Мы зашли на кухню. Заведующий трапезной – келарь собрал всех: поваров, чистильщиков рыбы и овощей, мойщиков посуды, кладовщиков. В круге теперь стояло человек двенадцать.
– Сегодня – утром страстной пятницы, на трапезной произошел неприятный инцидент, молодого человека, который совсем недавно приехал потрудиться во Славу Божию, избили. Он бы вполне мог постоять за себя, но даже не поднял рук. «Надо же, да я жертва» – подумал я, и постарался поскорее отделаться от этого приторно-гадкого чувства). Благочинный спросил:
– Александр, зачем ты избил Илью, что он тебе сделал?
Тот вдруг обратил внимание на красивые картины с Евангельскими сюжетами украшающими стены, и спокойно ответил:
– Не знаю о чём вы.
– Илья, он бил тебя?
– Батюшка, зачем весь этот спектакль, если вы всё знаете?
– Да действительно, Александр, а кулаки у тебя разбиты видимо от земных поклонов, которые ты не делаешь, потому что не ходишь в храм, и единственный здесь кто работает за деньги. Последний шанс – проси прощения.
– Я его пальцем не тронул.
– Ну что ж, – отец Авраамий подошел к Александру, собрал все волосы у него на голове и тремя лёгкими движениями отстриг их появившимися из кармана ножницами. Тот стоял как вкопанный. На это было больно смотреть и многие опустили взгляд, я тоже впервые видел, чтобы человека остригали. Между тем, парикмахер, решил не останавливаться на достигнутом, собрал в кулак козлиную бороду и под корень её отрезал:
– Видишь! Ты даже не дёрнулся. Хочешь, чтобы я поверил, что в тебе бездна смирения, и ты страдаешь незаслуженно? Проси прощения, и я оставлю тебя в монастыре. Александр стоял багровый, если бы он ещё чуть-чуть покраснел то наверное взорвался:
– Нет.
– Тогда собирай вещи, чтобы через десять минут тебя здесь не было. Такси я тебе сейчас вызову.
Я с отцом вышел во дворик, везде виднелись колючие кусты роз, которым ещё только предстояло раскрыться. По деревянному настилу, служившим дорожкой и явно вывезенному с форума, шёл иеромонах, держа рукой нагрудный крест. Отец Авраамий нарочито громко обратился к нему:
– Батюшка! Смотри, как у нас в монастыре бьют!
Не совсем понимая о чём идёт речь, тот приблизился и глядя на меня сказал:
– Господи помилуй, это кто же его так?
– Я, – выставив ногу вперёд сказал благочинный.
– Зачем же вы так?! – в полной растерянности спросил иеромонах.
– Да я шучу, отец Фаддей, возьмёшь его к себе на огороды?
– Э-э, да.
– Вот и решили, как поправишься, приходи к отцу Фаддею, – улыбнулся, как ни в чем, ни бывало, отец Авраамий. После этого случая все трудники меня возненавидят, решив, что это я сдал Александра. А все монахи проникнуться уважением к смирению человека, сумевшего в страстную пятницу, по-христиански выдержать подобное искушение.
Через три дня я пришёл на огороды, где, к моему удивлению всем руководил тот самый отец Симеон из свечной. Мы собирались в яблоневом саду, потихоньку начинали делать грядки, окапывали деревья, возились с рассадой, я косил бензокосой траву. В перерывы мы с отцом Симеоном ходили на пекарню за пирожками, на квасную, и всё под аккомпанемент его интересных рассказов о Артемия-Веркольском, Дмитрия-Прилуцком, Кирилло-Белозёрском монастырях в которых отец Симеон жил. Или он рассказывал истории из жизни древних подвижников:
– Есть икона, где седой старец держит на руках младенца Христа, многие думают, что это Бог-отец, но это Симеон Богоприимец, он смутился, когда переводил Тору на греческий, и не мог понять, как невинная дева может родить, хотел уже исправить, но его руку остановил ангел: «Раз не веришь, увидишь сам, как это произойдёт». И он жил триста шестьдесят лет, не мог умереть, пока однажды в Иерусалимский храм Богородица не принесла младенца-Христа… Некоторые игумены не хотят принимать пожилых, хотя должны, человек может прийти к Богу в любой момент. Те кто приходят в старости – работники единодесятого часа, то есть последнего часа своей жизни, так как их время истекает, Господь им восполняет, они могут преуспеть в покаянии также, как человек всю жизнь проживший в монастыре.
