Кстати, проходя мимо подпорной стены на остановке «Молокозавод», я принципиально отвернулся и посмотрел в противоположную сторону.
Перед сном я открыл свой дневник и сделал еще одну запись: «Возле дырки ходил Лис. Серая Шейка смотрела на него и работала ногами».
В ту ночь мои сны были далеки от искусства. Возможно, мозг, чтобы не дать мне свихнуться, включил защитную функцию и перенес меня в казино южно-американского города, где все посетители были темнокожими. После первого солидного выигрыша ко мне подошла пуэрториканка с рельефными формами и так смачно поцеловала, что всосала меня в себя целиком, я вошел в нее, как склизкий банан Басё. Последними в ее утробу проскользнули мои ноги. И прежде чем погрузиться в сладостную невесомость ее чрева, я услышал громкий шлепок ее сочных сомкнувшихся губ.
На следующий день мне позвонил Семен. Голосом, полным соболезнования, он вежливо справился о моем самочувствии, настроении и творческих планах. Видно, он неплохо задолжал Людмиле Какоевне, раз посчитал себя обязанным позвонить мне.
– Не хочу вас расстраивать, но у меня все хорошо, – заверил его я и поблагодарил за теплый вечер. Когда он сделал мне комплимент, отметив мои глубокие познания в области творчества Набокова, я скромно ответил:
– Всегда рад помочь. Обращайтесь.
– Да, кстати, – сказал он с наигранной непринужденностью, – не нужен ли тебе сюжетец для небольшого романа?
Я почувствовал, как в воздухе дематериализовалась добрая улыбка Людмилы Какоевны.
– Представь, – таинственно сказал он, – люди живут параллельно в трех реальностях. В одной они совершают поступки, во второй – эти поступки возвращаются к ним. А третья реальность представляет собой матрицу, которая…
– Боюсь, для меня это будет слишком сложно, – искренне сказал я. – Может, лет через десять возьмусь.
– Все-таки ты подумай, – миролюбиво сказал Семен.
После нашего разговора в подтверждение своей литературной состоятельности я вытащил дневник и сделал запись: «Серой Шейке надоело сидеть в холодной воде, поэтому она подтянулась на руках и высунула свой грустный зад из полыньи».
Женщины бывают разными: любимые доступные, которых можно лицезреть и с которыми можно общаться; любимые недоступные, которые существуют на экране или в воображении; женщины-друзья; женщины-знакомые по доброй воле, которых ты выбираешь; вынужденные знакомые – одноклассницы, соседки, словом, знакомство с которыми от тебя не зависит. Но речь пойдет не о них. Самая привлекательная для меня категория женщин – это боевые подруги. У меня есть такая, и я считаю это большой удачей. Надька живет в соседнем доме. Я помню ее столько, сколько себя. Мы одногодки. Когда мы в детстве гуляли на площадке возле дома, она отбивала от меня палкой других детей, чтобы они со мной не играли. Попросить она их не могла, потому что разговаривать начала очень поздно. С тех пор мы идем по жизни рядом, плечо к плечу, а если надо, то сражаемся с недругами спина к спине. Когда Надька рождалась, все счастливые звезды были заняты другими младенцами. Из родителей у нее одна мать. Тетя Валя напоминает мне несчастную Муху Цокотуху, только без спасительного Комара – постоянно влипает в паутину, где ее неизменно поджидает коварный паук, который припадает к ней и высасывает кровь. Сколько таких пауков я перевидал! Паук-злобный сосед, паук-коллектор, паук-алкоголик сожитель, паук-хитрый начальник. Бесконечная череда несчастий иначе как отработкой кармы, не объяснить. Были в жизни этого маленького семейства и периоды голода, и тотального безденежья, и непонятно откуда обрушившихся болезней, и поджоги квартиры сметливыми коллекторами. Все несчастья, отпущенные всему их двенадцатиэтажному дому, доставались исключительно их страстотерпной семье. Я стараюсь, как могу, скрасить их невеселую жизнь. Делаю это исподволь, чтобы не обидеть. Пару раз в месяц мы с Надькой устраиваем у меня дома кулинарные забеги, печем торты и прочие вкусности, после чего я заставляю забрать кулинарию домой. «Я и так жирный, ты хочешь, чтобы меня травили в классе из-за этого?» или «Представляешь, как меня будет гнобить перед всеми тренер, за то, что вес набрал?» – наседаю я. Таким же образом, к ней часто перекочевывают мои вещи: футболки, кроссовки, толстовки и куртки. Причины нахожу разные: мала, велика, дико светлая или, наоборот, слишком темная, не та надпись, нет карманов или капюшон, как у гнома. Благо у нас с Надькой один размер, и она презирает платья. Если она чует подвох и отказывается брать слишком дорогую, по ее мнению, вещь, я включаю рычаги: «Брезгуешь после меня надеть?», «Значит так, да? Мы с тобой больше не братаны?», «Не хочешь, потому что я жирный? (как вариант: потный, вонючий, заразный…)» Обычно, это срабатывает, и вещь перетекает в соседний дом, туда, где она нужнее. Таким образом, я пытаюсь приодеть свою Боевую Подругу. Дома могут только сказать: «Опять Надьке подарил?» И все. Никаких разборок. Находились просветители, которые пытались открыть мои глаза на нашу дружбу, мол, не ровня она мне, у нас нет точек соприкосновения и я компрометирую себя такой дружбой. Но я объяснял таким правдолюбцам, что они неправы. На доступном и понятном каждому языке.
