О прошлом приказано забыть

Василий, одобрительно посвистывая сквозь зубы, обошёл авто со всех сторон.

– А когда обратно поедете, она ведь опять запылится, – несмело напомнил он.

– Может, до тех пор дождик брызнет. Я ведь с ночёвкой, – уронил Феликс.

Он уже вспотел в своём костюме и мечтал о дожде, на который сейчас не было и намёка. Горячий ветер пах деревней, и. вроде, вдалеке мычала корова.

– Где хозяин?

– На веранде.

Охранник, стриженый почти под ноль. повёл блестящими от пота плечами и ушёл в хозяйственную пристройку – за автокосметикой. Шланг, из которого тонкой струйкой сочилась вода, уже лежал наготове.

Рольник сразу не поднялся на веранду, а отправился вглубь густо разросшегося сада, надеясь найти прохладу и врагу под яблонями. Но, не успел он сделать и нескольких шагов, как под ноги с жужжанием вылетел волчок. А следом, напролом через грядки, выбралась голубоглазая девочка в синем платье, украшенным аляповатыми алыми цветами, и в кружевной косыночке. Руки малышки были грязные, и пыльные разводы виднелись даже на раскрасневшихся от возбуждения кукольных щёчках. Девочка упала животом на юлу и остановила её, вымазавшись ещё больше и ударившись об игрушку коленкой.

– Здравствуйте, Божена Дмитриевна!

Рольник присел на корточки, протянув ребёнку руку. Девочка заулыбалась слабенькими, почти прозрачными зубками, и сунула в душистую ладонь гостя свою испачканную пятерню. Затем Божена попыталась сделать реверанс, в результате чего и упала. Рольник рассмеялся и подхватил ребёнка на руки. Божена пронзительно и весело завизжала. Она знала, что дядя Фелек всегда приносит в карманах гостинцы, чаще всего – огромные, будто из мультиков, жёлтые яблоки. Божена не ошиблась – Рольник полез в карман и сунул ей яблоко.

– Держи, подруга!

– Кто там пришёл? – послышался из-за яблонь женский голос. – Боженка, что ты опять натворила?

– Это я, Тань. – Рольник, всё ещё улыбаясь, встал, прижимая ребёнка к себе.

На садовой дорожке появилась молодая особа в ирландском модном комбинезоне. На шее Татьяны Стеличековой сверкали жемчужные бусы, резко контрастируя с тёмно-фиолетовым хлопком комбинезона. Под стать жемчугу смотрелись и пуговицы на ее маечке с круглым вырезом. Укороченные шорты открывали полные ноги, обутые в полотняные туфли.

От чёрно-белого рисунка Татьяниной обуви у Феликса зарябило в глазах. Он улыбнулся и взглянул в лицо хозяйке терема. Улыбка тут же пропала, когда её тоскливый взгляд через зрачки проник в его душу.

– Держи!

Рольник протянул Татьяне второе яблоко. Она смахнула со лба потные каштановые кудряшки и отрицательно покачала головой.

– Спасибо, но я до Спаса не могу.

– До Спаса всё лето пройдёт. Тань, что за ерунда?

Сердечко Таниных губ дрогнуло. Она взяла у насупившейся Боженки яблоко, одновременно счищая землю с дочкиных ладошек.

– Мать умершего младенца не может есть яблоки до Спаса, иначе не дадут ему на том свете яблочком поиграть. А ты, свинья Хавронья, только что вымылась, и опять вся в грязи! Да не тянись к яблоку, его помыть надо, и твои лапы – тоже. Не хватало, чтобы и с тобой что-то стряслось! Да, Фелек, Митя мне говорил, что ты к вечеру приедешь. Пошли в дом. Я эту образину вымою и накрою вам «поляну».

– Не утруждайся. Тань, хватит и кофе с минеральной водой. Я сюда не пьянствовать приехал.

– Ну, смотри. – Таня подбросила на руках почти двухлетнюю дочку. – Тогда сам иди, дорогу знаешь. Скажи Митьке, что я варю кофе.

