Раньше я пробовал пересказывать друзьям, свои грехи, но легче если и становилось, то только на короткий срок. Священник как антенна направленное в небо, освобождает от греховного груза и даёт благодать очищения. Опытные священники даже говорят, что чем тяжелее грех который им рассказывают на исповеди, тем сильнее «Божественное утешение» или благодать их посещающая. Иначе от всего этого можно было бы сойти с ума и подхватить «духовные болячки» о которых постоянно рассказывают люди. Этим страдают психотерапевты, которые «полируют серебро на Титанике» не признавая существования в человеке бессмертной души и её предназначения. Это припарки, которые помогают примириться человеку со своими слабостями, но не способны извлечь корни этих страстей. В конце концов, это просто разговоры, пусть и соприкосновение двух душ, у людей отрицающих их существование. До монастырей я читал много книг по психологии и все они так или иначе пересекаются с духовной жизнью, правда поверхностно и оторвано от общей картины.
В скиту жило несколько схимонахов, которых я нигде кроме Печор, ещё не видел. По воскресеньям наместник, который уже не мог служить из-за болезни ног – архимандрит Венедикт, проводил беседы для всех желающих. В 1968 он был зачислен в число братии Троице-Сергиевой Лавры и его опыт духовной жизни был как капли росы для выжженных сердец современных людей. То, что он рассказывал, было наполнено живым словом веры. Одна из присутствующих женщин, как-то спросила батюшку – «Почему сейчас чудеса происходят реже, чем раньше?»
– Потому что они стали не нужны, люди не доверяют Богу и больше надеются на себя… Во время войны я был совсем маленьким мальчишкой, мимо нашей деревни проходили толпы беженцев бегущих от немца. Многие плакали, лица чернели от голода и холода, шли не первую неделю. Мы в избе оставались с бабушкой на целый день, а мать ездила по утрам в город на завод, ради талона на хлеб. Бабушка сготовила последнюю крупу на кашу. Котелок стоял в печке и дожидался вечера, когда придёт мама с работы, чтобы мы втроем поели. Я маленький смотрел в окно на беженцев. Сердце сжималось от жалости. Я попросил бабушку: «Баба, давай кого-нибудь пустим и накормим?»
«Как же мы кого накормим, а мама вечером придёт, а сварить больше нечего и у соседей не занять. Не можем мы им последнее отдать, мать не сможет завтра на заводе работать без сил».
Я глядя на икону «Нерукотворного Спаса» в красном углу сказал»: «Но а как же Боженька, говорил помогать бедным и голодным?»
В конце концов, бабушка не выдержала моих просьб и впустила несколько женщин, которые со слезами радости и соплями от холода, съели весь котелок. Бабушка настаивала, чтобы и я поел, но я не мог, глядя на эти сопли, это «еденье». Котелок бабушка поставила обратно в печь. Когда они ушли бабушка начала заламывать руки и сетовать, не зная, что скажет вечером уставшей дочери. Несколько раз принималась плакать. Когда в приехала мама я не подбежал и обнял её как обычно, мы с бабушкой ждали развязки. Мать подошла к печи и достала котелок полный каши. От удивления бабушка заплакала ничего не понимая, зато понял я. Такие простые чудеса происходили часто, потому что люди доверяли Богу, доверяли тому, что он позаботиться о них. Я вырос на таких чудесах и для меня бытие Божие было так же нормально как солнечный свет».
Я задумался после беседы над этой историей. Получается, что мы не делаем шаг навстречу – «прыжок веры», поэтому и Господь не действует, мы не даём ему пространства, ответить на нашу веру.
Наместник рассказал, что каждому Господь открывает свою волю через обыденные вещи, которые человек может понять. Он например любил лошадей. Перед постригом ставил послушников на конюшню и по поведению лошадей, по отношению к этому кандидату – понимал, готов тот к постригу или нет. Это звучит странно, но подтверждается опытом святых отцов.
После одной из бесед женщина тихо спросила его как искупить грех убийства – аборт. Отец Венедикт ответил: «Привести к Богу как можно больше людей».