В прошлом году я спас Надькину семью от разорения. Вот как это было. Новость была такая важная, что Надька позвонила мне прямо в школу. Она задыхалась, но волнение было радостным. Сразу же после уроков мы встретились, и она мне сообщила, что ее матери в «Одноклассниках» написал итальянец, и теперь она за него выходит замуж. Теперь они будут богаты и уедут жить в Рим. От такой новости я так обрадовался, словно итальянец сосватался не к тете Вале, а ко мне. Я был счастлив, что нашелся благородный человек, который за неказистой внешностью Надькиной матери увидел чистую, страдающую душу. Надька делилась, как ласков с ними итальянец, какое будущее он им готовит. Порой, она плакала, предвидя нашу предстоящую разлуку, но тут же вытирала слезы и обещала выделить мне лучшую комнату в их римском палаццо, куда я буду приезжать в любое время за их счет. Все во дворе заметили перемены в ее матери. Она повеселела и похорошела, скорбная скобка рта распрямилась, изменилась походка. В этот период я особенно сблизился с ней. Причина была проста. Как и герой пьесы Розова, на вопрос, владеет ли она иностранными языками, тетя Валя могла с гордостью ответить – нет. Поскольку я в неплохих отношениях с английским, моя помощь была ей очень кстати. Послания итальянца были настолько слезливы, насколько и безграмотны. Они были обильно сдобрены словами: «ангел мой, дорогая, любимая, медок, сахарок». По нескольку раз в день я стыдливо переводил о том, как он желает ее, сгорает от любви, умирает и сохнет. За время переписки жених выслал три своих фотографии, с которых на нас смотрел успешный чернявый самец на фоне замка, Ламборджини и бассейна, предназначенного скорее для проведения Олимпийских игр, нежели любовных заплывов. Сказать, что я был удивлен – это не сказать ничего. Я другими глазами посмотрел на Надькину мать, на ее одутловатое лицо, подпертое короткой толстой шеей, бесформенное тело с огромным складчатым животом, из-под которого виднелись короткие, тяжелые, усталые ноги, красноречиво говорящие: «Остановите Землю, я сойду». Мои родители радовались: «Валя заслужила». Если раньше все, кто знал Надькину мать, говорили: «Да на нее не то, что мужик – муха не сядет», то сейчас они завистливо тянули: «Глянь! Муха все-таки села, да как удачно!» Состоя при тете Вале секретарем, я был в курсе всех ее дел, узнавал новости, так сказать, из первых рук. Однажды наш итальянский друг написал, что в знак любви и серьезности намерений отправил своей будущей жене и дочери подарки: два новейших айфона, две пары часов Ролекс, два ледтопа и обручальное кольцо с бриллиантом, размером с тети-Валин пуп. Посылка проделала длинный путь: Италия – Турция- Индия – Малайзия. Чтобы она попала в Россию, требуется оплатить акциз. И это было далеко не рупь пиисят, а сумма равная рабскому труду тети Вали до того момента, как она сыграет в ящик. Я отчетливо понял, что суженый-то – ряженый! Найдя подобную схему обмана в Интернете, я забил барабанную тревогу. Поначалу тетя Валя отказывалась верить в коварство возлюбленного, она не хотела лишаться надежды. Точку поставила моя мать.
– Валентина, – сказала она – ты потеряла надежду. Но ты не потеряла Надежду. А что до этого чудака, так в рот ему плевать.
Та вздохнула и продолжила борьбу за выживание.
– Пич, – раздался в трубке знакомый голос моей боевой подруги, – дело есть, выходи.
