Юра вернулся домой, переполненный счастьем оттого, что, наконец, все лишения остались позади, оттого, что встретился с любимой половинкой – Элькой, что увидел малютку – Людочку, и свою обожаемую мамку Катю…

Первое время Юрик, конечно, отсыпался, отъедался мамкиными обедами, которые она готовила для него с утра до вечера. Когда он ел, мамка и Стэлла сидели рядом с ним, и слушали его бесконечные рассказы о том, что ему пришлось пережить. Юре нужно было выговориться, сбросить с себя эту тяжелую ношу воспоминаний, и он перекладывал её на плечи любимых женщин…

Следующим шагом в его адаптации к мирной жизни, были бесконечные встречи с друзьями, которые тоже с замиранием сердца слушали Юрины рассказы о жизни – там, за забором, разделяющим мир на две части. В отличии от нас всех, с ужасом представляющих всё что происходило в лагере, ребята, как ни странно, видели во всем этом определенную долю романтики из серии приключенческого фильма.

Особенное впечатление на нас произвел рассказ Юры о бунте, который случился в лагере, где-то в ноябре 1984 года. Несмотря на то, что «местные» заключенные пользовались многими льготами, которые сами же себе и установили, они начали проявлять недовольство. В лагере поменялось руководство. Вводились новые порядки, повысились требования к дисциплине. Сидели в лагере в основном – наркоманы, а получать наркотики можно было только с воли, и, естественно, за деньги. Когда поменялось руководство лагеря, с этим делом начались трудности. Отсутствие наркотиков – причина для раздражения. Среди озлобившихся зэков местных национальностей, началось брожение. Кончилось всё бунтом.

Я не помню уже сейчас подробности этого бунта. Вроде бы восставшие забаррикадировались в центре лагеря, и выдвинули начальнику лагеря ряд требований и ультиматум об улучшении условий и послаблении режима.

Были вызваны войска. Стреляли, были раненые и убитые. Конечно, всех зачинщиков арестовали. Как смешно звучит – арестовали и без того арестованных… Но смешного во всем этом – мало.

Всех участвовавших в бунте, расформировали по разным другим зонам. А в лагере, после работы комиссии, расследовавшей причины бунта, закрутили новые порядки. Стало ещё строже. Дисциплину подняли на несколько уровней. А это – частые построения, даже по ночам – шмоны, проверки и т. д.

В общем, все новое не всем пришлось по душе, но возврата к старому уже быть не могло…

Но всё проходит. И для Юры дома началась мирная жизнь…

Но нужно было думать и о работе. А устроиться с такой справкой на руках куда-нибудь было очень трудно.

Юра устроился на работу вахтером (медбратом) в дом престарелых.

Это заведение находилось при выезде из Москвы. Хотя, сейчас трудно определить, что тогда называлось окраиной, или – выездом из Москвы. И, если на первый взгляд название звучит, как нечто гуманитарное, то на самом деле это напоминало «бомжатник». В комнатах (чуть не написала – в камерах), стояло по несколько кроватей. Большей частью там проживал престарелый контингент. И, хотя в штате числились воспитатели, этими бедными брошенными стариками никто не занимался. Вероятно, это был дом престарелый именно для таких одиноких людей? Неухоженные, заброшенные, они со временем превращались в обиженных, озлобленных и болезненных калек. А медперсонал, в основной состоявший из мужчин, напоминавших надсмотрщиков, отличался грубостью и черствостью. Им ничего не стоило дать тумака какому-нибудь несчастному, испуганному, и без того обиженному постояльцу.

У каждого жильца этого дома престарелых было место в тумбочке, или под кроватью стоял старенький чемоданчик с личными вещами. И на тумбочках, и на чемоданах в обязательном порядке висели замки, а на шеях висели тесёмочки с ключами. Но самое ценное и дорогое хранилось в узелочках, которые, идя в столовую, все несли с собой, прижимая к груди, боясь, что и их может кто-нибудь отнять…

Юра, будучи по натуре очень добрым человеком, и воспитанный на чувстве любви и уважении к родителям, был потрясен увиденным. По возможности, старался помогать старикам и словом, и доступными гостинцами. Но что он мог один сделать в этом устоявшемся мирке забытых и брошенных на самовыживание беспомощных стариков? Не удивительно, что такие сочувствующие и жалостливые люди, как Юра, долго работать в этом доме престарелых не могли, они просто увольнялись. А оставались – те, другие…

Юра перешел на работу в другую организацию, тоже на должность вахтера. На другую работу рассчитывать пока не приходилось.

