Г-н писатель прибыл вечером и, к большому своему удивлению, ощутил себя бодрым и легким. Он шел вперед и даже не упускал возможности перепрыгнуть мелкую лужицу, кочку, ветку. Путь к знакомым местам искривлялся тропинками, по которым не ступала его нога многие годы. Он летел вперед, созерцая уходящее солнце. Через мостки, через ручейки и овраги, отлогие холмики и безбрежные равнины в синеватой дымке после заката – плыл всюду, совсем не тратя сил. Приминая высокую траву в поле, которую бороздил слепой ветер, он вдыхал ее опьяняющий сок, и только от этого иногда терялся в просторах. И, хотя его телесное состояние на вид было совсем никудышным, грудь идущего раздувалась, как кузнечные меха, наполняясь свежим, чуть теплым воздухом и сочным запахом самой первоосновы природы.
Добравшись до дома, вкруг которого всюду росли иван-чай, осока и дягиль, г-н писатель сел на крыльцо, мокрое от вечерней росы, и лишь тогда ощутил недостаток сил и необходимость отдыха. Окончив передышку, он вошел в дом. Знакомая тишина непривычно звенела в ушах, чувство теплоты мешалось с тоской и запах, запах детства, отрочества, юности – при первом вдохе так сильно ударил по голове, что пришлось опереться о стену. Тогда он и понял, что в какой бы силе не находился его дух, тело клонилось к полу, а мысли стремились наружу.
Пролежав на старой, с сугробами пыли, кровати без счета времени, он не обрел сил достаточно для существования, их хватило лишь для медленных движений. Когда он смог забраться на чердак, то принялся освобождать от хлама старые коробки. Суть этой деятельности не была точно ясна самому писателю. Казалось, его мысли были заняты другим. Совместно с опустошением коробок он освободил и центр чердака. Затем, покончив с пространством на полу, он начал аккуратно обрывать эти коробки, располагая их части напротив окна прямо на неровный дощатый пол. Пройдя от окна несколько шагов вглубь, человек составил из коробок четырехугольную фигуру, предварительно покрыв стенки черной тканью, что лежала без надобности здесь же; вся конструкция стала черного цвета и внутри, и снаружи. После всей этой работы он положил себя внутрь супремы.
Пролежав внутри до неприличия долго, он в последний раз впустил в себя древесную влагу, запахи трав. Уходящая воля к жизни освобождала тихо поднимающуюся грудь. Вечерний свет успокаивал веки. Человек понял, что больше не сможет встать, что больше не сможет ничего сделать. Так он оставался неподвижен, пока его организм не обрел полный покой.