Шторм

Стоп. Подобные мысли как свет маяка способны направить дело в ненужное русло.  А пока на повестке дня стоит первоочередная задача, решать следует ее. Влад опять посмотрел на бутылку. То, что он собирался сделать, погружало в пучину депрессии, но иного выхода он не видел.

Влад поднялся на палубу. Свежий ветер гнал волны на восток. Туда, где лунный свет ореолом вычленял из темноты скалистый остров с расщелиной, над которой вполне уместно смотрелась бы надпись «Живым вход воспрещен». Пройдет минут десять, пятнадцать, и течение, которому уже ничто не в силах противостоять, выведет судно в протоку, словно ножом взрезавшую скалы.

Существовали ли выжившие, способные рассказать о том, что происходило во мраке практически сомкнутых скал?

Нет. И Влад, которому суждено было преодолеть протоку вплоть до бухты, образованной в замкнутом кольце скал, света на тайну не прольет. То, что притаилось на израненных трещинами стенах,  реагировало на излучаемые человеческим мозгом волны. Иными словами, на мысли. По крайней мере, так считал Дед. А стоило ли ему верить?

Долгих десять лет он в полном одиночестве жил в бухте, которую сам же и окрестил Ловушкой. На пришпиленном к неприступной скале острове – пару километров в длину и ширину. Несколько раз в год Ловушка собирала щедрый урожай: река, пробитая в скале, выносила пустые судна. Лодки, яхты – все без людей. Влад – единственный уцелевший, кого минула чаша сия.

– Ты был без сознания, – целыми сутками напролет, прежде чем капитан катамарана осознал простые истины, объяснял Дед. – Та штука, что оккупировала ущелье, реагирует на мысли и, потянув за них, как за ниточку, попросту «высасывает» разум. Тебе повезло, но… Считать это удачей или наказанием? Не знаю. Для меня, безусловно, удача то, что ты оказался здесь. Почти десять лет в одиночестве, это… А для тебя? Ты жив. Но смирись с тем, что остаток дней тебе предстоит провести здесь. Похоронить меня… недолго уж мне осталось. А потом… Воды пресной вдоволь, на острове водятся козы. Ты ж заметил, что и кроликов я держу. Возможно, тебе повезет больше чем мне. И в один прекрасный день Ловушка выбросит сюда девчонку… Ладно, не злись. Шучу. Мы живы. И это главное.

Для Влада, чья душа рвалась – упаси бог не к людям! – на свободу, понятие «жизнь» включало в себя другое. Рев ветра, брызги волн, бесконечное пространство, заключенное светом звезд и их отражением в круг, ограниченный лишь линией горизонта.

Поначалу он не сопротивлялся. Осознание того, что смерть, заглянув в его глаза, отступила, необходимо было пропустить через себя.

Курортная жизнь шла на пользу. Дед на общении не настаивал и заботился о госте как мог. Привыкнув жить в одиночестве, он радовался от мысли, что рядом находился человек. Такой же гомо сапиенс, с которым при желании можно переброситься парой слов за бокалом виски…

А уж этого добра было предостаточно. Так же, как и деликатесов всякого рода – подтверждение могущества Ловушки (многочисленные корабли и кораблики, забитые снедью) – колыхалось на другой стороне бухты, погружая борта в морскую гладь.

Когда раны у Влада затянулись, и прошла эйфория от очередной победы над смертью, он неоднократно обследовал морские суда. Тихие, мирные, они застыли на вечном приколе уже не нужные хозяевам. Складывалось впечатление, что люди просто исчезли с палубы. Кое-где на плитах стояли кастрюли, на столиках громоздилась посуда. Поскольку других версий так и не появилось, приходилось верить Деду. Огромный, массивный, заросший густыми седыми волосами, смешанными с бородой и усами, он умел донести мысль до единственного слушателя.