Кайф от чувства свободы постепенно проходил. Всё, о чем мечталось на зоне, когда далекий дом и жизнь на воле казались раем, на самом деле оказалось не совсем райскими. Не хватало денег. Отношение к нему, как к бывшему заключенному, нет-нет, да и проскакивало во взглядах многих, с кем приходилось общаться. Изменить так вот сразу все, как мечталось – не получалось. И постепенно в душу Юры закрадывалось недовольство.

Он начал встречаться с бывшими дружками, с кем когда-то прожигал раннюю молодость. И, самое страшное, однажды сорвавшись, он иногда стал прибегать к употреблению спиртного… А пить ему было нельзя, хотя бы по той причине, что в состоянии опьянения в нем просыпалась агрессия…

Постепенно он превращался в запойного пьяницу. Это, когда определенное время – не пьёшь, и являешься полноценным человеком.

Но вот, организм начинает внутри тихонечко ныть, ощущая потребность в допинге. Человек теоретически борется с этим чувством. Но оно постепенно нарастает, и, наконец, наступает момент, когда человек, ухвативших за какую-нибудь, оправдывающую его самого в своих глазах причину – срывается.

И тогда – ударится этот человек во все тяжкие. Алкоголь застит глаза, раскрепощает поступки. И человек, особенно, если он – азартный и агрессивный, способен на всё.

Интересно, что потом, переболев очередным приступом болезни, такой человек заявляет в своё оправдание, что не помнит ничего из того, что творил, что – было… Юра входил в такую категорию людей.

Что-то будет дальше? Время покажет…

В доме Ануфриевых мало что менялось в лучшую сторону. Юра продолжал работать вахтером, теперь уже – на табачной фабрике. Эта работа его устраивала, потому что, после суток дежурства следующие два дня были свободными.

Зарплата была маленькой. Денег на обеспеченную жизнь было недостаточно. И поэтому Юра зарабатывал их, как умел. И, хотя он уже один раз обжегся на перепродаже водки, тем не менее, основным для него заработком стала – спекуляция. Он перепродавал, всё, что доставал у своих проверенных знакомых. В основном это были – красовки, джинсы и всякие другие импортные шмотки. Перепродавал он их чаще всего около магазинов- "Берёзка".

Появились карманные деньги, позволяющие иногда и гульнуть на широкую ногу с друзьями. Лёгкие деньги легко добываются, но также легко и уходят – как вода в песок… Но страшное было даже не то, что добывание денег таким путем становилось привычкой, а то, что Юра опять пристрастился к выпивке.

И, когда он выпивал, всё дальше неслось, как "по накатанной…".

Сначала – пил, потом – опять пил, дальше – продолжал пить… И чем дальше, тем больше мутилось сознание. Его поступки уже не зависели от него. Интересно, а отчего же они зависели? У него возникало желание куда-то бежать, что-то делать. После лагерей, так мне кажется, – все, на кого он смотрел, чудились ему врагами и недругами. Он не понимал, что ему говорят, к чему взывают. Наверное, он не воспринимал обращений к нему, так как их просто – не слышал. Ум затуманивался, и возникало неосмысленное желание – мстить…

В такие минуты, он хватал в руки что попало, и убегал из дома. Где он бродил до вечера – никто не знал. Надеялись, что у каких-нибудь друзей.

Когда уже наступала поздняя ночь, а Юра домой не возвращался, Екатерина Митрофановна заставляла Стэллу бегать по знакомым и искать его. Сама она оставалась дома с Людочкой.

Обычно рано или поздно, Стэлле удавалось по наводке всё тех же «друзей», находить Юру у кого-нибудь из них. Иногда она забирала его из ресторана, в котором, после закрытия, по ночам, гуляющий местный «бомонд» играл в карты… И как только он ни разу не попадал в вытрезвитель?

Но вот период запоя кончался, и, отоспавшись, Юра был тихий, добрый, любящий всех близких – человек.

Однажды был совсем уже вопиющий случай. Во время одного такого завихрения, он в очередной раз собирался исчезнуть из дома. Стэлла стала его уговаривать никуда не ходить.

Её слова он принял в штыки. Они подействовали на него, как красная тряпка на быка. Он, выхватив из какого-то потайного места газовый пистолет, бросился на Стэллу с криком – убью!

