Территория бывшего завода была запущенной. Основными жителями здесь были одуванчики. Среди разбросанных производственных корпусов некогда процветающего завода мы с легкостью нашли самый убогий. Там и предполагалась Выставка Современного Искусства «Монолог Тунца». Едва вошли, как нас моментально вовлекли в действо. Помимо знакомых лиц, здесь было человек десять незнакомых. Пока шли приготовления, я изъявил желание посмотреть выставку. Наташа сказала, что картины привезут в день открытия, так как опасаются за их сохранность. Однако, некоторые экспонаты уже на месте. Она махнула рукой в сторону арочного свода, ведущего в смежное помещение. Взявшись за руки, мы с Надькой пошли в указанном направлении, туда, где должна разместиться выставка. Я хотел увидеть то, что называется современным искусством и приобщить к нему свою боевую подругу. Пусть я сегодня не увижу картин, но скульптуры и изваяния меня интересовали не меньше.
Нашему взору представилось огромное помещение, поделенное на две части длинным коридором, по обе стороны которого располагались соты выставочных павильонов. Мы с любопытством стали заглядывать в них, но кроме обрезков металлических труб, наваленных в кучу непонятных предметов и прочего мусора там ничего не было.
– А где? – в Надькиных глазах было неподдельное удивление.
– Наверное, еще не завезли, – успокоил я.
– Так она ж сказала, что часть уже там стоит, – не унималась Надька.
– Она могла и ошибаться, – урезонил я.
Грубоватая и лишенная сантиментов в повседневной жизни, она предстала передо мной в ином свете – беспомощная, доверчивая, как будто ей посулили конфетку и обманули. Я сердцем посмотрел на свою подругу и спросил себя: «Есть ли еще хоть один человек во Вселенной, готовый ради меня раздеться перед толпой незнакомых людей и отправиться в плавание посуху?» От умиления я чмокнул ее в крепкое мужское плечо, потому что до щеки я бы не дотянулся в силу ее роста. Неизвестно, что привело ее в больший ступор, сухой бассейн или мой поцелуй, но когда мы вернулись к остальным, она раздевалась, как заведенная, совершая быстрые механические движения, полностью погруженная в свои мысли, отчего со стороны выглядела как заправская стриптизерша. Все смотрели на мою боевую подругу. Ее высокий рост, мощная мускулистая спина с рельефной «бабочкой» и потрескивающие от избытка силы ноги, не могли не вызвать уважения. К тому же, по ширине в плечах ей не было равных среди присутствующих. Оставшись в строгом закрытом купальнике, она деловито обратилась к Наташе:
– Шапочку надевать?
Не успел я крикнуть «нет!», как Наташа ответила:
– Конечно.
Надька ловко натянула резиновую шапочку, от чего ее голова стала казаться непропорционально маленькой, а взгляд – тупым. Меня всегда поражает, насколько уродуют людей эти нелепые резиновые головные уборы. Ее поставили между веревками с буйками. Я видел, как привычно напряглось ее тело. Она подала вперед мощные плечи и поиграла мускулами сильных рук.
– Надо было, что б она еще ласты надела, – прошептал кто-то Наташе, и я сразу различил знакомый голос алкоголика, балующегося рисованием.
– А в питач?!! – грозно крикнув, я рванул к шептуну, но тухлый смельчак лихо растворился среди присутствующих.
– А ты что стоишь? – обратилась ко мне Наташа. – Где твой костюм?
– Какой еще костюм? – испугался я, со страхом поглядывая на стоящую между веревок полуголую Надьку.
– Я тебе забыла сказать, прости. Подыщи себе что-нибудь в романтическом стиле: бархатный пиджак, кружевную блузу, бант, жабо… Ну, ты меня понял.
– У меня такого нет.
– Тогда я беру это на себя. Иди.
Наташа подтолкнула меня к сцене. Кроме импровизированного бассейна, на сцене уже находился Борис со своей ударной установкой. В ожидании томилась Софья в нереально белой короткой пачке и замызганных пуантах. Кто-то из организаторов дал отмашку, и действо началось. Борис знал свое дело, он виртуозно использовал различные аппликатуры. Слушая его, я убедился, что ударные – это абсолютная свобода, заключенная в одном организме. Полным контрастом воинственной музыке казался воздушный и невесомый танец Софьи, восхищаясь которым, я мысленно простил ей все ее жизненные поиски и прегрешения. В это время Наташа сновала среди присутствующих, отдавая им низкие поклоны, наклоняя тело под углом девяносто градусов. Но ярче всех была Надежда. Ловко маслая сильными руками, она яростно металась из одного конца дорожки в другой, как будто на кону была Олимпийская медаль. Сплоховал один лишь я. Засмотревшись на своих соучастников, я забыл, зачем я тут. Из-за меня пришлось все начинать сначала. Зато во второй раз, я органично влился в действо и запричитал в микрофон:
Люблю осеннее дыханье,
Сырой земли благоуханье,
И хруст осеннего листа,
И дождь, что тянется с утра.