– Да, Тань, а мама твоя как? Митя говорил, что нервы у Анастасии Дмитриевны совсем не в порядке…

– Мама в Бехтеревке. – Таня наклонила девочку к колонке и пустила воду. – Пока, кстати, с ней неважно – почти год маемся. Началось всё, когда отец погиб. А после смерти Адамчика она и вовсе с катушек слетела. Сначала плакала по ночам, а теперь из неё слова не вытянешь. Нам с Митькой ничего не рассказывает, а сама всё губами шевелит. Только от неё и слышно: «Я во сне ничего не говорила?» Интересно, что она говорить должна? Божена, стой смирно!

Таня вытерла личико и ручки дочери махровым полотенцем. Девочка вертелась, фыркала и пыталась вырваться.

– Это надолго, Фелек. Кому мы её только ни показывали! Все говорят в один голос: реактивная депрессия. Конечно, она в жизни ни дня не работала, жила припеваючи. И вдруг папу забрали, до милиции не довезли. Грузовик в РАФ врезался, и почти всех там – всмятку. Один из ментов инвалидом остался – маму родную не узнаёт.

Татьяна впервые так откровенно говорила с Феликсом о прошлом своей семьи.

– Заболеешь тут, понятно. Только мне не легче – разрывайся между мамой и Боженкой! А нанять человека со стороны Митька не даёт, потому что легавые могут своего подсунуть. Ладно, ступай, а я сейчас всё приготовлю.

И Таня открыла стеклянную дверь на веранду.

– Обменялся любезностями с хозяюшкой? – Дмитрий Стеличек встал с кожаного кресла и протянул другу руку.

Непривычно коротко стриженый, Митя сидел и смотрел вдаль, закинув ноги на журнальный столик. Он был в шортах из белой замши и в футболке с аккуратно пришитой чёрной ленточкой. Рольник уже в который раз заметил, что фигура у Мити отменная, хотя никаким спортом он сейчас не занимается. Аэробику племянник Веталя забросил ещё перед арестом, в восемьдесят четвёртом году.

– Как увижу Таню с Боженой, как и хочется жениться вторично.

– Кто ж мешает? – Дмитрий подтянул к себе второе кресло из мягкой серой кожи. – Танька обещала кофе сварить?

На веранде стоял бельгийский гарнитур для холла – кроме кресел, два дивана и этот самый столик. На нём стояла длинная узкая ваза с нарциссами.

– Я ей сам кофе заказал.

Рольник сел в кресло и сцепил на колене длинные пальцы, тоже усыпанные веснушками.

– Она собиралась меня поить и кормить, но я отказался. Ведь я приехал исключительно для того, чтобы в приватной обстановке кое-что рассказать. Не скрою – я очень встревожен. Когда мы с тобой вытаскивали из зоны Витю Аленицына, даже не представляли, как правильно поступаем…

– А что? – Дмитрий кинул Феликсу пачку «Мальборо». Он знал, что гость любит эту марку. – А в чём дело?

Рольник рассеянно закурил и нарочито аккуратно положил на стол зажигалку.

– Я тебя никогда об этом не спрашивал… Как ты относишься к Оберу?

– Нормально. – Стеличек тоже закурил. – Хорошо, что он жив. Но ещё лучше, если бы он сдох.

– Понятно.

– А что, разве он тебя напрягает? Взаиморасчёты ваши не в порядке, или ещё что-нибудь? Давай, выкладывай.

– Да нет, лично у меня с ним открытых стычек не было. Я тебе позже объясню, почему именно сейчас требуется особая осторожность. По идее, мы с тобой и с ещё несколькими «авторитетами», взятыми в долю, должны нейтрализовать местных наркобарыг, то есть Обера. Мы – люди здешние. Знаем его лучше, чем те, кто обещал хорошо заплатить, и кто вскоре пожалует в Питер. Обер руководит огромным количеством народу, оборотом миллиардных сумм. Да и вообще, ты знаешь, что это за зверь…

– Это я знаю. – Дмитрий придвинулся к Феликсу. – И ты знал об этом давно. Чем он тебе именно сейчас не угодил? Да, Аленицын… Это же Витёк, дядин охранник, который был с ним в «Метрополе» тем вечером… Потом ещё хотел его освободить, взял такси с заложниками. Ты уже с Витьком встретился? Когда он прибыл из Сыктывкара?

– Десятого мая.

– А сейчас у нас двадцатое… Ну и что?

Стеличек, протянув руку к пепельнице. Постучал сигаретой о её край.

