– Не злорадствуйте! Вам опять из-за этого придется страдать. Мы планировали и для вас некоторое смягчение режима. Теперь об этом не может быть и речи.
– Спасибо дорогому Жану!
– Все плохо, но не безнадежно плохо. Я распорядился, чтобы вас завтра-послезавтра перевели на улицу Курсель. У вас там будет отдельная комната со всеми удобствами. Со своей ванной и туалетом. Практически пансионат.
– Что будет с Маргарет? Теперь-то вы ее отпустите?
– Нет. Теперь мы тем более не можем ее отпустить. Вы же сами понимаете, что заставить вас безоговорочно подчиняться мы можем только через эту женщину. Но, если захотите, мы могли бы сделать так, чтобы она жила вместе с вами, в одной комнате… Надеюсь, вы этого хотите?
– Конечно, хочу! Лучше бы она жила на свободе. Но если выбирать между тюрьмой и, чтобы мы были вместе, без сомнения – я хочу жить с ней!
– Вот и славно! Вот и договорились!
Через несколько дней Кента перевезли на улицу Курсель. И туда же доставили Маргарет. На этот раз, вырвавшись из тюрьмы в относительно человеческие условия, Маргарет чувствовала себя намного лучше, чем при их последней встрече.
Начался новый этап в их совместной жизни. Они опять почти все время проводили вместе, в своей новой комнате. Они вместе ели, вместе спали. Читали книги. Много курили. Их выпускали погулять в скверик рядом со зданием зондеркоманды. Правда, этот скверик ограждал высокий забор, находящийся под тотальной охраной, и прогулки всегда проходили в сопровождении охранников. Раз в неделю, не чаще, Паннвиц приглашал Кента на сеансы радиоигры, все остальное время, парочка никого не интересовала. И они опять чувствовали себя почти счастливыми, смирившись с такими необычными условиями своей семейной жизни.
Как-то Паннвиц в неурочный час зашел к Кенту и попросил следовать за ним. Вместо кабинета, откуда обычно велись радиопередачи, Паннвиц вывел Кента на улицу. Охранник удерживал какого-то мальчика лет пяти.
– Вам знаком этот ребенок? – без предисловий поинтересовался Хейнц Паннвиц.
– Нет, – честно ответил Кент.
– Это может быть сын Жана Жильбера? Посмотрите, он ведь очень похож на Леопольда Треппера, – уточнил криминальный советник.
– Я никогда не видел этого мальчика. Да, я знаю жену Жана Анну. Я лично провожал ее с детьми в советское посольство. Но его дети намного старше и уехали в Москву. Это не его ребенок!
– Это сын Джорджии де Винтер. Французской любовницы Треппера.
– Возможно. Только я с ней не знаком. Про сына тоже ничего не знаю.
– Мы попытаемся через мальчишку выйти на Треппера.
– Если вас интересует мое мнение, Жан или Адам, да хоть и Леопольд Треппер не тот отец, который будет рисковать жизнью или пытаться спасти своего незаконнорожденного ребенка. Отпустите мальчика!
– Вот уж, нет. Жан, может быть, и не будет. А вот мать этого сорванца – Джорджия де Винтер обязательно попадется на крючок. А через нее мы выйдем и на Жильбера.
– Не думаю. Нет, мать-то, может быть, вы и поймаете, мать придет за мальчиком! А вот Жан Жильбер… Нисколько не сомневаюсь, ни за мальчиком, ни за любимой когда-то женщиной он не придет. Помяните мои слова и не тратьте понапрасну силы.
– Наверное, вы правы. Но пока это единственный наш шанс. Будет другой, отпустим ребенка. Пока пусть остается у нас.
Радиоигра продолжалась. Золя оставался на свободе и не подозревал, что информация, которую ему передают от Кента, стряпается в гестапо. Создалась такая по сути своей нелепая ситуация, когда передаваемая информация уже ни для кого не имела никакого смысла. Всем участвующим в этом важен был только сам факт игры. Хейнцу Паннвицу стало известно, что Жан Жильбер, оказавшись на свободе, сумел выйти на связь с Москвой и объявить о том, что вся резидентура арестована, а из Парижа ведется радиоигра. При этом доложить своему начальству, что идея радиоигры себя скомпрометировала, Хейнц Паннвиц никак не решался. Для него это было бы полным крахом карьеры. И продолжал делать вид, что ситуация находится под его контролем. Кент больше не сомневался, что все, что он передает в Центр, там воспринимают как дезинформацию. Таким образом, все действительно превратилось в игру, где у каждого был свой интерес, и все тянули время.
