Пристально разглядывая ее всю, мне бросалась в глаза неряшливость, и присущий пофигизм, наверное, такому учат в тех местах, откуда пачками их трамбуют по магазинчикам такого типа.

– Пакет нужен?

– Нет спасибо. Две пачки Герцеговины Флор. – сказал я.

– Тонкие или толстые?

– Толстые крепкие.

На этом наша беседа закончилась. Я хотел пригласить ее употребить все это под легкую романтическую музыку, в своей конуре, покуривая толстые и крепкие Герцеговина Флор, под треск камина, и под мерзкий рев соседки. Но как же я был наивен в своих мыслях, этот вечер не подходил бы даже для мастурбации под старый ню металл, да и противный голос соседки не располагал к романтике, да и камина у меня нет, разве что только онлайн.

Сложив все в рюкзак, я вышел наружу, уже отъезжал минивэн, с тем мужем и женой, и с чекушкой за три двадцать девять, и с тяжелыми мыслями, едва не сводившими их с ума. Такое обычно называют «нормальной жизнью». Я не спорю, всегда соглашаюсь. Может быть однажды и со мной подобное случится, и все будут рады.

По пути из магазина, я размышлял, как встретил бы некоторую особу, обязательно потрепанную жизнью, но без детей. И у нас с ней была бы любовь и романтика, и треск камина, и крики соседей, свадьба в кредит, в надежде на то что подаренные деньги все покроют, выкупы невесты и прочая фигня, дикое пьянство на застолье, в которой свидетель был бы ничего, а свидетельница, ну скажем «так себе», а то и хуже, и бедолаге пришлось бы нажраться раньше всех, и участвовать в конкурсах, скрыто имитирующих половой акт, ну по классике.

Сигарета закурилась на обратном пути, а это значило, что я уже на прямой, и идти мне осталось минут семь.

21:00 – 22:00

Запах сырости в квартире, из-за никудышного отопления знакомо ударил в нос, и я сразу, как это раньше и бывало привык к нему. Если бы у меня был кот, я бы сказал ему «привет толстожопый», а он сидел бы и лизал себе яйца, иногда отвлекаясь и всматриваясь в пустоту. Но его у меня нет, поэтому заходя в квартиру, я ни с кем не здороваюсь, точнее не всегда, это логично. Логично еще то, что застывшие на краях тарелки остатки гречневой крупы не отмываются, и я, как исключительно образованный человек не пытаюсь их отмыть, а методично растворяю их другой едой, от такого никто еще не отравился. Зато однажды, в том же магазине мне продали сыр с плесенью. Я не знал, радоваться мне или глубоко грустить, но как исключительно образованный человек, изучил подробно этикетку, и понял, что нужно глубоко грустить. Плесень не была предусмотрена заводом изготовителем, о вселенская скорбь, о горечь утраты четырех рублей. Я метался из одного угла в другой, пускал слезы, и кусал себя за палец, прикладывал ладонь к больной голове и проклинал Богов древности. Сыр оказался довольно неплох, если его не нюхать конечно, я плакал и ел его, чувствуя себя гурманом.

Высоко на шкафу стояли два рабочих телевизора. Я никогда не смотрел их. Они вплотную притирались к пластиковому потолку, из-за чего, проходя мимо шкафа иногда звучал жуткий скрип, аки черти в аду затянули смычки.

Я привык к этому, однажды этого не окажись, наоборот учуял бы что-то неладное. Так произошло с остановкой часов. Словно жизнь стала, не только в комнатушке, но и вовсе.

Табурет стал на свое место, на него кружка, с толстыми стенками, бутылка дешевого алкоголя, и собственно все. Из радио заиграла классическая музыка, иногда я переключался между Моцартом и Верди. Когда я был пьян, но не очень, играл Моцарт. Когда я был пьян, но уже изрядно, играл Верди, и слались к чертям все, совершались телефонные звонки хорошим людям, и я объяснял им за политику и почему все вокруг такие. Я уподобился тогда бывало тем продавщицам. Верди тот еще колдун.