Тем временем мне сменили послушание и переселили на подсобное хозяйство рядом с монастырём. Вчетвером мы по очереди сидели на проходной ведущей на братскую территорию в будке, а в остальное время убирали территорию. До этого я мыл посуду, красил яблони на скиту, благодаря чему, мог помолиться у домиков старцев. Вечерами я представлял, как они здесь жили и молились выходя по ночам под пение соловьёв.
Весной четырнадцатого года беженцы появились в монастыре. Приезжавшие украинцы рассказывали что-то невообразимое. О деревнях, жителей которых расчленяют на органы, а трупы складывают у дороги, о том что сжигают заживо целыми семьями… Почему наша страна тогда не вмешалась, почему не ввели войска? Боялись мнения Европы? Так оно всё равно стало хуже некуда. За восемь лет, пропаганда там, навсегда разрушит отношения с Россией, как с агрессором и интервентом. Зачем было ждать критической обстановки и готовности к войне со стороны Украины? За это время там выросло второе поколение молодёжи с промытыми мозгами ненавидящих Россию. Ответ который приходит на ум – это подготовка общественного мнения в России бесконечной пропагандой по всем новостям. Но пропагандой настолько низкосортной и грубой, что было стыдно порой, за каких же дебилов нас держит собственное государство, если кроме кликуш, никого не нашли. Был ещё правда Михалков с «Бесогонами» и он хоть как-то обосновывал информацию, но его картина событий тоже была односторонней. Он никогда не критиковал действия правящей партии. Ведь и на Украине были свои Соловьёвы и Киселёвы, котором верило почти всё взрослое население. Какие там «1984» и «Скотный двор», всё совсем примитивно и безвкусно.
Я тогда собрался ехать на Донбасс добровольцем. Друзья то ли почувствовали, то ли что. Все стали звонить и спрашивать, не собрался ли я на Украину, и конечно отговаривали. Передо мной стоял выбор. Война духовная или война на Донбассе. Новости и телевизор я не смотрел много лет, телефон был всегда кнопочный и я не знал, что там происходит. Нужен ли я там как доброволец вообще, или они сложат оружие и сдадутся через месяц. Сложно выстроить общую картину с отрывочных рассказов. Я не поехал и наверное зря. Хотя даже если бы и поехал, без опыта службы я там мог бы только завалы разбирать.
На страстной неделе должен был приехать Илий и все ждали. Вечером после службы я увидел сухонького невысокого старичка-монаха, но облепивший его рой бабок и женщин мешал поговорить. Ночью мне приснился сон, как мы с Илием идём и разговариваем в Оптиной, а вокруг никого нет. Там появилась моя младшая сестра и я толкнул её вперёд себя, потому что подумал, что ей нужнее поговорить с батюшкой. Имея что-то действительно ценное, всегда хочется этим поделиться, потому что если будет действительно нужно, Господь пошлёт ещё.
С утра мы опять подметали, убирали мусор и перед обедом собрались у нашей будки:
– Илюх, ты вроде хотел с Илием поговорить?
– Да, а что?
– Вон он идёт на братской территории.
– Да ладно? Что ж вы молчали… – я побежал и за двадцать метров начал тормозить чтобы не напугать старца.
– Благословите батюшка.
– Бог благословит.
– Меня зовут Илья (я думал, что если он действительно прозорливый и знает о моём желании стать монахом), благословите в какой монастырь поехать?
– Спанруворного пустынь.
– Простите куда?
– В Зубцово, N…ого пустынь, – повторил он громче.
– Ам-м, спасибо, благословите.
Отец Илий перекрестил, и я ещё раз приложился к его руке. От него исходил мир и тишина. Обратно я шёл ободрённый тем, что теперь точно знаю куда ехать.
– Ну и что он сказал? Ты что спрашивал вообще?
– Где стать монахом.
– И что он сказал???
– Велел ехать в Зубцово.
– В Зубцово? Тебе? – парни переглянулись.
– А что там в этом Зубцово? Это где вообще?