Во французскую столицу к Кенту иногда все-таки доходили вести с Восточного фронта. Стало известно про разгром фашистских войск на всех стратегических направлениях. Август 1943-го принес новости из Сталинграда. Активно велись переговоры об открытии второго фронта. В день, когда Кент вспомнил про свое тридцатилетие, – 7 ноября 1943 года советские войска освободили Киев. В Европе стремительно росло число людей, сомневающихся в том, что гитлеровская Германия когда-нибудь одержит победу над Советским Союзом.
Радиоигра из Парижа, в которой все игроки имели свой интерес, продолжалась. Продолжалась и совместная семейная жизнь Маргарет и Кента. Пусть он был человеком с секретным прошлым, это нисколько не мешало им наслаждаться любовью. И, наблюдая за ними со стороны, когда они вдвоем находились в своей милой, по-домашнему уютно обставленной комнатке на улице Курсель, можно было подумать, что нет никакой войны. Что здесь живет любящая семейная пара, муж в которой по каким-то причинам ходит на работу только один раз в неделю и только на один час. При этом одежду и обувь для семейной пары покупают «соседи». Это же «соседи» отдают их вещи в стирку или в ремонт. Еду готовит гестаповский повар, а в комнате убирает миловидная горничная. К Кенту и Маргарет даже изредка приходили гости. Секретарша Паннвица фройляйн Кемпа советовалась с Маргарет, какую сделать прическу, как эффектнее накрасить губы, какое платье надеть, чтобы произвести нужное впечатление на шефа. Иногда заходил радист Ленц. Можно было выпить по бокалу вина и выкурить по хорошей сигаре. Поиграть в шахматы, в карты. Последнее время даже Паннвиц повадился в гости к Кенту и Маргарет. Он рассказывал о последних событиях в Париже, во Франции, в Германии и даже в Советском Союзе. Разумеется, в своеобразной интерпретации, но в главном он, похоже, не врал.
При этом с некоторых пор самым главным событием, в ожидании которого проходили дни Маргарет и ее любимого мужчины, стала даже не все время меняющаяся обстановка на фронтах, а беременность Маргарет. С одной стороны Маргарет хотела, чтобы у них был совместный ребенок. Как верующая католичка, она даже и не думала про аборт. Детей посылает бог! Лучше бы он, конечно, послал этот свой дар потом, не сейчас. С другой стороны – что будет с этим малышом? Как пройдут роды, где?
К концу 1943 года советские войска оттеснили гитлеровцев к своим довоенным границам. В январе 1944 года Паннвица вызвали в Берлин. В Париж он вернулся очень возбужденным и первым, кого гауптштурмфюрер СС вызвал в свой кабинет, был Кент. Без всяких объяснений Хейнц Паннвиц достал из ящика рабочего стола пакет с костюмом и белой рубашкой и протянул все это Кенту.
– Одевайтесь! Я приглашаю вас в ресторан!
– С чего бы это?
– Там все объясню. С нами поедут еще Ленц и Стлука. Чтобы вашей глубоко беременной Маргарет не было скучно, о ней позаботится фройляйн Кемпа.
В ресторан ехали на двух машинах. Поскольку Кент все еще имел статус заключенного, его посадили в автомобиль с Ленцем и Стлукой. Хейнц Паннвиц сел за руль другого автомобиля, все-таки он был шефом зондеркоманды и быть шофером для заключенных ему не пристало. Вскоре за окном показался Булонский лес. В одном из парижских ресторанов для всей этой компании был накрыт столик в отдельном кабинете. Паннвиц предложил всем выпить и стал громко рассуждать о превратностях европейской погоды. Тему никто не поддержал. Было очевидно, что их вряд ли привезли в ресторан для того, чтобы всего-навсего обсудить парижский климат, выпить виски и вкусно поужинать. Хейнц наконец завершил свой никого не заинтересовавший монолог о погоде и уже гораздо более тихим голосом приступил к разговору по существу:
– Никто не сомневается, что война скоро закончится. И, увы, вряд ли она закончится победой Германии. Моя поездка в Берлин утвердила меня в самых худших опасениях. Кто-то уже ищет выходы на американцев, кто-то на англичан. Надо и нам серьезно всем подумать в эту сторону…
– У вас есть идеи? – поинтересовался Кент. Новости звучали обнадеживающе, виски слегка расслабили его, настроение было благодушным.
