В Твери открывается новый бар – «Утёсов», где делают свои цветные настойки. Накрывают они прикольно, но отходосы утром, как после клинической смерти. В квартире заканчивается ремонт, мы с отцом выбираем мебель, шкафы. Я заезжаю, и мы с Ксюшей отмечаем это на кухне. Кровать я выбрал огромную и мощную. Мы ссоримся опять и опять. У меня проблемы на работе из-за того, что я рассказал директору о том, что менеджеры недодают зарплаты. Я не готов к сессии на заочном факультете филологии, куда поступил летом, и моя девушка – просто фурия.
На новоселье один из школьных друзей подгоняет стакан гидропоники. Я накуриваюсь, слушаю музыку в огромных наушниках с плеера, так как стереосистемы нет, да и нельзя её будет ставить, за стенкой живут молодые с детьми. Ночь. С девятнадцатого этажа отличный вид на весь город. Лежу на кровати, и думаю: «Как же это всё достало». Так хотелось размеренной жизни, и в такое дерьмо она вылилась. Кручусь как белка в колесе, а зачем? В храм не хожу, некогда, или сил нет. Работа-дом-работа-дом-кабак-дом-работа. Филология скучная, с работы придётся увольняться, и я опять останусь без денег на какой-то срок. Звонит выпивший отец и спрашивает – когда приглашу всех на новоселье? У меня нет кухонного стола, стульев, нет люстр, штор. На стол он пришлёт, но на всё остальное я должен заработать сам, ведь он по ночам разгружал вагоны, когда был студентом. Сейчас вагоны так не разгружают, но он не слушает, я должен. Квартиру он пока оформлять на меня не будет, ведь я чокнутый сектант, как и моя мать, и могу пожертвовать всё Церкви.
Может Ксюша и права в том, что главным в наших с ней отношениях будет мой отец. Он купил эту квартиру не по доброте душевной, а для того чтобы целиком и полностью меня контролировать и не слышать никакой критики. Меня никогда нельзя было купить, и странно, что он решил, будто я не соскочу. Вместо того чтобы понять, что я за человек и чего хочу на самом деле, он уже попытался запереть меня в суворовских казематах. Променять молодость на военную карьеру, которой я может, и не хочу. Не хочу идти по его стопам. На самом деле он был пьян и всегда забывал или прощал себе такие матные тирады… Я прогуливаю присланные деньги за неделю. На последние, покупаю Ксюше обручальное кольцо. Это проверка. Теперь у меня не будет квартиры, и если она любит, это не будет иметь значения. Пьяный приезжаю к ней.
– Чего тебе?
Встаю на одно колено: «Выходи за меня».
– Ты пьяный решил просить моей руки? Нет, и ещё раз нет.
– Ладно, тогда пойду, подарю кольцо первой встречной…
– Дай кольцо, я подумаю, – отбирает кольцо и захлопывает перед носом дверь.
Грустный я выхожу и пою «I'm Singing In The Rain». Сверху доносится крик: «Ладно, я согласна, иди сюда, хватит горланить».
Утро безжалостного похмелья. Она говорит, что поедет встречать день рождения на Камчатку, потому что ей нравится встречать их в одиночестве, далеко от дома.
– А я уезжаю в монастырь, потому что у меня тоже будет день рождения и я привык встречать их в монастырях.
– Так у тебя в мае?
– Да.
– А сейчас начало апреля.
– Так я заранее.
– И сколько ты намерен сидеть в монастыре?
– Не знаю, я оставлю отцу ключи от квартиры, бросаю учёбу и на работу больше не выйду. Всё достало. Ты тоже.
– Меня сестра спросит про тебя, а я скажу, что так тебя достала, что ты решил сбежать в монастырь. Надеюсь не в женский ты поедешь… развеяться?
– Я тоже на это надеюсь.
– Ну ты и пёс. Пошли по шавухе заточим.
– Лучше пивка.