– Да здесь в пятнадцати километрах, странно, что он тебя туда послал.
– Так что там, вы можете сказать?
– Сам увидишь.
Я встретил чудесную Пасху в ночной Оптиной, под звон колоколов. Лупанул как следует творожной пасхи, куличей и варёных разноцветных яиц и, попрощавшись с Анатолием, собрался в Зубцово. Из сорока семи человек приехавших потрудиться на великий пост, до конца выдержали трое. Остальных либо выгоняли за нарушения режима или прогуливание служб, либо уезжали сами. Парней сыгравших в футбол в посёлке, кто-то заложил, и всех отправили домой. Честно говоря, я был удивлен, что меня в кои-то веки не выгнали. В Зубцово ехала машина, и я попросил меня довезти.
Одухотворенный, исхудалый, счастливый, я ступил на землю обетованную, обещанную старцем, как твердыню для моих будущих духовных подвигов на поприще монашества. Во всяком случае, так я это воспринимал. Монастырь появился на месте упокоения одной старицы. По её предсказанию вокруг монастыря должен был вырасти город. Рядом разбили коттеджный посёлок для желающих купить дом с землей. Вокруг бывшего приходского храма построили невысокие стены и копию храма на Кипре с архондариком и стеклянной крышей. Трудники жили за территорией в двух домиках. Первым звоночком, который меня насторожил, было то, что две недели не было ни одной службы. Я узнал, что здесь шесть иеромонахов и игумен, которые могут чередоваться и служить хоть каждый день, но служб не было. Это наводило на некоторые безрадостные мысли, но я не спешил с выводами. Через неделю благочинный, предложил мне стать послушником, что уже само по себе было странно:
– Будет своя келья, телевизор, компьютер, что тебе ещё нужно?
Я хотел сказать – «Бабу», но не стал. Интересно, это проверка, или он шутит? Судя по выражению лица, вполне серьёзно.
– Да нет, спасибо, я пока не готов на такой шаг.
– Ну как знаешь.
Я мыл посуду и руки разъедало от моющих средств и воды, резиновые перчатки постоянно рвались. Как-то отключили горячую воду на пару дней и в итоге я заболел. Обратился к монаху распределяющему послушания – заменить меня. Он пообещал завтра же утром прислать человека, чтобы заменить меня. Ни завтра, ни послезавтра никто не пришёл. На третий день я ушёл с температурой под сорок. Замену сразу нашли. Наступил мой день рождения, уже третий, который я встречал в монастыре. Выпив жаропонижающего, я решил пойти искать Шамордино. Через лес, через речку с выдрами, через холмы и поля я вышел к деревне и там спросил дорогу. Через три часа пришёл. Монастырь стоял на возвышенности внутри лесной чащи. Красивые храмы из красного кирпича отзывались о той царской России, которую народ так легко променял на пустые обещания. Молодая монахиня прощалась то ли с родителями, то со знакомыми, посмотрела на меня и отвела взгляд. Ступеньки вниз вели к смотровой площадке, с которой открывался потрясающий вид на долину, как в фильмах про динозавров. Внизу был источник, и чтобы сбить жар, я окунулся. В соборе свечки можно было взять за пожертвование, ценника не было. Все иконы расшиты бисером. Особенно красиво смотрелись иконы преподобно-мученицы Елизаветы и царской семьи, расшитые белым. Тёмные своды собора хранили шёпот молитв. На обратном пути из монастыря от температуры и слабости я бухнулся на цветочной поляне. Глядя на небо думал о том, что люди забыли в городах. Как хорошо иногда просто лечь, и никуда не спешить, ни о чём не думать. Мужики для этого выбираются на рыбалку, это как йога, только ещё и с убийствами. Так странно. К вечеру я дошёл и даже что-то выпросил поесть на кухне.