Стела, как была – босиком, подхватив на руки Людочку, которая была в одних колготках, успела выскочить за дверь. Юра бежал за ней, размахивая пистолетом. Добежав до верхнего этажа, она стала стучаться в какую-то дверь. К счастью – открыли быстро и впустили беглянок. Хотя именно эти соседи по подъезду недолюбливали Ануфриевых, но девочкам нашим посочувствовали…

В следующем таком же запое, Юра ночью, в ночном ресторане, играя в карты, поспорил с игроком, и, достав пистолет, который носил с собой – открыл стрельбу. Но там его все хорошо знали, и сумели остановить, и каким-то образом – успокоить…

Стэлла обо всем таком происходящем тогда нам не рассказывала, но у неё всё больше зрело желание уйти от него, уйти совсем.

Наконец, она объявила Юре о своем решении. Поскольку в тот момент он был трезв, он воспринял угрозу с ужасом. Он извинялся, плакал, обещал…

Но вскоре всё повторилось снова…

И опять она собралась от него уходить. И опять… На этот раз, увидев, что она собирает вещи, понял серьёзность её решения, испугался. Он представлял то душевное и физическое одиночество, которое обрушится на него с её уходом. Ведь все единственно прекрасное, что у него было – это обожаемые жена и дочь. И он обещал… А пообещав – выполнил. Он «вшился». Или – «зашился». Я не знаю, как правильнее сказать – в общем «вшился» на год.

Настала в доме тишина, спокойствие, мир, да… А – благодати-то почему-то особой и не прибыло. Впрочем, по сравнению с тем, что было, – в семье наступил относительный покой. Даже Екатерина немного присмирела. Видимо, угроза Стэллы – вернуться к родителям, – подействовала и на неё.

Часть 18
Эпилог главы. 1985 год

В в конце этой Главы мы можем, в дополнение к ней добавить – эпизод поездки Стэллы и Екатерины Митрофановны на свидание к Юре…

А было это так…

В марте разрешено было свидание. Екатерина Митрофановна и Стэлла, собравшись в дорогу, на свидание поехали вместе.

Свидание пролетело, как одно мгновение. С собой привезли много наготовленных дома блюд. И, конечно, любимых всеми – домашних котлет, которые разогревали в кострюльке на электрической плитке, которую тоже привезли с собой.

В основном, старались накормить Юрочку.

Екатерине Митрофановне пришлось немного вздремнуть, чтобы дать молодым насмотреться друг на друга.

Привезли они полную сумку продуктов, которые собирались передать Юре с собой в зону. Но, оказалось, что при личном свидании – он может есть всё, что хочет, но на зону ничего не сможет взять с собой.

Как говорится – голь на выдумку хитра. Юра сказал, что у них налажена подпольная переправка на зону продуктов, которые родственники привозят с собой на свидания.

Стэлле пришлось на следующий день проделать всё по инструкции, которой снабдил её Юра.

Стэлла долго обходила территорию лагеря, потом пробиралась тропами, заросшими кустарником, к каким-то вонючим свинарникам, на которых работали расконвоированные заключенные.

Попросила позвать одного из них по фамилии, которую назвал Юра.

Ну, для примера скажем – Петров. Ей велели спрятаться, не стоять на виду, и ждать… Пришлось отсиживаться в какой-то конуре непонятного назначения, типа то ли шалаша, то ли – большой собачей будки.

Когда к Стэлле подошел заключенный, Стэлла вцепилась в его робу, и притянула его к себе поближе, чтобы рассмотреть нашивку на его куртке. И, только, когда прочитала – «ПЕТРОВ», передала ему сумку.

Конечно, Юре за эту услугу пришлось делиться, но и ему с друзьями гостинцев тоже досталось. В основном, это было колбаса, сигареты и конфеты…

В общем, наша дочь отменно вжилась в роль «декабристки» на протяжении всех этих долгих месяцев (следствие, суд, лагерь), в ожидании конца этой истории – с 17 сентября 1982 года по 17 сентября 1985-го. Ровно три года, украденных из жизни их молодой семьи…

ЗАКЛЮЧНИЕ ВИКТОРА…

Мне, как участнику приведенных событий, были известны не все истинные причины и подробности преждевременного освобождения Юры.

Я знал, что Екатерина добилась помилования, но каким образом – почему-то это событие прошло мимо меня. Поэтому мне были известны не все факты и последние документы.

И только сейчас, перечитывая всё, опубликованное Ираидой в 9-ой и 10-ой Главах, я хочу сказать, что – возмущён некоторыми, ранее мной пропущенными подробностями этого события.

