь не погиб.

– А я буду первая! – капризно стояла на своём Анна Даниловна.

– Не будешь. Чем тебе здесь не житьё? Поместье вон какое большое. Гостиная на твоей половине, чай, не намного меньше, чем у тебя в столице.

– И что? – всхлипнула та.

– А то! Кто ж запрещает тебе вести своё «общение»? Пригласи подруг, кавалеров и сплетничайте тут на здоровье. А при желании можно и танцы устроить! В Твери-то и музыканты найдутся.

Анна Даниловна задумалась:

– Да не-е-ет. Ну, кто, право, поедет сюда из Петербурга?

– Да что у нас тут, Сибирь что ли?! – оскорбилась Ксения Дмитриевна. – Ну, из Петербурга, может, и не поедут, а из Твери, из Москвы? Там этого светского общества пруд-пруди! Можешь выбирать – как в сору рыться!!

«Больная» скинула салфетку со лба и присела на диване:

– Музыкальные вечера в провинции – это как-то не модно…

– А ты сделаешь так, что станет модно! – убедительно заявила Ксения Дмитриевна.

Анна Даниловна вдруг выпрямила спину:

– А что? Я могу! Я тут такое устрою, они в Петербурге услышат!

Когда в комнату вернулась Варя с сердечными каплями для «безнадёжно больной», то обнаружила матушку уже бодрой и весёлой.

– Варя! – скомандовала Анна Даниловна, – К черту капли!! Зови Афанасия Кузьмича! Я должна выдать ему распоряжения. Мы устраиваем в Дубровицах раут!

1793 год декабрь

Санкт-Петербург, Зимний дворец

Екатерина велела Елизавете явиться к ней поутру, пока Александр находился в Гатчине у отца.

Павел настойчиво приучал сыновей к военной службе и требовал их присутствия на утреннем параде в Гатчине три раза в неделю. Несмотря на то, что Александр теперь был женат и вполне самостоятелен, отец не намерен был освобождать его от этой обязанности.

Екатерина в накинутом на плечи парчовом халате пила кофе. Увидев Елизавету, она любезно пригласила её разделить с ней трапезу.

– Как твои успехи в изучении русского языка? – поинтересовалась государыня для начала.

– Я стараюсь, – ответила Лиз, – Русский язык очень трудный. Но я усердна и настойчива.

– Что ж, тогда давай попытаемся сегодня поговорить по-русски, – улыбнулась Екатерина, – Ну, скажи мне, девочка моя, как живется тебе здесь?

– Благодарю, Ваше императорское величество, хорошо, – ответила она.

Екатерина взяла кофейник и наполнила чашку для Лиз:

– А как Александр? Не обижает тебя?

– Что Вы, Ваше величество, как можно. Александр очень мил и добр ко мне.

– Надеюсь, ты понимаешь, моя милая, – проворковала Екатерина, – Что все женщины Европы, сейчас чёрной завистью завидуют тебе. И я хочу, чтобы ты понимала, какая честь впала на твою долю. Ты всё время должна помнить о том, что тебе надлежит соответствовать возложенной на тебя благородной миссии.

– Я помню, матушка, – пролепетал Елизавета.

Екатерина прищурила глаз:

– Знай, ведь я смотрю на тебя не просто, как на невестку внука, – она сделала паузу, – А как на супругу будущего императора.

Елизавета похолодела:

– А что с Павлом Петровичем?

– А разве не видно?! – ехидно фыркнула императрица, – Я должна быть не в своём уме, чтобы оставить ему корону! Для чего? Чтобы он превратил Великую Российскую империю в Прусскую провинцию?! И погубил всё, что с таким трудом создавалось мною на протяжении тридцати лет!! – она отхлебнула кофе и звонко стукнула чашечкой по блюдцу. Капли кофе расплескались по столу.

Лиз вздрогнула. Императрица смахнула платком со стола кофейные капли:

– Хоть я сама и немка, но я прожила здесь большую часть жизни. Я люблю Россию! И это не пустые слова. И, как императрица, я должна думать о будущем страны. И не дать ей погибнуть! А потому, девочка моя, ты должна мне помочь.

Лиз сидела ни жива-ни мертва, понимая, что сейчас, сию минуту рискует быть вплетена в заговор государственного значения. Императрица продолжала:

– Согласно закону о престолонаследовании, изданному Петром-I, император волен сам назначить себе наследника. Я бы сделала это смело, указав наследника в завещании. Но все дело в Александре – он боится. И меня пугает его неуверенность. Хотя я знаю, что он будет блестящим императором, возможно лучшим за всю историю дома Романовых!

– Что же я могу сделать? – робко поинтересовалась Елизавета.

– Душа моя, ты его жена! Он тебя любит, а значит, слушает. Ты должна его уговорить. Не сразу! Постепенно. То здесь, то там невзначай, намёками, примерами. Ну, деточка моя, ты – женщина! И должна уметь пользоваться женскими хитростями и уловками, чтобы подчинять себе мужчин и заставлять их делать то, что ты хочешь. А с влюбленным мужчиной это должно быть и вовсе несложно, ты меня понимаешь?

– …Д —да, – запнулась она.

– Ты ведь хочешь стать императрицей? – пустила в ход веский аргумент Екатерина.

Но Елизавета не ответила. Она совершенно не знала сейчас, хочет ли она стать императрицей?

После разговора, Лиз, точно сомнамбула, поплелась обратно, погруженная в мысли. И жутко перепугалась, когда неожиданно её путь преградила фигура Платона Зубова. Елизавета вскрикнула и прижалась спиной к стене.

– Неужели я так страшен? – обиженно спросил Платон.

– Вы появились неожиданно, – призналась она и собралась продолжить путь.

Он решительно этому воспрепятствовал:

– Постойте. Вы настойчиво меня избегаете. Почему?

Лиз молчала, потупив глаза.

– Должен ли я думать, что это оттого, что Вы тайно симпатизируете мне? – подсказал он.

Она возмутилась:

– Нет, сударь. Как раз наоборот.

– Глупышка, – прошептал он ей в лицо, – Разве тебе ещё не наскучили ночи с незрелым мальчиком в то время, когда рядом есть опытный мужчина, готовый подарить счастье, о котором ты даже не догадываешься?

– Пустите! Вы ведёте себя недостойно! Я Вам не горничная.

– Я знаю, – парировал Платон, – Вот двери, ведущие в мои апартаменты. На всякий случай запомни.

– Запомню. Чтобы всегда обходить их стороной!! – она оттолкнула Зубова и поспешила удалиться.

Платон проводил её улыбкой:

– Ну, до чего хороша, плутовка!

1794 год май

Царское село

Весна выдалась ранняя и императрица со всем двором переехали в Царское село уже в мае. Молодой двор (то есть Александр и Елизавета) последовал за царственной бабушкой.

Ехали шумно и весело. Женщины в каретах с открытым верхом, мужчины – верхом. Александр и Константин дурачились, обгоняя друг друга, то уезжали вперед, то крутились возле карет с фрейлинами. А те от души хохотали, пытаясь дотянуться до кого-нибудь из молодых великих князей.

Александр на скаку сорвал ветку цветущей яблони и бросил её на колени к Елизавете. Та приветливо помахала ему рукой. Константин развлекался тем, что, подъезжая неожиданно к карете, наклонялся и щипал визжащих в ответ фрейлин; одну из них умудрился ущипнуть даже за грудь.