2.
Вечером того же дня Алиса увидела отца. Не «папу», но отца. Его привезли на машине, он сидел в инвалидном кресле и едва мог пошевелиться. Алиса вспомнила знаменитого ученого, который тоже сидел в кресле. Она знала, что ограниченность в движениях – это вовсе не ограниченность ума.
Ей сразу же понравился человек, который назвался ее «отцом». Она так и стала его называть – отец – но никогда не папа. Папа у нее был только один. Женщина Катерина объяснила, что примерно десять лет назад у мужчины случился инсульт. С тех пор он учился заново жить. Но ходить у него так и не получалось. Услышав это, девочка почувствовала слабое родство с отцом. Ведь она тоже была больна. Вот только одна мысль никак не выходила у нее из головы.
Ты бросила меня, больную, но о нем заботишься.
Но девочка никак не осмеливалась произнести это вслух.
Не выходить из комнаты несколько дней было сущим пустяком в сравнении с тем, что она провела в норе целых двенадцать лет. По ночам ей становилось легче. Она старалась не спать как можно дольше, чтобы спать побольше днем.
И только когда отец появлялся дома, ей становилось легче. Тогда она могла немного заботиться о мужчине, подносила ему стакан с водой и трубочкой, помогала кормить его. Для Катерины в этом не было ничего приятного. Десять лет она заботилась о своем муже, а теперь еще должна заботиться о подростке, которого ей подбросили. Она всё еще никак не могла поверить в то, что и повторный анализ подтвердил их полное родство. Анализ на отцовство тоже дал положительный результат. Каким-то образом они там подделали всё это, чтобы убить одним выстрелом сразу двух зайцев: дело об исчезнувшей Женечке Малько закрыто. И родителей этого измученного подростка тоже искать больше не нужно.
Катерина оттолкнула Алису и забрала у девочки тарелку с супом:
– Иди куда-нибудь. Я и без тебя справлюсь.
Тогда Алиса опрометью бежала в свою комнату и открывала окна, подставляя свое лицо свету. Она так ждала, что вот сейчас начнет задыхаться, сейчас ее легкие наполнятся кровью и она просто упадет замертво. Но ничего этого не происходило. Солнце не действовало на нее, как на вампира в старых фильмах. И она больше не была мальчиком в пузыре. Это значит, она уже никогда не вернется в нору.
Тогда Алиса в отчаянии падала на кровать, кусала подушку изо всей силы так, что челюсть сводило. Била ногами о мягкий матрас. Ее тело сотрясалось в гневе до тех пор, пока сознание не уплывало. Так она делала всю свою сознательную жизнь. Но ярость никуда не уходила. Только крепче цеплялась за сердце.
Она не могла произнести это слово. «Мама». Четыре буквы никак не соединялись в одном порыве любви и преданности, какой свойственен тому, кто произносит это слово. В сказках не было хороших мам. Да и она помнила только одну правду: ее мама бросила.
3.
Ночи в конце октября темны и таинственны. Туман проплывает низко, окрашивая всё в молочно-белый цвет. Алиса не спала. Она без страха подошла к окну и распахнула его. Привычка к холоду останется с ней навсегда. Ей не нравилась духота, не нравился жар батарей. Она подставляла лицо ночной прохладе.
Захотелось пить, и Алиса тайком прошла в туалет, совмещенный с ванной, открыла кран и жадно стала глотать холодную воду. Затем снова тихо поднялась. Темнота была для нее не чужда. И в темноте она хорошо могла рассмотреть голубую дверь. Краска кое-где облупилась. Если, как утверждал майор, девочка здесь и жила когда-то, то она ничего об этом не помнила.
Прислонившись к этой двери, Алиса глубоко вдохнула воздух. Хотелось почувствовать хоть что-то. Она дернула за ручку, и дверь легко вошла внутрь, издав слабый скрип. Все эти дома, квартиры, комнаты, двери… Алисе казалось пустой тратой большого пространства. Зачем ограничивать мир? Ведь он, как большая нора, должен быть свободным, но укрытым от света.