Я, конечно, признателен Екатерине Митрофановне за её настойчивость. Но меня сейчас особенно возмущает тот факт, что неизвестный руководитель, принявший решение о сокращения срока, совершил должностное преступление, так как ему сразу же было понятно, что так называемое "дело ры" фальсифицированно и шито белыми нитками.

Ему надо было не смягчать наказание, а отменить его, а всех замешанных – привлечь к суду и наказать, как следует.

Но подумав и вспомнив, как мне самому пришлось пройти через «это горнило», о чём написано нами в книге – "ЗАКОН СИНУСОИДЫ", я решил, что вероятнее всего, существовавшая тогда СИСТЕМА не позволяла этому, не названному здесь человеку – поступить по другому.

Получается, что он не просто защищал честь мундира… Это уже из серии – "Рука руку моет"…

Часть 19
Смерть Бати

Прабабушка Стэллы – мама Бати

ПРОЗВЕНЕЛ ЗВОНОЧЕК, ВОТ И ЖИЗНЬ ПРОШЛА

СКОЛЬКО ТЕБЕ СЧАСТЬЯ ОНА НЕ ДОДАЛА?

ТЕЛЕГРАММА ЗАВЕРЕННАЯ МОСКВА ДУДКО
СОСТОЯНИЕ ОТЦА КРАЙНЕ ТЯЖЕЛОЕ ВЫЕЗЖАЙТЕ ЖЕНЯ

ФАКТ БОЛЕЗНИ ДУДКО АНАТОЛИЯ ЗАВЕРЕННЫЙ ЗАМ, ГЛАВВРАЧА БРЕСТСКОЙ ОБЛАСТНОЙ БОЛЬНИЦЫ МИХАЙЛОВИЧ ПОДТВЕРЖДАЕТ

ОПР ЧО КОЛЯДИЧ

Настоящая телеграмма принята аппарату 566 18,10. 16 час. 10 м.

21 октября 1985 года была получена справка, по которой Виктору дали отпуск за свой счет для поездки в Брест.

СПРАВКА 54
Настоящая дана ДУДКО АНАТОЛИЮ ЕВСТАФЬЕВИЧУ

проживающему г. БРЕСТ, ул. МЕДОВАЯ 3

В ТОМ, ЧТО ЛЕЧИТСЯ В ПОЛИКЛИНИКЕ № 1

Д-З: ЗАБОЛЕВАНИЕ ЖЕЛУДКА, ТОТАЛЬНОЕ ПОРАЖЕНИЕ, КЛИНИЧЕСКАЯ ГРУППА 4 СТЕПЕНИ.

СОСТОЯНИЕ БОЛЬНОГО ТЯЖЕЛОЕ. НУЖДАЕТСЯ В ПОСТОЯННОМ УХОДЕ.

СПРАВКА ДАНА ДЛЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ В ИПК МСИП СССР, ПО МЕСТУ РАБОТЫ СЫНА.

Зав. поликлиники – МИХАЙЛОВА
Врач – (остальные подписи не разборчивы).

ЭТО БЫЛО ПОСЛЕДНЕЕ СООБЩЕНИЕ ОТ НАШЕГО БАТИ

29 октября 1985 г. после тяжёлой болезни БАТЯ УМЕР…

В жизни Бати и Жени произошли в этом году большие изменения. Мы до сих пор не знаем, что помогло Жене перевестись с дальних мест службы в Белоруссию, в Пружаны. Бытует даже предположение, что это Бате удалось через руководство своей воинской части, где он работал последние годы, устроить этот перевод.

Перед переездом на новое место службы, он, наконец, навестил Тоню и детей. Но пробыл у них в гостях недолго…

Устроившись на новом месте, он стал часто навещать Батю. Но застал его уже больным.

Мы тоже в Брест к Бате ездили каждый год. Наши поездки протекали с удивительным однообразием, за исключением последней.

Мы приехали к нему этим летом в отпуск, с маленькими внуками. Дом оказался закрытым. Соседи рассказали, что Батя заболел, и лежит в местной больничке, которая находилась недалеко от дома. Можно было дойти пешком.

Естественно, мы, выгрузив свои вещи, вместе с внучатами сразу же поехали в больницу к Бате. Нас удивил его вид – так сильно он изменился. На фоне белой подушки особенно бросалось в глаза его изможденное, высохшее, желтое лицо с ввалившимися глазницами. Он поднял нам навстречу худую тонкую руку. Хотел улыбнуться, но вместо улыбки, из сухих глаз выкатилась и упала на одеяло – слеза.

