И счастливая была.
В день открытия выставки Людмила Какоевна особо отметила инсталляцию «Голгофа Муры Чуковской». Мне было тем более приятно, что имени автора на ней указано не было. Это было мое решение. Она сказала при всех, обращаясь к Семену: «Была невероятно удивлена, что кто-то сделал такую сильную, пронзительную работу, посвященную самой любимой дочери Чуковского. Как это верно! Человек жив, пока живет память о нем!» Семен хотел было сказать, кто автор, но я жестами показал, что не надо, и он меня понял.
Однако, обо всем по порядку. За день до открытия Выставки я сдержал обещание перед Надькой и поговорил с ее матерью насчет сомнительного предприятия, в которое она ввязалась. Мне было невыносимо видеть, как бессовестные дельцы воспользовались доверчивостью недалекой женщины, привыкшей сидеть в эмоциональной и финансовой яме. Я долго убеждал ее, что эта бизнес-секта принесет ей новые неприятности, взывал к ее благоразумию, приводил примеры, найденные на просторах интернета. Но она молчала. Тогда я надавил на больное:
– Надьку пожалейте!
– Из-за нее и ввязалась, – сказала тетя Валя. – Она у меня неумная, сама в институт не поступит. Вот я ей на образование и заработаю.
– Ничего вы не заработаете, – пытался урезонить ее я, –только последнее потеряете.
Но Надькина мать была непреклонна. Она выставила вперед лоб и сказала:
– Знаешь, как там у них все серьезно? Мы в ресторане были, шампанское пили, там все так красиво… Наши кочки…
– Какие кочки? Коучи? Тренера, по-нашему?
– Да, кочки, руководители наши, похвалялись, какие машины себе купили, в каких отелях за границей жили.
Тетя Валя явно была горда, что ей повезло попасть в столь избранное общество.
– Честным трудом на такое не заработаешь, – парировал я.
– Ваня, мир полон возможностей, а продавая продукцию компании, мы делаем добро людям, как ты этого не понимаешь! Вот мне одобрят кредит, я куплю побольше продукта и ты увидишь, как хорошо пойдут дела.
– Кредит? Ни за что! Я пойду в банк и скажу, что вы не сможете вернуть кредит! Как вы будете отдавать? Не верьте им! Если бы все было так благородно и просто, все люди побросали бы работу и подвязались в сетевики.
– Так никто ж не знает!– наивно воскликнула тетя Валя. – Там такие умные люди выступали. Многому нас научили.
– Чему именно?
– Вот. Смотри!
Она повела меня в их с Надькой спальню и с гордостью показала не то стенную газету, не то плакат. На листе ватмана был сделан незамысловатый коллаж с вырезанными автомобилями, пальмами, дорогими отелями и иностранными денежными купюрами. В центре коллажа были вырезаны из фотографий две головы: Надькина и тети Валина. В промежутках между картинками были написано нелепые фразы: «Я – лидер», «Я – магнит для денег», «Я – самый счастливый человек во Владивостоке». Коллаж выглядел жалко и убого на фоне грязной стены и бедной обстановки. Я где-то читал про такие методы – рекрутинги, тимбилдинги, «коллажи мечты» – и наступал с новой силой, развенчивая бизнес аферу и взывая заблудшую душу к здравому смыслу. Я бегал вокруг нее, как весенний заяц в гон, то стращая, то заискивая.
– Тетя Валя, неужели вы не понимаете, что это не божье дело? – подошел я с другой стороны. – Духи зла заманивают вас в свои сети подобием правды!
Не знаю, когда наступила точка невозврата, но вдруг она заголосила, глядя в пространство:
– Спасибо, Господи, что взял деньгами!
Я был безумно рад возвращению тети Вали в реальный мир. Миссия была выполнена.
Придя домой, я открыл свой дневник и на радостях написал: «Серая Шейка, выкопала руками берлогу и погрузилась в спячку».
