14. Энергия любви.
14.1
Вечнозелёные, крепкие ветви елей выглядывали из-за окна душной летней университетской аудитории. Преподавательница читала лекцию. Сидела, думала совершенно о другом. Видела одного парня на художественном факультете. Встретилась с ним на одной паре. Краем глаза и иногда мельком наблюдаю за ним. Он не такой, как все. Он скромный и стеснительный. Мне нравится, как он вбирает свою нижнюю губу, как бы прикусывая её, увлажняет свои губы. И какие у него интересные глаза!
У него был такой печальный, одинокий, но от этого не менее ищущий взгляд. Тонкий, с горбинкой греческий нос, выдвинутый, арийский подбородок, высокий лоб, тонкая розовая верхняя и полная, алая нижняя губа, под которой у него родинка. Мне казалось, что он такой чувственный, такой красивый. У него очень высокое и стройное тело атлетического склада, широкие, прямые плечи и мышцы, как у плавца. Его одежда плотно облегала аполлоновские формы и стройные, длинные ноги, и было любопытно заглянуть за его футболку и джинсы и увидеть. Что там за ними может быть? Увидеть его грудь и какое у него сильное, мускулистое тело там спрятано. Также у него изящные кисти рук с длинными, тонкими, музыкальными пальцами. Чёрные, аккуратно ухоженные густые волосы, прямые, но на концах немного кудрявые, чисто выбритое лицо… И главное – глаза: карие, строгие… нет, скорее томные и мечтательные, или отчаянные, прячущие и наводящие на смелую, соблазнительную чувственность, глаза… которые глянули на меня всего-лишь на секунду, когда подсаживалась рядом. В нём чувствуется самодостаточность и глубина философа, человека несчастного и оттого не нашедшего своей половинки, стези или смысла жизни. Мне показался он потерянным, но в нём столько много потенциальной жизни, столько возможного счастья! Ох, как же он хорош и не знает об этом! Ему всё по колено в этом мире. Для него такого всё открыто. Почему он не хочет познакомиться со мной? Сама здоровуюсь с ним, но он молча проходит, но вдруг останавливается и отвечает, так неуклюже и невовремя:
– Здравствуй. – Затем стоит в смятении и потерянности, не зная что делать. Сама тоже стою напротив него.
– Пойдём на улицу, пока перемена не кончилась? – спрашиваю и дразню глазами, игриво встряхиваю головой. Конечно, немного засмущалась после этого, что аж загорелись щеки. Хочу казаться ему интересной, необычной, смелой. Почему другие смазливые девчонки, мои подружки не хотели познакомиться с ним? Они же его боялись!
Он кивнул, слабо улыбаясь. Снаружи, взяла его влажную ладонь. Он сначала хотел разжать ладонь, но его подбодрила: – Не волнуйся, всё нормально. – Но моё сердце сильно билось – казалось, что оно вылетит из моей вздымающейся и опускающейся груди. Во мне бился вулкан эмоций. Мурашки бегали по коже от неуверенности в том, что делать дальше. Что ему сказать, чтоб развеселить его, чтоб ему понравиться? Мне на удивление было так хорошо с ним, хоть совсем его не знала, но чувствовала, что знаю всю жизнь.
Не было особенно людно. Мы шли по дорожке у университета, как вдруг пошёл дождь. Сначала слабо, а потом, как хлынул из ведра. Мы ушли недалеко от входа, и нам так не хотелось возвращаться. Он засмеялся, а сама весело взвузгнула от холодных капелек, которые закатывались мне за воротник и стикались по шее с мокрых волос. Он взял меня за обе руки, притягивая к себе, но не поддалась ему сразу, и он прокричал, пытаясь перебороть шум ливня об асфальтированную дорожку, на которой собирались лужи:
– Будем танцевать под дождём или побежим внутрь?
На что прокричала: – Побежали… – И ринулась первой, потащив его за собой. Но он не отставал. И так мы бежали, держась за руки, и не отрывались друг от друга. На нас прохожие под зонтиками оборачивались и недоумённо глядели.
Так мы начали встречаться в университете. Всегда садились рядом, делали вместе домашние задания, списывали лекции, готовились к зачётам. Когда видела его издалека, он был такой хмурый, старался не смотреть на людей, но когда подходила к нему и он замечал меня, вид его преобразовывался, освещался изнутри, словно у него появлялся огонёк в груди, и его карие глаза заманчиво горели, отражая его. В них чувствовался пламень ненасытной жизни и сила к действию, которую он почему-то не применял. Так мы только встречались на занятиях и гуляли на переменах. Когда подходило время расстаться, ждала, когда он наконец обнимет и поцелует меня или хотя бы предложит встретиться в свободное время, но никак не могла дождаться. Он прощался грустно, сам, наверное, понимая, что чего-то не хватало, кроме бесцветного «До свидания». В этот момент глазами показывала, что он может дотронуться до меня, что желаю его, но он не замечал моих бессловных намёков.