– То, что здесь прижилось, – голосом сказочника говорил Дед, – реагирует на мысль. Или на волны, которые мы испускаем, когда думаем. Пси-кванты, может, слыхал? У меня тут литературы разной хватает, успел пропитаться светом знаний. А уж как эта подлюка воспринимает мысль – как угрозу, или как пропитание – я не знаю. А как иначе можно объяснить то, что вся живность досталась мне в целости и сохранности? Я один раз… много лет назад это было, попробовал выбраться. И, знаешь… сдрейфил. Каюсь. Как что-то потекло со стен – прозрачное такое, огромное, во всю скалу – так и рванул назад. Ну, его, думаю, к черту. Один? Да и хрен с этим. Зато жив.

Через полгода формула «зато жив» стала заводить Влада с пол-оборота. Особенно после того как выяснилось, что грозная и невидимая штука, что оккупировала ущелье, завелась и на его катамаране. Да не просто завелась, а…

В тот день от нечего делать Влад отправился на другую оконечность острова, притулившегося к неприступным скалам. Если забраться подальше, перемахнув через слабое подобие холма, возникало впечатление, что ты на континенте. Стихал ветер, запах моря сменялся острым ароматом цветущих растений. В кустах бродили непуганые козы. Предоставленные сами себе, в отсутствии хищников, они быстро размножались. Дед за ними не следил, в отличие от кроликов, которых содержал в вольерах возле маленького домика, отстроенного своими руками.

– Не смотри, что они мягкие и пушистые, этим зверям только волю дай, – темными вечерами скрипел Дед, периодически забывая, что уже не одинок, – расплодятся и весь остров мне сожрут. Что я тогда делать буду? Мне б еще кошку… Или собаку, на худой конец… Всё ж люди – хоть поговорить можно… Однако, о чем это я? Ты ж теперь здесь. Грех жаловаться!

Влад опустился на колени перед бьющим из скалы источником. Его не мучила жажда, но он приник губами к ручью и пил, пил, до ломоты в скулах. В тот момент, когда привычная тоска на секунду отступила, в его голове отчетливо, словно вдруг включили монитор, зажглась картинка.

Он увидел Деда, опасливо ступающего на палубу катамарана «Дикий». Словно воочию Влад рассмотрел до малейших деталей и одежду непрошеного гостя – вплоть до круглой заплаты на рукаве,  и обувь – до стоптанных подошв на ботинках.

Нахмурив брови, Влад сидел на коленях, глядя прямо перед собой, и внутренним взором отмечал, как по-хозяйски ведет себя старик, как придирчиво ощупывает поверхность стола в камбузе, как пробует на прочность койку, как любовно касается резной поверхности лавки. И это все несмотря на договоренность, что ноги его никогда не будет на «Диком»!

Не то, чтобы картинка вызвала во Владе бешенство, скорее недоумение: каким чертом Дед вздумал нарушить раз и навсегда установленное правило?

Всю обратную дорогу сквозь видимые траву и кусты проступало другое изображение, столь же реальное, как и первое. Он лицезрел старика со всех сторон сразу. И согбенную, как будто от чувства вины, спину и любопытный взгляд из-под седых бровей, придирчиво обшаривающий каждую мелочь. Не в силах отделаться от такой яркой картинки, Влад покрылся холодным потом. Все, кранты, его стали преследовать галлюцинации. И вдруг, прерывая его пресловутые пси-кванты, в голову ворвалась еще одна мысль.

«Убить, оставить», – то были не вопросы, а скорее размышления. Ниспадающая строка из предложенного на выбор меню. Словно кто-то, скрытый на катамаране, прикидывал варианты дальнейшего развития событий. Лениво так прикидывал. С позиции абсолютной силы.

Влад застал Деда на палубе – растерянного, лепечущего бестолковый бред. Незваный гость так и не смог ответить на прямо поставленный интеллигентный вопрос:   «Какого х… хрена тот забыл на катамаране?» Что-то ему, видите ли, почудилось, вот и поспешил убедиться, что все в порядке – бормотал в оправдание Дед.

Той же душной ночью, лежа на палубе и ловя взглядом отблеск далеких звезд, Влад впервые почувствовал присутствие чужого на знакомом до последнего винта катамаране. Это непонятное что-то притронулось к его руке, ввергая тело в холодный озноб. Неприятным или угрожающим назвать касание капитан катамарана не мог. Нечто познавательное, почти «договоримся, брат», сформировалось в мозгу.