Какая маленькая волшебная комната. Ночью в темноте она казалась намного уютнее. Вот скрипнула половица, будто давно ждала гостя. Или, быть может, хозяйку. Алиса потрогала спинку кровати и закрыла глаза. Что-то вдруг кольнуло ее прямо под грудью, в солнечном сплетении. К горлу подкатил комок. Она не любила это чувство. Как будто ты надеваешь тесную водолазку, она душит тебя, давит прямо на это нежное место.
Здесь пахло горем и отчаянием. И вдруг Алиса представила себе маленькую девочку, ушедшую слишком далеко от дома, потерянную, и потом…
А что потом? Она не могла себе представить. Она читала много книг, смотрела много фильмов, но ни в одном из них детей не забирали.
Но разве ты сама выбирала, что тебе читать и смотреть?..
– Тихо, – приказала самой себе Алиса.
Рука ее скользнула по обоям на стене, добралась до рисунков. Девочка попыталась стать той самой, потерянной… Под веками зрачки так и бегали, пытаясь отыскать нужные образы. Желтый свет под потолком резко зажегся.
– Ты что здесь делаешь? – голос позади раздался внезапно, без предупреждения.
Алиса так испугалась, что случайно сорвала рисунок со стены. На пожелтевшей скрученной бумаге виднелось изображение то ли кошки, то ли собаки, то ли неведомого существа. Нарисовано оно было цветными карандашами.
– Ну, вот! Смотри, что ты наделала!
Катерина подбежала и вырвала рисунок из рук Алисы. Рисунок крепился к стене обычной канцелярской кнопкой. Так что теперь бумага была надорвана, а кнопка осталась на своем месте. Катерина зарыдала, как будто это был труд всей ее жизни. Теперь он был безвозвратно уничтожен. Она снова и снова гладила пальцами кусочек надорванной бумаги. Закрывала глаза, рыдала, открывала, снова закрывала. И каждый раз не могла поверить в то, что это произошло. Алиса в ужасе замерла.
Всё это время она заставляла себя думать, что снимается в кино. Иногда в детстве она любила мечтать о таком, как и любая девочка. И теперь она просто играла роль чьей-то дочери. Но почему тогда партнеры по «игре» так плохо с справляются со своими ролями? Если Алиса – их дочь, почему она не может трогать свои рисунки?
В голове всё окончательно запуталось. Алиса отошла к окну, как будто это был единственный выход.
– Не смей, слышишь? – прошипела женщина. – Не смей никогда сюда заходить и трогать ее вещи!
– Чьи? – спросила Алиса.
Женщина медленно встала с колен, держа перед собой рисунок, как драгоценность. Подошла к подростку, но не вплотную. Будто боясь увидеть в этой девочке своего ребенка.
– Что бы они там ни говорили, ты не моя дочь. Ты чужой человек!
Алиса последний раз вдохнула пыль своей бывшей комнаты. После этого на голубую дверь повесили замок. Это была темница, копившая в себе печаль.
4.
Теперь она выходила из дома в плаще. Он скрывал ее тело от дневного света, а широкий капюшон скрывал лицо от журналистов. Слух о пленнице, вернувшейся домой, разлетелся не только по стране, но и за ее пределами. Люди требовали найти преступника и наказать.
Занавески на окнах соседских домов продолжали раскачиваться. Некоторые соседи даже заменили их на жалюзи. Так было удобнее подсматривать в замочную скважину. Самые смелые не стеснялись давать интервью и позировать для газет и интернет-изданий.
Катерина порой недоумевала, откуда корреспонденты и журналисты выскакивают? То ли ночуют прямо в кустах, то ли под забором. Один даже бесстыдно проник на участок и застал Катерину в неприглядном виде, сажающей чеснок на зиму. Она тогда, конечно, едва сдержалась, чтобы не разбить его камеру. И всё же снимки попали в интернет.