14.2
Подходило время, когда наш общий курс закончится. Наконец, он пригласил меня встретиться в центральном парке. Он пришёл грустный, серьёзный, а сама была на опьяняющем взводе. Хотелось танцевать, смеяться, веселиться. Хотелось любить…
Мы шли по улице вдоль трамвайных линий. На нём голубая рубашка надета поверх джинсов. Останавливаю его и расстёгиваю ему несколько верхних пуговиц рубашки, чтобы ему было свободней. – Так лучше… – добавляю: – а то и так жарко. – Он такой высокий, красивый, на него оборачиваются другие девушки и завистливо смотрят нам вслед.
– Почему ты такой печальный? – стараюсь улыбнуться ему, но с трудом получается протолкнуться сквозь его ауру. – Ты такой красивый… – глажу его рукав. Он держит меня за ладонь и гладит мою руку.
В парке зелёная аллея, цветут каштаны, газончики украшают розовые магнолии. Лёгкий ветерок шуршит листвой, проносится между покачивающимися ветвями на фоне солнечного неба. – Ах, как люблю каштаны – это моё любимое дерево. – Моё сердце порхает птицей. Хочется быть колибри и заглядывать с длинным клювом в сочные, яркие бутоны. – Как здесь красиво! – Мы гуляем, садимся на скамейку. Он спрашивает:
– Тебе никогда не казалось, что будет если мы забудем всё это, если ничего не удастся спасти?
– Что именно?
– Наши встречи, воспоминания… если всё сотрётся…
– Нет… зачем? Не забуду никогда.
– А вдруг, представь, вот, например, у того одинокого человека, – он кивает на мужчину на другой скамейке, – может быть он потерял память и забыл о тех, кто любит его. Что тогда?
– Странные ты вопросы задаешь. Забываешь только то, о чём не думаешь.
После долгой паузы:
– Вот думаю сейчас о храме…
– О чём?
– Разве тебе не рассказывал?
– Нет, расскажи. Что это за храм?
– Раньше служил в одном храме, но… его не стало. Успел спастись в последний момент, когда его подожгли.
Посмотрела на него, заглянула в его тронутые печалью глаза.
– Ты хотел это забыть?
– Не знаю… не знаю, чего хочу. – Он отворачивает свой взгляд.
– Нужно верить в любовь, чтобы быть счастливым. Ты веришь в любовь?
– Верю.
Мы снова смотрим друг другу в глаза. Наши ладони тянутся и дотрагиваются друг до друга.
– Тогда почему ты не хочешь отдаться этой любви, в которую веришь?
– Меня тревожит мир вокруг, а внутри слишком темно, потому что ещё верю в тьму. Это даже не вера, а знание, которое отражается…
Несдерживаюсь и касаюсь губами его губ и так же неожиданно отслоняюсь, делая вид, как будто случайно упала на него, а он успел меня поддержать.
– А ты не бойся. Сама с тобой. Мы едины.
Он крепко, но не больно сжимает мою руку.
14.3
Когда пришла к нему домой, мы чуть не поссорились.
– Ну почему ты снова такой угрюмый и безразличный? Давай пойдём куда-нибудь. Не знаю, в театр, в кино, – Повернулась к нему с горящими глазами: – Во, давай поедем куда-нибудь за город, на природу!
– Если хочешь – езжай… Не хочу тебя останав…
– Да что с тобой? Ну что тебе даст эта тьма?… – слабо сквозь губы: – Ну оставайся, а сама… – иду к выходной двери.
– Аглая?
Застываю на месте и медленно поворачиваюсь:
– Что?
Он продолжает:
– Едем, – у него улыбка на лице.
Но поняла, что он это сделал ради меня. Он по-прежнему оставался замкнутым, меланхоличным, и мне становилось от этого не по себе… нехорошо, как будто должна была снова и снова взрываться эмоциями, будоражить его состояние, толкать, веселить… но не могла больше… не оставалось энергии. И тогда всмотрелась в себя. «Нет, это что-то во мне. Мне следует понять, что мешает мне любить больше, без каких-либо рамок, любить его беспредельно. Это лишь следующий уровень, новый этап нашей совместной эволюции. Должна любить больше и сильней. Должна полностью отдаться этой любви, и может потом сверкнет ответный, тёплый лучик», – убеждала себя. Нутром знала, что с ним и только с ним буду чувствовать себя в безопасности. А сердце боролось за счастье, которого не чувстовало, но старалась держаться за нить и не отпускать, даже если казалось, что ничего больше не оставалось, как повеситься на этой же самой нити.