Надькин голос был отчаянно грустный. За неимением ничего повкуснее, я схватил банку зеленого горошка в качестве гостинца и выбежал во двор. На скамейке, ссутулившись, сидела моя боевая подруга. Под подбородком висела серая от грязи и времени, маска. Она не столько защищала от страшных бацилл, сколько была их инкубатором.
– Вангую, что-то случилось, – пытался пошутить я, но тут же осекся под ее тяжелым взглядом.
– Беда у нас, – выдавила боевая подруга. – Мы с матерью полночи в ментовке провели.
– Ничего себе, – удивился я. – Почему мне оттуда не позвонила?
– Будить тебя не хотела, – сказала Надька.
За ее суровым взглядом я почувствовал заботу и теплоту и в благодарность за все сунул ей в руку горошек.
– Что случилось-то?
– Бабка, – односложно объяснила Надька.
– Опять?
– Пич, ты все говоришь, что ей надоест и она уймется. А она не унимается!
Я сразу понял, о ком говорила моя боевая подруга. Обидчица – это старая, но бодрая бабка, носительница двух имен. Половина округи называет ее Грымза, другая половина – Клизма. Иных имен она не имеет. В некоторой степени, это местная достопримечательность. Во-первых, она бессмертна, потому что наши родители и родители наших родителей утверждают, что в их детстве она уже была бабкой и изводила также методично их тоже. Если бы были живы наши прабабушки, уверен, это лицо о многом рассказало бы и им. Но Грымза пережила всех. Она, как Кощей Бессмертный. Во-вторых, она известна тем, что на все праздники надевает на свой пиджак ордена и медали, присвоенные у бывшего покойного одинокого соседа-фронтовика. На день Победы она отбивает себе место на трибуне и вместе с настоящими героями принимает парад. Для нее не существует очередей в магазинах, поликлиниках и прочих присутственных местах. Трудно поверить, что престарелый восьмидесятисемилетний человек может довести до исступления несколько десятков людей в районе. Но свидетельствую, что так оно и есть. И сколько бы я не повторял слова Жванецкого о том, что мудрость не всегда приходит с возрастом, бывает, что возраст приходит один, ни Надьке, ни ее матери, ни многим другим от этого не легче. Такие люди, как она, чувствуют человеческую слабость, надломленность и бьют в трещину, расширяя ее. Она пыталась и из меня сделать жертву. В течение нескольких лет она методично выхватывала меня во дворе и допытывалась: «Ты же занимаешься сумо? Да? Сумо? Правильно, такой толстый, чем же еще тебе заниматься! Только сумо!» На что я просто молчал и шел своей дорогой, слыша за спиной громкий старческий голос: «Сумо! Сумо!» Она орала так, что рыбаки на ближайших сейнерах были в курсе моей внешкольной деятельности. И неизвестно, сколько бы это продолжалось, если б мой отец, став свидетелем этих токсичных отношений, не послал ее в пешее эротическое путешествие.
– Не унимается, говорю.
– А почему в ментовке? Вы ее с матерью убили, что ли? –выдвинул я абсурдную гипотезу.
– Вчера мать пришла с работы поздно. Расстроенная. Сказала, что увидела на дороге мертвого Гаврюшу. Его машина, видимо, сбила.
У меня засвербило в носу. Гаврюша – дворовой кот, наш с Надькой любимец.
– Бедный старик, – сказал я, вспоминая его добродушное, улыбчивое лицо с поломанными усами и устремленными в вечность, мудрыми глазами. – Святой был.
Нет, я не богохульствовал! Гаврюша был очень добрый, душевный, деликатный кот. Я постоянно выносил ему еду. При этом он всегда садился в сторонке, уступал угощение кошкам, котятам и молодым котам, а потом ел сам. Полосатый, с огромной теплой плоской головой, это был, без преувеличения, лучший человек в нашем дворе.
– Не плачь, – сурово сказала Надька. – Мы с матерью решили его закопать в цветнике под домом.
– А почему мне не позвонили?
– Потому что. Не хватало, чтобы ты в могилу начал кидаться, – Надька сделала ударение на первом слоге, отчего ситуация показалась еще более печальной.
Я представил жалкую ямку на газоне, старое тельце Гаврюши и заголосил.
– Прекрати, он уже в раю, – строго сказала Надька. – Мы с матерью вышли во двор, как стемнело. Совком выкопали яму. Положили его туда в полотенце. Только засыпали землей, как видим, к нам идут менты. Стали спрашивать, что по чем. Мы объяснили. Они сказали, что придется проехать. Оказывается, Клизма увидела нас из окна и вызвала ментов. Она им сообщила, что я нагуляла младенца, мы его с матерью задушили и закопали, чтобы скрыть позор.