Влад поднялся, особо не суетясь, осмотрел все вокруг. Ничего и никого. Он пожал плечами, спустился в каюту, лег и заснул сразу, без сновидений.

– Ты умрешь, – в тысячный раз пообещал Дед, оставив надежду отговорить Влада от бегства. – Зачем нужно выбирать такой странный способ покончить с жизнью? Закинь веревку на крюк и вперед! Я похороню тебя. Появится у меня на острове могилка, будет с кем поговорить долгими вечерами. Ухаживать буду, оградку тебе  оформлю…

Выбравший либо смерть, либо бегство, его не слушал. Каждый день, проведенный на острове, выносил мозг и кромсал душу. Влад вставал с ненавистью в сердце ко всему, что его окружает и с тем же чувством ложился спать. Его раздражал Дед с его болтовней, бесили козы, выпрыгивающие из кустов, вызывало злость кладбище кораблей всех мастей, сгрудившихся на другой стороне бухты. Даже звезды – слепые, молчаливые – прежде внушавшие спокойствие, теперь будоражили. Влад стал бояться себя. Того, что в один из беспросветных дней убьет Деда. И все, что  тогда останется  – влачить жалкое существование, одиноким воем провожая луну.

– Я не хочу видеть, как все произойдет, – криво усмехался старик. – Обещаю тебе: когда твой катамаран вышвырнет сюда, я уж определю ему лучшее место…

В день побега Влад подвел катамаран к входу в ущелье. Убрал паруса. Он не обернулся, чтобы посмотреть, провожает ли его Дед. Хрен оставался и с ним, и с островом. И с такой жизнью. Потом капитан растянулся на палубе, глядя в пустое небо, затянутое облаками.

«Ну, встречай. Дождалась, тварюга», – думал он, наблюдая за тем, как скалистые стены обступают катамаран с двух сторон. Хотел вложить в чувство провокационную ярость, но вместо этого легко поддался ощущению полного спокойствия.

«Дай, дай», – то ли мысли, то ли шорох волн о скалы, пронеслось в голове.

«Бери, что хочешь… все тут твое. Кто же тебе откажет?» – мысленно разрешил Влад и…

Заснул.

Он проснулся в открытом море. На горизонте таяли в тумане скалы. Влад поднялся, пару раз ойкнув от боли в онемевших членах. Простор кружил голову. Как мальчишка, впервые вышедший под парусом, он чувствовал небывалый восторг. Впервые за долгое время Влад ощутил себя в своей стихии. Пространство, везде на земле ограниченное – то стенами комнат, то бортами улиц в Океане не имело границ. Огромная сфера, накрытая небом, дышала свободой выбора.

С «паучками», взявшими на себя несколько извращенную роль ангела-хранителя катамарана, пришлось договориться. Правда, много позже того, как Владу удалось вырваться из Ловушки, вступив в переговоры хрен-знает-с-кем.

Оказавшись на Пиратских островах – живой и невредимый, он прогнал судно через бокс с полной дезинфекцией, не принесшей ничего нового. Чужое, которое капитан ласково назвал «паучками», осталось. Подспудно его тревожила страшная мысль, но всякий раз он умудрялся отгонять ее, придушив в зародыше. Не сожрет ли та невидимая хрень, пристроившаяся на палубе и разыгрывающая до времени роль вполне приличного симбиота, в один из дней своего хозяина? Так же как закусила десятком-другим неудачников, чьи корабли держали вечную вахту у скалистых берегов Ловушки?

Изредка – не существовало регламента, неведомый сторож катамарана просил о помощи. И, получив разрешение, вступал с Владом…

Хрен знает, во что вступал! От контакта это отличалось также как хер от дудки. Сам Влад считал, что «паучки» сосут кровь – после «общения» на его теле обнаруживались крохотные белые точки. Он ничего не чувствовал, просто крепко спал. Еще сотню раз с того, самого первого раза, когда Влад практически решился на самоубийство, сознательно противопоставив смерть бесконечно долгой жизни на «райском» острове.

Влад по-прежнему считал себя хозяином катамарана. «Паучки» бесили его. Каждый день ступая на палубу, ему приходилось подавлять приступы паники – а не бросить ли все к чертям собачьим и не заиметь себе новый катамаран?