– В мире много тьмы, и она должны быть. Люди забыли об этом.
– Зачем ты веришь тьме, когда столько много света?
– Люблю тьму… она так уникальна.
– Говори, говори что хочешь. Ты не сможешь сделать мне больно. Знаешь почему?
– Знаю.
– Мы создаём свои миры. Если хотим, будем в свете, хотим… уйдём в тьму. Всё в наших руках. Наше сознание – это наше бытие.
– Может быть. Но как удержать весь натиск тьмы, если этого не может сделать свет?
– Это в тебе говорит неестественная боль. Зачем тогда жить, скажи мне?
– Не знаю…
– Чтобы жить! Для чего ещё мы появились на этот прекрасный свет?
Он молчит.
– Скажи, что тебя мучает внутри? Кто проник в твою святая святых? Что с тобой, милый?
– То, что впустил сам… – Он смотрит чёрными глазами на лужу, где его отражение искажается зыбью. – Что происходит? Где истина? Где выход?
14.4
Вхожу в его комнату. – Милый?… – Он стоит в тени, его руки неестественно отвисают, тело покрыто шипами, а глаза… светятся красным. – Милый, иди ко мне. – Он рычит. – Не боюсь, потому что люблю, – рукой тянусь к нему.
– Сука, тебя убить мало…
– Это твоя оболочка говорит за тебя, будь собой, борись, прошу тебя. Ты мне не причинишь зла…
– Молить будешь меня… – бубнит еле слышно, – Лукава.
– Не называй меня так, слышишь? Не называй!
Он протяжно смеётся.
– Ты погрязла в мою тьму и тебе нет выхода…
– Что ж ты всё говоришь, трус, а не делаешь, а?
Но сама чувствовала давление на висках, и окружающее напряжение, натянутое как струна, готово было ужасно оборваться.
Он скрежёт клыками, пятится, отворачивается. Иду к нему поступью, которой придаю уверенность из всех оставшихся сил. – Милый, посмотри на меня… – Он резко поднимает голову, но его глаза без покраснений. Он меняется, мякнет и нагим повисает на мне. Он содрогается. Мы на стыке рыданий, но мы берём себя в руки. Обнимаю его и целую в щёку. – Присядь, – мы садимся на диван. Он покрывает мои плечи мокрыми, вялыми поцелуями. Наклоняю голову, чтобы открыть ему свою уязвимую шею. Кладу его руку себе на бедро и сжимаю его торс, обвиваю его ногами, но он резко опрокидывает меня на спину, и нависает надо мной, так что мои ноги оказываются на его плечах. Он старается овладеть мной и его возбуждённые касания ускоряются. Боюсь, что он не сможет совладать с собой, руками стараюсь замедлить его пыл и словами немного успокоить:
– Постой, подожди немножко, не спеши… – Но он не слушает, он подчиняется страсти, и огонь сладкого влечения обуревает им. Тогда пытаюсь усердней высвободиться из его объятий и громче произношу:
– Давай не будем. Не сейчас. Будет лучше, когда мы сбережём эту энергию, пусть она неберётся, чтобы тогда нам обоим выплеснуть её в одно мгновение. – Выскальзываю из его слабеющей сети. Он смотрит непонимающими глазами, но мои слова сработали – он отходит. Мои слова для него ещё что-то значат.
14.5
Мы решили вечером встретиться в компании друзей.
– … А он ему говорит, представляешь, «Да ты дурак, да чтоб тебе ‹…› такому ‹…› вонзиться», а он в трусах запутывается, спехом на ноги одевает их и убегает, прикинь, так, вприпрыжку, что аж ягодицы сверкают», – рассказывает один из одноклассников, а мы смеёмся, – Прикинь?
– Ваще жесть, – говорит его друг.
– Так, а не могли бы Вы с этого момента, пожалуйста, поподробней, П.Ю., – вежливо-игривым тоном обращается к нему моя подружка со школы. Мы смеёмся.
– Да нет, И.В., он не может больше в таком состоянии, посмотрите на него! – перебивает один из друзей.
– Нее-е-ет, ещё хороший. Конечно, И.В. Там ещё и не такооое было… – и он продолжает свой рассказ…
– Ты, смотри, ещё нам карате покажи.