Врачи, с которыми мы переговорили, сказали, что у Бати – воспаление лёгких. Они делают всё возможное: уколы, капельницы, таблетки. Нужно калорийное, но диетическое питание…

Мы Батю навещали каждый день, носили ему бульоны и другую диетическую еду, но он ел очень мало. Один раз мы его привезли на машине домой. Он попросил помыть его. Мы нагрели воды. Он разделся, встал в таз, а на табуретке стоял другой тазик с водой. Нас поразила его худоба. Казалось, кожа обтянула так все косточки так, что по нему можно было изучать строение скелета. Батя посидел на крылечке, подержал в руках внучат, посадив их на коленки, что-то им нашёптывал.

Фотографии Бати с внучатами мы кому-то отдали из родственников, надеясь, что напечатаем новые, т. к. пленки остались, но так и не удосужились это сделать.

Кстати, за эти долгие годы мы растеряли, и раздали множество фотографий тех далеких лет. Тогда это были ещё только чёрно-белые фотографии. У нас лежит целый пакет неухоженных старых пленок. Интересно, годятся ли они сегодня для того, чтобы с них воспроизвести фотографии. Пусть они получаться не фешенебельными. Важно, что на них проявится наше забытое прошлое.

Возможно, среди этих пленок сохранились и два последних снимка с Батей. Я помню эти снимки.

Худой, изможденный, измученный болезнью, он сидел на верхней ступеньке крыльца своего дома. На коленях у него – правнуки – Димочка и Людмилка. Он обнял их и придерживал уже ослабшими трясущимися руками. Лицо в этот миг не отражали выражение боли. Оно светилось умиротворением. Странно, но мне показалось, что мыслями он был не здесь, и не с правнуками, а где-то там, далеко…

Погостив в Бресте, мы уехали домой, оставив Батю в больнице. К нему приезжал только Женя, который взял отпуск и проводил его тоже в Бресте.

Женя нам по телефону сообщил неожиданную для нас весть. Батя – смертельно болен. Мы видели его совсем недавно, когда приезжали в Брест. Ну, – болен. Ну, – лежал в больнице. Мы же говорили с лечащими врачами. Те сказали, что у Бати – воспаление легких. Но это же – не смертельно.

Оказалось, ему поставили неправильный диагноз – воспаление лёгких, а на желудок – не обратили никакого внимания.

А на самом деле у него был рак желудка, причём до того запущенный, что уже начались метастазы, перекинувшиеся на лёгкие.

Жене удалось перевести Батю в центральную городскую больницу. Один раз вызвали письмом Риту. Она приехала, побывала в больнице у отца.

Посидела около него и не нашла ничего лучшего, как начала высказывать ему свои обиды за прошлую жизнь, когда он бросил её с матерью.

Лежавшие рядом больные говорили, что их удивило отношение дочери к отцу. Ему бы умыться, обласкаться. Больничный уход – это равнодушие больничных нянечек.

Но Рита, «навестив» его, и посидев немного около его кровати, уехала домой с чувством выполненного долга. Неужели ненависть, живущая в душе долгие годы, не проходит?

И как можно умирающему человеку выплескивать в лицо накопившуюся желчь обид? Это своего рода – месть?

Она выговорила ему все свои обиды. Смертельно больному человеку – отомстила…

Совпало так, что в это время я была в командировке в Минске. Пару раз в день я звонила в Брест. И вот в очередной звонок мне Женя говорит, что врачи сказали, что Батя обречён. Им не нужно увеличение статистики смертности. Женя вынужден был забрать Батю умирать домой. Дни его были сочтены. Врачи приходили каждый день и делали ему уколы морфия, т. к. боли были нестерпимыми.

Я позвонила в Москву, попросила отпуск за свой счет и электричкой добралась до Бреста.

Эта электричка оставила мне отметину на всю жизнь. Она остановилась у платформы так, что последние вагоны до этой платформы не доехали. Мне пришлось прыгать. Ступенек в этих вагонах, таких, как в пассажирских поездах, не было. И мне пришлось прыгать на землю с высоты открытых дверей электрички. Да ещё и прыгнула я неудобно. Я приземлилась не на две ноги, а только на правую ногу. В результате, я почувствовала острую боль в коленке. С трудом встала. Через некоторое время коленка опухла. Но идти нужно было пешком, наискосок через железнодорожные пути до привокзальных улиц, где на Медовой стоял Батин домик. В общем, я туда кое-как дохромала.