– У меня есть план! Сейчас самое время побеспокоиться о том, где окажется каждый из нас, когда война все-таки закончится, – провозгласил Паннвиц.
– Ну, если вам интересны мои предпочтения… Я бы хотел оказаться дома, в своей стране, правда, еще бы без клейма «изменник родины», – с грустью в голосе отозвался Кент.
– А я в своей, – поддержал соседа по столику чех Стлука.
– Думаю, что нам всем стоит сделать ставку на Советскую Россию. То, что она выйдет победителем в этой войне, я нисколько не сомневаюсь, – продолжил Паннвиц. – Вы, Кент, несмотря на сотрудничество с гестапо, имеете маленький шанс заслужить прощение у своей страны.
– Вы думаете? А вот насколько мне известно, у нас в Советском Союзе расстреливают и за менее тяжкие провинности…
– Уверен! Можно посмотреть на ваше дело с той стороны, что вы не выдали ни одного информатора, ни одного радиста, связиста, члена резидентуры. Я ведь ваше дело очень подробно изучил. И проанализировал ситуацию. Очень тщательно проанализировал. Можно поставить вам в вину, что вы сотрудничали со следствием и давали показания. Но ведь вы подтверждали только то, что нам уже было известно и без вас. Шифровки, которые вы передавали в Москву, я почти уверен, передавались с признаками подконтрольности. В общем, вам в Москве должны вручить какую-нибудь медаль! Но учитывая, как подозрительно ваше руководство относится к военнопленным, а вы идеально вписываетесь в статус военнопленного, они обязаны просто сохранить вам жизнь.
– Там у нас никто никому ничем не обязан! Говорите прямо. Вы хотите отпустить меня в Москву? – усмехнулся Кент.
– Не буду лукавить, ваша жизнь меня интересует меньше всего. Я хочу, пока не поздно, позаботиться о сохранности своей жизни после окончании войны.
– И как вы себе все это представляете? – заинтересовался Кент.
– Я соберу очень важные бумаги из архива гестапо в Париже. С их помощью советские военачальники смогут лучше понять, что на самом деле происходило в Европе во время войны. И эти документы, на каждом из которых стоит гриф «Совершенно секретно», мы передадим в Москву.
– План в общем-то интересный, – согласился Кент. – Все замечательно. Очень хороший план! Вы, вероятнее всего, получите право на жизнь в обмен на ваши документы. Но что касается моего будущего, меня, скорее всего, сначала расстреляют, а потом будут разбираться. Если вообще захотят разбираться.
– В документах, которые мы передадим в Москву, будут оригиналы протоколов ваших допросов. Это позволит вам оправдаться! Это даст вам уникальный шанс! У вас есть другие предложения?
– Нет! На самом деле мне очень нравится ваш план! – признался Кент. – Хотя бы потому, что у нас нет никакого другого выхода. Надо попробовать! ГРУ получит важные секретные документы. За это нам всем смогут многое простить. Только я предлагаю вот что – давайте все-таки сначала отправим в Центр шифровку с вопросом, нужно ли нам доставить в Москву важнейшие документы из парижского архива гестапо и будут ли за это даны гарантии нашей с вами жизни и безопасности.
– Отлично! – похвалил Паннвиц. – Просто отлично! Москва должна ухватиться за такую возможность. И у нас будет хоть какая-то определенность. По крайней мере, когда я буду с риском для жизни собирать эти бумаги, я хотя бы буду знать, что это мой шанс сохранить жизнь после войны.
– Мне кажется, ГРУ согласится… Согласится! – бормотал Кент.
– И еще, Кент! – добавил Паннвиц. – В нашей команде должны быть Стлука и Ленц. Они также работают с нами в радиоигре. Мы возьмем их с собой как важных свидетелей. И они также должны иметь гарантии сохранности жизни.
– Да, я думаю, все получится! – уже с гораздо большим оптимизмом согласился Кент. – И прошу еще включить в этот список Маргарет. Она тоже важный свидетель.
– Это уже вам решать! Хотя перебираться через линию фронта с беременной женщиной будет тяжело. Лучше, может быть, ее оставить пока здесь, а затем, когда в России вы разберетесь со всеми своими делами, вы ее заберете?