Я подумал о том, что тогда действительно, проще прийти на старости лет и покаяться, чем мучать себя постами и ночными молитвенными-бдениями всю жизнь.
– Но те кто откладывают до старости, – ответил на мои мысли отец Симеон, – никогда не успевают, Господь их забирает неожиданно, за их лукавство…
Я обрёл в отце Симеоне пример наставника, наделённого мужественностью, лишённой кичливости и грубости. Он заменил мне деда и отца одновременно. Я впитывал, как губка, порой сверяя то, что говорил отец Симеон с книгами, которые я брал в монастырской библиотеке. Благо, он всегда держался золотой середины в своих суждениях, предостерегая меня от крайностей. Приезжавшие паломники ехали целенаправленно к отцу Симеону, поговорить и посоветоваться. Он всегда знал, как поддержать людей в трудных жизненных ситуациях, мог дать дельный совет. Мне приходилось оставлять его в такие моменты с приехавшими. Слушая его, я отогревался в свете его духовной радости. Меня в шутку начали называть келейником отца Симеона, (раньше так называли учеников у старцев). Отец Авраамий подарил мне «Невидимую брань» Никодима Святогорца и она была как «Искусство Войны» Сунь Цзы по демонам. Я понял, что тема не просто разобрана уже два тысячелетия, на ней строится духовное противостояние. Некоторым монахам для закалки и смирения, сразу после пострига, как искушение – посылался «голос», чтобы вступивший на духовный путь победил его, стал искусным в брани помыслов. Победа зависела от Бога, и порой монаху приходилось подвизаться в сугубом посте и молитвах пять-семь лет.
«Тебе никогда это не удастся, плевать сколько ты там читаешь, я никуда не исчезну».
– Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешнаго.
«Повторяй-повторяй…»
– Господи Иисусе Христе…
«Как заевшая пластинка …»
– Помилуй мя грешнаго.
«Я никуда не уйду»
– Господи…
И так до бесконечности, просыпаясь ночью, утром, вечером, во время службы, всегда.
Отец Симеон мог проще объяснить то, что я читал о духовной жизни:
– Имей благоговение, страх Божий, постоянно повторяй Иисусову молитву, но со вниманием, от рассеянного повторения пользы нет. Можно и без молитвы находиться в присутствии Божием. Ты будешь замечать все помыслы, летящие к сердцу издалека, и не будешь их пропускать, для этого нужно внимание, мирские люди живут рассеянно и не обращают внимания, на мысли. Почти все они от лукавого, есть мысли от плоти – это твои мысли, но и их может изменить дьявол. И есть мысли от Бога, но они очень редки и к человеку, не ведущему чистую жизнь – они не приходят, поэтому отсекай все помыслы, если даже не примешь помысел от Бога, так будет лучше, потому что, пока ты не сможешь их различить. Говорят: «Благими намерениями…
– Что-то там дорога в ад…
– Выложена дорога в ад. Потому что к добру примешиваются страсти – гордыня, тщеславие, сребролюбие и хорошее дело в итоге превращается во зло.
– Ясно, спасибо.
– Знаешь, что такое спасибо?
– Благодарность?
– До революции говорили Спаси Бог, а потом стали говорить Спаси Бо, но кто такой этот Бо? Нету такого, это уже советское наследие, хотя батюшка Илий говорит спасибо… Как то я встретил его у нашего собора. Смотрю, стоит невысокий монах с длинной белой бородой, я говорю: «Простите, а вы не батюшка?» Он отвечает: «Да», и я: «Ну тогда благословите», а оказалось, что это Илий. Я и не узнал его.