Всех кому отказывали в Оптиной, предлагали поехать сюда. Уголовники или люди с явной алкогольной зависимостью. В отличие от реабилитационного монастыря, где народ занимают. Здесь жили, чтобы просто перекантоваться. Отец Симеон называл таких «приживалками» – они находят место, чтобы поменьше двигаться, и просто живут. Ни к Богу не идут, ни в мир не возвращаются. Без цели, без дома. В каких-то монастырях от них избавляются или селекция происходит на стадии приёма. Когда у людей с тяжёлым прошлым нет цели, они, от безделья и пустоты личного времени, начинают пить. Весь мой домик пил, кроме Серёги. Брутальный парень с Волгограда, который твёрдо решил не завязать. Вся эта обстановка его только угнетала. К нам никто не заходил, никто не проверял, хотя я уверен, что играющую по ночам музыку было слышно и в монастыре. Я смирялся, как мог и если мужики не выключали музыку, лежал и читал Иисусову молитву по чёткам, просить их пьяных было бесполезно, а устраивать разборки, как минимум опасно. Монах, который отвечал за трудников, выглядел уставшим от жизни. Казалось, он едва тянет эту лямку, так что после того, как он два дня игнорировал мою просьбу прислать сменщика, я решил его больше ни о чём не просить. Как-то мне нужны были деньги на лекарства и меня отослали к иеродьякону-казначею. В монастыре его нигде не было и мне посоветовали ещё раз постучать к нему в келью. Никто не открывал. Первый этаж. Я обошёл снаружи и нашёл его окно, где стоял тот парень с Волгограда. Он спросил:
– Тоже нужен отец N?
– Ну да.
– Понятно. Ну вот, посмотри, – и он подозвал. Занавеска с одной стороны была немного отогнута. За компьютером в огромных наушниках спиной к нам сидел тот монах. На экране разворачивалась искрящаяся онлайн-баталия, даже не знаю, что за игра, в такие рубятся задроты-школьники. Серёга сказал:
– Первые полчаса я ждал, что его убьют там, в этой игре, но он потом воскрес, и на стук не реагирует. Это не отец N – это ниндзя, точно тебе говорю…
– Может, окно разобьём? Он там совсем похоже попутал берега. – я рассмеялся. В тот день мы так до него и не достучались. Стало понятно, почему он всё время с красными от недосыпа глазами.
– Слушай, ну так ему получается, и служить у престола нельзя, он же одержим страстью.
– Я в этом не особо разбираюсь, – ответил Серёга, – Но по-любому с ним что-то не так. Тебя не было ещё, так они тут после Пасхи на территории вечером шашлыки жарили с благочинным.
Мне было жаль, что первый монастырь, который увидел Серёга – был такой. Впечатление останется на всю жизнь, и человека не убедишь, что бывает по-другому. Он кажется принял всё это как данность и мои рассказы о Печорах исправить ничего не могли. Он сказал:
– А ты я смотрю, повёрнут на этой теме да? Молишься, в храм ходишь.
– Ну как тебе сказать, я бы хотел стать монахом, но теперь, не уверен в этом. Здесь всё такое …
– Это точно, дерьмовое ты хотел сказать?
– Не то чтобы дерьмовое, – я ухмыльнулся, – но глаз не радует.
Трудники иногда пили с местными поселковыми алкашами и один из них лёг пьяный на свободную кровать в нашей комнате. Дело было часа в три ночи, и я думал, что кроме меня этого никто не видел. Ладно, пусть спит. Через минут десять наш гость повернулся на бок и начал ссать прямо на пол, не утруждая себя всеми этими примитивными обычаями. Гнев поднялся к горлу и ударил в голову, мало того, что я не могу заснуть из-за их пьянки… Я отложил чётки и сказал про себя: «Господи, ты видел – что я старался, терпел, как мог, теперь моя очередь. Ты ничего не сделал». Я встал, всё тело налилось силой, только бы никого не забить до смерти. В эту секунду вскочивший Серёга опередил меня. Он рывком поднял ссущего и опустил на колено, что-то хрустнуло. Выглядело эффектно, как в рестлинге. С размаху он бросил его об стену головой и вынес тело, дальше начал крушить всех сидящих за столом в соседней комнате. Мужики были явно не готовы к такой внезапной яростной атаке. Моя помощь там уже была не нужна, последнего он выпинывал ногами на улицу. Бог мне просто не дал этого сделать, когда терпение кончилось. На неделю пьянки прекратились.