Они все задавали нелепые вопросы, приглашали ее на ток-шоу, просили дать официальное интервью. Но женщина отказывалась. Она уже прошла через этот ад десять лет назад. Хватит. Казалось бы, жизнь устаканилась. Женщина работала ведущим инженером, ухаживала за больным мужем, хранила память о любимой девочке. Но нужно же было вот так всё испортить! Жизнь снова пошла наперекосяк.
Алиса выходила из дома только для того, чтобы сесть в машину и доехать до психиатрической клиники. Там она проходила процедуру «лечения». Никто не объяснял ей, в чем эта процедура заключалась. Никто не разговаривал с ней, как с обычным человеком. В клинике она постоянно слышала чьи-то истошные вопли, видела странных людей. Один из них однажды набросился на Алису, повалил ее на пол и пытался укусить за шею. Девочка испытала такой ужас, что в тот день не проронила ни слова, сколько бы психиатр не пытался из нее вытащить.
Врачи переглянулись и сделали вывод, что психическое состояние девочки удручает. Ничего удивительного, ведь она провела в плену целых двенадцать лет.
Но иногда Алиса всё же говорила. Правда, чем чаще она пыталась сказать то, что думает, тем реже ее слушали. Никому не нужны твои мысли. Все хотят слышать твоими устами свои собственные.
Они снова и снова повторяли историю о девочке, которую похитили утром девятнадцатого июня две тысячи шестого года в поселке Валики под Гомелем. Они снова и снова называли ее жертвой плена и ждали, что она согласится с этим. И когда она не соглашалась, в истории ее болезни писали о безнадежности выздоровления. «Лечение» превратилось в бесконечный допрос.
Один психиатр любил играть с куклами. Он приносил их в палату и показывал разные вещи.
– Твой папа трогал тебя здесь? Твой папа связывал тебе руки – вот так?
Девочка отвечала молчанием.
– Смотри внимательнее, вспоминай! – кричал доктор.
И тогда Алиса давала им то, чего они так хотели:
– Да, папа меня купал и трогал всё тело! Да, папа мало меня кормил, чтобы я не растолстела! Да, папа связывал меня, когда я вела себя плохо!
И тогда они довольно улыбались и писали что-то в своих журналах.
Но всякий раз, когда Алиса давала им то, чего они хотели, их вопросы становились всё навязчивее и жестче.
Ты знаешь, где твой папа сейчас.
Зачем ты его покрываешь?
Он не твой папа.
Он насильник.
Разве ты хочешь, чтобы он так поступал с другими девочками?
Он изуродовал тебя, не понимаешь?
Ты останешься ненормальной навсегда. Из-за него…
– Я не знаю! Не знаю! Не знаю! – кричала Алиса. И крик ее невозможно было заглушить до конца дня.
И тогда они довольно кивали головами и снова что-то писали в своих журналах.
Проходить через это три дня в неделю было настоящей пыткой. Но порой Алисе всё же казалось, что возвращаться в этот белый дом было куда страшнее. Она вспоминала майора и его жену. Теперь она отдала бы всё, чтобы вернуться к ним. Согласилась бы даже ходить на работу, чтобы покупать себе еду. А потом от этих мыслей ей становилось грустно. Ей же сказали, что она никогда не станет нормальной. Она никогда не будет ходить на работу. Она ведь даже не училась в школе.
Здесь, в этом доме, ей не давали новых книг, не давали смотреть фильмы. Так посоветовали психиатры. Целыми днями она только и делала, что рассматривала побеленный потолок в пустой комнате. Зато дневной свет ее теперь не пугал. Папа был прав, когда говорил, что однажды она вылечится. Так и произошло.
Глава 15.
Кто-то приходит в гости
1.
– Теперь будешь смотреть вот на это.
С такими словами папа повесил на стене в норе огромный постер с изображением яркой листвы на деревьях. Они высились по обеим сторонам от широкой дороги и сбрасывали свои пожелтевшие листья. Картина настолько заворожила Алису, что у нее перехватило дух.