И всякий раз, глядя на совершенное творение корабелов, на изгибы судна, на палубу, знакомую до мелочей, на полотна парусов, чутко внимающих ветру, он отступал. После редких и коротких стычек с самим собой, капитан заново проводил инспекцию собственного разума – спрашивая, проверяя, отвечая на вопросы.

«Кто на свете всех»… и так далее.

Черт возьми, он любил свое судно! И пока имелась возможность бороться за него, он не сдастся без боя!

С тех пор, действуя по тому же принципу, Влад побывал у Деда два раза. Привез и кошку, и собаку, которых торжественно вручил в свой первый после побега визит.

Здоровье у старика пошатнулось. Речь шла о рассудке – старику мерещились покойники. Он часами разговаривал с мертвецами, якобы навещавшим свои суда.

И вот теперь, спустя довольно продолжительное время, Владу предстояло увидеть остров еще раз, несмотря на то, что он зарекся вести катамаран под сень грозных, высоко забравшихся в небо скал.

Глава третья. Красс-с-сивая

От пощечин загорелись щеки, и Николь открыла глаза. Из дрожащего радужного марева выдвинулось лицо. Карие глаза, тонкий  аристократический нос и едва обозначенная улыбка.

– Ну что, любимая, пришла в себя? Или добавить? Для верности.

– Ммм…

Николь открыла слипшиеся губы, чтобы вытолкнуть поток вопросов, но распухший язык прилип к гортани. Зрение туманилось. Образ жениха пульсировал в мутном потоке. Потребовалось приложить усилия, чтобы удержать его в фокусе. Девушка заставила себя пошевелить руками и не сразу поняла, что связана.

– Вижу, пришла в себя.

Туман постепенно рассеивался. Высокий, самоуверенный молодой мужчина, сотню раз – не меньше, деливший с ней внебрачную любовь – подошел ближе. Николь дернулась. Как будто того и ждали, жесткие ремни впились в запястья, причиняя боль.

– Успокойся. Будет больнее, – буднично сказал Сергей.

– Ты, – выдавила она и поперхнулась. В горло словно засыпали битое стекло.

– Говорю тебе – не дергайся. Полежи спокойно минут десять. Потом тебе вкатят дозу и ты угомонишься. Будешь снова лежать такая тихая, такая спокойная.

– Я…

– Знаешь, Николь, я бы тебя из этого состояния не выводил, но… Всегда есть свое «но», любимая. Во-первых, ты была вчера восхитительна, когда работала на камеру. Да, чуть помятая, чуть под кайфом. Но это и понятно – страсть, она диктует свои условия. Не помнишь? Ты говорила: «Милый папка», – с пафосом процитировал Сергей. –  Видишь, я не упускаю мелочей – ты всегда так называла Ростислава Александровича. «Милый папка, я знаю, что когда-нибудь ты меня простишь. Чувства оказались сильнее меня. У тебя с мамой было то же самое. Давно… Я прекрасно относилась к Сергею, мне очень жаль его, но Родригес… Я знаю, ты не позволил бы нам быть вместе. Прости. Я верю, что вернусь… Когда-нибудь я вернусь, чтобы все тебе объяснить. Папка! Прости!»

Сергей сделал паузу, распрямил плечи, склонил голову набок, рассматривая что-то занимательное на лице девушки, лежащей на койке.

– Я сам писал текст. На мой взгляд, вполне правдоподобно звучит. Ты была артистична – такая трогательная, эмоциональная. Сидишь перед монитором, чуть не плачешь. А на заднем плане маячит Родригес, естественно, пряча лицо… Постой, я начал говорить о другом. О том, почему я вообще с тобой болтаю, когда проще было бы держать тебя в отключке. Отвечаю на незаданный вопрос: если я буду вводить тебе препараты без пауз, существует риск, что ты отдашь богу душу раньше, чем необходимо по плану. А мне для полноты картины нужны еще кадры. Представь, тебя на закате солнца будет снимать сам Родригес – воздушную, летящую от счастья в его объятия… Кстати, видео потом найду я. О! Я не планирую выступить в роли праведного мстителя за поруганную честь Ростислава Александровича Вагнера… Кстати, уходящего в небытие.  Нет. Я всего лишь обманутый… уже муж, питающий надежду на то, что мне удастся тебя вернуть. Заранее прощая тебя всю боль, которую ты мне причинила. Мило звучит, правда?