– Аленицын клятвенно уверяет, что Обер служит ментам. Привёл массу доказательств, и я счёл их убедительными. К аресту Веталя он прямо причастен…

Потом Рольник говорил долго, мешая домыслы Аленицына со своими собственными. Он мечтал убедить Стеличека в измене Готтхильфа ещё и для того, чтобы тот без колебаний включился в мероприятия по изобличению и наказанию «суки». Откровения горемычного Витька оказались для Феликса ценным подарком. Теперь ребята смогут переступить через страх перед Обером, через уважение к нему; и тот будет уничтожен. Таким образом, откроется «зелёная улица» заграничному конкуренту Обера, имеющему русское происхождение славное кагебешное прошлое. Бывший гражданин СССР Григорий Самосолов, а ныне подданный США Берт Кемп желал сейчас расчистить себе здесь, на выгоднейшем рынке, площадку для высадки.

– По-твоему, и Ювелира Обер сдал? – перебил побледневший Дмитрий.

Он сжимал кулаки на коленях и нервно дёргал щекой.

– Не вызывает сомнения. Ювелир с Аликом Мамедовым, захватив Озирского, поставили Обера под угрозу разоблачения. Филиппа Адольфовича едва не погубили собственные препараты. Каким бы героем ни был Блад, а дрянь эта развязала бы ему язычок. Оберу ничего не оставалось, как отбить своего куратора и тем самым спасти себя. Заодно, конечно, он уничтожил всех, кто был в «баньке», а потом и Ювелира. Позже он прибрал бизнес поверженного врага, потому что сам же выбил все перспективные кадры группировки. Передать дела оказалось некому.

– Я по Ювелиру не плакал, Фелек, и мне глубоко наплевать, кто там его пристрелил. Он ведь очень хотел, чтобы дяди не стало, и добился этого. Кто ему в этом помог, трудно сказать. Такие дела не афишируются. Кроме того, события двухлетней давности не вернёшь, доказательством вины Обера не сделаешь. Надо доказывать именно то, что он убирал наших людей по заданию ментовки. Если же Обер делал это по понятиям, ничего сучьего ему не пришить…

– Ясно, что на Уссера-Ювелира тебе начхать. Но на Веталя!..

– Я повторяю – дядя с Семёном Ильичом были не в лучших отношениях. И альянс с Обером был для Ювелира вполне реальным.

Дмитрий уже забыл, что Татьяна должна принести кофе и минеральную воду – так увлёкся беседой.

– И хватит рыться в могилах, у нас есть дела поважнее. К дядиному аресту были предпосылки и без Обера. Брали его профи с Литейного, лично Каракурт, мой куманёк. Раньше он звался Минцем, а теперь оказался Николаевым. У Захара Сысоевича Горбовского на дядю давно было собрано досье. Копился материал для получения санкции на арест. Потом вся эта история с Павлюкевичем, которого и загасил Аленицын. И ещё стрельба в ресторане… Короче, дядя специально отправил меня в Прибалтику, чтобы я, не дай Бог, не попался. Если Обер что и сделал, так это обеспечил дядино стопроцентное молчание… А, Тата, чем порадуешь?

– Кушайте, мальчики!

Татьяна, так и не сменив комбинезон на что-то более респектабельное и даже не подкрасившись, вкатила сервировочный столик. Там, кроме кофе с минеральной водой, стола ваза с яблоками, грушами и виноградом, а также две бутылки итальянского вина – белого и красного.

Расставляя бокалы, Татьяна наклонилась и слегка коснулась губами лба мужа. Ей показалось, что после разговора с гостем Митя выглядит гораздо хуже, чем до него. В отличие от Шуры Козия, Стеличек счёл доводы Рольника и Аленицына заслуживающими внимания.

– Ты чего такой мокрый? – Татьяна огляделась по сторонам. – Где вентилятор-то у тебя? – Она воткнула вилку в розетку. – Сам бы и включил, а то сидит, как фон-барон! Я и за тобой присматривать должна? Или вон окошко открой, эта же веранда всё-таки. Хоть бы дождичек побрызгал, что ли – дышать нечем…

– Не лайся, Тата!

Митя двумя пальцами обхватил запястье супруги, словно считая пульс. Таня взъерошила его волосы.