Прошёл месяц, затем второй. Я успел поисповедоваться у всех иеромонахов и понял, что ни один мне не подходит. Двое молодых болтливых были ещё хуже тех, кто просто молчал. Я до поздна возился с посудой и заметив, что я унываю, молодой иеромонах позвал меня в архондарик и сыграл там на пианино. Ну, чудесно. Мне видимо от музыки должно было стать повеселее, но стало только хуже. Вместо того, чтобы молиться, он бряцает по клавишам запрокинув голову.
Был один пожилой иеродьякон, который спал сидя в кресле в келье, кровати у него не было, много постился и всё время ходил с чётками. Наш первый разговор с ним начался так:
– Я буду твоим старцем, а ты моим послушником. Будешь делать всё что я скажу.
– Эм-м-м, не уверен, что мне нужен старец.
– В России два духовных столпа, Илий и я.
– Да??? А вы давно с батюшкой разговаривали? (Он иногда приезжал сюда)
– Мне не нужно с ним разговаривать, у нас с ним ментальная связь. —Я сначала думал, что он юродствует, шутит так.
– Ясно, мне пора, я пожалуй пойду.
Вечерами гулял по окрестностям и молился по чёткам. Я стал ходить с ним, тоже с чётками. Это была единственная альтернатива тому, чтобы сидеть с трудниками и слушать бесконечный мат-перемат. Так за месяц мы обошли всё в радиусе двадцати километров. Теперь я мог ходить один, зная, какая дорога или тропа куда ведёт. Иногда бегал по обочине после послушания, чтобы побыть одному. За семь километров по дороге, в лесной глуши находился красивый источник с купелью сделанной в старом маленьком срубе. Я бежал, окунался, молился сидя у источника и бежал обратно, или просто шёл если уставал. Проходил посёлок, глядя на луга и леса вокруг, думал о том, как сильно я абстрагировался от окружавших меня людей. Монахи в монастыре либо не показывались из своих келий, либо куда-то уезжали. Иеродьякон с которым я ходил по полям и лесам в основном молчал, иногда рассказывал, как было в монастыре раньше. Я ушёл от мира телом, но мысли пребывали в воспоминаниях и мечтах. Из-за недостатка внешних впечатлений, начались внутренние. Это был первый этап искушений – «бесовский телевизор», как это называл Паисий. Воображение начинает работать на полную катушку и необходимо защищаться от этих наваждений молитвой и постом. Без духовного руководителя, человека опытно прошедшего все этапы духовного преуспеяния, бороться с этим крайне трудно. Восстала блудная брань.
Через месяц моей жизни там, я начал размышлять над тем – зачем Илий меня сюда послал, за какие грехи? Монастырь, который я себе представлял, был заповедным местом, где все монахи молятся, братия сама себя обеспечивает трудом, а не живёт с подаяния… всё в этом духе. А вместо этого я осуждал здесь всех. Первым выводом, который я сделал, было то что главной моей страстью всё же является осуждение. Я не мог понять, как их всех земля носит? Почему не бьёт молнией каждый день? Почему Господь терпит таких монахов во главе с игуменом.
В одно воскресенье я рано утром пошёл пешком в Оптину, чтобы причаститься, потому что у нас опять отменили службу. Сто сорок рублей, на проезд туда-обратно, мне зажали, сказав, что: «Раньше мы пешком ходили, автобусов не было». Встретился с Анатолием, который по прежнему был на трапезной. Чтобы не впадать в осуждение ещё и на словах после причастия, рассказал о своей жизни в общих чертах и пошёл назад. Этот день был как глоток свежего воздуха. Зачем вообще жить в этом Зубцово, если мне намного лучше в Оптиной?