Стены качались. Колючий свет резал глаза. В иллюминаторе напротив, заключенная в деревянную рамку скучала ночь. С трудом – великим трудом –  словно мысли, зарождавшиеся в другом измерении, добирались в ее голову через тернии, до Николь стал доходить смысл сказанного.

Она на яхте. Связанная. Под капельницей. И всему виной жених? Или уже муж? Фразы распадались на отдельные слова и даже осознание страшного факта, не заставило их собраться вместе. Отрывочные мысли находились на одной стороне пропасти, а умозаключения прятались на другой. В чувствах царила та же неразбериха. Наверное, следовало закричать, попытаться вскочить, поддавшись праведному гневу, но внутри царил холод. Внутренности, смерзшиеся в один ком, творили из нее некое подобие Снежной Королевы. Безучастной, равнодушной ко всему.

– Отец, – наконец, Николь пропихнула через айсберг слово, способное растопить любой лед.

– Да знаю я, – и бровью не повел Сергей. – За него можешь не волноваться. Когда он осознает страшную истину, то найдет утешение на моем плече.

– Я… тебя, –  прохрипела она и едва не задохнулась.

Чувства пребывали в анабиозе. Николь в несколько приемов перевела дыхание. В ушах отдавался далекий, грозный набат. Девушка не сразу поняла, что слышит биение собственного сердца.

– Помнишь, ты еще смеялась, оговаривая пункт в свадебном контракте? – негромко продолжал мучитель, переводя взгляд в иллюминатор, зашторенный темным небосводом. –  Я настоял, кстати. В случае если инициатором развода будешь ты, я получаю часть в бизнесе. Она очень весомая, Николь, можешь мне поверить. Насколько, что в конечном итоге я стану хозяином компании. Кому еще доверить бизнес? Если единственная дочь в свадебном платье удрала хрен знает с каким ублюдком, практически предав отца? Поверь, я постараюсь, чтобы старика добили последние кадры…

Николь открыла рот. Дыхание давалось с неимоверным трудом. Каждый вздох, казалось, раздвигал ребра, стянутые стальным корсетом, чтобы втолкнуть в легкие глоток кислорода.

– Ты хорошая девочка, Николь. Но капризная и своенравная – это факт. С тобой было нелегко. Однако девочек пруд пруди, а бизнес, роднуля, это… Сама понимаешь, его лучше ни с кем не делить.

Николь хрипела. Язык распух и заполнил весь рот. Тошнота волной катилась к горлу.  Ей было так плохо, как не было никогда. Она пошевелилась только для того, чтобы осознать – еще живая, еще можно заставить тело слушаться, если приложить максимум усилий.

– Мистер Вагнер будет тебя искать. Это бесспорно. – Сергей устало улыбнулся, словно ему предстояла рутинная, надоевшая до зевоты работа. – И он найдет тебя. Только, пардон, не совсем живую. Даже, я бы сказал, почти мертвую. Ах, эти горячие мачо с островов… Наиграются и бросят. Но ты – ведь та еще штучка, верно? Привыкшая получать все и сразу, разве ты позволишь так с тобой обходиться? Смертельная страсть.  Так бывает. И мир не перевернется. И будет стоять, даже если тебя не будет. Странно звучит, верно? Если это касается тебя.

Палуба качалась. Свет гас. Сил на то, чтобы дышать, не оставалось. Николь хотела одного – спать. Наверняка, можно было удержать себя в реальности мыслями о выживании и мести, но глаза слипались, дыхание прерывалось, стук сердца, отзвучав колокольным звоном, остался где-то позади. Выбор? Он есть всегда, так внушал отец. Правда, на сей раз он очень странный, этот выбор.

Сон?

Или смерть?

– Сергей Николаевич, капитан просит вас подняться в рубку. Надвигается шторм, нам лучше задержаться.