– Всё никак не могу привыкнуть к вашему виду, сэр! Отрасти, Митенька, свой хайер обратно…

– Твоё желание, Тата, для меня – закон. Отращу непременно, просто сейчас жара донимает. – Стеличек прислушался. – Вроде, Боженка плачет.

– Чтоб ей! – И Таня сорвалась с места, обдав Феликса сладким запахом духов «Лу-лу», толкнула дверь и пропала в коридоре.

– Да, Фелек, дядя больше всего на свете не хотел попасть на скамью подсудимых. Он долго мучился с сердцем. Жизнь у него была тяжёлая, страшная. Может быть, он просто не пережил провала, а никто специально его не ликвидировал. Я представляю – ведь Каракурт лично его брал! Будь на месте кума другой опер, Веталь пережил бы арест легче. Да и мы, сложа руки, не стали бы сидеть…

– Такси бы ещё одно захватили? – ухмыльнулся Рольник. – Как Витёк на Кировском проспекте?

– Витёк глупостей много сделал, а я поступил бы иначе. Да чего теперь – дядя-то с кладбища не вернётся…

– А почему Обера тогда не забрали, как ты думаешь?

Рольник не желал оставлять эту тему. Теперь его жёлтые глаза из-под белёсых бровей смотрели прямо в зрачки Дмитрию. Тот откинулся на спинку кресла, одновременно откупоривая бутылку красного вина.

– Спроси у Захара Горбовского, почему. Ты как, будешь ночевать сегодня здесь? Тогда смело можем пить, сколько влезет.

Рольник кивнул, и вино забулькало в хрустальных бокалах.

– Митя, мне думается, что Веталь так быстро умер вовсе не потому, что его брал Каракурт. Он мог не пережить лишь одного – предательства человека, которому доверял. От Минца-Николаева он для себя не ждал ничего доброго. А вот от Обера… Неужели ты не обратил внимания на такой кричащий факт, что Веталь выстрелил мгновенно; но почему-то не в ментов, а в зеркало? У него, как известно, ни одна пуля не ложилась мимо цели. К дешёвым эффектам твой дядя никогда не был склонен. Он хотел прикончить Каракурта своим коронным выстрелом – в дугу аорты. Но у него в этот момент явно что-то произошло с ориентировкой в пространстве. Короче, он не понимал, что стреляет в отражение Каракурта. Митя, сечёшь? Вижу, что да.

Рольник уже торжествовал победу над скепсисом Стеличека. Дмитрий застыл в кресле, широко раскрыв глаза и стиснув зубы. Зрачки его заметно расширились.

– Митька, ты же не дитё малое. Подумай! Обер с Веталем пошли в курилку. Чего стоит этому падле запечатать в сигарету какую-нибудь травку? И человек, вдохнув дым, может на какое-то время лишиться чувства реальности… Если бы не Обер, твой дядя прикончил бы Каракурта на месте. Тот ведь даже жилет не надел – всё фасонил. Да, потом Веталя могли взять, но один труп образовался бы непременно! Кстати, швейцар мне лично рассказывал, что это было ровно в восемь вечера. Понимаешь? Минута в минуту. Опера входили в «Метрополь» не спеша, будто заранее зная, что Веталь никуда не денется и не окажет сопротивления. А уж у Горбовского-то были сведения, что твой дядя постоянно вооружён, и стреляет без промаха… Я уж не говорю о том, что Обер заставил Веталя отослать охрану. Для чего, интересно? Какие ещё могут быть причины?

– Я только одного не могу понять…

Дмитрию показалось, что его губы оледенели на жаре. По всему телу побежали мурашки, а в мышцах появилась противная дрожь. Захотелось что-нибудь набросить на плечи и согреться.