Коленка у меня болела ещё пару месяцев, но так до конца и не вылечилась. Впрочем, как обычно, к врачу – то я не обращалась, да ничем особым её и не лечила. А в результате, я до сих пор опуститься и опереться на эту коленку не могу – больно. Временами она опухает, что-то выскакивает, или скрипит. И каждый раз в такие моменты я вспоминаю эту электричку, а следом – смерть Бати. Может быть, мне эту коленку судьба специально пометила, чтобы я не забывала…

Может быть, все мои многочисленные сегодняшние болезни – это тоже зазубринки, связанные с памятными событиями? Наверное, так и есть. И всё это даётся нам за наши грехи, и, чтоб – помнили…

Когда я добралась в домик Бати, застала там уже приехавших из Средней Азии – младших в многодетной семье Дудко – брата бати – Петра из Фрунзе и сестру Нину из Уч-Кургона.

Вдоль дома была построена веранда. Входя в неё с основного крыльца, можно было попасть сначала в кухонку дома, потом в жилые комнаты: – в большую проходную гостиную, а затем – в Батину спальню.

Позже Батя пристроил ещё одну летнюю веранду, которая прилепилась к дому с другой стороны. Вход в неё был с продленной первой веранды. Для удобства, из кухни на эту веранду было прорублено окошечко. На этой новой веранде Батя летом спал, уступая свою спальню приезжающим гостям. В стене кухни было прорублено и встроено окошечко, соединяющее кухню с верандой.

В этот раз на веранде разместились тётя Нина и дядя Петя.

В проходной комнате, на диване лежал Батя. Женя сидел рядом с ним.

Не знаю, был ли Батя в сознании. Глаза он не открывал. Но, когда Женя ему что-то говорил, он шевелил рукой, как будто что-то хотел сказать.

Иногда с усилием, он дотягивал согнутую в локте руку до левого плеча и указательным пальцем тянулся куда-то вверх. Значит он в сознании, всё слышит и понимает, и что-то хочет сказать. Но что? Никто не мог догадаться. Думали, может быть, он показывает на челюсть? Возможно, сдвинулся протез, и мешает ему. Проверили, вроде бы – нет…

Я сразу же на себя взяла все обязанности по хозяйству. Нужно было готовить еду и кормить гостей и Женю. Вскоре приехал и Витя, которого мы вызвали из Москвы. Тёте Нине и дяде Пете я тарелки с едой передавала через кухонное окошечко – на веранду. А Витя и Женя, да и сама я, по очереди ели, пристроившись к маленькому кухонному столику. Правда еда не лезла в рот, и мы давились, глотая её. Но нужно было есть, чтобы жить.

Как странно, жизнь продолжается во всех своих прозаических потребностях, даже тогда, когда рядом умирает человек, любимый, родной человек. И, мы не удивляемся, если возникает потребность чего-нибудь поесть, или выпить. Часто мы делаем это через силу, иногда – механически, но делаем…

Мы с Витей обосновались в спальне Бати. Там же поставили раскладушку для Жени. Но он не ложился спать ни в эту, ни в последующую ночь – последнюю ночь жизни Бати.

Мне кажется, что просиживая часами на стуле, рядом с умирающим отцом, Женя думал в первую очередь не о нем, умирающем, а о себе. Женя сидел, и как четки перебирал свои прожитые годы с Батей.

Что видел светлого в своей жизни этот молодой мужчина, по сути – в душе остававшийся обиженным мальчиком. Голодное детство? Ненависть к матери, внушенная отцом? Обездоленность?

Жизнь научила его считать и экономить каждую копеечку. Муштра в военном училище, ограничивающая свободу, вкус которой он так и не узнал.

Потом блеснула молнией любовь. Но и она ударила его по больному месту. Жена в момент сложившейся трудной ситуации на службе, не поняла и не поддержала его, а обрушилась с упреками и нравоучениями. А когда он приткнулось в поисках понимания к другой, и вовсе «предала» его, пойдя с жалобами по всему его начальству. Результат – понижение по службе, и – обида. Горькая обида даже не на жену, хотя и на жену тоже, а на все обстоятельства ещё сравнительно не такой уже и долгой жизни.

Сидел Женя и думал о прожитых с Батей годах. Несмотря на все лишения, отца он любил непонятной, глубокой и трепетной любовью.

Батя был единственным человеком, который всегда был рядом с Женей, даже тогда, когда наступали дни разлук, он был рядом – на расстоянии… Мечтал Батя пожить в старости в семье сыновей. Не удалось пожить с Виктором, который итак был отрезанным ломтем с раннего детства.

Мечтал пожить – с Женей. Но и здесь не удалось.