Слова рвались на гласные – долгие, нескончаемые. Сквозь слипшиеся ресницы, прилагая последние усилия к тому, чтобы не скатиться в темноту, Николь разглядела долговязую фигуру человека, возникшего в каюте.

– Понял, Зяма, – так же медленно, растягивая гласные, отозвался Сергей. – Закончи с ней.

– Будет сделано.

Потом надвинулась тишина. И оттуда, из оглушительного безмолвия выкатился полувздох, полушепот.

«Крас-с-сивая».

Николь дернулась, используя силы, отнятые у дыхания.

– Конечно, больно, – шелестело в темноте.  – Я знаю. Бедная девочка, я чуть-чуть ослаблю ремни. Николь… Красивое имя. И ты красивая…

***

«Крас-с-сивая» – слово еще шипело в ушах, царапая мозг, когда Николь открыла глаза. Лодка качалась на волнах, баюкая. Восходящее солнце успело опалить кожу, несмотря на принятые меры предосторожности. Накануне вечером, утомленная до потери сознания воспоминаниями и плохим самочувствием,  девушка отключилась, спрятав голову под лавку.

Николь плохо помнила вчерашний день. Вокруг царил безбрежный морской простор, да волны, несущие пену на вздувшихся гребнях.

Время от времени Николь впадала в забытье. Тошнота, от которой шла кругом голова, не проходила. Вечером измученная, близкая к последней грани отчаяния, девушка оторвала, наконец, подол от свадебного платья – такое несложное действие отняло все силы. Завернув голову и плечи в расшитую цветами вуаль, она свалилась под лавку и, наверное, потеряла сознание. Потому что нельзя назвать сном зыбкую, тошнотворную муть, в которой поджидало лицо жениха, который никак не назывался еще не опробованным на вкус словом "муж".

Утром девушка пришла в себя от солнечного ожога, кипятком жгущего кожу на щеке. Солнце забралось повыше, освободившись от сетей туманной пелены. Николь поднялась, вздрогнув от боли в спине. Облокотившись на борт, она просидела так долгое время, тупо разглядывая бесконечную гладь.

Текли часы. И ничего не менялось. Солнце ползло по небосводу, подтягивая за собой непослушное, ленивое время. Наверное, лодка плыла, но сказать точно было нельзя. Поднимались и опускались волны, создавая иллюзию движения, но все вокруг оставалось неизменным. Сама себе Николь казалась игрушечным персонажем, пойманным в рождественский шар небесного купола с  летящей мишурой солнечных брызг, рассыпанных по воде.

К полудню стало настолько жарко, что не спасал и оторванный подол. Николь пыталась с умом распорядиться куском доставшейся ей ткани – как всем рыжим от природы людям, ей загар был противопоказан.

Ближе к полудню она поймала себя на том, что разговаривает сама с собой.

– О чем я думаю? – сипло спросила она себя и ответила.  – О внешности. Меня, что, и правда волнует вопрос – как я буду выглядеть? Что я буду есть и, главное – пить! Вот о чем надо думать.

Почти ослепшими от постоянного блеска воды глазами, девушка дотошно оглядела бескрайний простор, ища ответа.

Океан молчал. Все вокруг казалось лишенным реальности. Лодка, солнце, море – место, где оказаться в одиночестве она не могла ни при каких обстоятельствах! Почти двадцать лет Николь прожила, ни в чем не испытывая нужды. Папка – милый, добрый, бросил к ее ногам весь мир, достаточно выбрать то, что нравится! Сильный, большой человек, он с детства внушал простую мысль: заработать может каждый – достаточно лишь желания и усердия. А бедные люди  просто лентяи, не считающие нужным напрягаться.

И что? Как теперь понять то, что Сережка – нежный, ласковый, внимающий каждому слову – вдруг решил избавиться от нее ради… пусть и больших денег! Лишить человека жизни – просто человека, без опознавательных знаков «любимая»  – уже непостижимое действо, а здесь… Все ради того, чтобы получить бизнес? Если одна яхта не способна утолить алчность, так неужели это сделают десять – домов, кораблей, островов. А дальше? Бывший жених тешит себя мыслью, что для него наступит неизбежное счастье? То, за которое заплачено кровью любившей его девушки.