– Как всё это могло случиться? Чем можно было заинтересовать Обера, чтобы произвести вербовку? Ведь Филипп – не тот человек, которого можно взять на понт. Насчёт «бабок» я вообще молчу – этот вариант исключён начисто. Угрожали реальным арестом? Неужели Обер не нашёл иного выхода, кроме как начать литерить легавым? А Озирский, в свою очередь, рискнул вербовать гаера, на котором висит шестьдесят «мокрых»? Его же сразу нужно было под белы рученьки – да на расстрел! Тут за одного на двенадцать лет сажают, а Оберу и шестьдесят простили? И потом, в стукачи берут более мелкую рыбёшку, а уж никак не киллера с таким солидным стажем! Да такие и не идут, кстати… Им и терять нечего – так и так «вышка». Много здесь непонятного. Фелек, но всё же… Скорее всего, ты прав. Но как в Главке на такое решились? Если предположить, что это случилось года три назад, то тогда ещё Советский Союз был. Ничего не стоило запросить Казахстан и получить справку с перечислением всех подвигов Филиппа Адольфовича. Думаю, что с Литейного её и запросили, но почему-то не дали ходу. Решили закрыть глаза на шестьдесят трупов ради того, чтобы Обер на них работал? Возможно, что игра стоила свеч. Короче, Фелек, вот что я скажу. Поспешность хороша только при ловле блох, как известно. А такие дела с кондачка не решаются. Посидим рядком да подумаем, что мы можем здесь сделать. Только ты сначала расскажи, о чём говорил Папа Выборгский. Ведь это и меня, наверное, касается.

– Касается, Митя. Он очень хотел лично с тобой увидеться. Послезавтра будет ждать в своём казино, в десять вечера.

– Спасибо, что передал. Я буду рад встрече. Интересно, что ему от нас с тобой нужно.

И Митя отпил хорошо сваренного крепкого кофе.

– Ты же ему, вроде, помповые ружья привёз из последней поездки?

– Само собой, раз Папа их заказывал. Для его людей, да и вообще для всех нас помповые ружья – клад. У Папочки губа не дура. Надо сказать, что обо всех достоинствах помповых ружей я узнал именно от него. Чрезвычайно высокая убойная сила, потрясающая эффективность применения. А в случае обнаружения – лишь административная ответственность, не больше. В прошлый раз там же, в казино, Папа мне всё подробно объяснил. Двери, говорит, они вышибают напрочь – причём любые, кроме бронированных. Клиентов такими ружьями запугивают до поноса, особенно когда их глазах вдребезги разносят квартиру. Кстати, я Папе безмерно благодарен – этот товар здесь идёт нарасхват. Теперь у нас договор: я завожу терминаторные ружья. А Папа через свои фирмы этот товар реализует. Так что я нынче не парюсь с торговлей, да и со складами для хранения – тоже. Я пока не знаю, где эти склады находятся. Но Папа гарантирует, что ни одна ищейка не вынюхает…

– Такой случай был неделю назад. – Рольник встал с кресла и пересел в плетёную качалку. – Везли на двух грузовиках, из Выборга, от Папы, партию «калашей» и «томпсонов». С патронами, конечно. Менты про это пронюхали и едва не задержали груз. В Выборге до сих пор головы ломают – куда прямо с дороги исчезли грузовики? И не маленькие ведь, куда попало не спрячешь. С вертолётов искали, с собаками лес прочёсывали – никакого результата. Как сквозь землю провалились. Тревогу объявили по городу и по области – зря. Будто корова слизала.

– Я и говорю, что Папа Выборгский имеет мистическую силу. С контрабанды огромные деньги стрижёт. – Дмитрий даже не улыбнулся, а оскалился. – Дядюшке бы такие способности! Те, кто сейчас этим занимается, все обязаны Папочке. Провозят огромные партии грузов, а таможни и в глаза не видят. Только все клянутся, что связаны клятвой никому не говорить, каким образом оказались в Финляндии, а потом – снова здесь. А сколько своих людей, которыми менты интересовались, Папа прятал вместе с семьями и барахлом! Короче, там творится нечто сказочное…

– На сей раз, Папа может нам с тобой кое-что рассказать, – предположил Феликс. – Мы, а особенно ты, ему зачем-то нужны. Вот если бы Папа Выборгский помог бы в борьбе с Обером!..

– Это он сделает лишь в том случае, если будет заинтересован лично. Благотворительностью он не занимается, да и своих людей бережёт. Слишком высоки, говорит, ставки. Ни одного человека у него до сих пор не взяли. Они просто исчезают, и нигде не найти.

Рольник раскачивался в плетёном кресле, закинув руки за голову. Сухая прозрачная ночь колыхалась за стеклянной стеной веранды, благоухала черёмухой, шелестела листвой. Полоса заката рдела за ветками яблонь и рябин.

– Мить, ты чьи ружья Папе привёз? Мне тоже могут они пригодиться – в Москве. Очень хорошо, что оружие считается гладкоствольным, а не нарезным.