Мне мило клена полыханье,
Осины робкое дрожанье,
И важность белого гриба,
И шустрых белок суета.
Здесь нет следа от умиранья,
Прощанья или расставанья,
Но есть природы красота.
Ведь осень – дивная пора!
На последнем слове Борис сделал завершающий римшот по барабану, Софья замерла, как мраморное изваяние, и только Надька все плыла и плыла, выбрасывая вперед свои мускулистые руки. Но в этом было даже что-то загадочное и значительное.
– Отлично! – крикнула Наташа.
– Супер! Класс! – зашумели все.
Ко мне протиснулась Надька в своем нелепом наряде.
– Пич, ну как?
– Ты была лучше всех! – сказал я, улыбнувшись ей. – Это они тебе кричали.
Она стянула с головы резиновую шапочку. Впервые в жизни я увидел ее такой счастливой. Когда мы вышли на улицу, было уже поздно. «Одуванчики пошли спасть», – с умилением подумал я.
– Как хорошо, Пич! – сказала Надька и крепко, по-мужски, обняла меня за плечи. Я прихватил ее за крепкую плотную талию, выше у меня не получилось из-за роста.
– Я впервые увидела настоящее искусство, – сказала она, имея в виду наше сомнительное выступление.
Я промолчал. Все же настоящим искусством для меня был «Девятый вал» и «Лебединое озеро». Но высказаться прямо и без прикрас в такой трогательный момент я не посмел.
– Пич, я даже не мечтала о таком. Ты меня всегда бери на искусство.
– Конечно, – ответил я, испытывая угрызения совести. По правде говоря, было б лучше начать знакомство с настоящим искусством с картиной галереи или театра.
Потом она, немного смущаясь, сказала:
– А правда, что у тебя кризис и ты не знаешь, о чем писать?
– Есть такое, – я не стал ей врать.
– У меня есть история. Послушай. Во время соревнований пропадает спортсменка. Вышла на дорожку, а к финишу не пришла – пропала. Все стали волноваться, искать. А она превратилась в русалку и стала мстить всем, кто ее обидел. Она могла возникать везде, где есть вода: в ванне, душе, умывальнике, унитазе, даже в стакане с водой. Ну как?
– Мне нравится, – сказал я. – Обязательно напишу. Ты мне будешь помогать, я же в плавании не очень.
Дома я обнаружил несколько непринятых звонков от Наташи и тут же перезвонил.
– Ваня, все было великолепно! Ты молодец! А Надя! Потрясно выступила!
Она была под впечатлением.
– Да, я хочу тебя обрадовать. Я нашла для тебя костюм. Ты рад?
– А какой он? – осторожно поинтересовался я.
– Мама жертвует свою итальянскую блузку, а соседка дает на прокат очень стильный кардиган. Только аккуратно! Я дала слово, что с ними ничего не случится.
– А нет ли в гардеробе твоей мамы или вашей соседки длинного бархатного платья в пол? Чего уж мелочиться, к чему эти полунамеки. Предстану в платье. А ты мне розу пришпилишь на декольте, – сказал я не без сарказма.
– Что ты! Это уже будет фарс, – не поняла иронии Наташа.
– А женская блуза, да еще вкупе с женским кардиганом – это не фарс?
– Конечно, нет. Если тебя смущает застежка на другую сторону…
Но я перебил:
– Вытачки меня тревожат гораздо больше.
Но Наташа смогла бы уговорить и банановую пальму так, чтобы та разродилась сливами. Я махнул рукой и переключился на другое.
– Хотел своей подруге экспонаты показать, а их, видимо, еще не привезли?
– Почему же? Кроме картин, все уже на своих местах.
– Но там только мусор, трубы какие-то.
– Как тебе не стыдно! – с укором сказала Наташа. – Это не мусор, это инсталляции и композиции наших современных ваятелей.
– Вот так искусство! – парировал я. – Наш дворник, Женя-узбек, каждое утро складывает такие инсталляции возле подъезда, чтобы потом погрузить на мусорную машину.