Это было необыкновенно летнее утро. Обычно в июне туманно и сыро, но даже силы природы были на нашей стороне. Первой, кого я увидел возле подъезда – это пресловутую бабку. Она прохаживалась возле дома, поджидая очередную жертву. «Ну, все, приехали! Теперь точно дороги не будет», – в голову ударила примета, но рот открылся сам собой и сказал:
– Доброе утро! Сегодня будет открытие Выставки Современного Искусства «Монолог Тунца», и я вас приглашаю. Не хотите сходить?
Признаться, я сам не знал, почему решил заговорить с ней.
Бабка посмотрела на меня, как на нежить с Лысой горы, дернулась и быстрыми шагами направилась в подъезд. Я пошел за Надькой. Мне понравился ее боевой настрой. Она была по-спортивному собрана и, в отличие от меня, нисколько не волновалась. Учитывая неоднозначность предлагаемого на суд зрителей искусства, я не исключал, что эффект может быть и противоположным нашим ожиданиям. Я боялся, что после нашего перформанса случится в лучшем случае массовый исход, в худшем – нападение на артистов с последующим за этим избиением. Лично я был готов пострадать за искусство, но с нами были женщины! Подвергать их риску было недопустимо.
Первое, что нас приятно удивило – это количество пришедших людей. Я ожидал всего, но чтобы столько!
– Откуда? Неужели так много ценителей современного искусства? – наивно спросил я Наташу.
– Это Семен загнал сюда своих студентов. Сказал, что кто не придет, зачеты не поставит, – улыбнулась она. – Ну, что ты сник? Есть и любители, есть и случайные люди. Не думай об этом. Наша задача – выложиться по полной.
И мы выложились.
Я ни на секунду не вышел из своего романтического образа. Свое сладкоголосие я дополнял плавными движениями рук, не забывая при этом сентиментально закатывать глаза, как советовал Семен. Наташа с выбеленным лицом и огромной, как седло, подушкой на спине отбивала поклоны так усердно, что вместо девяноста градусов они у нее получались в пол, как у исконно русской крестьянки. Артур принес не менее пяти килограммов риса, который метал в зрителей щедрыми горстями. Остальных участников перформанса я не видел, так как они стояли позади меня.
Когда Борис после одиннадцатиударной дроби сделал заключительный римшот, публика взорвалась криками безумного ликования. «Мама, ты слышала, как они хлопали? Это потому что ты под женский кардиган пододела мне гипюровую итальянскую блузочку. Так красиво!» – перефразировал я слова маленького Шопена. Но на этот раз слеза не пошла. Я был счастлив своей причастности к чему-то очень важному.
Но все же я покривлю правдой, если скажу, что наше мероприятие прошло абсолютно гладко, так сказать, в атмосфере всеобщего единодушного одобрения. Были единичные случаи хейтерства, но ввиду их малочисленности, они привносили лишь пикантности происходящему и воспринимались, как вишенка на торте.
Так, одна строгая дама с глубокой морщиной в форме буквы Т на переносице, в которой застряли зерна риса, нарочито театральным шепотом молвила своему не менее припорошенному спутнику:
– Зачем ты привел меня в этот балаган? Мне все время хотелось дать этим паяцам денег, чтобы они не ломались.
Отряхивая рис с замшелого пиджака, тот рассеянно отвечал:
– Да-да, ты права. Кстати, тебе не напомнила одна из картин наш придверный коврик? По-моему, расцветка идентична.
Были выпады и покрепче. Один из гостей, представитель от официального искусства, предпочел не прятать фиги в карманах, а выразить негодование открыто. Он подошел к Борису, почему-то решив, что он здесь главный, и стал возмущаться, переходя на ор и визг:
– От вашего искусства, словно из преисподней, курится серный смрад.
На что Борис взмахнул своей массивной татуированной рукой, чтобы приобнять оппонента и объяснить его заблуждения, но тот неправильно его понял и убежал.
Я был свидетелем не менее интересной сцены, когда молодая мамаша, расцветкой сама, как арт-объект, делилась возмущениями со своим пятилетним сыном:
– Безобразие! Такое ребенок увидит, всю жизнь глазиком дергать будет.