В келье у него был невероятный хаос, там не хватало только грядок с рассадой. Я как-то спросил отца, почему у него такой беспорядок всегда. «Мне некогда заниматься земным попечением». Побывав в чистой келье перфекциониста можно услышать, что: «Как снаружи, так и внутри». Кто из них прав интересно… Любую тему этот монах сводил к теме спасения души, к теме Божественного промысла и любви. Если он и рассказывал что-то из жизни при Союзе, то только с целью объяснить, как ему удавалось что-то наладить, найти решение ситуации. Когда мы разговаривали, он часто употреблял: «Надо понимать, что…» или «Вопрос то, заключается в чём…» и дальше я узнавал, в чём же заключается этот вопрос. Многие проблемы сводились к тому, что пришедшие к вере приносили в Церковь своё плотское мудрование, понимали духовные вещи через призму мирского опыта. Одну из граней церковного предания, которое они изучали по книгам или по советам мирского священника, часто далёкого от духовной жизни, в итоге понимали так, как им было удобно. Получалось, что монастыри это своего рода оазисы в пустыне невежества и слов, не подкрепленных делами – как «медь звенящая или кимвал бряцающий».
Отец Авраамий находился везде одновременно, и я думаю, что своими действиями он хотел огородить меня от пагубного влияния трудников. Хотя общаться ни с кем кроме отца Симеона мне было неинтересно, не знаю, не о чем говорить. Через месяц после моего приезда он спросил: «не думал ли я стать послушником». Нет, я не думал, и нужно время, чтобы во всём разобраться, полгода, месяцев девять, ответил я. В пять утра он меня разбудил, на братский молебен. Сыны этого века мудрее ангелов. Не понимая в чем дело, я пытался проснуться и одеться, чтобы не заставлять отца ждать. Мы зашли в собор, подошли к раке с мощами преподобного. С них отец Авраамий снял и протянул мне к лицу пояс и сложенную чёрную ткань, сказал «целуй». В этот момент до меня, наконец, дошло, что это подрясник. Благочинный уже летел в алтарь, повторяя безапелляционное: «Пойдём-пойдём». В храме, освещаемым только цветными лампадами, я спешил за ним шёпотом повторяя:
– Отец Авраамий, отец Авраамий, подождите, я …
В алтаре у престола стоял наместник, теперь отказом я поставил бы отца в неловкое положение, и он знал наверняка, что я этого не сделаю. Наместник повернулся ко мне:
– Знаешь, почему у цвет монашеской одежды чёрный?
Опять эти телевикторины.
– Нет.
– Потому что на чёрном не видно грязь. Понимаешь? Что бы мирские люди не говорили, как бы к тебе не относились, ты во всех смыслах должен смириться и считать себя ещё хуже.
Надо бы сказать ему, что я к этому не готов, не из-за общественного мнения, на которое мне всегда было наплевать, но потому что я не уверен, что это моё, кроме того я слышу…
«Меня?»
«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго».
– Одевай, – сказал отец Авраамий. Я через голову натянул подрясник греческого покроя, затянул пояс, который поправил благочинный, – Вот так, теперь пойдём.
В ногах путались полы, ходить было непривычно. Особенно я смущался когда на меня смотрели приезжавшие на службы мирские люди, женщины. Я старался выбрать место в храме, чтобы меня не было видно. А вдруг кто-то из них знает, когда я должен креститься, а когда не должен, во время службы. Всё произошло слишком рано. С другой стороны, я был согласен на всё, лишь бы исцелиться. «Господи если бы ты меня исцелил, я бы стал монахом. Пусть это прекратиться». Я заново учился думать, говорить, эта штука как будто разрушила моё сознание. Многое из своей жизни я не мог вспомнить, за воспоминания было обиднее всего. Я написал письмо бабушке, потому что выключил телефон и опять выкинул сим-карту. Почерк как у дегенерата, выводить буквы было сложно, предложения отрывочны и просты. За что? Почему это всё произошло именно со мной, чем я хуже остальных? Просто не повезло? Но православная традиция говорит о том – что случайностей не бывает.
