На утро он твердо решил во что бы то ни стало до следующей недели приступить к написанию первичного плана произведения. Такого типа план формально можно сделать и в тетради. Но, к несчастью, момент начала деятельности подошел быстро, а писатель, только усадив себя за стол, расслабившись и приготовившись к работе, опешил. Оказалось, что в его кабинете, да и во всей квартире есть лишь десяток исписанных уже полностью листов, а последняя шариковая ручка давно пришла в негодность. Эта мысль так расстроила его, что он опять погрузился в раздумья и был не в силах приступить к какой-нибудь работе и даже принять пищу стало ему в тягость. Такое положение вернуло главенство постели, и он остался там до глубокой ночи. Иногда он лишь на секунду приподымался над подушкой, чтобы взглянуть на небо и ветви обкорнанных тополей за окном.

Так прошло еще несколько дней. Они были такими же долгими и бессмысленными, как те, что шли перед ними. Невозможно было представить, какую внутреннюю силу необходимо было иметь для созидания, для какого-то хоть сколь-нибудь существенного действия. И еще большую силу нужно почувствовать было в себе, дабы пересилить эту дремоту, заражающую все пространство вокруг г-на писателя. Даже часы, казалось, зевают в его квартире, и время перестает иметь всякое течение. День ото дня, он ловил своими волосами свежий ветер, лежа в раздумьях, пытался заняться любого рода полезным, да и просто убивающим время делом. Но не мог ни к чему приступить. Единственное, что получалось – мыслить и погружаться в себя. Никакая вещь теперь не интересовала его столь же серьезно, как суть собственной идеи. Нужно отметить, что мысли его стали освобождаться от искусственной грузности. В некоторой степени и жажда поскорее добраться до маяка признания чуть ушла, и столь горячее прежде стремление переломить ход истории поостыло.

Надо полагать, он, обладая все же интересным складом ума и характером, не мог не подметить еще и то сочетание фактов, при котором каким-то странным образом все его действия заканчиваются тогда, когда появляется попытка открыть новое и начать действовать по-новому.

«Будто вся природа пытается подавить во мне стремление, – рассудил он, – любая попытка поработать, встать раньше или даже сесть за план рубится на корню. Такого просто не должно быть, это мерзость. Имитация труда какая-то. Если так жить и дальше, то можно сойти с ума, либо голова просто лопнет, разорвется изнутри от мыслей, их так много, необходимо выпускать их оттуда и поскорей! Но каждая секунда, пролетающая мимо, давит, – он впился пальцами в свою седую бородку, смяв ее и распушив, и заключил: – Что бы ни происходило, нужно оставить попытки тягаться с природой или с чем-либо потусторонним. Если так все принимать, то я просто не смогу прийти к цели, к пониманию, к сути. Пока обстоятельства не будут готовы принять меня – не делать лишнее, возможно, это и есть путь. Потому попытки писать, работать физически и все остальное заканчиваются провалом, но страдаю от этого я сам и моя идея, она вянет. Как это было с бумагой, лучше бы я сразу бросил эту затею. Ну да, конечно, я мог бы пойти и купить все необходимое, мне ничего не стоит, но я расстроился, я потерял возможность, а настроение очень важно для человека, для созидателя. Да разве какой-то листик, а тем более компьютер, машина из микросхем, разве это есть инструмент творца? Неофитские бредни! Мои мысли и память, мое ощущение жизни – вот что даст те плоды…»

Он мог бы продолжать рассуждение еще долгие часы, но солнце уже начало садиться и в глазах уходил свет прямо там – в потоке сознания, у его глубинного мыслителя.

Проснулся г-н писатель не на следующее утро, а через сутки, чувствуя себя довольно странно и тяжело, ибо столь долгий и крепкий сон был для него явлением, испытанным в первый раз. Кроме всего он понимал, что дней, перешедших уже в недели, с момента пришествия той поистине гениальной концепции проходит все больше, это погружало в тоску, но нисколько не пугало, ведь он настраивал себя на моральное превосходство над обстоятельствами, что мешают ему и пытаются возбудить расстройства. Чтобы разъяснить самому себе суть некоторых вещей, г-н писатель спустя столько времени все еще думал о том, что же все-таки могло произойти. Миновав этапы изучения онтологии, истории и долгих философских рассуждений, он был охвачен какой-то неведомой силой прямо во сне, она подхватила и понесла его прямо по потокам дум в какие-то пустоты подсознания. Не предостерегало ли это интуитивное чувство, мол, нужно быть осторожнее и не спешить, а напротив – разобраться в этом всем, последовательно углубившись внутрь каждого суждения?

В какой-то день – на самом деле, он не хотел признаваться себе, но это было очевидно – он утратил ориентир в днях недели и часах – к нему пришел специалист. Этот был мельче и субтильное предыдущего, выглядел не так нахально и изъяснялся даже деликатно. Осмотрев технику, новый сообщил, что будет искать программы для устранения ошибок или, в крайнем, просто снесет систему в следующий раз, поэтому с ремонтом придется повременить. Хозяин компьютера отнесся к этому довольно-таки одобрительно и сообщил, что главное – это то, что им небезразлично его положение, незавидное и печальное. Вероятно, его подкупила манера общения и сам процесс работы – он действительно кардинально отличался от предыдущего.

Тянулось время, дни уходили, г-н писатель стал заметно меньше питаться, чтобы не взращивать в себе лишнего потенциала, который некуда будет девать. Помысел его питал изнутри спящее тело и бодрствующий внутри себя разум. Он совсем оставил уборки, гигиену и редко выходил из спальни.