Наташа не обиделась и сказала по-доброму:
– Жаль, что вы без меня ходили. Я очень хочу тебе показать некоторые работы. Уверена, что тогда ты посмотришь на них иначе.
Я ничего не ответил.
– А подруга твоя молодец!
– Дерьма не держим, – неудачно пошутил я.
Не забыл обо мне и Семен.
– Наташа сказала, что ты посмотрел часть экспонатов. Интересно узнать твое мнение.
– Не то! – высказался я прямо и без затей.
– «Не то!» – записал в своем дневнике Лев Толстой после первой брачной ночи с Соней Берс. Однако ж, прожил с ней всю свою жизнь.
Он был в своем репертуаре.
На сон грядущий я записал в дневник: «Серая Шейка, увидев в кустах Лиса, послала его куда подальше и пошла в лес с высоким подниманием бедра».
Мы провели еще пару репетиций до того, как наступило торжественное открытие Выставки «Монолог Тунца». Во время одной их них Наташа повела нас знакомиться с экспонатами. К нашему с Надькой стыду, за горы мусора мы приняли атр-объекты: инсталляции, композиции и прочие пространственные скульптуры. Наташа была прекрасным гидом.
– Ребята, главное – это настрой. Почувствуйте в себе антенны. Настройте их на нужную волну, и ваш духовный мир обязательно отзовется на сигнал, – взывала она.
Я изо всех сил старался найти в своей голове антенну, чтобы вытянуть ее наружу. Надька напряглась. Она всегда так делала во время соревнований.
– В своих работах наши художники часто обращаются к повседневным объектам, которым придают новые черты с помощью каких-то изменений, – говорила Наташа, когда перед нами предстала полная мусора комната, в центре которой стоял табурет с дыркой посередине. Вокруг табурета валялись окурки, пустые жестяные банки от пива, много грязной скомканной бумаги. Помимо этих предметов, на полу явственно различались плевки.
– Автор этой композиции – наш земляк, Игорь Процкий. Она была ему навеяна инсталляцией британской художницы Трейси Эмин «Моя кровать». Не знаете такую?
Мы синхронно покачали головами.
– Только у Трейси в центре стояла кровать, ну а вокруг примерно то же самое. Толчком создания послужила депрессия художницы, когда она несколько дней подряд не покидала комнату.
Мы с Надькой тупо смотрели на композицию. Наши антенны отказывались принимать такие художественные сигналы.
– В 1999 году «Моя кровать» была номинирована на премию Тернера и выставлена в галерее Тейт.
Надька вопросительно взглянула на меня. Ее чистый неискушенный взгляд говорил: «Пич, а не попробовать ли и нам? И денег срубим, и прославимся».
Тем временем Наташа продолжала:
– Представьте, смотритель галереи, не поняв задумки Трейси, решил навести порядок в помещении: прибрал постель, вымел мусор, помыл пол от плевков.
Она засмеялась, но нам было не до смеха. Мы двинулись дальше по коридору, и Наташа завела нас в странную комнату, где мы уже побывали с Надькой раньше. Там все так же валялись в хаотичном порядке сваленные на пол куски ржавых труб разного калибра.
– Художники часто используют в своих инсталляциях производственные отходы и строительный мусор, – просветила нас Наташа.
– Возле нашего дома такие инсталляции! Такие инсталляции! – вдруг оживилась Надька. – Да, Пич? Разрыли теплотрассу, старые трубы вытащили и покрылись. Теперь сидим без горячей воды.
Я толкнул ее в бок, и она умолкла.
– А вот это – моя любимая композиция, – сказала Наташа, заводя нас в очередной павильон.
Прямо перед нами горделиво вздымался огромный держатель для туалетной бумаги, с которого спускалась бесконечная широкая бумажная лента.
– Я вам объясню, – с жаром начала Наташа. – Жизнь – это череда событий, которые записываются на небесах. Хороших и плохих. Глядя на этот арт-объект, человек должен задуматься, каких поступков в его жизни больше, и что ему стоит в себе изменить.
Я не выдержал и сказал:
– А вдруг автор имел в виду совсем не это? Тебе не кажется? А может он вложил такой смысл: ежегодно вырубаются миллионы кубометров леса для производства туалетной бумаги. А может вот что: сколько веревочке не виться – то есть сколько бумагу не разматывай – все равно конец будет, ибо свойство любого хомо сапиенса – иметь границы бытия. А может…
– А может автор хотел напомнить людям, чтобы они за собой следили и не забывали вытираться? – выдвинула свою гипотезу Надька.