Отцвёл яблоневый сад и подул летний тёплый ветер. Солнце подсвечивало оранжевым светом облака на закате, когда в монастырь пришла пьяная заплаканная женщина с подругой. На Селигере её муж и ребёнок перевернулись в лодке. Мальчик не вынырнул и ныряя за ним, не выплыл и муж. Не смотря на то что, она не была верующей, виноват в этом оказался Бог. Позвали самого маститого – невысокого пожилого иеромонаха отца Варфоломея. Не знаю о чём они говорили в соборе, она плакала. А я всё думал – что вообще в такой ситуации можно сказать человеку? Что на всё Воля Божия? Вряд ли это её утешит. Что им там будет лучше? Тоже сомнительно. Как можно молиться и любить Бога, когда он своим бездействием виноват в том, что ты потерял всё ради чего стоит жить. Мда, одни вопросы. Жаль её конечно, но зачем приходить пьяной и с таким эпатажем.
При монастыре жила семья с Украины и их взрослая дочь, похожая на молодую Анну Нетребко, начала меня клеить. Всё началось с того, что столкнувшись с ней на крестном ходе после службы, она заявила: «Монашество не для тебя, это же видно». Через неделю она пригласила меня в музей на территории монастыря, где работала: «Попить чай с тортиком».
– А кто-то ещё будет кроме нас?
– Зачем?
– Не уверен, что у меня получится прийти…
И не я один такой, позже встречая молодых послушников и послушниц пришедших к вере, у которых такие разговоры ничего кроме отторжения не вызывали, я вспоминал ту девушку с шикарным бюстом, и представлял: какое непонимание она встретила на пути своих чувств. Мне приходилось её избегать, и в конце концов она отстала.
Меня поставили на просфорную, видимо для того чтобы я следил за просфорником-Вячеславом. Этот персонаж: весь в наколках, с косматой бородой и стабильным утренним похмельем. Он продавал просфоры «на лево» местным священникам, и на эти деньги пил. Сейчас я уверен, что забил бы его до полусмерти там же, после первой же матной истерике в мой адрес, но тогда… как то мне хватало выдержки не вестись на провокации. Однажды он схватился за нож, и я сказал: «Бей, чего стоишь, взял нож – бей». Может я подсознательно искал смерти… Он не ударил, но истерил каждый день. Я говорил об это духовнику братии – отцу Фаддею, (теперь я должен был исповедоваться только у него), но он советовал мне смиряться, терпеть и молиться. Семь бед – один ответ. Нельзя сказать, что жизнь в монастыре проходила без искушений.
«Может, порешишь его в целях самообороны?»
«О Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…»
Начался форум, от грохота музыки было невозможно заснуть, когда они врубали басы – всё в келье начинало дрожать как при землетрясении. Днём девушки в купальниках на берегу острова занимались разновидностью йоги. Монахи делали им замечания, объясняли, что есть правила поведения в монастыре, но у полуобнаженных сирен кажется, был пунктик по поводу мужского монастыря. Предприимчивый отец Пётр подкинул наместнику идею – установить палатку с монастырской выпечкой и чаем-кофе на территории форума. Единственным слабым местом проекта было то, что обслуживать покупателей будут монахи и послушники. Из участников прошлого года, меня с усами и бородой никто не узнавал. Красивые женские тела, на которые я мог спокойно смотреть год назад, теперь подымали в душе что-то гадкое и неприятное. Не хотелось ни одну из них, но подташнивало от пошлого поведения. Мне было стыдно за них, за их шутки и многозначительные взгляды. Я покраснел. Нас с отцом Матфеем привезла монастырская газель, мы доработали полдня, собрали всё и уехали. Отец Матфей – высокий, худой, с длинной каштановой бородой поговорил с наместником и видимо поставил ультиматум, что если ещё раз его пошлют в этот содом, он уйдёт из монастыря. Видимо он попросил и за меня, потому что меня больше не дёргали. На привратке монастыря раздавали цветные юбки, чтобы представительницы прекрасного и очень упрямого пола их потом снимали. Я застал, как в притворе собора старенький отец Алипий пытался завернуть в юбку очередную модель.