– Это осень, Алиса. Вот так она выглядит. Красиво, правда?
– Да, – девочка не могла отдышаться. Восхищение полностью поглотило ее. Казалось, она могла бы войти в эту картину, оказаться на этой дороге, бежать за ускользающей листвой.
– Сейчас осень, Алиса. Наступил сентябрь, – папа вздохнул. – Мне опять придется работать с утра до вечера.
– Я знаю, – огорченно произнесла девочка. Она и правда всё понимала. Папа работает, чтобы обеспечить их благополучие. За работу людям платят деньги, а за деньги можно купить одежду, еду. Но самое главное – книги, краски, ручки.
Теперь Алиса научилась выводить красивые буквы на бумаге. Искусство писать красивые буквы – это каллиграфия. Каждое новое умение, которым она могла овладеть, захватывало без остатка. Теперь она целыми днями выводила красивые закорючки, а папа, уходя, предупреждал, что проверит ее успехи. И она старалась изо всех сил. И у нее получалось. За это папа награждал ее конфетой или сладкой булочкой.
Но больше всего Алиса в награду любила, когда папа читал ей. Она и сама уже умела. Но не было ничего лучше, чем засыпать после ужина под его голос. Бывало такое редко.
Наступила осень, и Алиса смотрела на постер, как в окно. Если осень так же красива на самом деле, как на картинке, то люди, обитающие наверху, должны быть очень счастливы. Она выводила литеры и снова вглядывалась в картинку, снова выводила. Получалось плавно и аккуратно. Когда девочка старалась, то высовывала кончик языка в уголок губ. Волосы сильно отрасли и теперь часто лезли в глаза. Так что Алиса левой рукой всё время их убирала.
Папа принес конфету. Как обычно он, улыбаясь, зажал ее в кулаке, а в каком – не сказал. Это Алиса должна была догадаться.
– Тут, – она указала на левый кулак и попала прямо в точку.
На ладони оказалась прямоугольная конфета в сверкающей обертке. Новая, таких Алиса еще не пробовала.
– Ого! – удивилась она.
Крутила конфету в руках и так, и эдак, пока не нашла название.
– Лунная соната, – медленно произнесла она.
Серебристая луна сверкала на обертке, как пайетка, а название «повисло» на нотном стане. Странное чувство овладело сознанием девочки. Она вдруг немного пошатнулась и отстранилась от папы. Пристально вглядываясь в конфету, она нахмурилась, как будто решала уравнение.
– Не нравится? – спросил папа.
Как странно могут возникнуть чувства просто так, без всякого повода. Нахлынет необъяснимая грусть, захочется плакать. И тогда весь мир сжимается в крошечный комок, превращается в маленькую пулю, бьющую в самое сердце.
Алиса вдруг задрожала и бросила конфету в дальний угол. Всё тело вдруг похолодело, стало страшно. Кролики, танцующие в ее снах, превратились в оборотней. Злых, кровожадный вампиров.
– Ты чего? – удивился папа.
Девочка спряталась под одеялом, прыгнув на матрас. Профессор поднял конфету и подошел к Алисе. Одернув одеяло, он наклонился над ней и строго посмотрел.
– Мы же договаривались не бросать еду.
– Не хочу эту конфету! Отстань!
Профессор изумленно выпрямился, посмотрел на конфету. Хотел убедиться, что с конфетой всё нормально. Развернул обертку, понюхал, надкусил. Очень сладкая, тает во рту, начинка нежная, глазурь тающая.
– Очень вкусно!
Он надеялся так выманить девочку. Дети очень любопытны, но не всё хотят пробовать. Быть может, если он подаст пример… Но Алиса так и осталась в позе эмбриона. Она обняла свои коленки, не желая ничего слышать.
– Ты что, опять хочешь быть плохой?
– Отстань! Отстань! Отстань!
Она вскочила с места и начала толкать его к лестнице. Такое папа видел впервые. Только что она сияла, как начищенный пенни, а теперь толкает его, кричит, требует, чтобы он ушел.