– Кто бы сомневался …
Шаги навстречу. Говорят, что на пять твоих, пять навстречу должна сделать девушка. Я сделал пять и смотрел как она сидит, не сделав ни одного. Дам ей стимул, если любит, то приедет. Квартиры у меня теперь нет, так что у меня мы жить не будем. Про монастырь мне рассказал один мужик ещё в Печорах. Рассказывал про святого Иринарха затворника, которому в детстве юродивый предсказал о том, что «он оседлает коня, который никому другому не под силу». Юродивый имел в виду сто пятьдесят киллограм вериг и цепей, которыми, смиряя плоть ради свободы духа, заковал себя святой. Вечно с этими предсказаниями так, что заранее, всё равно не понятно. Мне не понравилось, то, что она решила ехать на Камчатку одна.
Ночевать пришлось в Ростове Великом, в хостеле. Я приехал в монастырь и меня подвели к дому игумена. Шла страстная неделя Великого поста. Отец Иоанн сказал, что в пост никого не берёт в монастырь, но был удивлён моим «послужным» списком монастырей. Сказал, что ему нужно подумать, чтобы я подождал, погулял пока по монастырю.
– Если не приму ругаться не будешь?
– Зачем?
– Один просился-просился в монастырь, такой интеллигентный, а как отказал, так он меня матом обложил.
– Не знаю что сказать…
– Павел Груздев говорил о том, что лучше не брать всех подряд, чтобы монастырь не превратился в ярмарку, даже если не примешь праведника, то Господь его не оставит.
Здесь было необычайно тихо и спокойно, время замирало среди деревьев и старых приземистых храмов. Прошёл час, затем второй. Может он забыл про меня? Я пошёл и купил две сосиски в тесте на площади недалеко от монастыря. Вернулся за стены и встретил игумена:
– Хорошо, Илья, я тебя приму. Выйдешь из монастыря налево и по широкой дороге полтора километра, там будет колокольня, тебя встретят.
– Спасибо отец Иоанн.
– Бог в помощь.
Я был рад тому, что игумен всё же решил меня принять. Что он делал два часа? Молился, чтобы узнать, не будет ли от меня искушений? Монастырь это всегда попытка встать на путь исправления – не решать каждый стресс алкоголем и возвращением в животный мир. Дух, душа, тело. Если иерархия нарушается, то жить становится попросту незачем.
У колокольни меня встретила розовощёкая полная женщина. В комнате, куда она меня поселила, никого не было. На ужине я понял, в чем дело. За длинный стол сели молодые послушницы и монахини. Я покраснел до эльфийских кончиков ушей. Из огня да в полымя. Убежал от одной курицы, чтобы попасть в … Со мной жил ещё Дмитрий-столяр и какой-то невнятный хмырь. Меня попросили перекопать теплицу, потом ещё раз, потому что не правильно объяснили. Проблем коммуникации не избежать. Бабы всё видят иначе. Оказалось, что игумен не селит трудников в монастыре, там справляется братия, а селит сюда – помогать, молодому во всех смыслах, женскому монастырю. Эта же розовощёкая барышня показала мне две заброшенные восьмидесятиметровые теплицы, в которых какой-то коммерсант собирался в начале девяностых выращивать тюльпаны. Они заросли молодыми деревьями и бурьяном.
– Я бы мог их расчистить и выкорчевать все корни, вы бы сажали овощи… Только поликарбонатом надо будет потом покрыть.
– Переговори об этом с батюшкой, а так нам, надо бы конечно эти теплицы освоить.
Игумен благословил. Я нашёл в монастыре топор, кирку, лом и штыковую лопату.
– А бензопила есть какая-нибудь, там вокруг деревья толстые спиливать?
– Спроси у отца Тимофея, в столярке.
Иду в столярку, вижу три бензопилы:
– Отец Тимофей, добрый день, говорят, у вас есть бензопилы? Я расчищаю теплицы и мне бы толстые деревья вокруг спилить…
– Ты бензопилой то пользовался?
– Конечно.
– Знаешь я тебе не дам пилы, потому что ты испортишь, и где мне потом детали искать?
– Эм-м-м, ну спаси Господи.
Я наточил у него топор и рубил деревья вокруг теплиц две недели. Потом принялся за те что внутри. Весной было прохладно, и работа шла быстро. Все ветки и деревья я стаскивал в овраг, который быстро заполнился. К нам приехал четвертый трудник – Владислав, здоровенный калмык, который выкопал и сколотил погреб за один день.
– Видишь, как он быстро работает? – спросил меня Владимир-звонарь из монастыря, – Тут был парень с Белоруссии, он ещё в два раза быстрее работал, просто машина, даже лом сломал.