– Какое карате? Вот это что ли?
Он подпрыгивает и начинает забавно размахивать руками из стороны в сторону с серьёзным выражением лица…
– Блин, совсем забыл, там надо кое-куда съездить. Вы не отпустите меня на совсем чуть-чуть, на пару минуток хотя бы?
– Да ещё время море!
– Да так и час и пол часа было…
– За водочкой?
– Ну, а зачем ещё? Вы ведь столько пьёте!
Мы вдвоём ничего не пили, ну разве только сама пила немного пива.
Но уже поздно, и мы расходимся. У меня с лица не сходит улыбка, внутри продолжаю смеяться. Мы идём к нему. Хочу ещё продлить веселье вечера, задержать ускользающую нить радости:
– Какой он прикольный пьяный, правда?
– Да.
– А что ты был такой сиснительный-сиснительный? – привожу одну их шуток из беседы с друзьями. – Но посмотрев на его лицо в свете фонаря, моя улыбка словно слетает испуганной птицей. – Что-то не так?
– Как ты думаешь, почему в мире во всём столько страдания и боли? – в своём отчуждённом стиле он задаёт вопрос, неизвестно мне или себе.
Мы стоим у его подъезда.
– Что ты всё думаешь? Лучше просто наслаждаться жизнью. Вот как сегодня. Ведь видела, как ты смеялся вместе со всеми, и ведь хорошо было, разве нет?
– Тебе скажу: они сами хотели отражений.
– На что ты намекаешь?
– Да ни на что… Просто так думаю.
– И что, тебе лучше от этого?
Мы поднимаемся по лестнице на четвёртый этаж. Иду перед ним. Дыхание учащается, по телу приятно разливается тепло от физической нагрузки.
– Да нет, наоборот даже…
– Ну так давай лучше о чём-нибудь хорошем поговорим.
Мы входим в его квартиру. Он живёт один.
– О чём, например?
– Что есть любовь?
– Опять ты про своё.
– Не про своё, а про общее.
– Ну хорошо, это свет?
– Да, это мир красок и приятных волнений. Это непринуждённое единство. Это счастье. Это когда мы делимся энергиями, чтобы восстановить и поддержать друг друга. Ты хочешь быть счастливым?
– Нет, не хочу.
– Что ты говоришь? Ты не хочешь быть со мной? Может, ты хочешь, но не можешь?…
Мы молчим. Уже сняла пальто и сижу с ним на кухне. Затем он спрашивает:
– Твоя церемония надо мной излечит меня от яда моей жизни? Ты считаешь себя достаточно сильной для этого?
– Желаю излечить тебя, как смогу, да, избавить от тёмного страдания и боли, что запеклась так крепко и глубоко в тебе. Хочу подарить тебе свободу и одновременно быть с тобой.
– Боль – это когда рвётся единство, потому что преследует разные цели…
– Боль – это тьма…
– И это укрепляет. Боль дарит силу.
– Это чёрствая, ограниченная сила.
– Но без неё никак нельзя выжить, так как она помогает переносить боль.
– А разве нельзя принимать боль такой, какая она есть? Или вообще, зачем нужна боль?
Он вздыхает.
– Да… вот видишь, ты не знаешь боли. Ты ошибаешься и говоришь впустую.
– В неё просто не верю…
В общем, у нас всё было неплохо: свои падения и подъёмы. В день всех влюблённых на столе меня не ожидало шоколадное сердце в красной коробочке. Вместо этого там стояла ваза… со сказочным букетом нарциссов и лежал розовый конверт. К конверту было прикреплено медное кольцо, на котором было выгравировано моё имя. Дёргаю за кольцо, конверт открывается, и из него высыпаются засушенные цветы с его стихами.
– Это мне? – улыбаюсь ему, – Спасибо, очень мило…
Он стоит сзади и говорит отвлечённо:
– Тебе нравится? А мне нравится когда на тебе твоя дирндл. Очень кстати… – Он так долго улыбается – как хорошо! Это он её мне купил.
Он смотрит мне в глаза, когда читаю аккуратно написанные слова на розовой бумаге. Стих без названия начинается так: «Верю в тебя. Ты любовь моей жизни…»
– Глая, – он ласково называет меня и подходит ближе, отводит мои русые волосы и касается каёмки уха, от чего вся трепещу. У меня и так обычно румянец, но сейчас лицо как будто горит, а дыхание учащается. Хочу, чтобы он продолжал до меня нежно дотрагиваться и водить рукой по моему лицу. – Ты такая красивая. Обязательно нарисую тебя, слышишь? – Он читает мне стихи. Глажу его густые волосы. Мы целуемся и ласкаемся весь вечер.