И вот теперь, когда казалось бы, территориально жизнь приблизила Батю и Женю друг к другу, когда предоставила возможность видеться чаще, она как будто подразнила их обоих обещаниями счастливого будущего, а потом опять отнимает миражные надежды – Батя умирает…

Может быть, Женя не об этом думал, но мне кажется – и об этом всём тоже…

Милый мальчик! Ну почему такой несправедливой была твоя СУДЬБА? От первого до последнего дня?

Неважно о чем он думал… Он сидел и прощался со всем, что было.

И с Батей тоже. Как бы тяжело или трудно ни было, Женя всегда знал, что Батя переживает за него, ждет от него писем, ожидает всегда его приезда в родной дом, где коротает в болезнях свою старость.

И вот теперь этого ничего не будет. Образовывается вокруг пустота и одиночество среди окружающих людей.

Не с кем будет поделиться сокровенным за стопкой Батиного "Белорусского коньяка", настоянного на эстрагоне. Не с кем будет посоветоваться, некому теперь и поругать большого мальчика, как – маленького…

Жене хотелось плакать. Но он сидел с застывшим лицом, не позволяя скатиться скупой слезе, хотя в горле стоял комок из этих самых слёз, пропитанных горечью накатившегося несчастья…

Но он – взрослый. Теперь решать всё должен сам. Он в ответе не только за себя… Нужно держаться. Нужно жить дальше…

К великому сожалению, ни у кого из нас не было опыта обхождения с такими больными. У Бати уже началось недержание мочи. Ему подложили клеёнку, меняли простыни. Утром, решив, что ему нужно в туалет по серьёзным делам, мужчины попробовали взять его на руки и подержать над ведром. Но Батя бессильно повис у них на руках, и его положили обратно.

Конечно, он ничего не ел. Может быть, сделал несколько глотков чая, и то едва ли, так как капли чая скатывались ему на шею.

Агония длилась два дня и вот, в ночь под 29 октября 1985 года Бати не стало.

Была полночь. Витя сидел на стуле, около кровати, Женя стоял рядом. Я не знаю, как они определили, что жизнь Бати уходит совсем, но они мне сказали об этом. Я побежала и через кухонное окошечко позвала тётю Нину и дядю Петю. Они не спали, и сразу же поспешили к нам, в комнату.

Бати не стало…

Позвали соседа Володю. Принесли длинную деревянную скамью. Положили на неё Батю, и Володя обмыл остывающее тело…

Говорят, родственники не должны это делать сами – плохая примета.

Когда Батю раздевали, увидели на спине у него в районе левого предплечья пролежень. Теперь стало понятно, почему он тянулся рукой к левому плечу. У него уже не было сил сказать, но он просил помощи…

Был ещё момент, неприятный для меня, как в тот момент, так и сейчас, при воспоминаниях. В последние дни Батя отхаркивал гнойную мокроту в стеклянную банку.

После того, как Батя уже умер, эту банку кто-то переставил на середину комнаты. Дядя Петя сказал – "Ира, это надо куда-то выбросить…". Я посмотрела на банку, и поняла, что, если я её возьму в руки, меня просто вырвет здесь же и сейчас же на пол…

Я молчу в ответ на реплику дяди Пети, и не трогаюсь с места. Он понял, что я это не смогу сделать, и вынес банку сам…

Мне не было стыдно. Я была ему благодарна…

Тело положили на раздвинутый стол.

На следующий день доктор сразу же выписала справку, т. к. наблюдала его все последние дни. Отвозить на вскрытие не было необходимости.

Гроб установили на столе в гостиной, т. е. в первой комнате дома. Долго выбирали костюм. В шкафу висел новый, неодёванный шикарный костюм, сшитый на заказ. В этом году Виктору исполнилось 50 лет. Скорее всего, этот костюм Батя шил в подарок Виктору.

В шкафу ещё висел военный китель и брюки, которые Батя одевал по праздникам. Решили одеть на него – военную форму, которая была ему привычней и ближе по духу. А теперь я думаю, ведь есть обычай – на покойного одевать всё новое. Неужели мы пожалели новый костюм? Спустя почти 30 лет трудно вспомнить такие подробности. Тогда у нас ещё не было опыта подобных событий.

Ботинок новых не оказалось. Купили на следующий день. Почему ботинки, а не традиционные тапочки? Не знаю.

Купили: носки, трусы и рубашку.

В похоронном бюро мы заказали всё необходимое в гроб – подушечку и т. п. вещи. Почему-то нам велели купить тюль, которой потом поверх белого покрывала накрыли всё.