– Как можно сломать лом?
– Без понятий брат, без понятий, спроси у него, если приедет.
Самую красивую послушницу звали Анной. Она пела. Не просто выла – как киска на помойке, а заставляла тебя забыть, что ты на земле. Ангельский голос. Грех было с ней не поговорить по дороге с монастыря после службы…
– Привет.
– Привет, – она так это сказала, что стало стыдно. Сделаю комплимент.
– Ты очень… красиво поешь.
– Спасибо, – смотрит под ноги, глаз не подымает.
– Знаешь, я пишу книгу и расспрашиваю всех как они пришли к Богу.
– Ты хочешь, чтобы я рассказала?
– Очень.
Анна расцвела и кратко улыбнулась ослепившему её солнцу:
– Мы с братом пришли к Богу ещё подростками, не знаю, как тебе это объяснить, просто поняли, что Бог есть. Брат уехал учиться в Троице-Сергиеву лавру, а я через год туда же на регентское отделение. Родители не верующие и … мы не общались с ними года три, но последнее время всё наладилось и они даже в церковь теперь ходят.
– А брат, на каком курсе?
– Он старше, заканчивает уже.
– Будет белым священником?
– Да, наверное, да.
– А ты?
– А я вот, – она оттянула край черного подрясника.
– Хочешь стать монахиней??? Я тоже был послушником, но это ведь не для всех, как сказать…
– Я знаю. Здесь батюшка Иоанн, и у нас очень хорошая община…
– Да я не в этом смысле, не то, что я тебя отговариваю, просто.
– Наверное, не очень хорошо, что мы идём и разговариваем. Люди в деревне мало ли что подумают.
– Да ты права, не буду к тебе больше приставать.
– Удачи с книгой.
– Да, спасибо.
Можно её понять. Когда я был послушником, то на все такие «движения» со стороны девушек смотрел отстранённо. Это правильно. Она бы стала чудесной женой, но хочет быть монахиней. А если пытаться забрать то, что призвано Богом из небытия и принадлежит ему, проблемы с кармой преобразятся во всадников апокалипсиса. Даниил Сысоев запрещал употреблять эзотерические термины, но я не знаю более подходящих слов.
Мы созванивались с любимой. Это как с сигаретой, в какой-то момент тебе уже не хочется больше её курить, но ты докуриваешь. Она бы прислала фотки с камчатки, но телефон у меня как всегда был кнопочный. Я ждал её в свой день рождения на остановке, ждал несколько часов вечером, и на следующий день, но она не догадалась приехать. Приехала через две недели, и я отпросился у игумена на сутки, сказал, что в Ростов приехали родственники. Ксения была рада. Мы долго лежали и целовались в хостеле.
– Может хватит? Ты меня уже в******?
– Без проблем.
От поцелуев опухли и болели губы. Я рассказал, что живу в девичьей общине. Стоим на станции, после прогулок по кремлю и городу:
– Если ты скажешь, то я сяду с тобой в поезд без вещей.
– Нет, ну ты же хотел побыть в монастыре. Там есть молодые? У вас?
– Да, только молодые.
– А ты что?
– А что я? Хожу к ним по ночам.
– Шутки у тебя дурацкие, ты ведь знаешь, что должен сказать, чтобы меня успокоить.
– Ладно, едь.
– Я жду тебя в Твери.
– Ладно, я может, приеду.
– Всё, поезд, я поехала, иди сюда, – она притянула меня за ворот и поцеловала как в последний раз.
Через три недели я приехал. Она была шёлковая, мы пили, гуляли, спали у неё. Ровно неделю. Потом начались опять перепады настроения. Я не выносил этой бабской херни, и поехал обратно в монастырь – так как промыслительно, пообещал вернуться и довыкорчевать теплицы.
В монастыре я почти ни с кем не разговаривал, предпочитая чтение книг, рассказам мужиков о былом. Наконец взялся за «Подвижнические слова Исаака Сирина». Заметив, что я читаю стоя в коридоре, пожилой монах отдал мне ключ от запертой комнаты, где когда-то жил он сам и хранились книги. В монастыре жил белый пожилой священник – отец Александр. Его жена задохнулась ночью из-за пожара этажом ниже. Он как-то зашёл к нам в гости. Открыв комнату-библиотеку, я предложил ему на выбор книги, на что он ответил: «Я так много в жизни прочёл, что пора уже начать что-то исполнять…» Пора уже не читать, а обожествляться.