– Боже… Боже…  Он никогда не любил меня. Все время врал, глядя мне в глаза. И ничего у него дрогнуло… А папка? Как он там сейчас? Господи, даже представить не могу…

Солнце двигалось, выжигая небосвод. Голубой цвет выцвел, утратил утреннюю свежесть. Николь тяжело дышала, ловя воздух пересохшим ртом. Страшные мысли накатывали подобно шторму в двенадцать баллов, накрывали огромной, мстительной волной «ты заплатишь за все, Сережка» и отступали, разбиваясь о риф отчаяния.

– Жива, я жива. Это главное, – шептала она, машинально скручивая жгут из тонкого кружева. – Я сильная, я смогу. Я выживу. И тебе не поздоровится, можешь мне поверить. И даже не моего отца ты должен бояться. Я сама, сама накажу тебя.  Подожди только, козел…

Качалась лодка, шипели волны, толкая борта пенными гребнями. Дул ветер, высушивая и без того потрескавшиеся губы. Николь не хотела есть. И поначалу она не чувствовала жажды. Лишь ближе к вечеру второго дня, когда перед глазами поплыли радужные пятнам, ей вдруг сразу до умопомрачения захотелось пить. С отвращением глядя на пространство, до горизонта заполненное бесполезной водой, она поднялась, почти бросив измученное тело на лавку. Потом потянулась к борту и опустила в прохладу руку.

– Ты хочешь моей смерти, я поняла… Тогда я буду пить это, ничего не поделаешь, – пожаловалась она Океану. – Я же так быстрее умру, да?

И Океан ей ответил.

Метрах в пяти от лодки вдруг вздулся валун и опал, скатываясь с круглой, белой поверхности. Из воды поднялась лысая человеческая голова, изборожденная свирепыми шрамами. Прямо на Николь уставились два огромных темных глаза. В черных зрачках на миг отразился и погас отблеск заходящего солнца.

***

– Взвод! Слушай боевую задачу. Видите ящики с яблоками в вагонах? Дружно разгружаем и ставим на погрузчик. Задача ясна? Вопросы есть? Значит, нет. Тогда выполнять!

Взвод, состоявший из только что прибывших из учебки желторотых пацанов, промолчал. Вопросов не было. Разгружать яблоки? Да как два пальца об асфальт. Уж всяк поинтересней, чем маршбросок в полной экипировке километров, этак, на пяток. Поскольку еще не поставленный на боевое дежурство взвод можно было послать куда угодно, туда его и послали. Не худшее место – на овощебазу.

– Слышьте, парни, – напутственно сказал сержант Айвазов, поймав Корбута за рукав перед посадкой на грузовик. – На овощебазу едете. Ждем с подарками. Вернетесь пустыми, ребята не поймут.

Новоприбывшие из учебки «чайники» указание усвоили влет. Да и как было не усвоить, когда его давал «дед», да еще таким задушевным тоном?

 Поначалу ящики с яблоками, пчелиными сотами забившие вагоны, казались подарком с небес. О какой работе могла идти речь, когда молодой организм после полугода на кашах и супах, требовал витаминов? Взвод объедался, торопливо заполняя пустоты в животах. И лишь когда на желто-зеленые бока нельзя было смотреть без отвращения, а от запаха воротило, началась разгрузка вагонов. Лейтеха забил на бывших курсантов – после того, как отдал приказ, он растворился на задворках вокзала и возник перед отправкой. Оглядываться приходилось лишь на Бича – без пяти минут дембеля, у которого в голове плескалась единственная мысль, и была она страшно далека от «боевых» задач взвода.

Высокий, коротко стриженый парень плевал на приказы начальства. Последний месяц службы сместил приоритеты, выведя на первый план легендарный принцип «пох». Зачем работать Бичу? Когда за него шуршали «бесы» и «чайники». Прихватив с собой ящик с яблоками, парень устроился в дальнем отсеке склада. Пока кипела работа, Бич успел договориться с местными – рядом с ним как по мановению волшебной палочки нарисовалась бутылочка портвейшка – а может, и не одна – которую он неторопливо приговорил.