– В этой партии были пяти-, семи – и девятизарядные. Соответственно – Китай, Швеция, США. Я и сам не знаю, как именно они оказались у Папы. – Дмитрий удивлённо поднял брови. – В Швеции передал партию его людям, и всё, больше никаких хлопот. Я только успел в Питер вернуться, а они уже ружья по клиентам развезли. Как, что – неясно. Весь товар пришёл без потерь.

– Фантастика!

Рольник вернулся к столику, налил себе немного вина. Звенящая тишина провисла над лесом и над полем, что зеленело неподалёку. В посёлке не ко времени заорал петух и тут же умолк.

– Короче, я тебе всё сказал – и насчёт Обера, и насчёт Папы. Ты вспомни, что провалы с начала девяностого года имели место именно в тех делах, к которым имел касательство Филипп Адольфович. Изъяли золото из «царской водки», остановили состав «Камикадзе». О другом мы с тобой уже говорили. Кроме того, Обер был против того, чтобы взрывали самолёты. Он при тебе просил Веталя не делать этого. Даже заплатил за золото из своих средств, хотя первый должен был предъявлять претензии. Ему-то какое дело до этих взрывов? И пострашнее дела делал – не сявка какой-нибудь. Нет, Митя, хоть режь – Веталя он заложил, а потом и Ювелира прикончил. Можно намекнуть Папе Выборгскому, что Филипп представляет угрозу его бизнесу. Агент такого пошиба для Папочки вряд ли желателен.

– Я постараюсь намекнуть, – пообещал Дмитрий. – Но сделаю это не обязательно сейчас. Когда придётся к слову, тогда и поговорим. Разобраться с Обером, если он сука, очень даже не мешает. – Дмитрий сузил глаза. – А на мне ещё Каракурт висит столько лет…

– Помню. – Ролик вдруг хлопнул себя по лбу. – Да, Папа ещё просил узнать, с чем связано пребывание в Выборге Андрея Озирского. Деловые люди встревожены, так как видели его на валютной автостоянке и на мосту близ замка. Встречали бывшего опера и в ресторане с какой-то красоткой. Обознаться не могли – сам понимаешь. Шрамы на руках, и всё такое. Он даже не скрывается, так что… Папа, прежде чем начинать с нами свои дела, хочет убедиться, что рубоповцы не держат его под наблюдением.

– Фелек, Андрей же ушёл из милиции. Другое дело, что, после отбытия наказания в вытрезвителе, к Петренко вернулся Саша-Каракурт, мой давний друг. Вот кого я бы ещё подержал под наблюдением! Ранней весной на его квартире был обширный ремонт; двери ставили бронированные. Озирский тогда ещё не собирался сваливать из органов. Думаю, что это он отделал Каракурту квартиру, причём не на свои средства. Очень всё это подозрительно. Рабочие сказали, что бронированные двери там ставили и в комнатах, и на кухне, и даже в уборной.

– А Клавдия говорит что-нибудь об этом? Она же с Каракуртом давно уже спит, – Рольник заинтересованно слушал и жевал грушу.

– Я пока её особенно не спрашивал, чтобы отцу своему не передала. Зачем ему знать, что я этим интересуюсь? Эта шалава такая скользкая, что я ей не верю ни черта. Оплачиваю квартиру на Тореза, даю деньги, вожу в рестораны, а сам не уверен ни в чём. Подожду пока, может карта удачно ляжет. Чую, что Клавка ещё принесёт нам пользу, адекватную затратам на её содержание.

– А почему тебя так этот ремонт волнует? – удивился Рольник, уже слегка позёвывая. – У Каракурта старик-отец умер, вот он и делает ремонт…

– С бронированными дверями по всей квартире? – засмеялся Дмитрий. – Он что, под бои жильё готовит? Это же амбразуры получаются, если прорезь сделать. Похоже, что Андрей Озирский хотел там сделать нечто вроде агентурного центра. В том же доме расположена сберкасса, так что посетители никаких подозрений не вызовут. Озирский очень расторопно оборудовал хазу, а потом вдруг уволился с Литейного, ничего никому не объяснив. Квартира осталась как бы не у дел. Но я не верю, что такие средства будут тратиться впустую. Так что надо бы иметь в виду и эту точку.