Прочитав книгу о ярославском старце Павле Груздеве, я отпросился у Игумена на один день – съездить на его могилку в Тутаев. На скамейке рядом с могилой я молился, рассказывал о неприкаянности в жизни, о поиске пути. «Если есть Воля Божия, чтобы я стал священником, пусть всё произойдёт само собой, чтобы я не прикладывал к этому усилий. Я сильно сомневаюсь, что мне можно стать священником, но хотел бы учиться в семинарии». Я сидел и плакал на этом кладбище, в надежде быть услышанным святым подвижником. Помолился о бабушке, родных и друзьях и поехал обратно.
Внутренняя жизнь монастыря мне нравилась, своим покоем и тишиной. Здесь не пытались угодить паломникам, не строили бесчисленные торговые лавки. На братский молебен утром не пускали никого кроме братии. Три месяца в общей сложности я провёл в изоляции. Одиночество невольно наводит на размышления о наполненности жизни. Чем ты живешь, что у тебя есть? Я давно запутался, но не в желаниях, а их отсутствии. В том то и проблема, что ничего не хочется. Внутри зияет пустота, посреди которой сиял едва заметный луч надежды – Ксения.
Если в твоей жизни нет ничего, кроме женщины, то в твоей жизни на самом деле ничего нет. Женщина почувствует это на интуитивном уровне, что кроме неё, вектора нет. У мужчины должно быть что-то, что освещает его жизнь. Мечта изменить мир, что-то благородное и недостижимое. Женщин завораживает сияние мечтателей и пассионариев, их высота духа. Я думал об этом, и понял, что моя мечта – это научиться менять людей к лучшему, вести их своим примером, но пока не представлял как.
В конце июля у них проходит большой крестный ход. Мы ездили, выкашивали траву по дорогам, где должны были идти крестоносцы. За день до начала приезжали целые палаточные городки. Все трудники грузили вещи и рюкзаки в два больших урала, чтобы участники шли налегке до стоянок. Пятьдесят километров проходили через поля и леса, к заброшенным деревенским храмам, где каждый день служили всенощные и литургии.
Я часто обращался к Богу, умоляя его обратить свой взор на меня и мою возлюбленную. Если нам не суждено быть вместе, пусть она изменится к лучшему. Ведь и у неё в жизни случился кризис, не всегда же она была такой отбитой. Если я молюсь и люблю её, это должно на ней отразиться. Конечно, я переживал. Из-за всей этой неопределенности хотелось умереть, перестать думать, чувствовать и страдать.
Хорошо услышать совет о том, что нужно отпустить ситуацию, перестать себя накручивать. Тот, кто советует, всегда защищён от рисков и ответственности. От этого его жизнь не станет хуже и не нужно ничего делать.
На второй день я решил не ездить на Уралах с вещами, а идти со всеми пешком. Спал по-прежнему в урале, в спальном мешке кормил комаров. Этот крестный ход известен тем, что молодые люди находят по пути вторую половинку. Что-то вроде клуба «Одиноких сердец». По дороге все хором нараспев произносят Иисусову или Богородичную молитву. Как-то так получилось, что я встретил Владимира-звонаря и он рассказывал по дороге о своей жизни успешного бизнесмена, а я о своей. О женщинах он сказал:
– Весь интерес в прелюдии, весь этот флирт и шутки, ровно до того момента, пока она не ложится раздвинув ноги. Мне становится до того тошно от этой блудной обыденности, потому что там всё одинаковое и дальше начинаются планы на будущее. Несбыточные, призрачные, никуда не ведущие разговоры.
Я тоже об этом думал. С Ксенией было по-другому – как за станком пулемёта, но это только пока, потом ведь так надоест, что никакие наручники и форма чер-лидерши, не заполнят эту пустоту.
На пятый день мы почти дошли, чаще попадались деревенские магазины. Владимир спросил:
– Может винца возьмём?