– Не может быть! – выдохнул я.
– Может. У матери спроси.
– Ну и тварь. А что вы делали в ментовке?
– Объяснительные писали. Нас водили по кабинетам, опрашивали. Потом отпустили, и мы пошли домой.
– Ночью?
– В три часа.
– Дай слово, что всегда будешь мне звонить в таких случаях. Мы всегда должны быть вместе!
Надька улыбнулась и слегка стукнула меня в живот банкой горошка. И это было гораздо приятнее, теплее и чище, чем поцелуи всех красавиц вместе взятых.
Вернувшись домой, я долго думал о Надьке, о ее мягкосердечной матери, о покойном Гаврюше. Сил не было даже помыться перед сном. Но все же свою литературную миссию я выполнил, написав в дневнике корявым, неразборчивым почерком: «Серая Шейка, подтянулась на руках и вылезла из полыньи».
Следующий день у меня был распланирован. С утра я собирался написать эпитафию на смерть Гаврюши. Я знал, что смогу. Слова уже роились в моей голове, осталось только выплюнуть на бумагу. Затем мы с Надькой договорились найти камень посимпатичнее, чтобы установить на могиле любимца. Еще я пообещал своей боевой подруге, что поговорю с ее матерью – ее опять надо было вырывать из паутины. На этот раз кто-то ловко соблазнил ее сетевым бизнесом, и на все свои жалкие деньги она стала закупать сомнительную продукцию, ту, что от всех болезней и невзгод: крема, напитанные энергией радуги, дождевую воду, собранную тибетскими девственницами в полнолуние, чудодейственные капсюли, содержащие мощи космических пришельцев с Сириуса. Неважно, кто ее втянул в эту сектантскую организацию, но тетя Валя слепо уверовала в чудо, отчего их и без того неизбалованный едой маленький холодильник был звеняще пуст. Надька питалась у нас.
Вечер я хотел посвятить себе, считая, что заслужил поиграть пару часов в сетевую игру «World of Tanks», тем более, я скопил пару миллионов виртуальных денег на приобретение крутого танка Т-62А. Но все пошло не так, как я запланировал.
Совру, если скажу, что совсем не ждал звонка от Наташи. Я чувствовал, что она добрая девушка и по всем канонам человеколюбия должна позвонить и справиться обо мне. Конечно, мне далеко до Басе, но в некотором роде я тоже поэт. Взять мой телефон у Семена – пара пустяков. Поэтому, когда в телефонной трубке раздался знакомый мелодичный голос, я почувствовал радость.
– Чем занимаешься? – участливо спросила она.
– Дописываю эпитафию на смерть кота.
– Понятно, – нисколько не удивилась она. – У меня к тебе дело.
– Говори.
– Хочу предложить тебе тему. Семен сказал, что ты в творческом простое, не знаешь, о чем писать.
– Это не совсем так, – промямлил я.
– Нет, ты послушай. Пятнадцатилетней девочке родители подарили на День рождения черепашку. Девочка разочарована. Разве о таком подарке мечтают в пятнадцать лет! Но она добрая – ухаживает за ней, кормит одуванчиками. (Ты тут разовьешь сюжет). И вот черепашка начинает ежедневно откладывать яйца. Золотые.
«Ай да Наташа! И это после воспевания японского аскетизма и простоты!» – подумал я, но вслух сказал: «По-моему, этот сюжет уже где-то был. «Курочка Ряба» называется, или я ошибаюсь?»
Но она переключилась на другое:
– А ты знаешь, что нам дали добро на организацию Выставки Современного Искусства «Монолог Тунца»? Там будут картины, скульптуры, инсталляции и прочие арт-объекты современных авторов. У меня будет отдельный стенд, буду представлять «Сёдо» – японскую каллиграфию. Под мероприятие выделили цех бывшего завода. Вот, хотим привлечь тебя.
– В роли художника? – осторожно поинтересовался я.
– Давай при встрече все расскажу, – уклончиво ответила она.
– Ну, хоть в двух словах, – попросил я.
– Понимаешь, мы хотим заявить о себе, привлечь к себе внимание. Чтобы люди узнали о нас, пришли, познакомились с нашими работами. Ведь как это ни банально звучит, все, что мы создаем, мы делаем это для людей.
Я слушал и никак не мог представить свою роль в этом мероприятии.
– Выставка продлится месяц. Каждое воскресенье мы планируем проводить интерактивные перформансы перед показом. Будет несколько участников. В центре мы установим ударную установку, на которой будет играть Борис. Ну, ударник, ты его видел у Семена. Вокруг ударных инструментов в балетной пачке будет танцевать Софья.