– Сдаётся мне, что Готтхильф дал денежки, – догадался Рольник. – У Озирского на это зарплаты за несколько лет не хватит. Клавдия на этот счёт молчит?

– Ей про это никто и не скажет. Да и вообще, она старается о Каракурте много не говорить. По-моему, она в него влюблена, и потому не хочет доносить. Ссылается на то, что её всё время выгоняют за дверь. Очень может быть, что так оно и есть.

– Так вот, если Обер сложил свои средства в эту квартиру, то не подарит её Каракурту просто так. И полковник Петренко тоже не упустит возможность использовать новоявленную цитадель. Действительно, сберкасса там очень кстати. Поди пойми, куда человек идёт – туда или на явку. Да и дом старый – два входа, что тоже очень удобно. Ты прав – Васильевский нужно взять под наблюдение. Авось, кто и попадётся в наш бредень.

– К чему-то легавые готовятся, как и мы, – предположил Дмитрий. – И то, что Петренко, который ненавидел Каракурта, вернул его в отдел, тому подтверждение. Значит, собираются пользоваться его жилплощадью, не иначе. Кроме того, в отдел Петренко перешёл и бывший командир ОМОНа Влад Вершинин с пятью своими сотрудниками. Вполне может быть так, что Папа Выборгский и ментовские начальники имеют в виду одно и то же событие. Как думаешь, Фелек?

– Всё может быть. – Рольник ещё раз подавил зевоту. – Ничего, разберёмся как-нибудь. Меня вот больше интересует, почему Озирский так срочно уволился со службы. И уехал не во Францию к жене, а именно в Выборг.

– А я вот возьму и спрошу его об этом! – Дмитрий сверкнул светлыми пронзительными глазами. – Думаешь, слабо?

– Лично его спросишь?! – Рольник покачал головой, не очень себе это представляя.

– А почему нет? Теперь он уже не в ментовке, так что можно. А что касается Вершинина, то он пришёл именно на место Озирского. И привёл с собой пятерых ребят. Они оставили ОМОН по каким-то личным причинам. Вроде бы, были не согласны с использованием спецподразделений милиции против демонстрантов в Москве.

– И зачем ты хочешь встречаться с Озирским? Думаешь, он тебе теперь служить станет? Или расскажет про Готтхильфа? – удивился Рольник.

– Я на это не надеюсь. Конечно, не расскажет. Мне просто по-человечески интересно. Если такой фанатик, как Андрей Озирский, покидает любимую службу, значит, случилось что-то невероятное. По крайней мере, в его понимании. И я хочу узнать, что именно, потому, что на этом всегда можно сыграть. А тебе, Фелек, я вот что скажу, – продолжал Стеличек, глядя на свой затихший к ночи сад. – За самим Обером пока наблюдать погодим. А вот за Каракуртом – будем. Все в курсе наших с ним отношений, в том числе и Обер. Это будет выглядеть вполне естественно. Каракурт вернулся в РУБОП, и я. само собой, насторожился. А если Филипп на них работает и действительно имеет отношение к этой квартире, то вполне может засветиться. Фелек, даю гарантию, что это рано или поздно произойдёт. Нужно только набраться терпения.

Рольник отставил бокал и промокнул губы салфеткой:

– Мить, тебе не надоело ходить вокруг Каракурта на верёвочке? Уж с этим-то ты в любой момент можешь разделаться… вы ведь и живёте-то оба на Васильевском. Ты – на Восьмой линии. А он – на Шестнадцатой. «Тачки» ваши встречаются на дорогах, наверное, по несколько раз в день. Ты приговорил его восемь лет назад. Неужели тебя не тянет привести приговор в исполнение? Вроде бы, и препятствий никаких. Это тебе не Обер.