Я ответил, что можно. Зашел в магазин. То, что там стояло с этикетками вина, не тянуло даже на портвейн. Лучше взять бутылку беленькой. Ноль пять маловато и поэтому я взял ноль семь, и абрикосовый сок. Мы бегали в лес пить по очереди. В последней деревне – родине преподобного Иринарха, был ещё один магазин, и мы взяли ещё ноль пять. Правда, окунулись по три раза в ледяном источнике. Поехали на бесплатной маршрутке в монастырь. В доме, где жили сестры и трудники, никого не было. В «Красном и белом» я взял коньячный спирт и сок. Мы, сидя в трапезной нафигачились. На следующий день никто не приехал и мы нафигачились ещё раз. А потом у Владимира из-за возраста и ушатанной печени начались проблемы с пищеварением. Лежал он чуть живой, и на третий день я пил один. Так мы по-русски, духовно обогатились.
Я закапывался в теплицах на глубину полутора метров, куда уходили корни. Я перепахал их как крот-мутант. Розовощекая барышня предложила опрыскать остатки сорняков химическим раствором. Я долго её отговаривал. Если опрыскать, то мы отравим землю лет на пять, но она благословилась на эту затею у игумена и купила несколько пузырьков биологического оружия. Я надел респиратор, очки, замотался кофтами и пошёл с рюкзаком, как охотник за привидениями. Через пару дней всё пожелтело и обвисло. Чем-то напоминая мою беспутную бессмысленную жизнь. Я поблагодарил всех, попрощался с Анной, моей мечтой идеальной девушки и вернулся в объятия своей невесты.
На этот раз ласкового воркования хватило на две недели. Ксюша уже не хотела свадьбы, не думала знакомить меня с родителями. Это были уже не звоночки, а колокольный архиерейский звон. Она не рассматривает меня в качестве… уже ни в каком. Ей просто нравится постель. В словах всё чаще звучали лейт-мотивы расставания, как чего-то неизбежного. Хочет, чтобы я начал её отговаривать. Может это, потому что она боится предательства, боится открыть дверь своего сердца, продолжая играть роль независимой и грубоватой суки. Это была новая игра. Она как ребенок, заходила всё дальше и дальше, ожидая моей реакции. Отстранённо, из глубины сознания, как в замедленной съёмке, я наблюдал за комплексом несостоявшейся актрисы. Где она черпала вдохновение для этих качелей? Наблюдая за истериками участниц «Дома-2»? Какой реакции она ждёт? Примирительной постели? Как обезьянки Бонобо? Я свалился в «бабью яму» и пора было как-то оттуда выбираться. Очень трудно расстаться с девушкой-зажигалкой: игривой, обаятельной, энергичной.
Так как она работала администратором в салоне красоты, то как-то вечером решила сделать моим истоптанным хоббитским лаптям – педикюр. Правда наслаждалась ролью послушной-униженной жены совсем недолго.
Моя подруга детства – Настя Наумова, как-то пригласила к себе в гости, где мы потихоньку набухались, пока ждали её мужа. Она рассказала свою историю любви, когда рассталась с парнем, потому что он «замер», перестал развиваться. Им было хорошо, и парень не собирался что-либо в жизни менять. Я долго думал об этой истории. Почему она решила бросить его, если любила и любила сильно. Желала ему добра? Как в «Ла-ла лэнде», где Себастиан решил оставить Мию в привычном ей фальшивом мире. Фильм не о том, что ради карьеры придётся лишиться всего, и в конце нам показывают, как всё могло бы быть… Ведь это он, а не она главный герой. Он необычный, в отличие от «штампованной» героини, с единственным желанием – прославиться. Он мечтает спасти джаз, и бросает свою мечту, занимаясь тем, что ему не нравиться, ради любви. Он готов был на жертвы ради неё, а она нет. Мия только сидит, бухтит что репетирует спектакль, который провалился и ходит на пробы, где повторяет фразу «Либо играешь по моим правилам, либо играешь по моим правилам».
В это время я наткнулся на статью Александра Бирюкова «Я натрахалась, люблю тебя обратно», написанную бодро и по сути. Так я познакомился с его книгами. Всё что мы обсуждали с друзьями или старшим поколением об отношениях и женских манипуляциях было приведено в систему. Мужчин и женщин он делил на высоко-средне-низко примативных в сочетании с высоким, средним и низким рангом проявляемом в социуме.