– Ой, да не надо мне ваши тряпки, я только на колокольню подымусь.
– Да, но для этого вам надо пройти через храм, а в храм так нельзя (на ней была пара веревочек, что порой ошибочно принимают за купальник), да и в монастыре так нельзя, прошу вас…
Иногда туристы жаловались на то что их пытаются одеть, и наместник, зачем-то, в виде наказания, лишал монаха права ношения мантии и клобука на пару месяцев. За что? Почему? Нет ответов.
Однажды я услышал, как в нижней лавке возмущался мужик, обращаясь к послушнику:
– И вы думаете, вот это всё! – он обвёл рукой монастырские корпуса и собор впереди, – Я поверю?! Что там, наверху, какой-то супер компьютер, что мы как в матрице? У меня три высших образования, три! Это немыслимо, надувательство! Какое право вы имеете тут всё это построить и жить? А?! Скажите?
Послушник от смущения рассмеялся, он не знал, что ответить. Встречая таких чокнутых, разговаривать и объяснять им ничего не хочется.
Такие ограниченные люди предлагают использовать монахов в социальном служении, в больницах и домах престарелых. Они никогда не поймут, что задача монаха это – связь с Богом, для того чтобы своей молитвой он мог помочь разрешить проблемы людей обременённых суетой и мирскими заботами. Их молитва, способна напитать и дать силы души уставших, отчаявшихся людей. А социальное служение как у католиков, это может и неплохо, но превращает монашество в прислугу. То есть некоторые монастыри организуют богадельни, но это всегда сказывается на духовной жизни обители. Мирские люди, женщины, снующие туда-сюда по жилым корпусам и встречи-посиделки с благотворителями.
На Троицу паломников был полный собор и во время колено преклонной молитвы девушка в центре взвыла. Крик ужаса пронизывал до мурашек, она кричала, так как будто её сворачивают в испанский сапог. С длинными развевающимися волосами её выгнуло над полом, так что она стояла на носочках, а всё тело выгнулось назад. Если так и возможно простоять, то не больше секунды. Она закричала «помогите», как кричат от невыносимой боли. Послушники под руки вынесли её из храма. Когда все выходили после службы, она стояла внизу у лестницы, её трясло как от холода. Из любопытства я посмотрел ей в глаза. Зрачки стали настолько маленькими, что их не было видно, и меня насквозь пронзила похоть… к ней. Чувство было настолько сильным и физически ощутимым, что я испугался и ускорил шаг. Отец Авраамий остановился переговорить с ней и с сопровождающим её парнем в очках. Как он потом рассказывал, они ездят по монастырям в надежде на исцеление. То что в ней живёт какая-то сущность не вызывало сомнений.
Из-за пятидесяти процентов «бракованных» просфор отец Фаддей решил дать нам ещё один мастер-класс, тесто было мягче, чем обычно и я ловко переворачивал его в раскатке. Раскатка – старая, советская, шумела так, что приходилось работать в наушниках для стрельбы. В какой-то момент я не успел выдернуть правую руку перед валами, палец прилип к тесту. Толщина стояла на 6 миллиметрах. Когда руку прокрутило внутрь машины, первой мыслью, после пронзающей боли, было: «то что я на всю жизнь останусь с одной рукой». До меня эта машина уже ломала кости и снимала кожу до локтя. Я нажал красный-стоп, но вытащить руку не мог. Отец Фаддей и Вячеслав какими-то скалками пытались разжать валы. Когда им это удалось, и я вытащил руку, то закричал, очень хотелось орать матом от боли, но вместо этого я закричал то, что повторял про себя изо дня в день, я прокричал Иисусову молитву. Рука покраснела и надулась до размеров баскетбольной перчатки. Нужно было обезболивающее, и я побежал к медкабинету, где сидела старая монашка мать-Олимпиада. На кабинете висела записка: «Уехала, а город, буду не скоро». От досады я закричал второй раз. Благо, как всегда, откуда-то появился отец Авраамий, он мгновенно организовал пакет со льдом и через пару минут мы уже ехали в больницу. Я попросил двойную дозу обезболивающего, сделали рентген.