К концу третьего месяца, я наконец понял почему старец благословил меня именно сюда. Если ты горишь желанием отрешиться себя, своей воли, ради Бога, смириться, то лучшего места не найти. Здесь тебе будут отвешивать смирение мешками, только успевай вывозить. Для этой братии ты будешь как живое обличение их жизни, и они подсознательно, из зависти, всеми силами будут тебе вредить, будут ругать, может бить. Здесь можно стать святым за год-полтора, если всё выдержишь и при этом не впадёшь в прелесть как иеродьякон, спящий сидя и постящийся… но при этом считающим себя, кем-то вроде апостола Петра. Я понял, что погружусь в такую пучину тоски и уныния, что не смогу вставать по утрам с постели. Смысл жизни в монастыре, в том, чтобы стать совершенным в христианской любви, а не терпеть ближних из последних сил. Как можно возлюбить таких ближних. Мне это не понести.
Последней каплей стала ругань в алтаре во время праздничной литургии. Я не смог причаститься из-за очередного приступа осуждения. Смутились и стоящие в храме миряне. Я вышел и пошёл собирать вещи, с меня хватит, всё это было невыносимо. Многие монахи грешники, но немногие из них погибают. Кто знает, каково их покаяние перед Богом, и кто я такой, чтобы осуждать их.
Монастыри должны быть вдалеке от мирской молвы, но они зазывают паломников, тогда как должны стремиться к уединению, а монашество без уединения невозможно. Исполнение богослужения, исполнение послушаний, это внешнее делание. Но обители превращают в туристические центры. Монахи суетятся, превращаются в обслуживающий персонал. Высказывание, одного ныне покойного архимандрита, о том, что главной задачей монастыря является приём паломников и создания условий для того, чтобы они могли причаститься – идёт вразрез с учением преподобных отцов.
Так, благодаря батюшке Илию, я понял, что не готов к монашеству, не готов к полному самоотречению. Я думал, что монахи будут летать по воздуху и обстановка будет как в региональном филиале рая. А этот монастырь спустил меня с небес на землю. Подобное порой происходит и со священством, когда люди узнав о батюшке, что тот, например, выпивает или злоупотребляет средствами прихода, говорят: «Ну вот, я так и знал, все священники – свиньи». Но, во-первых, далеко не все, и во вторых они не на крыльях спускаются в храмы, а приходят из этого же больного мира, учатся в семинариях пять лет и «шалость удалась». Было бы странно, если после учёбы они все выходили с золотыми венцами над головой и с лирами в руках.
Я вернулся домой. Очередное разочарование, теперь уже в собственных силах. Я провёл в городе пару недель, выпивая и гуляя с друзьями. Мы встретились с Антохой:
– Прикинь, звонит незнакомый номер, беру трубку. Девушка говорит: «Привет. Ты меня не знаешь, но я подруга сестры твоей одноклассницы». Я такой, – Чего??? – и она опять это повторяет: «Подруга, сестры, твоей одноклассницы» – я ей отвечаю, – А ну тогда понятно… – Е****, что у баб вообще в голове, когда они такое говорят, как мне эта схема вообще должна помочь понять кто она?
Мы смеёмся.
– То есть она у кого-то взяла твой номер и решила так представиться.
– Да прикинь.
– У девок от тебя тампоны дымятся.
– Ну а у тебя-то как там? С твоими попами?
– Даже не знаю, как об этом рассказать. Важно наверное не столько внешние события, сколько то, что я осознаю при этом.
– Не знаю, как ты Илюх, я вот думаю, Бога нет, и это всё выдумали, чтобы управлять быдлом, давить на совесть. Бог сказал то, Бог сказал это – опиум для народа. Главное верить в себя и надеяться на свои силы, а вот это всё: «Ой божечки помоги», – Антон сложил руки как в молитве, – Ну это бред, какое-то самовнушение.
– А как же то, что я исцелился там от голосов.
– Ну, помогло и помогло, и хорошо. Как бы, не стоит, мне кажется, так заморачиваться. Вот эти монахи там, они ведь только жрут и спят, как кастрированные коты. Нет, ну правда… замариновались в благоприятной среде – пожрать есть где, поспать есть, делать ничего особо не надо. Как в санатории. Разве я не прав?