Но малыш, судя по всему, не разделял мнение матери. Он сосредоточенно рассматривал инсталляцию Макара Свинины «Завтрак в черной дыре», и как родительница не тянула его за руку, уходить с места не желал.
Был и совсем беспрецедентный случай. Один из посетителей, неприметный мужчина неопределенного возраста, захотел приобрести картину молодого художника из Тернея Пиони Мухорота, известного до сих пор лишь в кругу знавших его лично. Цену за картину он предложил такую, что Пиони был готов подарить ему и остальные четыре, собственноручно доставить произведения на дом и вкрутить для них в стену анкера. После этого события нищий, всегда голодный Мухорот обрел не только приличное жилье на своей суровой родине на севере Приморского края, но и снискал уважение и славу среди коллег. Позже эту историю тонко и изящно преувеличили: вместо избы в Тернее фигурировали апартаменты в Москве, а безвестный чудак-меценат трансформировался в работника Лувра. Но это уже не важно.
«А как же родители?» – поинтересуется кто-то. А вот как. Мать ушла, как только ей в лицо прилетела первая порция риса. Громко выругавшись, она покинула «Монолог Тунца» навсегда. Другое дело – отец. Неожиданным образом выставка современного искусства вызвала горячий отклик в его душе. Если во время перформанса он стоял с каменным лицом, периодически отбиваясь от летевшей в него крупы, то просмотр арт-объектов его явно заинтересовал. Из всех работ он выделил инсталляцию Асафа Глыбы «От Чугуевки до Сириуса». На суд зрителей Глыба представил мощную, объемную композицию, состоящую из множества металлических деталей. Широкая у основания, она устремлялась ввысь, постепенно сужаясь. Заканчивалась инсталляция оцинкованной воронкой, повернутой острым концом вверх. Эта работа, как мне это виделось, была посвящена колонизации Марса жителями Чугуевки. Глядя на этот арт-объект, каждый бы уверовал, что в скором времени именно чугуевцы, как избранный народ, отправятся осваивать просторы Вселенной. Наверное, уверовал и мой отец.
– Нравится? – тихо, чтобы не нарушить гармонию, спросил я.
Хотя можно было и не спрашивать. Его одухотворенное лицо с горящими глазами красноречиво говорили лучше всяких слов.
– А ночью кто это охраняет? – хищно пошевелил усами отец.
«Неужели хочет украсть?» – пронеслось в голове. – «Где же он собирается хранить такой огромный экспонат? Уж не в нашей ли пятнадцатиметровой гостиной? И как отреагирует на пропажу Асаф Глыба?»
Но не успел я закончить свои предположения, как отец перебил:
– Видишь, в центре ту длинную палку? Это рулевая рейка. Как раз на наш Крузак подойдет тика в тику. Износ минимальный. Да и год выпуска, уверен, тот, что надо.
Я был рад одному: Глыба в этот момент был от нас далеко.
В течение этого незабываемого дня я постоянно сталкивался с Ирэной, но у нас не было возможности спокойно поговорить. Она то подбадривающе подмигивала мне, то, пробегая мимо, на ходу пожимала мне руку, то посылала воздушные приветы, тем самым показывая, что она меня помнит и ей тут нравится. Каждый раз, попадая в мое поле зрения, я видел рядом с ней Семена. Судя по ее раскрасневшемуся лицу и его галантным позам, я мог бы предположить, что им было друг с другом интересно. Образно выражаясь, «Монолог Тунца» для них обернулся диалогом. А еще я был приятно удивлен, что Ирэна поменяла прическу, соорудив на голове примерно то, что я ей показывал своими неумелыми движениями в ее кабинете около года назад.
Домой я пришел совершенно обессиленный, но счастливый. Я открыл свой дневник и написал: «Наступила весна. Серая Шейка вылезла из своей берлоги и пошла по своим делам». Затем, окинув взглядом единственную исписанную страницу, я почувствовал безумный прилив сил и потребность поделиться чем-то очень важным. И, как тот тунец, окученный римшотом, сел за компьютер и быстро стал писать обо всем, что со мной произошло за эти четыре трудных месяца.