Было слишком близко, чтобы разувериться в этом, слишком далеко, чтобы прикоснуться снова к твоим глазам.
Но плевать ты хотела на условности, а я же не знал никаких таких, и прочих.
Смелой ты была в своих рассуждениях, я же был труслив в желании закурить тяжелую сигарету.
Безмолвно потом потягивая дымок, до безобразия серый и растворимый в воздухе.
Ты была слишком растрогана этим, я был слишком польщен твоим присутствием.
На балу чертей и ведьм, мы повстречали дохлую рыбу.
Ты хотела отдать ей свою жизнь, но я не позволил тебе этого сделать, не был разочарован.
Мы знакомились со всеми, и выпивали непонятные отвары, мутнело в глазах потом от них, ноги становились вареными макаронами.
Было настолько весело, что от безумия слабли руки, зажигались дальние огни.
Вышел подышать замогильным воздухом, хапнуть горя.
Затем поинтересовался у мимо пролетавшего камня, где находится туалет.
Но он промолчал, я слишком жалок показался для него, в своем черном костюме не по размеру.
Теплый воздух окутал меня, и я разглядел направление, истома подступила к горлу.
Быстро не смог надышаться, пришлось делать это медленно.
Затем я вернулся, и не смог найти тебя.
Ты ушла с мертвой рыбой, решив отдать последнее что было у тебя.
Песня 57.
Насильно цел не будешь.
Под стать бы, и другим остановиться, в задумчивом оцепенении.
В постыдной разлуке, в мыслях нелегких, в судорожных конвульсиях безупречных состраданий.
Легкодоступными оказывались гроздья винограда, что так маняще низко росли из лозы, покрывая рукотворные сооружения.
Бесполезными оказывались руки, что тянулись к ним, слишком грязными и немытыми.
Больше всяких похвал, триста лет овеянные сознанием улиц.
Меньше всякой грубости полусознания, что в дреме, тревожит сердца.
Так или иначе, совсем или по-другому, но глаза не переставали кровоточить, не умалялись ни на миг кровавые потоки.
Не смыть их потугами людскими, не усеять ими поля плодородные, все высохнет.
Сорняки одолевали твой мозг, мой же был чуточку чище, немножко правдивее и слаще, чем того требовала партия.
Соратники шли и попадали в шаг.
Змеи тянулись, и не попадали куда им нужно, вились в клубки, словно мысли.
Так становилось забавно, так было совсем прилюдно и не страшно.
Так было намного стабильнее, никакого роста и никаких падений, словно злоба дня, словно приунывший зайчик.
Пластмассовый мир неукротимо побеждал, костные останки неумолимо выплевывала земля, давая место быть догадкам.
Переглядывания устраивали мы с тобой с противоположных сторон рек, мы думали так нужно, так легче будет.
Подслушивали разговоры, и никому ничего не рассказывали.
Не замечали происходящего, не верили в увиденное.
Не забывали чистить зубы перед сном, чтобы не видеть кошмаров.
Но тут не улица вязов, и ты не Тина.
Песня 58.
По левому краю, или по правому, это уже не важно.
Голоса в голове уже не давали того покоя, той отдушины, что была иногда так важна.
Но неразменной монеты не существует, и ты не сотрешь свои жалкие ручонки о карман, постоянно вытаскивая ее.
Слишком сильно, и настолько уже невмоготу.
Тревожные состояния усиливались, но уже не приносили того спокойствия, что было раньше, что ожидалось.
Ветер завывал в щелях, и мне слышались в нем рассказы об увиденном в дальних странах.
О крейсерах и гейшах, о берегах лазурных, о несросшихся костях безупречных.
Слишком поддавливало внутри головы, боль была невыносима, и уже не приносила того удовольствия, которое ожидалось, которое должно стать, или имело место быть.
Отравленные становились мы, подогретые крепким кофе, сладким чаем и прочим, и безо всякой на то нужды.
Быстро перебирали пальцами, трещали трещинами, слоились по слоям.
Утопили мизинец в мертвом нелепом дне, и искренне потешались этому и смеялись.
Ты, выставив зубы, а я, копошась в твоем прекрасном рте.
И так продолжаться могло целую вечность, целое сновидение, все что угодно.
Но струи не давали доделать начатое, кровати слишком железными оказались, и окованы.
Копать руду, не было смысла.
Я не хотел этим никого обмануть, не хотел совсем соврать.
Но так вынуждала меня действительность, а ты постоянно потакала мне в этом, всегда поддерживала.
Слишком быстро шла, чтобы успеть за мной.
И я не мог заслужить твоего прощения.
Песня 59.
Безучастные заборы струились и извивались ка могли.
Ошарашенные чем-то кони, неслись, не замечая, что ноги их спутаны, а гривы так бодры, как это требовалось.
Несмышленые трубы торчали, как и раньше, из потолка, и уходили в пол, а может и наоборот.
Мы были неприхотливы к еде, мы были не торопливы в выводах, так подавно, и так сумрачно зазеркально, словно дождь, словно не разлитое масло.
Собирались слишком долго, слишком неторопливо.
Ты завязывала мне шнурки, я натягивал твои колготки.