Сразу же были нами отосланы телеграммы всем родственникам. Этот же день стали приходить от них соболезнующие телеграммы.

МОСКВА 486/15 19 30 1225 =

БРЕСТ МЕДОВА 3 СЕМЬЕ ДУДКО

ВЫРАЖАЕМ ГЛУБОКОЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЕ СКОРБИМ ВМЕСТЕ С ВАМИ В СВЯЗИ С КОНЧИНОЙ ЛЮБИМОГО ДЕДУШКИ

ВНУКИ

01 229001 ДОС

01 245055/4 ДОС

ФРУНЗЕ КИРГ 55/55601 17 30 1000 =

БРЕСТ 14 МЕДОВАЯ 3 ДУДКО ВИКТОРУ ЕВГЕНИЮ =

СКОРБИМ ПО ПОВОДУ СМЕРТИ ДЯДИ АНАТОЛИЯ ПРИМИТЕ

СОБОЛЕЗНОВАНИЯ -

ВАЛЯ ГЕНА

СРОЧНАЯ ТЕЛЕГРАММА
Министерство связи СССР

31 17 ч 24 мин.

№ 99/707

СР УЧ-КУРГОН ОШСКОЙ ФРУНЗЕНСКОГО 9801 22 30 1420 =

СРОЧНАЯ Г БРЕСТ ОБЛАСТНОЙ МЕДОВАЯ 3 СЕМЬЕ ДУДКО =

ИСКРЕННЕ СОБОЛЕЗНУЕМ ВАШЕМУ ГОРЮ УТРАТОЙ ОТЦА

ДОРОГОГО АНАТОЛИЯ ЕВСТАФЬЕВИЧА

ГАРИФ РАВИЛЬ ГАНИК И ИХ СЕМЬИ

СРОЧНАЯ ТЕЛЕГРАММА
Министерства связи СССР

29/10 11 час. 45 мин.

№ 33/786

СР ФРУНЗЕ КИРГ 606/73 22 29 1031 =

СРОЧНАЯ БРЕСТ 14 УЛ МЕДОВАЯ 3 ДУДКО =

ПРИМИТЕ НАШЕ ГЛУБОКОЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЕ СВЯЗИ СМЕРТЬЮ

ДЯДИ ТОЛИ СКОРБИМ ВМЕСТЕ С ВАМИ =

ВСЕ ДУДКО УХАЛОВЫ

СРОЧНАЯ ТЕЛЕГРАММА
Министерство связи СССР

29/10 13 час 35 мин.

№ 50/788

ФРУНЗЕ КИРГ 64/34701 20 29 1255 =

СРОЧНАЯ БРЕСТ 14 МЕДОВАЯ 3 ДУДКО ВИКТОРУ ЕВГЕНИЮ =

ГЛУБОКО СКОРБИМ ВМЕСТЕ ВАМИ СВЯЗИ КОНЧИНОЙ БРАТА АНАТОЛИЯ

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ = АНТОНИНА СЕРГЕЙ

СРОЧНАЯ ТЕЛЕГРАММА
Министерство связи СССР

29/10 15 час 12 мин.

№ 76/793

ТАШКЕНТ 159/4401 25 29 1330 =

СРОЧНАЯ БРЕСТ МЕДОВАЯ 3 ДУДКО =

ГЛУБОКО СКОРБИМ ВМЕСТЕ ВАМИ БЕЗВРЕМЕННОЙ КОНЧИНЕ

ДОРОГОГО БРАТА ДЯДИ АНАТОЛИЯ ТЧК СОЖАЛЕЮ

СОСТОЯНИЮ ЗДОРОВЬЯ НЕ МОГУ ПРИБЫТЬ УЧАСТИЯ ПОХОРОНАХ =

АНДРЕЙ -
Ю 1512+

Кроме телеграммы, мои родители прислали письмо:

29/10–85 г.

Дорогие Витя и Женя!
Только сейчас позвонили нам о кончине дорогого нам Анатолия Евстафьевича.

Примите от нас самые искренние сочувствия – соболезнования по поводу смерти Вашего отца.

Тяжелее этого горя ничего не может быть. Эта скорбь останется надолго и лишь время зарубцует эту душевную рану, но в памяти Вашей и нашей он останется всегда таким, каким мы его помним: отзывчивым, сердечным и добрым.

Мужайтесь!

Выражаем свои соболезнования Петру Евстафьевичу, Нине Евстафьевне и Ире.

СТЕПАНОВЫ и СУХОВЕРОВЫ

Около гроба по очереди дежурили родственники.