– Эй, перестань! – строго приказал папа, будто она была непослушным щенком. Но девочка, казалось, пребывала в каком-то своем мире. До этого момента профессор думал, что весь ее мир принадлежит целиком и полностью ему. Всё, что происходит в ее голове, не укроется от него. Он управляет ею, как любой родитель управляет своим ребенком. Но ты никогда не знаешь, какие ловушки уготованы тебе чужой душой. И, словно сапер на минном поле, рискуешь сделать неверны й шаг.
Профессор схватил девочку, ловко извивавшуюся, за руку и присел, чтобы поймать ее взгляд.
– Дочка.
Голос его был спокойным и уверенным. Девочка открыла зареванные глаза. Но злость и страх, которые она испытывала, никуда не исчезли.
– Хочешь, чтобы я ушел? – спросил профессор.
– Да! – крикнула ему в лицо Алиса.
И он ушел. Не навсегда. Но порой Алиса думала, что лучше бы он не возвращался. Но такие мысли были совсем слабыми, как неокрепшие ростки. И девочка тут же их топтала, не позволяла им выжить и пустить крепко корни.
Папа ушел на три дня. На этот раз он не уехал в другой город, чтобы проводить лекции. Он сделал это намеренно. И девочка боролась с желанием снова испачкать стены и страхом быть «плохой». Теперь, однако, ей не было так страшно, как в прошлый раз. Она прислушивалась к тишине, и иногда улавливала звуки из внешнего мира. Сейчас по какой-то причине, она знала, что папа где-то рядом.
И она была права. Было тяжело выдержать такое испытание: всё время подходить к крышке погреба и прислушиваться. Профессор несколько раз порывался закончить этот урок «хороших манер», доставал ключ из кармана, вертел его в руке. Но, стиснув зубы, клал обратно в карман и уходил. Только так он мог научить ее хорошим манерам. Она должна понять, как важен папа в ее жизни. Нехорошо кричать на него, нехорошо толкать. Вот только чем старше становилась девочка, тем неуемнее была ее ярость.
Когда на четвертый день он вернулся в погреб (вбежал, словно оголтелый), то не увидел прежнего погрома. Девочка сидела на матрасе и спокойно читала, будто бы ничего и не произошло. Странно, но в этот самый момент профессор испытал не радость, а досаду. В прошлый раз Алиса сильно заболела, и он, словно последняя ее надежда, выхаживал ее, давал ей лекарство. О, как он любил ее в тот момент! Его сердце разрывалось на куски.
Но сейчас всё выглядело так, как будто он ушел пару минут назад. На этот раз, правда, он вдоволь оставил ей воды, а биотуалет не был заполнен до краев.
И всё же Алиса, увидев папу, заулыбалась. Но не подбежала, как раньше.
– Есть хочешь? – совершенно невозмутимо спросил папа.
– Хочу, папочка! Папочка, я была хорошей.
Она крепко обняла его за талию, и сердце папочки оттаяло. Он погладил девочку по голове и нащупал комок сплетенных волос. Попытался распутать его руками, но ничего не вышло. Профессор никак не мог научиться своевременно расчесывать ей волосы. Всё-таки это женская работа. Да и зачем ей волосы?
– Сейчас принесу поесть, – сказал папа.
Алиса изо всех сил старалась не подать виду, как она хочет есть. Ее тошнило от запаха собственных испражнений. Хоть она и не ощущала, что в погребе уже давно стоит сильный душный запах, пропитавший стены, матрас, книги и даже ее кожу. Ко всему привыкаешь. Но когда биотуалет наполнялся, девочку начинало тошнить.
Папа принес не только поесть – картошка, пару кусочков колбасы, чай – но еще и ножницы. И пока девочка с жадностью поглощала пищу, несмотря на вонь, папа быстро небрежно остриг ее волосы, оставив на голове примерно семь сантиметров. Сделал он это так неаккуратно, что Алиса теперь была похожа на измученного котенка. Да, парикмахер был из него никудышный. Но какая была разница? Алиса ничего не знала о красоте и о моде. Обычные девочки в ее возрасте уже наряжаются и крутятся перед зеркалом. Надевают мамины туфли и дефилируют по паркету на радость родителям. Но ему такое никогда не нравилось.