Команда собираться в обратный путь выдернула Бича из состояния абсолютного блаженства, в котором он пребывал последний час. Он  появился у грузовика, с трудом держась на ногах.

– Уработался, – пошутил кто-то, сидящий в грузовике рядом с Корбутом, но так, чтобы никто не слышал.

Грузовик резво помчался в часть, весело погромыхивая на ухабах «чайниками», скрывающими в гимнастерках десяток килограммов яблок – подарок «дедам». Тряска несколько усугубила состояние Бича. Он перегнулся через борт, щедро орошая сельскую дорогу содержимым желудка. И совсем уж было собирался занять прежнее место, когда грузовик тряхнуло на повороте. Бича подкинуло. Взмахнув ногами как ветряная мельница, он вылетел за борт.

– Водила, эй!

– Бича потеряли!

– Тормози, слышь?

Пока до водителя дошло, пока разобрались что к чему, пока сдавали задним ходом, выискивая лежащее в канаве грязное тело, на котором, кстати, позже не обнаружилось ни единой царапины, наступила глубокая ночь. Трехэтажным ругался лейтеха, наблюдая за тем, как втаскивали обратно в грузовик головную боль отцов-командиров.

Было часа два ночи, когда Корбут вместе с бойцами подходил к казарме. Кой черт дернул его войти первым, он не знал.

– Взвод, подъем! – дико заорал дневальный, словно наступил конец света. – Встречай подарки!

Корбут ступил между рядами двухъярусных коек. Низкий гул, зародивший в чреве казармы, перерос в ор. Слов разобрать было нельзя. Вновь прибывший отступил, почуяв неладное, но было поздно – в спину ему уже дышали товарищи. С верхних рядов, посыпались бойцы. Десятки орущих тел, закрыли проход. Темная волна, состоящая из рук, коротко стриженых голов, покатилась вперед, накрыв Корбута. Его сбили с ног, отбросили к тумбочке, пару раз приложив головой – да так, что перед глазами вспыхнули огненные точки. Он попытался вздохнуть – десяток тел, навалившихся сверху, пригвоздил его к полу, сдавив грудную клетку. На нем порвали гимнастерку, вывернув как внутренности вожделенную добычу. Корбут отчаянно пробовал пошевелиться, вывернуться, и не смог. Ему впечатали кадык, сдавили шею. Сверху, все напирали и напирали, ломая кости, лишая возможности вдохнуть…

Влад Корбут вскочил как ошпаренный, мутным после сна взглядом фиксируя развернувшиеся берега, обегающие бухту. Катамаран медленно дрейфовал, цепляя корпусами спины лениво бегущих волн. Пресыщенная добычей, отдыхала Ловушка, за последнее время успевшая пополнить коллекцию. У дальнего берега как вожак, отбившийся от стаи, выделялась красотка – двухпалубная яхта премиум класса.

Сон не отпускал. Влад поднялся с шезлонга, прошел к румпелю, придирчиво оглядывая окрестности. В груди еще теснился страх того, что в один «прекрасный» момент, несмотря на все усилия, вздохнуть так и не удастся.

– Черт бы их побрал, эти сны, – пробормотал капитан "Дикого", направляя катамаран к самодельному причалу.

Сколько лет прошло, а воспоминания свежи, словно все случилось вчера. Служба в армии не та зверюга, что с легкостью разжимает челюсти, почуяв кровь – наоборот. Она засела в голове, судя по всему, оккупировав пусть незначительную, но вполне определенную часть мозга. И время от времени напоминала о себе то удушающим ароматом яблок, то зловонным дыханием Анзора, устроившим как-то темную, то…

А может, воспоминания оттого и тревожат душу, что служба так и не завершилась? Потому что катастрофа, нашествие, апокалипсис – да назови события почти десятилетней давности как угодно – все это вместе взятое, случилось за две недели до вожделенного дембеля. Беда навалилась неожиданно, поставив точку на несбывшихся надеждах и подведя черту под мелочными разборками юнцов. Из которых в живых остались единицы – не хватит жизни, чтобы поднять из затопленных гротов бывшей воинской части сотни и сотни трупов.