Этим же вечером, втайне от меня, он нанесёт первый, яркий мазок на бледный холст с моими очертаниями, с карандашными линиями моего лица.
14.6
Однажды, мы решили сделать перерыв в отношениях. Точнее, решил он. Он высасывал из меня всё, что могла только отдать ему. Он был вечно хмурый, выплёскивал на меня весь свой негатив, но всё равно любила его, верила, что могла ему помочь.
– Милый, пожалуйста, будь обычным, сними маску. Простые люди делают ошибки, можешь и ты. Мы ошибаемся, наши мнения порой ошибочны, но такова природа человека. Зачем идти против течения, когда легче жить просто?
– Может мне скучна простота, ты не думала? А разнообразность надоедлива.
– Но однако мы живём… Иначе, зачем?
– Вот именно. Не может быть одного выхода на всех в одно время, а только за его пределами.
– О чём ты?
– Людей много, и на всех не хватает энергии, поэтому люди закрываются, уходят в себя от безысходности. Общество пугает своими размерами. Только те, которые полностью никогда никому не отдают себя выживают в нём.
– Это неправда. Мы, например, истинны друг перед другом.
– Да, послушай, это трудно, сам труден – знаю. Меня и так никто не понимает, и сам свыкся с одиночеством внутри…
– Так ты меня впусти…
– Ты думаешь, что сможешь одолеть всё, что захочешь. Но тут иначе. В моей душе иначе, чем ты думаешь…
– Продолжай.
– Только ты не думай, что ты не важна в моей жизни. Знай, что ты – моя муза, ты прекрасна, ты уникальна, ты освещаешь моё творчество…
– Твою тьму?
– … Всё это время пытаюсь сдержаться… Может быть после того, когда умру… – тут нервно вздыхаю на его слова, – … моё творчество будут ценить и немного хвалить за необычность. Как например… – Он задумался.
– Что?
– Хочешь расскажу тебе историю?
– Ну?
– Когда-то, маленький, щупленький, боязливый Винсент Ван Гог стоял где-то в углу на выставке в Париже, пытался продать свои картины, за которые он крепко и усердно держался, за свои единственные любимые детища, а на него никто даже не обращал внимания, с пренебрежением отводили взгляды и проходили мимо, озлобленно фыркая на его дерзкие и не вписывающиеся в контекст вкусов времени картины. Но изменил ли он свой стиль? Поддался ли вкусам толпы? Нет! И молодец, что так смог сдержаться. Что верил в свои произведения искусства, хоть его никто не поддерживал, но он продолжал писать свои картины. Картины, за которые никто даже не хотел кинуть ему копеечки. Затем, в полной нищете и бедности, изголодавшись, он умер отчаянной смертью. Он был убит. И смотри теперь! Смотри: его картины стоят миллионы! Их называют бесценными шедеврами, революциями в изобразительном искусстве. Теперь и только теперь Винсент Ван Гог всемирно известный художник-импрессионист, один из величайших пионеров экспрессионизма, первопроходец современного искусства! И так же, как он, сам рисую вещи не такими, какими они кажутся, а такими, поскольку чувствую себя в них. Прошу, оставь меня на время. Дай мне время, когда могу заниматься творчеством в одиночестве. Ты меня научила, что жить надо, чтобы творить, а любовь – это тоже творчество. Когда решу сам, позвоню тебе и мы встретимся вновь. Мы будем вместе – обещаю!
14.7
Мне было очень тяжело отпустить его. Засыпала с ним в мыслях первую неделю. Хотела ему позвонить, но он тогда отговорил меня. Но не выдержила. Мне показалось, что что-то случилось и решила зайти к нему неделю спустя.
На площадке перед его квартирой столпились люди.
– Что случилось? – спросила его соседей.
– Да наркоман один умер.
У меня всё накатывается внутри после этих слов.
– Он не был наркоманом! – кричу и врываюсь в квартиру. Он лежит на носилках, рядом парамедики спрашивают: – Вы кто будете?
– Его сестра, – отвечаю им вскользь, не сводя взора с его бледного, безжизненного лица. Мои руки безудержно трясутся. Наклоняюсь над ним и поднимаю его голову. В его глазах свет, как отражение виденного. Этим светом была сама в его жизни. И он меня защищал. Теперь его нет. Как же будет без него? – Нет… только не это… – Держу его и целую его холодные губы, прижимаюсь к нему…