Когда его дочка вот так крутилась перед зеркалом, он грозился, что разобьет все зеркала в доме. Жена всегда становилась на сторону дочки. Но он был непреклонен. Он хотел, чтобы девочка больше читала и меньше смотрела в свое отражение.
Теперь у него получилось.
Но когда Алиса провела рукой по голове, то сперва не поверила. Она была так увлечена едой, что даже не заметила, как потеряла неотъемлемую часть своего тела. Увидев свои волосы на полу, она попыталась приклеить их обратно, но ничего не вышло. Почему-то ей казалось, что сейчас она умрет.
Тогда папа громко засмеялся и сказал, что все люди стригутся, но никто от этого не умирает. В доказательство он отрезал немного своих волос. Жалеть ему было не о чем. Волосы стремительно редели из года в год.
– Вот видишь.
А потом он ей напомнил про Рапунцель. Принцесса, лишившись своих волос, стала только счастливее.
Алиса не могла объяснить, почему испытывала такую грусть. Ведь ей не нравилось, когда волосы лезли в глаза или рот, путались, мешали. Но чтобы забыть о них, ей понадобилось несколько дней.
2.
Кто-то открыл калитку. Профессор подскочил на месте и выключил компьютер. Он читал последние новости о поиске девочки. Новостей было так мало, что ему пришлось перерыть весь интернет в поисках хотя бы маленькой заметки.
Память о пропавшей девочке быстро испарилась. Ее место заняли новые происшествия и катастрофы. И профессор даже расстроился.
Он посмотрел в небольшое окно в гостиной. Чей-то силуэт быстро направлялся к входной двери. Сердце забилось от страха и тревоги.
Звонок слабо пропищал. Давно нужно было заменить батарейки.
Мужчина посмотрел в глазок и не мог поверить своим глазам! На крыльце стояла его бывшая жена, нервно кусая губы. Выглядела она хорошо. Женщина средних лет с густыми светлыми вьющими волосами и макияжем. Он уже и не помнил, когда видел ее такой последний раз. С тех пор, как они разошлись, им приходилось сталкиваться только на кладбище. И было это всего-то раза три. Быть может, четыре.
Не открыть он не мог: она знала, что он дома. Гараж открыт, а там стоит его машина. Так что он повернул замок и приоткрыл дверь. Выставив только половину лица в образовавшуюся щель, он увидел натянутую улыбку женщины, с которой имел глупость прожить тринадцать лет.
– Привет, – сказала она, вглядываясь в пустоту дома.
– Привет, – удивленно ответил он.
– Войти можно?
Нет. Никогда.
Но профессор распахнул дверь и сделал одобрительный жест рукой. В конце концов, они договорились, что не будут враждовать. Да и в доме скрывать ему было нечего.
– Спасибо, – произнесла бывшая.
Профессор уловил сладкий шлейф ее любимых духов, и этот запах перенес его в те времена, когда они были влюблены друг в друга. Но от таких воспоминаний приятно не становилось. Скорее, наоборот.
Хорошие воспоминания, как яд, отравляющий настоящую жизнь. Они проникают в твое сознание и нашептывают тебе, что жизнь сегодня не так уж и хороша, как была вчера. И всё же воспоминания эти похожи на наркотик. Стоит только один раз поддаться – и нужна доза всё больше и больше.
Бывшая женщина застыла в центре гостиной, как будто была здесь впервые. Хотя знала в этом доме каждый уголок, каждую трещинку, каждый ржавый гвоздь. Воспоминания нахлынули и на нее. Вот только не такие приятные. Она слышала, как плачет ее дочь от боли. Здесь из каждой стены раздавался крик. Она презирала этот мрачный темный дом в окружении мрачных темных деревьев.