– Или вот что: человек отличается от животных только тем, что он пользуется туалетной бумагой, а животные – нет, – добавил я.
Но Наташа перебила:
– Верно! Каждый пишет, как он слышит. Так и здесь.
– Мне не нравится, что нужно объяснять смысл композиций. Вот у Шишкина все просто: птица, и когда сидит, видно, что птица, – наступал я.
– Я тебя понимаю: «Ведь роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Но на то это и современное искусство! Оно другое. За ним тоже стоят художники, которые хотят донести до людей что-то очень важное, – пыталась пробиться к мне Наташа.
Следующая комната встретила нас абсолютной пустотой.
– Эта инсталляция называется «Сначала было Слово», – торжественно объявила Наташа. – Автор – Бетельгейзе Поканевидимый, молодой художник их Благовещенска.
«А король-то голый!» – крутилось у меня на языке, но вслух я сказал:
– Небось, уморился, пока довез до Владивостока свой арт-объект. Как ему, бедному, удалось в целости доставить все экспонаты.
Надька не поняла мою иронию и сказала:
– А чего тут везти? Воздух один.
Наташа никак не отреагировала.
– Главное – это эмоциональная атмосфера, – сказала она, – это впечатления, которые создают арт-объекты. Понимаете?
Чтобы ее не обидеть, мы кивнули. И снова, не сговариваясь, сделали это синхронно.
– А теперь – последняя инсталляция!
И она повела нас в павильон, расположенный в самом конце коридора. Как только мы вошли, она нажала кнопку выключателя и вокруг нас зашевелилось пространство. Как нам объяснили позже, это была мультисенсориальная комната переживаний. Помимо постоянно движущихся прозрачных предметов и зеркал, здесь были меняющиеся свет и звук. Но самым неожиданным была смена запаха от пьяняще терпкого, восточного, до освежающего морского бриза. Находясь в этой комнате, все наполнилось для меня смысловыми галлюцинациями. Я отчетливо увидел прямо перед собой огромный яркий луч, манящий в неизвестность, но я точно знал, что это неизвестность – добрая для меня. Времени и пространства для меня в этот момент не существовало, поэтому, когда Наташа нажала на заветную кнопку выключателя, я некоторое время не мог прийти в себя. То же происходило и с Надькой. Она смотрела в пустоту таким взглядом, как будто увидела саму Пречистую Деву Марию. По пути домой она сказала, что ей привиделся Кай, до того как Снежная Королева всадила в него ледяные осколки, и он ее жалел. Именно так: жалел. Мы с ней уговорились сделать у себя дома такие же инсталляции – у нее и у меня. Мы подвесили к потолку маленькие зеркала, кусочки прозрачного пластика и пищевой пленки, к стенам прикрепили новогодние гирлянды, вооружились освежителями воздуха для туалетов. Конечно, эффект был значительно слабее, но нам хотелось переживать волшебство снова и снова.
– Два здоровых бугая, нашли чем заняться, – посмеиваясь, говорила тетя Валя. – Мы в детстве тоже секретики делали – выкапывали ямки во дворе, выстилали их фольгой от конфет, укладывали сверху битые стекляшки, закрывали стеклышком и засыпали землей. Потом делали в земле «глазок» и любовались. Но не в пятнадцать же лет!