На улице было слишком холодно, чтобы стать, в доме было слишком нестерпимо, чтобы находиться поодаль.
Так случалось каждый четверг, так проходил каждый недоеденный понедельник.
И было время, и змей над землей носился.
И был случай, и мы им пользовались вслепую, постоянно промазывая, и протирая кровь влажными салфетками.
Ты была обречена, я был безнадежен рядом с тобой.
Ты была так неумолима, потому что я умолял тебя.
Держался за подол платья, валялся в ногах.
Брызгал слюной, каждый раз рыдая, не смолкая в мелких всхлипах.
Мы сами это начали, мы сами должны положить этому конец.
До края безумного, до открытой форточки, до фатального конца, до неба безумно красного.
Тащи одеяло на себя, я хочу проникнуться холодом.
Забирай последний кусок, я хочу истощиться.
Наступи на колючую проволоку, проведи нежной ладонью по шершавой доске.
Изнемогай от счастья, а я буду тебя лечить.
Как шаман, как древний алхимик.
Песня 60.
Жалость вызывала только презрение к ближнему, словно ярость, словно недоваренный горох.
Приятно было и тошно по утрам осознавать, что никого нет рядом.
Нет никого, кто разделит утреннюю боль.
Совершенно не было никого, кто бы разделил град вечерних слез.
Не было никого, кто во тьме ночи, послал бы смайлик, и с обратной стороны стекла, написал бы угрожающую надпись, которая не то чтобы и испугала.
Гордо неся все что было с собой, я встречал на пыльной дороге тебя.
Твои песни начинали надоедать мне, и лесным обитателям.
Надоели они обитателям пустошей, и полостей земли.
Мы намывали золото, из-за этого в общем то и жили.
Влачили то жалкое, что было нам уготовано, расставлено как силки на опушках, на начале лесов, на конце полей.
Больше не выдавить, ведь я не тюбик.
Больше не сравнить ни с чем, ведь мы несравненны оказывались в том многообразии, в той эпохе.
Ящеры внеземные, лазером стреляли по нам, а мы укрывались за стоящими камнями.
Требовало все больших усилий, и мы обладали этим.
Требовало все слабости, и мы не смели с этим связываться.
Стоя на пороге вселенной, первый шаг давался тяжело, как приземленная струя, как оголенный провод.
Быстро и несомненно, отрешенно и безответственно мы отнеслись к этому, слово если бы.
Тронутые космической рукой, одаренные звездами, бесполезными вещами.
Слишком волевыми оказывались люди, которые придумали это дурацкое слово.
Нет больше доблести и чести, есть только ситуация, и по ней надо действовать.
Так что скорее всаживай нож в спину, скорее вонзай по самую рукоять.
Песня 61.
Тогда так туго затягивались веревки, когда температура переваливала за ноль.
За мысль, за идею, переходила она.
Только требовала от нас упорства, от тебя хоть немного снисхождения, от меня рабства полного.
Тогда бесстрашен был день, тогда славился свет луны, в какой-то там фазе.
В любой фразе, в абсолютном вакууме, мы двигались одинаково, одинаково звучали твои песни.
Треск был невыносим, трубы, своим звучанием, забивали уши по самое оно.
Но только впереди обрывалась дорога, только позади могло быть что-то странное, что-то безупречно настоящее.
Сойти с ума, это было бы слишком просто.
Прийти к нему, это было бы слишком смешно и обыденно.
Обыкновенно, как закопченный котелок, как неумытая кастрюля.
На сковороде жарилась печень перемен, только это и спасало ее от жизни, от фатального продолжения.
От великого поражения спасались и мы, но наши невкусные тела не жарились на сковороде, в этом было не больше смысла, чем в помойном ведре, что переполнено через край.
Струи солнц, отзвуки планет прошлого, это было в твоей голове.
Приляг снова, я укрою тебя.
Допевай наконец-то свои ужасные песни, будь благоразумна.
Это спасет нас обоих, это даст земле хоть какой-то шанс.
Было темно, после света неминуемо становилось темно.
Таким образом и ты, стань звездой, и я назову ее твоим именем, Женщина.
Приходи вечером, обсудим вопросы.
Песня заключительная.
Так допой же свою заключительную песню, заверши все что мы начали.
Вспомни, о великая и прекрасная Женщина, через что мы прошли.
Всех этих летучих обезьян, и невнятных мертвых рыб.
Громогласно возвести о конце, о начале нового, и я поддержу тебя как раньше.
Ты была так холодна, а я был слишком горяч, и пытался отдать тебе хоть крупицу того тепла.
Новая эра наступает, старая неминуемо уходит, и не обижается на нее.
Мы плыли по разным океанам, топтали тысячи дорог, переходили броды, и все это время звучали твои песни, заставляли наострить уши, заставляли прислушаться.
Нет больше замогильного звона, нет колоколов, остались только и поныне твои песни.
Укроемся одеялами, укутаемся в разные тряпки, и будем ждать той весны, что ждали многие.
Еще много дорог нам пройти бок о бок, и не свернуть с них, не пересечь по прямой.
Так пой же сильнее, о дивная, Женщина Богиня.
Пой, и будь прекрасна в этом, и безумна.
Это твое право, это наш выбор.