– Ты прав отчасти, поэтому я, наверное, и боюсь там остаться, чтобы не стать таким – замаринованным огурцом.
– Да, надо учиться, работать, у меня по-прежнему цель в жизни наделать пяток ребятишек, а лучше десяток, и всех правильно воспитать, чтобы была какая-то альтернатива гастарбайтерам, которые размножаются как тараканы. Зато они, когда вырастают, знаешь, как они благодарны отцу и матери, сумевшими их вырастить и сделать людьми. А вот это всё… просить у Бога, дай мне мозгов, дай мне сердце и храбость – это слабость.
– Не буду тебя переубеждать, смысл в молитвах есть, ты как минимум смиряешься …
– Короче я не хочу смиряться, а то так можно упустить все, что само плывёт тебе в руки.
– Ладно, проехали.
С лицейскими друзьями я рассорился. Гена уехал жить и работать в Питер. Антон учился в Москве, и я думаю, тоже останется. Из всех в Твери оставался Вован. Работал он в рекламной фирме по изготовлению небольших вывесок и регулярно подбухивал. Как-то он признался, что пьёт пять дней в неделю, понемногу, но регулярно. Без допинга воспринимать эту реальность он уже не мог. А я пьяный начал впервые «юродствовать». Теперь я не пьянел как раньше, сознание не отключалось. Начинал говорить о людях «правду», ту правду, которую никто не хотел бы про себя знать и тем более услышать со стороны. Не знаю, зачем я это делал. Выбешивал и настраивал против себя людей.
Зная всё о человеческих страстях, совсем не трудно понять, что движет человеком – боязнь не быть «как все», неуверенность в собственном мнении или наоборот желание показать свой ум, которого нет. Я всю жизнь читал, всю жизнь старался общаться с людьми думающими, и моё возвращение в невежественный мир рвало на части. Конечно это «юродство» не имело ничего общего с состоянием святости настоящих юродивых, я просто паясничал и глумился. От того что меня пьяного кто-то бил, только смеялся. Понимал ли кто, что люди так себя ведут от душевной боли? Может и понимали, но не отвечать гневом могли немногие, что меня забавляло. В конце концов, я пьяный где-то потерял паспорт, дождался пока заживут синяки и поехал на Валаам автостопом. Монастырь интересовал меня скитами. Одно время выходила серия журналов, где каждый выпуск был посвящён монастырю. Я почти все их перечитал. На Валааме должно было быть двенадцать скитов. Тот самый игумен N, автор книг о колдовстве и оккультизме был раньше скитоначальником главного из них – «Всех святых».
В приёмной я прочитал цитату Игнатия Брянчанинова, о том, что не стоит вступать в монастырь тем, кто бежит скорбей и нестроений в миру. Касается ли это меня? Похоже, что так. Всецело предаться в послушание и не смотреть на женщин я не мог. Дабы не перегружать читателя описанием волшебной природы ладожских островов, деревьев растущих из гранитных глыб и пресноводных тюленчиков, перейду сразу к главному. Очень смущало, то что я нарушил благословение отца Илия и сбежал с монастыря, в который он меня отправил. Я не знал, что делать и как с ним встретиться.
Своими мыслями я как-то поделился с одним трудником и он сказал:
– Видишь вон того, рыжего, борода-лопатой. Ему Илий тоже благословил в монастырь, можешь подойти с ним пообщаться.
Я подошёл:
– Здарова, слушай, я слышал, тебе Илий дал благословение…
– Да! Этот Илий! Он не старец, он просто старик!
– Почему? В чём дело?
– Да я спросил у него: «Мне жениться или монашество?» и он благословил пожить на Валааме год! Я в этом дурдоме уже десять месяцев, терпеть не могу этих монахов, всю эту безалаберность…
– Погоди, так это же говорит о том, что тебе нужно жить в миру.
– Конечно блин в миру, он, что не мог просто сказать!?