За несколько дней до открытия Выставки я получил сообщение от Ирэны, она написала, что приедет на несколько дней по делам во Владивосток и очень хотела бы встретиться. Я ответил, что буду ждать ее с нетерпением, и заодно написал, что принимаю участие в открытии Выставки Молодых Художников «Монолог Тунца», на которую приглашаю и ее. «Здорово!» – написала Ирэна, – «Я сделаю об этом событии небольшой репортаж». Не забыл я и про Людмилу Какоевну. Но меня опередил Семен, так что она уже была приглашена. Разумеется, мы с Надькой пригласили своих родителей и знакомых. Поскольку мероприятие планировалось необычное, и проходить оно должно было далеко от центра города, мы боялись, что народ не придет, поэтому подстраховались и распечатали небольшие листовки с приглашениями, которые поклеили на остановках, столбах и оставили в местах скопления людей – в магазинах, торговых центрах. Мы ждали людей. Мы ждали их реакции. Мы хотели зажечь их своим искусством. Огромное помещение мы задекорировали металлическими лестницами, деревянными лесами и переплетающимися веревками, чтобы создать настроение таинственности и значимости, и теперь оно совсем не напоминало Поганкины палаты. В процессе репетиций претерпела ряд изменений и наша интерактивная часть. Так, вместо одного стихотворения, я должен был читать пять. Кстати, к своему концертному костюму я довольно быстро привык. Он был ничуть не хуже, чем Надькин купальник с резиновой шапочкой, Софьина балетная пачка или обнаженный торс Бориса. Блуза Наташиной мамы сидела на мне, как влитая, а соседкин кардиган подчеркивал мою поэтическую хрупкость и незащищенность. Во всяком случае, так было по сценарию. Надьке установили тумбу в начале дорожки, с которой она имитировала ныряние в воду, после чего плыла разными стилями попеременно и, вернувшись в исходное положение, взбиралась на тумбу и вновь «ныряла» и «плыла». Кому-то удалось раздобыть профессиональные разделители дорожек – волногасители – и теперь у зрителей не возникло бы вопроса, кто эта девушка и что она делает. Наташа дополнила свое кимоно огромной подушкой на спине, что добавило изгиб туда, где его не должно было быть. Типа горба. Но ей было виднее. Ведь не я, а она была потенциальным квалифицированным востоковедом. Наш перформанс удостоил своим участием Артур. Одетый не то в тогу греческого жреца, не то в сэньи тибетского монаха, он должен был ходить перед авансценой и бросать в посетителей пригоршни риса, при этом его полное тело колыхалось, внушая присутствующим благоговейный трепет. Софья к своей партии добавила новые па – де – Бурра, фуэте, арабески и антраша. И только Борис не изменил первоначальному сценарию. Раздетый по пояс, он все так же яростно бил в барабаны, добавляя сердцебиения нашему перформансу.
Ну и последнее. После того, как Наташа познакомила нас с инсталляциями, мое отношение к этому виду искусства мало помалу стало меняться от полного неприятия и высмеивания до попытки понять. Каждый раз, приезжая сюда на репетиции, я ходил по павильонам и пытался услышать то, что хотел сказать автор своими работами. Так, наваленные гуртом ржавые трубы вдруг заговорили о безысходности человеческого бытия, о беспомощности человека в мире, о его одиночестве, о предопределенности событий в его жизни. А невидимый арт-объект художника из Благовещенска Бетельгейзе Поканевидимого, наоборот, сулил надежду и вселял силы, напитывая невидимой энергией, как будто автор пытался освободить человеческую сущность от шелухи цивилизации и помогал проявить свой гений. Кстати, в последнюю, «волшебную» комнату ни я, ни Надька больше ни разу не зашли. Не сговариваясь, мы одновременно пришли к мысли, что чудо нельзя тиражировать и больше не рискнули испытывать необычные переживания.
Я проделал большой путь к пониманию такого спорного вида искусства. Конечно, было бы глупо назвать меня знатоком экзистенциальных смыслов всех работ, но, как бы то ни было, шаг навстречу мною был сделан. Даже полтора. Ведь я тоже решил представить на выставку свою инсталляцию. Долго раздумывал, не будет ли это слишком по-делитантски с моей стороны. Но когда рассказал свою идею Наташе и Семену, они горячо меня поддержали. Свой арт-объект я посвятил девочке, которую знает каждый, Мурочке Чуковской. Кому в детстве не читали детские сказки в стихах Корнея Ивановича Чуковского! Однако, не каждый знает трагедию, связанную с тяжелой болезнью его младшей дочери и ее мучительным уходом. Эта история потрясла меня до самой глубины, так что время от времени я мысленно возвращался к ней снова и снова. И теперь у меня появилась возможность выплеснуть на окружающих всю свою боль, тем самым сняв с себя напряжение, и отдать долг памяти бедной Марии Чуковской. В песочнице возле дома я подобрал никому не нужного старого одноногого пупса, которому кто-то выколол глаз, купил несколько широких бинтов, обмотал ими его фигуру, в углу комнаты поставил огромный сломанный полураскрытый зонт, который покрасил из баллончика зеленой краской, – он символизировал ноябрьскую секвойю в Алупке, под которой была похоронена Мурочка, а на длинных кусках прозрачной пленки черным маркером написал стихотворение, которое она сочинила в больнице, из которой так никогда и не вышла:
Я лежу сейчас в палате
Рядом с тумбой на кровати.
Окна белые блестят,
Кипарисы шелестят,
Ряд кроватей длинный, длинный…
Всюду пахнет медициной.
Сестры в беленьких платках,
Доктор седенький в очках.
А за сотни верст отсюда
Звон трамваев, крики люда.
Дом высоконький стоит,
Прямо в сад окном глядит.
В этом доме я роди́лась,
В нем играла и училась.
Десять лет там прожила