Если коротко, то всё сводится к тому – занимал ли отец девушки место главы семьи или нет. Судя по рассказам Ксении, её отец занимал половой коврик, и то, когда разрешала жена. Содержал семью, но права голоса не имел.
Надежда на то, что Ксения изменится, таяла с каждой прочитанной страницей. Даже осознанные девушки, говорящие парню: «Меня воспитали в матриархате, это неправильно, измени меня», продолжают доминировать. Прошивку не изменить. То, что она видела каждый день дома, подсознательно будет переносить в свои отношения.
Нужно было убедиться, узнать Божью Волю. Обычно для этого едут к старцу или в паломничество. Афон и Иерусалим были мне не по карману. Я предложил в её отпуск съездить на Соловки. Она любила путешествовать. Кто-то сказал, что путешествие это – мечта в чистом виде.
Проводница разносит раскалённый, до состояния плазмы, чай. Выждав заветные сорок пять секунд, ты пробуешь и обжигаешься. Молодые мамки в коротких шортиках бегают в туалет и обратно. Обтягивающие складки не оставляют места тайне.
– Ты на что там уставился?
– Да так, ни на что.
– Мне надо было тоже шортики взять?
– Кто знает, – я многозначительно улыбаюсь и снова обжигаюсь чаем, – Когда же он уже остынет…
Толстые бабы разворачивают курицу в фольге и начинают интеллектуальную беседу:
– А ей говорю…
– А она?
– А она так посмотрела и говорит «фи-и».
– И всё?
– Дрянь она и есть дрянь.
К обеду следующего дня мы переплыли Белое море до Соловецкого острова и сняли половину дома с кухней, душем и туалетом всего за шестьсот рублей в сутки. Заканчивался август – не сезон. Каждый день выбирались на экскурсии. Взяли на два дня велосипеды и вымокли под сильнейшим ливнем. Объехав остров, вернулись чуть живые. Я постоянно молился, ждал какого-нибудь знака о нас. На шестой день поплыли назад, потому что эта курица взяла отпуск всего на неделю.
В холодное предрассветное утро мы зашли в вагон, видевший не одну войну, может даже Русско-японскую. В тамбуре находились печки для угля. Он был уже не старый, а раритетный. Сели за столик боковушек и открыли пиво. Глядя в серое окно, она думает о том, что впереди её ждёт свинцовые утра и борьба с будильником. Пока она, зарывшись в подушки, будет задаваться вопросом «Зачем вставать?», я уже пожарю ей яичницу и начну чмокать её в ушко, которое она будет прятать. На мои притязания она издаст отчаянный рёв и пойдёт в душ. Когда она лежит в разбитом коматозе, после вечернего пива, появляется призрачная на телесную близость, в формате «давай быстрее». Говорят нужно время, чтобы притереться друг к другу. Так что если ваши отношения не так романтичны по утрам…
На третьей безымянной станции, напротив нас заняли места пожилые супруги. Лет за пятьдесят женщина, в коротком по плечи парике, и истощённый с проседью мужчина. Его лицо выражало обеспокоенность и тревогу. Жена, окинув взглядом места, возмущённо прогнусавила:
– Фу-у-у! Как тут грязно!
К слову, вагон действительно был трухлявым. Велика вероятность того, что прямо во время движения, вывалится ржавый пол, и издав прощальный гул – сложатся стены.
– Дорогая, я сейчас всё улажу, – торопливо пробормотал муж и ушёл в начало вагона.
Промелькнула мысль «Интересно как?» Он вернулся в сопровождении дородной проводницы, занимающей сразу весь проход, уверен она шла в комплекте с этим вагоном.
– Посмотрите как тут грязно!
– Просто вагон старый, – отвечает проводница и удаляется.
На лице недовольной женщины в парике отражается гримаса разочарования и горести. Скуксив губы она говорит: «Я посмотрю, какое ещё бельё принесут!» Муж, стараясь успокоить, обращает её внимание на деревья, мелькающие за окном: «Посмотри в окошко милая». За этого мужика я начинаю испытывать необъяснимый стыд. Брали бы билет в первый класс.
На следующей станции женщины с ведрами продают на перроне ягоды. Когда мы ехали неделю назад черника уже «отошла». Глядя в окно, наша соседка как бы в пустоту произносит: «А я бы сейчас чернички с молоком поела…»
– Сейчас зайка, – говорит муж и убегает.