– Ну ты мог не поверить, смущаться потом, а теперь опытно знаешь…
– Капец, я дни считаю, когда отсюда свалю наконец.
– Ну ладно, удачи, спасибо за разговор.
Две недели я послушался на теплицах. Около четырёх мы заканчивали и шли мыться-переодеваться к пятичасовой вечерней службе. Я стоял впереди – недалеко от алтаря, и думал о том, как бы мне встретиться с Илием. Метрах в десяти слева стоял пожилой монах очень похожий на Илия, только без схимы, в простом монашеском облачении. Самое странное, было то, что его не окружал народ, никто не сопровождал, не было даже келейника. Я попытался рассмотреть есть ли крест, но монах запахнулся в мантию. Я подошёл. Ну точно Илий:
– Батюшка это вы?
– Да, – моему удивлению не было границ.
– Батюшка, вы меня отправили в Зубцово, я не выдержал там.
– А здесь тебе нравится?
– Да и здесь не очень, женщины, стройка везде, суета…
– В таком случае, выбирай монастырь сам, но не езди постоянно. Если молодое растение всё время пересаживать у него отмирают корни и наступает духовная смерть.
– Э-эм спасибо, – если бы он после этого растворился в воздухе я бы уже не так удивился. То, что мы разговариваем во время службы заметили окружающие. Узнали Илия, пронёсся шёпот, и к нам ломанулись православные женщины-регбисты стоявшие сзади. Батюшка быстро зашёл в алтарь, чтобы не создавать ажиотаж во время службы.
Про себя я подумал «Вот это да, ехать искать его никуда не пришлось, он сам приехал на Валаам. Бывает же такое, Бог меня всё-таки слышит». На следующий день Илий после трапезы обратился с воодушевляющим словом к братии. Оказалось, что он приехал инкогнито.
Вечерами или по выходным я бегал шесть километров до деревянной часовни. Она метров на шестьдесят возвышалась над гаванью в которой разводили форель. Залив напоминал картинки из «Зверобоя». Казалось из леса выйдут индейцы. Так тихо и спокойно на просторе. Такие виды, как здесь или как в Шамордино и на Анзере сильно влияют на душу, на её творческую часть. Как в горах, но леса и долины. Если жить в таком красивом месте, то всегда будешь радоваться простору и ветру.
Я побывал почти на всех скитах и был разочарован. Только на трёх жила братия, остальные остались отреставрированными храмами, которые открывали туристам во время экскурсий. Главный скит вообще расстроил. Мы разгружали корабль с продуктами и на помощь к нам прислали шесть парней с этого скита. Они настолько «запостились», что от слабости роняли коробки и мешки которые передавались цепочкой.
– Зачем же вы так поститесь, если потом не можете работать?
– Мы брат, не то что вы, которые едят тут в волю! У нас ночные службы, свой устав.
Ребятам было по двадцать, самому старшему может двадцать пять. Надо сходить посмотреть кто там на них возлагает такие подвиги в таком возрасте, что они так уверенно ухватили Христа за бороду. Я пошёл шесть километров на всенощную, на этот скит, посмотреть на игумена. Говорили, что он духовное чадо Софрония Сахарова, сам француз. Выглядел он лет на девяносто, еле предвигал ногами, елейно улыбался и благословлял всех желающих. Позже оказалось, что ему пятьдесят три. Обычно рядом с подвижников ощущаешь его дух радости или молитвенной тишины. Дед как дед. Я еле отстоял ночную, точнее подпирал стасидию всю ночь и молился, чтобы служба закончилась. В конце игумен сказал проповедь. Я ничего не запомнил, ничего не легло на душу. Таких вот запостившихся парней на скиту жило человек восемь и двое монахов. Дерево судится по плодам. Впечатление глубокой прелести, которое производили эти юные «молитвенники» не оставляло сомнений. Может конечно они ехали на духовном лифте или эскалаторе пропуская первые ступени послушания, отсечения своей воли и смирения, кто знает… Про другого скитоначальника мне рассказали, что он благословляет рейки и цигун, что шло вразрез со здравым смыслом.