Стеличек внимательно наблюдал пузырьками, отрывающимися от стенок бокала с минеральной водой:

– Да, он не Обер… Но я жду того момента, когда Каракурту меньше всего захочется умирать. Я тебе уже не раз об этом говорил. Вспомни, Фелек. Пусть женится, родит детей, и тогда… Я терпеливый, дождусь сладостной минуты мести. По себе я узнал, насколько разное восприятие у холостых и семейных. Когда я откинулся из зоны, приехал к дяде и Моне Кикиной, то горел желанием прикончить Каракурта немедленно. И дядя дважды едва не осуществил мою мечту – зимой в «баньке», а летом – в «Метрополе». Чего греха таить – я был очень расстроен. Но с тех пор много воды утекло. Я женился и скорректировал свои планы. Раньше мне было плевать, прикончат или нет. А теперь… Пока не станешь отцом, не поймёшь, сколь уязвимое место ребёнок. Можно пренебречь собой, женой, но только не тем, кто продолжает твой род. К жизни ребёнок приковывает крепче любых «бабок». Не думай, что я отступился от Каракурта. Я приговорил его ещё на процессе, и приговор исполню. Я сейчас при тебе, кровном родственнике и друге своём, клянусь, что ни одного слова из обвинительной речи Минца не забуду. Обязательно тридцать первого мая, в день кончины любимого дяди, я отрублю Каракурту голову – с двух ударов, по одному за каждого из нас. Фелек, знай, что я оторву Каракурта от семьи в самый сладостный момент, и больше об этом мне не напоминай. Да, ты, кроме Аленицына, ни с кем не говорил о Готтхильфе?

– Нет, пока только с тобой. – Рольник ещё не остыл от страстной речи Стеличека. – Я могу на тебя рассчитывать?

– Можешь, конечно. Дядю я и Оберу не забуду. Веталь, честно говоря, к Филиппу относился с душой. Тот ведь тоже был репрессирован, вернее, родители его… Веталь считал, что они братья по несчастью, а тот махинации какие-то устраивал. Уссер-Ювелир по ночам к нему приезжал. Сговаривались против дяди, без сомнения. Теперь, выходит, что Обер привёл Веталя в курилку «Метрополя», одурманил его и сдал ментам. Только, Фелек, если начнёшь приглядывать за немцем, соблюдай максимальную осторожность; иначе он тебя ликвидирует. Будет лучше, если наблюдать станут люди, не знающие тебя в лицо и никак с тобой не связанные. Совсем здорово, если они о тебе и не услышат. Витька храни, как зеницу окна, чтобы ни одна сволочь его здесь не увидела. То же самое передай и Шуре с Галкой – пусть молчат, как убитые, а то слово «как» может и исчезнуть. И ночью подумай хорошенько – готов ли ты лично к этой войне.

– Конечно, я понимаю… Но у меня есть на примете женщина, которая имеет претензии к Оберу, а потому согласна помочь нам, – шёпотом произнёс Рольник. – Эта не сдаст никогда, кремень-баба.

– И кто же это? – С Дмитрия даже слетела сонная одурь. – Только не торопись, говори подробно.

– Это вдова убитого Обером Петра Токового. Всё случилось ещё в семидесятом году, в Казахстане. Токовой – крупный спекулянт. Капитал сколотил на овечьей шерсти. Он имел три машины и кучу телохранителей. Тоже не ангел, конечно. За одно слово мог приговорить. Обычно он затаптывал врагов конями. Но сейчас Валя Токовая оказалась очень нужна мне. Сам понимаешь, что я ей нужен. В одиночку ей не отомстить Рыжему… Это старая кличка Обера.

– Знаю, – вздохнул Стеличек.

Он допил минералку и тоскливо поглядел на остальную снедь. После такого разговора в него уже ничего не лезло.

– Валентина понятия не имеет, кто мы такие. Лично мы с ней виделись в одну сторону. То есть я и видел её, и слышал голос. А она меня, ясно, не знает. Прямо маньячка – настырная, энергичная. Двадцать три года почти вынашивает планы мести. Муж погиб в августе… Мои ребята встретились с ней и договорились о сотрудничестве. Обо мне, конечно, и не упоминали.

– Ты правильно поступил. – Дмитрию вдруг страшно захотелось спать. – Она не должна даже догадываться о твоём существовании.

– Я тоже так считаю. Мои люди пообещали помочь ей уничтожить Рыжего. Валентина согласилась наблюдать за домой его тёщи, на углу Северного и Руставели. В Песочном ведь нельзя появляться – сразу заметят. Один брательник Тим чего стоит – на месте прикончит. Но Обер, думаю, в Песочный никого и не повезёт. Ему удобнее встречаться с нужными людьми на Гражданке. И, если Валентина не подведёт, мы рано или поздно Обера уличим в неподобающих контактах…