– Можно и так, – согласился Кент.
На следующий день в Центр через Золя была отправлена радиограмма. Резидент Кент запрашивал гарантии сохранности жизни по окончанию войны для завербованного им криминального советника гауптштурмфюрера СС Хайнца Паннвица при условии, что тот передаст советскому командованию секретные документы из парижского архива гестапо. А также военнопленных зондеркоманды Ленца, Стлуки и самого Кента. Центр ответил быстро – поблагодарил Кента за проделанную работу по вербовке криминального советника гауптштурмфюрера СС и гарантировал сохранность жизни всех, кто был упомянут в радиограмме.
После таких обнадеживающих планов обстановка на улице Курсель стала еще чуть более благодушной. У всех участников заговора поднялось настроение. Но больше всех радовался Кент. Он не удержался и рассказал Маргарет, о чем они договорились с Паннвицем, даже о краже архивных документов, и о том, что теперь у них появились реальные перспективы на спокойную семейную жизнь в Советском Союзе.
– Мы обязательно должны будем поехать в твою страну? – заволновалась Маргарет.
– Там живут мои родные, я познакомлю тебя с мамой, папой, сестрой, они будут помогать нам воспитывать нашего малыша.
– Но я слышала, что там очень холодно. И что там не любят богатых… – высказала свои опасения Маргарет. Женщину явно смущала перспектива оказаться в России.
– А мы больше и не будем богатыми, – Кент, играя словами, пытался все перевести в шутку.
– А кем мы там будем? Нищими? – беременной Маргарет было явно не до шуток.
– В Советском Союзе деньги совсем не важны, – попытался успокоить женщину Кент. – Там люди бывают счастливыми не от денег, а от любви, от дружбы, от того, что все друг другу помогают и все друг друга поддерживают.
Чем больше Кент рассказывал Маргарет про свою страну, тем больше сам сомневался, что их будущее в Советском Союзе будет безмятежным; да и сможет ли Маргарет привыкнуть к новой обстановке:
– Наверное, тебе там будет тяжело. Но ты обязательно справишься. Мы будем вместе, это самое главное!
– А как же Рене? Мы сможем взять туда Рене? – беспокоилась Маргарет.
– Конечно. Я его усыновлю. И он будет таким же советским гражданином, как его братик или сестричка.
– А ты кого больше хочешь, мальчика или девочку?
– Не знаю. Наверное, мальчика! Продолжателя рода.
– А я очень хочу дочку. Мальчик у меня уже есть, а девочки пока нет. И потом знаешь, все мужчины хотят сыновей, а любят больше дочек.
– Ладно, пусть будет дочка. Но лучше бы сын.
– А вдруг будет двойня? Что ты тогда будешь делать!
– Пусть хоть тройня! – сделал вид, что не испугался, Кент.
– А мои родители, они смогут приезжать к нам в гости? У вас же очень закрытая страна.
– После войны все изменится, – стал убеждать не столько женщину, сколько себя самого Кент. – Вместе с победой Красной армии во всех странах наступит коммунизм. Твои родители, если захотят, смогут вернуться в Прагу. Или в Бельгию. Или остаться в Америке. Мы будем приезжать к ним в гости с их внуками, и они будет навещать нас, когда захотят.
Сладостные мечты об их будущем занимали все больше места в разговорах Кента и Маргарет. Особенно по вечерам, когда они, обнявшись, засыпали. После всех этих ужасных тюрем и камер было так приятно представлять, какой прекрасной и даже восхитительной будет их будущая жизнь.
По утрам, несмотря на благостные разговоры, возвращалась тревога. Что будет с малышом, который вот-вот появится на свет? Война еще не закончилась, и как бы ни заботился о них Паннвиц, они по-прежнему находятся в гестапо, в заключении. Обиднее всего будет, если гитлеровцы разоблачат самого Паннвица. Не дай бог, его арестуют по подозрению в краже секретных документов, тогда всех участников заговора тотчас же расстреляют. Или если в Берлине вдруг кто-то все-таки догадается проконтролировать радиоигру парижской зондеркоманды с Москвой, все тоже закончится расстрелом.
В один из дней в середине апреля 1944 года Маргарет проснулась очень рано и стала будить Кента:
– Винсенте, просыпайся. Пожалуйста! Похоже, я рожу сегодня. У меня начались схватки.