– Кроме барабана, других инструментов не будет? –уточнил я.
– Нет, в том-то и дело. Это будет авангардно, ярко, неожиданно. Представь: брутальный Борис с татуированными руками, его соло на ударных, и хрупкая Софья с ее классическими балетными па.
– В огороде бузина, а в Киеве – дядька, – вырвалось у меня.
– Я тоже буду принимать участие в инсценировке, буду ходить среди гостей в костюме гейши и совершать одзиги.
– А это что такое?
– Одзиги – это традиционные японские поклоны.
– Может, вместо поклонов лучше посетителям конфеты раздавать?
– Нет, не лучше. Они должны настроиться на волну с тем прекрасным, что их ожидает впереди.
– А я? Что должен делать я? Подавать барабанные палочки Борису? Или помогать крутить фуэте Софье? А может, нести шлейф твоего кимоно?
– Зачем? – удивилась Наташа. – Ты будешь делать то, что у тебя лучше всего получается – читать свои стихи.
– Приехали! Под барабанный бой, возле снующей балерины и на фоне твоих поклонов? По-моему, моя поэзия там будет лишняя. Я туда точно не впишусь!
– В этом-то и смысл – соединить между собой абсолютно несочетаемые вещи, как ты не понимаешь! Мы живем в жестоком мире, балансирующем на грани развития и распада. Этот перформанс погрузит посетителей в нашу противоречивую сокрушительную реальность, настроит на правильное восприятие представленного искусства.
Мне было нечего сказать.
– Соглашайся. Послужи искусству. Выполни свою миссию, – я почувствовал в ее голосе жалобные нотки. Совсем как в тот вечер на чердаке, когда она рассказывала про бедственное положение Басе.
– А какие стихи ты мне предлагаешь читать? Об искусстве, художниках, картинах? У меня таких нет.
– Зачем о картинах? Читай про ручейки, про капель, у тебя же есть такие?
– Дай время все обдумать, – попросил я. – И еще. Если что, можно я возьму с собой свою боевую подругу?
– Конечно можно! – почему-то обрадовалась Наташа.
Наверное, это была гарантия того, что я больше не буду посягать на нее, и, следовательно, не стану подвергать обструкции ее унылого и тухлого Элимира.
– А эта твоя подруга – она что-нибудь умеет делать? Может, она поет или акробатические номера делает?
– Надя? Она пловчиха. Очень хорошо плавает на длинные дистанции. Первый юношеский.
– Вот и отлично! Для нее тоже найдется роль.
– То есть? Уж не собираетесь ли вы водрузить на сцену чан с водой, чтобы она в нем барахталась?
– Неплохая мысль. Надо подумать. Времени осталось мало, – вслух рассуждала Наташа, – бассейн мы ей организовать не успеем. Но есть идея! Как тебе такой вариант: во всю длину сцены мы начертим плавательную дорожку, натянем две веревки с буйками, как в настоящем бассейне…
– И?!!
– И запустим между ними твою подругу. Она будет ходить туда-обратно и делать взмахи руками, как в плавании – баттерфляй, брасс, кроль – не важно.
– А на спине? – поинтересовался я, стараясь довести ситуацию до абсурда.
– Можно! – не поняла моей иронии Наташа. – И еще. Было бы хорошо, чтобы она при этом была голая.
– Здрасьте! Приехали! – возмутился я.
– А что тебе не нравится? Во-первых, нет ничего прекраснее человеческого тела. А, во-вторых, детали никто не увидит, поскольку плавательную дорожку мы сделаем в самой глубине сцены. Зрители только увидят очертание красивого тела и размашистые движения.
– Нет, – категорически обрубил я. – Даже не мечтайте. Если она даст согласие принять участие в вашем шоу, то выступать она будет только в своем спортивном купальнике!
– Хорошо, – разочарованно протянула Наташа.
– А ты сама бы смогла? Вот так, перед всеми голой?
– Ради искусства – смогла бы, – важно изрекла Наташа.
Я содрогнулся.
– Куда нам подойти и когда?
Она назвала адрес и мы условились встретиться.
Я не сомневался, что Надька согласится. Ведь мы же братаны, мушкетеры! Попроси она, и я бы поступил так же. Вдруг я представил, как Надька меня просит принять участие в подобном перформансе, где моя роль – бороться с самим собой на ковре, демонстрируя самому себе приемы САМБО. Вот я сам себе делаю подсечку, потом захват, потом сам же себе – удушающий. Комедия. Но в Надькином случае было еще нелепее. Для моего вида спорта хотя бы не требуется вода.