– Все суставы смещены, но переломов нет, вам повезло, – сказал доктор. Отец Авраамий купил обезболивающих, мазей и мы поехали в монастырь. Забинтованная рука болталась на перевязке. С одной рукой я работать не мог и по приезду отец Фаддей попытался пошутить, что работа найдётся – «могу ворон на огороде гонять». Через неделю, я всё же вышел на огороды, помогал пропалывать грядки одной рукой.
Как-то в храме подошёл молодой человек, начал спрашивать одно, другое, третье. Мы вышли из собора. Его представления о православии граничили с мракобесием и стереотипами американских фильмов, где архангел Михаил с пулемётом уничтожает нечисть. Когда я уже возвращался, сзади в компании, идущей с форума, мужской голос пошутил насчёт руки на перевязи: «Видимо не удержался!». Компания дружно рассмеялась, я шёл впереди, и того как я покраснел, они не видели. Удачная шутка, что сказать, круто унижать того кто не может дать сдачи. Хотя год назад и я мог идти в такой же компании и так же посмеяться, не потому что смешно, а чтобы не отбиваться от коллектива.
Узнав от бабушки, где я, ко мне решил приехать Андрюха, тот самый выбежавший из подъезда. К слову, он был единственный, кто решил меня навестить, и эту преданность, я не мог не оценить. Мой сосед по келье – заторможенный послушник, впал в уныние и недавно уехал, так что мы сидели одни. Андрюха оказался в непростой ситуации, его приятель вышел из тюрьмы, снова продавал наркоту и встречался с прикольной общительной девчонкой, на которую запал и Андрей. Я посоветовал разобраться в своих чувствах, уверен ли он что это не просто страсть, и стоит ли того его дружба. Судя по рассказу: ни дружба того не стоила, ни влюбленность. Ситуация разрешится сама собой через неделю, когда девушка узнает, что беременна, приятель будет бухать и не готовый к отцовству сольётся, а Андрюха – так красочно расписывающий сейчас свои чувства, не примет её с ребёнком, а на аборт уговорить не сможет. Она родит, располнеет, они будут встречаться, но всё будет уже не так… Андрюха поймёт, что ни она, ни её ребёнок ему не нужны. И это важно, правильно оценить свои силы, точнее их отсутствие. Часто встречаешь примеры самообмана, когда парень был уверен, что потянет чужого ребёнка, но размеров сердца не хватило. Гордыня взяла своё, и в семье нет мира и счастья. Ну а каково ребёнку – не получающему отцовской любви и внимания. Малыш думает, что дело в нём, или что все отцы такие «холодные», но потом видит другие примеры, и навсегда разочаровывается в семье.
В сумерках мы вышли прогуляться, дошли до белого храма, где я собирался рассказать Андрюхе про то, как медитировал здесь год назад, о том, что у меня с этим храмом особая связь, и я часто ночью прихожу сюда помолиться. Сегодня подсветку не включили, и мы зашли за храм уже в темноте. Андрюха достал трубочку:
– Будешь?
– Ты серьёзно??? Я тебе столько рассказывал всего, а ты просто нашёл место чтобы дунуть? Не советую тебе вообще курить на святом острове.
– Как хочешь, – он закурил, а я только покачал головой в темноте, да уж, некоторые люди не меняются. Он задержал дыхание и закашлявшись выдохнул. Я, провоцируя, спросил:
– Скуришь вторую?
– Да, почему нет.
Двух трубок обычно хватало, от стафа конечно зависело, но если скурить третью то обычно теряешься на пару часов.
– Сможешь и третью?
По голосу было слышно, что он уже накурился и улыбается:
– Наверное, смогу и третью.
– Давай, жги, чтобы ночью тебе не бегать больше не курить.
После третьей он сел на корточки и на мой риторический вопрос: «Ну как?» махнул рукой, мол – «Отстань».