И я вот думаю: «Допустим, произойдет чудо и у одной из торговок найдётся черника… Где он на станции купит молока, кого успеет подоить за семь минут? Пойдёт через все вагоны в вагон-ресторан?
Поезд, наконец, трогается. В последний момент залетает взмыленный мужик и начинает сбивчиво объяснять что есть морошка, клюква, брусника, ежевика, но черники нет… Она так ставит подбородок на руку, и делает контрольный в голову: « Очень жаль, а я бы сейчас чернички с молочком поела…»
И тут до меня начинает потихоньку доходить. Под столом толкаю ногой Ксюшу: «Смотри, чисто ты». Она смотрит на эту пару и, отрицая очевидное, говорит: «Нет, не похожа».
Через час моя жалость к несчастному сменяется презрением. Ведь он сам это выбрал, неужели не понимал, на что шёл? А я? Понимаю? Ксюша толкает ногой и задумчиво признаёт: «Ну да, это я». Такая же, с острыми чертами лица, только моя стесняется очков и носит линзы. Если заставить меня десяток-другой поработать на каменоломне, то я буду похож на этого мужичка. Это зеркало, и я смотрюсь в него двадцать часов, пока мы едем до Твери. Она трахает ему мозги даже ночью. Глядя в тёмный потолок, я стараюсь пережить это суровое столкновение с реальностью – ответ на мои молитвы.
Когда мы выходим – гора с плеч, я очень устал от той парочки. Вдыхаю холодный загазованный городской воздух и говорю:
– Думаю, нам стоит взять небольшую паузу…
– Это из-за них? Так я и знала, что ты испугаешься! У нас не обязательно всё будет вот так! – и она начинает хлопать с размаху меня в плечо.
– Смотри, ты даже сейчас, на людях меня тиранишь.
– Плевать мне на людей, важно, что думаешь ты!
– Я думаю брэйк, хорош.
Месяц мы не встречались. Однажды вечером я напился в «Утёсове». Лысый бородач бармен советует взять себя в руки. Говорит, что видел Ксюшу с другим.
– Зачем ты мне это говоришь СЕЙЧАС? Когда я в таком состоянии? Ты хоть понимаешь, на что я пьяный способен?
Он поит меня кофе и оплачивает таксиста до дома, запрещая ему везти меня куда-либо ещё. Через полчаса я стучу в её дверь.
– Чего тебе? Опять пьяный?
– Можно?
– Ну, заходи, коль пришёл.
– Скажи, а где кальян, который я купил?
– Кальян? А я его выкинула.
– В коробке? Не распечатывая?
– Ага.
– И куда же ты его выкинула?
– Да прям из окна.
– Кухни или балкона?
– С балкона.
Я выхожу на открытый балкон, всматриваюсь в тёмный ландшафт под окнами. Ничего не видно, но кто её знает… Она хотела меня этим обидеть и ей удалось. Ещё и изменяла. От леденящей кровь ярости, я трезвею. Спокойным голосом предлагаю «поискать кальян вместе». Беру её за волосы и под возмущённые крики тащу через всю квартиру на балкон. Попытки ухватиться за дверные косяки я пресекаю резкими ударами второй рукой. Вытащив на балкон, я держа второй рукой за штаны свешиваю её за ограждение:
– Ну что? Не видно кальяна?
– Стой-стой! Я беременна!
– От меня? – хотя всё равно, на двойное убийство я сегодня не рассчитывал.
– Поставь меня на землю.
– Хорошо.
Растрёпанная и впервые осознавшая, что довела меня, она не глядя в глаза, предлагает зайти поговорить внутрь. Что только не сделаешь ради выживания. Заходим, и она кричит:
– Не хватало ещё от тебя забеременеть! – Ксения бьёт меня двумя руками по лицу и глазам, закрываясь руками, теряю равновесие и падаю на её любимый телескоп. Линзы, труба, тренога, всё бьётся и хрустит. Ксюша начинает плакать. Как это ни странно мы опять миримся.
Позвонив на старую сим-карту, которую зачем-то вставила в телефон моя бабушка, со мной связывается приятель с Псково-Печорского монастыря – Марк. Он уже поступил в Хабаровскую семинарию и зовёт меня, обещает поговорить с руководством. Рекомендация не нужна. Рассказываю об этом Ксюше.