Но вот ему было здесь хорошо. Он не любил большие города, шумные компании, рокот машин на трассе. Он любил уединение, сидел здесь, словно крот в норе.
– Садись, – предложил профессор, указав на диван.
– Нет, – наотрез отказалась женщина. На этом диване она сжимала в объятиях свою дочь, пока та, уже не помня себя, корчилась от боли. Тогда врачи развели руками и сказали, что перед смертью девочке лучше быть дома.
Женщина прошла на кухню – единственное светлое место в доме – и села за обеденный стол. Посмотрела в окно, выходившее в сад. Летом там было очень красиво. Осенью – одна лишь серость.
– Как ты живешь? – спросила она, будто с силой вытолкнула эти слова. При этом она не могла посмотреть своему бывшему прямо в глаза.
– Нормально, – ответил он. – Чаю?
Сперва женщина хотела отказаться, но всё же решила, что будет хорошо чем-то занять руки.
Она кивнула. Профессор включил электрочайник и приготовил кружки. Насыпал сахар. Она всегда любила три ложки. Сам же пил чай без сахара.
– Ходил к дочке? – спросила она.
Этот вопрос заставил его руки дрогнуть, он просыпал немного сахара на стол.
– Нет. Собираюсь на Деды…
– Да… – вздохнула женщина так, будто осуждала его за редкие визиты. Как будто их дочери это могло как-то помочь. Как будто она не лежала в холодной сырой земле, укрытая осенним туманом. Словно она до сих пор лежит в больнице, привязанная шнурками к койке. В последние месяцы у нее были такие судороги, что иного выхода не было.
– Слушай, я тут просто, – начала она. Затем постучала тонкими пальцами по деревянному столу. – В общем, мне звонила наша соседка… То есть твоя, – он выронил ложку на пол. – Сказала ты ведешь себя очень странно в последнее время. Говорила, ты накричал на нее, чуть ли не избил.
Он в изумлении обернулся и уставился в прекрасные карие глаза бывшей жены.
– Я? Чуть не избил? Она без спросу влезла ко мне на участок, шарилась тут, как воровка!
На лице жены не было никакого удивления. Она прекрасно знала соседку. Но удивляло ее другое.
– Но зачем было орать на нее? Это невоспитанно…
– Только не нужно мне о воспитании…
Профессор сразу же прикусил язык. Она прекрасно знала его мнение. Женщина, чтобы справиться с болью, не дошло еще дело до развода, нашла новую любовь. И это он считал в высшей степени невоспитанностью.
Бывшая напряглась, но не подала виду.
– Всё равно, – сказала она. – Соседка звонит мне чуть ли не каждый день и жалуется. Как будто я могу отругать тебя. Постарайся быть повежливее, чтобы…
– Что? – прервал он. – Чтобы она не мешала тебе жить?
– И тебе тоже.
Но что-то было в его смелости, что очень привлекало ее теперь. Удивительно, как вкусы человека на чужие характеры со временем меняются. Ведь она полюбила в нем романтичность, вежливость и скромность. Но в сложных жизненных ситуациях черты эти оказались большим злом. И тогда ее отвернуло, словно внутри сорвали стоп-кран.
И теперь вот он перед ней всё тот же человек, но уже будто с другим запахом. Сперва она порывалась закончить этот разговор и послать его ко всем чертям, но что-то сдерживало.
Они выпили чаю, в сущности, не разговаривая о важных вещах. Говорили о погоде, о жарком лете, о работе. Между ними, конечно, пролегала черная пропасть, переступить через которую не было никакой надежды.
Потом она заговорила о кладбище. О дочери. И это снова напрягло профессора.
Когда чай закончился, оба сидели, уставившись куда-то вдаль. Потом женщина встала и немного походила по дому, думая о чем-то своем. В спальню не заходила. Поняв, что делать ей здесь больше нечего, она потерла руки о джинсы и вышла из дома. На улице они еще долго стояли и говорили. Обсуждали виноград, сад и увядшие цветы.