– Успокойся, дорогая. Тебе, наверное, показалось. Доктор сказал, что ты родишь через две недели. Спи, милая.
– Рожать будет не доктор, а я. И это случится сегодня. Я чувствую.
– Хорошо. Рожай сегодня. А что делать-то надо?
– Давай позовем Паннвица! Пусть он отвезет меня какую-нибудь в больницу.
– Еще рано. Паннвиц спит. Ты можешь потерпеть хотя бы час-другой?
– Нет, Винсенте! – рассердилась Маргарет. – Я рожаю! И потерпеть не могу. Если меня не отвезти в больницу, ребенок может умереть во время родов. И я могу умереть!
Кент наскоро оделся и позвал охранника.
– Пожалуйста, срочно разбудите господина Паннвица и скажите ему, что моя жена рожает и что ее срочно нужно отвезти в больницу.
Паннвиц, в отличие от Кента, не растерялся и по телефону вызвал карету скорой помощи. Маргарет доставили в один из лучших родильных домов Парижа.
Кент и Паннвиц сопровождали ее в машине. Гауптштурмфюрер СС сделал все необходимые распоряжения в больнице. Роженицу записали как Маргарет Барча.
– А вы папаша? – поинтересовался доктор, обращаясь к Кенту.
– Да, – растерянно пробормотал тот.
– За кем приехали: за девочкой или за мальчиком?
– За мальчиком, – дрожащим голосом пробормотал Кент. Он действительно безумно хотел, чтобы родился сын. Мальчик и только мужественный мальчик, по его мнению, может справиться с тем, что ожидает его в ближайшие годы жизни. Как будто именно от этого доктора и ни от чего больше зависело, кто же сегодня появится на свет.
– Хорошо. Я постараюсь, месье Барча! – добродушно рассмеялся доктор.
Кент хотел было сказать, что он совсем не Барча, что Барча умер четыре года назад. Но, подумав, прикусил язык. Промолчал.
Вечером того же дня стало известно, что Маргарет родила сына. Пока она находилась в роддоме, Кент пытался осознать это великое таинство рождения ребенка, при котором он, а не кто-нибудь другой, из обычного мужчины становится отцом. Как теперь надо жить, как себя вести, как воспитывать ребенка? Осмысление новой роли постоянно прерывал Хейнц. Он мотался по парижским магазинам и привозил в комнату своих подопечных многочисленные детские вещи: кроватку, пеленки, распашонки, чепчик, корыто для купания младенца.
– Откуда вы знаете, что надо покупать малышу? – удивлялся Кент. – У вас же нет своих детей.
– Да, детей у меня нет. Ну и что! Продавщицы в магазинах для младенцев все знают и говорят, что надо купить!
– Вы потратили на нас столько денег! Смогу ли я вам когда-нибудь их вернуть?
– Жизнь мне спасите, и будем в расчете, – усмехнулся Хейнц.
Пока Маргарет была в роддоме, Паннвиц и Кент навещали ее каждый день. Привозили фрукты и цветы. И вот наконец настал день, когда малыша пора было забирать домой. На улице Курсель Паннвиц организовал праздничный ужин. Отмечали сразу два события: неофициальную свадьбу Маргарет и Винсенте и рождение сына. Мальчика назвали Мишелем. Через несколько дней Мишеля надо было зарегистрировать в парижской мэрии.
Здесь возникли некоторые проблемы. С именем было все нормально – Мишель. А вот с отцовством и фамилией… Биологический отец в регистрационных органах как отец не рассматривался. У него не было официальных и правдивых документов. После некоторой заминки и консультаций с юристами мэрии решено было зарегистрировать Мишеля под фамилией Барча-Зингер. И признать официальным отцом Мишеля венгра Эрнеста Барча, умершего четыре года назад.
Мишель был весьма беспокойным. Первые недели жизни у него часто болел животик, и он кричал по ночам. Кент давал возможность выспаться уставшей за день Маргарет и сам вставал, чтобы успокоить малыша. Кент стирал пеленки и развешивал их прямо в комнате. Другого места не было. Маргарет кормила малыша грудью, и Кент с умилением наблюдал, как его сын жадно ест, похрюкивая и пуская слюни. Блондинка необыкновенно похорошела. От молока у нее очень увеличилась грудь, она немного поправилась. Кожа приобрела прежний персиковый оттенок, круги под глазами исчезли. Благодаря заботам Паннвица кормящая мама получала полноценное питание.