– И когда ты хочешь ехать или лететь?
– Через месяц, хочешь со мной?
– А что я там буду делать?
– А здесь ты что делаешь? Сидишь на ресепшене целый день… Хабаровск в два раза больше, там тоже есть салоны-красоты.
– Нет, я никуда не поеду, а ты езжай…
Ночью она впервые с азартом показывает, чего я лишусь. Единственный вывод только в том, что она не старалась до этого. Относилась ко всему «спустя рукава».
После работы я взял ей разливного пива и вяленной чехони. Обычный алкоголизм она сменила пивным. В двух шагах впереди, как ответ на мои грустные мысли, выливают из окна ведро вонючих помоев. Средневековый Париж. «То есть могло быть ещё хуже?» Странно устроен человек, радующийся несчастью прошедшему рядом. Какая мелочь порой может поднять настроение. Я улыбнулся мокрому от дождя асфальту и отсвечивающим белым огням фонарей.
В воскресенье днём я задремал. Снился ад. Огромный атриум, по которому я как Данте спускался всё ниже. Разработчики сна видимо черпали вдохновение в настоящем аду. Демоны, горящие существа, крики, запах жареного бекона… какой-то трэш.
В самом низу, на бетонной плите, удерживаемой в воздухе четырьмя корабельными цепями, сидел огромный шестиметровый демон. У него не было рогов, только энергия ужаса вокруг. Лицо, сшитое из разных лоскутов, постоянно менялось. В этот момент я подумал о том, что это демон держащий в подчинении Ксении, не знаю почему.
– Если оставишь её, я отпущу тебя, – атриум начал крутиться, открывая проёмы, в которых виднелось голубое небо. Подойдя к одному из них, я остановился. Почему я ухожу? Боюсь его? Бегу с поля боя. Я повернулся и сказал:
– Пожалуй, я останусь.
– Это твой выбор, – в лапах демона появилась креманка с мороженным. Качественный хоррор скатывался в сюр. Когда он съел первую ложку, сердце пронзила внезапная боль. Существо оскалилось и съело вторую. Ощущение что сердце режут на куски. Я упал на дно атриума. Демон медленно слез с плиты и стал приближаться. «Надо проснуться! Надо проснуться! Это всего лишь сон!» Проснулся в холодном поту.
В последний вечер Ксюша изображала бесчувственную куклу. Опять образ. На следующий день встретила меня на вокзале и попросилась до Москвы, потом до аэробуса в Шереметьево. В электричке парень напротив начал играть с Ксюшей в «гляделки». Его ухмылка намекала на то, что блятская натура моей почти бывшей девушки не может от него укрыться. Ксения сидела, потупив взгляд. Хорошо хоть не подмигивает ему. Последний акт пьесы о тургеневской женщине и Дон Ки Хоте. Я всегда игнорировал её игры и ждал, когда мы начнём серьёзно строить отношения, абсолютно зря. Она плакала. Жалела себя, специально поехала, чтобы проплакаться и ни в чём себя, потом не винить. Это же я уезжаю, а не она. Если бы она сказала, что хочет чтобы я остался, то я бы разорвал билет на самолет, и мы вернулись вместе. Но она просто плакала. Аэробус отъезжал.
– Хочешь я останусь?
– Нет, езжай, я хочу, чтобы ты уехал.
Прозрачные двери разделили нас. Она любила «Титаник», забыв о том, что Лео был нищий. Я приложил ладонь со своей стороны, знаками предлагая ей приложить свою. Она, рыдая, приложила свою руку. В эту секунду я впервые «ощутил» её. Соприкоснулся с её душой, может потому что она «открылась» в последний момент. Кусочек моего сердца откололся и умер. Это очень больно… но по-другому никак. Боль согнула меня пополам, слёзы в несколько потоков. Глядя на то, как меня скрючило, она заплакала ещё сильнее… не знал, что она так умеет. Стоя там, она будет плакать так долго, что несколько человек по очереди успеют поинтересоваться «что случилось?» Хотя правильнее было бы спросить «что не случилось?» Кто-то подумает, что она так плачет из-за бездомного просящего милостыню, что это он её так обидел, так что ей придётся вступиться ещё и за бездомного.