Неожиданно нас ослепил свет прожекторов, установленных на земле вокруг, и первая мысль была: «Нас кто-то видел, и видели, как Андрюха курил». Где включаются прожекторы я не знал. Как только зрение привыкло к свету, мы увидели огромное облако выплывающее из темноты. Симметричное, оно напоминало фигуру человека, только… я всё смотрел пока оно не выплыло из темноты целиком. С крыльями. Это было, как… может у нас коллективная галлюцинация. Глядя на небо, Андрей спросил:
– Ты тоже это видишь?
– Э-э, да, а ты? Опиши.
– Нет ты первый, я курил.
– Ну как … как ангел?
– Ага, капец. Стоп. Ты всё подстроил, чтобы я скурил третью и ты дал сигнал чтобы включили прожекторы…
– Ну да, и чтобы ещё облако нагнали парогенераторами в форме ангела.
– Ну да, облако ты никак не мог сделать… Странно. Потихоньку улетает.
Я испугался не меньше Андрюхи, потому что был уверен, что такое явление было показано как предвестник Божьего гнева, за то что Андрюха покурил там, как и я когда-то. И ответственность ляжет прежде всего на меня. Кощунству не воспрепятствовал я. Не зависимо от того разрушен храм или нет, считается что ангел храма остаётся на этом месте до Страшного Суда, только там теперь никто там не молится и людские молитвы он больше не возносит.
Мы шли до паломнической гостиницы, молча. Я думал о возможном наказании, когда Андрюха вдруг произнёс:
– Я бы хотел завтра исповедаться и это… то что ты говорил…
– Причаститься?
– Ага.
– Ну, если тебя допустят до причастия.
– Ладно, до завтра.
– До завтра.
Изменило ли это чудо его жизнь? Да. Он начал ходить на службы у себя в ближайшем храме, реже курил, записался в тренажерный зал и начал бегать, не от ментов как раньше, а по пересечёнке. Но его попытка взлететь была больше похожа на прыжок. Я не отрицаю того, что он наркоман, того что веры – он коснулся поверхностно, потому что сам запрос был слабый.
Во второй его приезд произошло искушение от одного насельника монастыря. Не буду вдаваться в подробности, подобных тем полно и в интернете. Виноват наместник, не осознающий, какую ответственность за души вверенной братии на нём лежит, и не изгнавший такого монаха. Отец Симеон, с сожалением сказал, что это не последний раз, когда я буду сталкиваться с Элтонами Джонами в овечьих шкурах. Господь ждёт и их покаяния и исправления. Люди, прикрывающиеся рясами в своих корыстных или порочных целях и это большая проблема. Один митрополит накладывает запреты им на служение на пятнадцать лет, приходит другой и эти запреты снимает. Большой грех осуждать церковное руководство, мы должны молиться об их исправлении, но давать здравую оценку, как говорил Даниил Сысоев, наша обязанность. Вопрос заключается в том, что наместников-управленцев, а не духовных отцов, назначают митрополиты, хотя по уставам монастырей, он должен избираться из числа братии, посредством голосования. Тоже, кстати, происходит и на приходах, где кандидата в священники должны выбирать из своего числа верующие, как зарекомендовавшего себя добрыми делами и созиданием своей собственной семьи. Но приходы восстанавливаются, почти все прихожане бабушки и женщины, воцерковление которых, оставляет желать лучшего. Мужчин на приходах мало, поэтому право выбора священника, как и в дореволюционное время, за собой оставили архиереи. А мужчины не ходят, потому что не видят мужественности и опыта у бывших семинаристов, кроме школы ничего не видевших. Человеку, имеющему за плечами военную кампанию, отсидку, два развода и молодую любовницу, им посоветовать нечего. Бывший семинарист может вспомнить что-то из Евангелия, но не подкреплённые опытом слова не найдут отклика в душе такого мужика. Он с досадой вздохнёт и выйдет из храма, возможно, чтобы пересечь его порог уже только телом, в последний раз. Поэтому отвечая одному медийному батюшке, скажу, что проблема не в мужиках, а в женственных священниках, сидящих под каблуком своих матушек – быстро разобравшихся, что к чему, и взявших удила в свои руки. В семейных вопросах он не советчик, потому что целиком и полностью отдал главенство в семье – своей жене, несчастной, без сильного плеча рядом.
В конце лета, один из отцов, ездивший на Афон пригласил к нам старца-схимонаха, пользовавшегося духовным руководством и жившего рядом со святым Паисием Святогорцем. Его родители – русские иммигранты, но родился он уже в Греции. Подростком участвовал в партизанском движении по освобождению страны от фашистов. Воспитанный в верующей семье, дослужился до полковника и познакомился со святым Паисием, чтобы через какое-то время стать монахом. Отцу Иоакиму было восемьдесят шесть лет. Я прочитал его книгу, по детски простую и глубокую. Эту трогательную историю времён фашистской оккупации пересказать мне не хватит таланта.
В тот день, когда должен был приехать отец Иоаким, я терпел сколько мог мат-перемат от Вячеслава, пока, наконец, не сменил рабочий – белый подрясник на чёрный и не вышел во двор бывшей конюшни. Мне навстречу шла делегация с отцом Иоакимом во главе. Сопровождающие немного отстали, когда я подошёл и поклонился старцу пытаясь взять благословение. Отец Иоаким поклонился рукой до земли и обнял мои руки так, чтобы я не мог их поцеловать:
– Я читал вашу книгу.
– Это не я, кто-то другой, – улыбаясь, ответил монах с греческим акцентом.
– Да нет, точно вы.
– Нет-нет, – все, также улыбаясь, ответил старец. То ли шутит, то ли смиряется. Выглядел он очень бодро и больше шестидесяти ему не дашь.
Его лицо сияло:
– Запомни три вещи, – начал он, – То, что с тобой происходит – скоро пройдёт; Всю красоту, что видишь здесь, – он показал пальцем в сторону берега, – Храни в своём сердце, и Иисусову молитву – говори не «помилуй меня», а «не оставляй меня».
На просфорную я не вернулся, пошёл за отцом Иоакимом, находясь под впечатлением того, что он сказал. Эти слова подобно пружине начинали раскручиваться внутри, освещая смыслом моё будущее. Почему он сказал, чтобы я хранил эту красоту, я что уеду и не смогу вернуться? Что он имел ввиду? Я почувствовал, как на глазах наворачиваются слёзы, и посмотрев вокруг, увидел, что не я один потихоньку плачу. Рядом со старцем ты начинал ощущать собственную греховность. Он молча перебирал маленькие чётки, но то как он двигался, то как он молчал, по словам одного монаха – была самая громкая проповедь о Христе, которую он когда либо слышал. Он был обладателем сердечной Иисусовой молитвы и дара слёз, дара плача о своих грехах, который чувствовали окружающие. Позже, пригласивший его монах рассказал, как придя к нему в киновию на Афоне, он и трое мирских мужчин были радушно им приняты. Пока отец Иоаким заваривал чай на афонских травах, он рассказывал какую-то историю. Сначала заплакал один, потом второй, третий, и в конце эта история обличала главную страсть того монаха, заплакал и он. Никто из них не понял про другого, но услышал то, что должен был услышать про себя. Размышляя над этим, я думаю, что даже построить так эту историю, чтобы она задела струны души каждого – невозможно, используя харизму или чуткость. Он говорил Святым Духом. Исцелить наболевшие сгустки внутренней боли, вот призвание врача душ. Проходя мимо трудников раскопавших какую-то трубу, отец Авраамий, не зная, что сказать, констатировал факт: «А это Алексей-разбойник». Отец Иоаким ответил:
– Был бы разбойник – не был бы здесь, – и легонько потрепал по голове амнистированного. Я шёл сзади и заметил, как хмурое лицо Алексея в этот момент просветилось, как будто внутри зажгли лампочку. Он почувствовал это прикосновение любви, хотя и не знал кто это идёт. Я продолжал идти за ними, потому что рядом со старцем чувствовал себя лучше, голос затихал, и на душе было радостно и светло. Не знаю, как всё это передать, потому что возможность языка сильно ограничена, когда речь заходит о духовных состояниях. На следующий день была запланирована поездка на скит. Я подошёл к благочинному: