Доктор медленно, тяжело вздохнул, сел обратно на стул, обработал швы мазью и забинтовал. Ушёл он без слов, а Вермир всё время отстранённо смотрел в стену, чувствуя стыд и радость, от чувства важности медленно распирало, но то, в каком он состоянии, умерило пыл. Вернулось неприятное чувство того, что другие люди хлопочут за него, но и капельку приятно, ибо кто-то ведь переживает. И не важные люди, которые ищут своей выгоды, а обычные, которых поклялся защищать. Это придало сил и согрело разум от нападок апатии. Хотя внутри говорил себе, что не может быть всё так хорошо.
Вся следующая неделя прошла в нестерпимом ожидании. Вермир прямо-таки горел желанием поскорее сбросить оковы ран и броситься к людям, тем самым, желанным, простым, как кружка, людям. В особые порывы чувству он хотел выйти на улицу прямо в одних штанах с перебинтованной головой и горящим глазом, но боль в животе сводила всё на нет. Он еле-еле, балансируя, словно куропатка на канате, делал пару шагов и кое-как возвращался на кровать. Кроме помощника доктора больше никто не приходил, а тот угрюм и не говорил ни слова. Впрочем, отсутствие общения не очень заботило, он с удовольствием разговаривал с самим с собой, рассуждая на разные темы, от продолжительности жизни куриц до проблемы ковки металла драконьим пламенем. Лёгкость и быстрота, с которыми летали мысли в голове, могут сравниться только мухи. В какой-то момент он перевернул весь разум вверх дном и начал натыкаться на уже прошедшие вдоль и поперёк темы, но не отчаивался, а искал новые аргументы. Всё более и более уходил глубоко в себя, настолько, что забыл, что находится практически в центре города, но иногда проплывали панические мысли о тюрьме, будто бы он заперт, если только смог бы дойти до двери и дёрнуть ручку, то она не откроется. Будто над ним насмехаются все, кому не лень, будто смеются во всё горло и проговаривают, что он такой дурак, верит, что его здесь лечат, а на самом деле держат в клетке. От таких мыслей единственный глаз загорался, как факел, а руки сжимались до тряски.
Бред расширялся с каждым днём, не оставляя место ясности. Появились проблемы с памятью, он не мог припомнить последовательность дня, хотя трудно это сделать, когда лежишь шестнадцать часов подряд и смотришь в потолок. Мысли превратились в оползень, угрожающий разуму. Он не смог их разделить, не смог понять, что они ему говорят. Всё, что Вермир мог вспомнить, это утро, случайные размышления об окне, холодная темнота, а дальше всё по новой.
Когда Дора пришла его покормить, то Вермир её не заметил, хотя она нарочно громко открыла дверь и шумно топала, но он обратил внимание, только когда она поводила перед глазом ладонью, посмотрел, будто стеклянным глазом, смотрел глупо, словно ничего не понимает. Дора поставила тарелку с бульоном на стол, положила руки на колени.
– Я покушать принесла, – медленно и опасливо сказала она, – хочешь?
Вермир смотрел на Дору пару минут, а после уставился в стену. Дора подумала, что он обиделся, захотела прикоснуться к плечу, но побоялась. В последнее время она не часто улыбалась, но когда входила в эту комнату, то старалась всегда жизнерадостно улыбаться, сейчас улыбка спала.
– Можешь не смотреть на меня, но поесть надо, – сказал она устало. – Тебе нужны силы, совсем скоро всё пройдёт, но сейчас нельзя сдаваться. Каждый день, это целый шаг к выздоровлению. Доктор говорит, что ты быстро восстанавливаешься, осталось только потерпеть чуть-чуть и всё будет хорошо, – она неосознанно широко раскрыла глаза, её голос нёс надежду, воодушевление, – не надо давать слабину сейчас, когда половина пути пройдена. Хочешь, можешь потом. Ну, ну что ты смотришь в эту стену?! Там же нет ничего! Ну, ну поешь… пожалуйста, – её голос надорвался, она укрыла лицо в ладонях и тихо заплакала, сквозь всхлипы проносились слова. – Я хотела… назад… не могу! Делала… но если знала… не решилась… мука… боялась… прости! – она бросилась на колени и схватила его руку, Вермир перевёл пустой взор на её, испугавшееся от взгляда лицо.
Вермир не запомнил этого, как и много другого, но потом спустя многочисленные дни и ночи вспомнил, что был сыт. К удивлению разум Вермира оказался ясен, когда пришёл доктор. Он запомнил всё, от мелких деталей до последнего слова. Запомнил строгое, точёное лицо доктора, запомнил, как он разматывал с головы почти чистые бинты, как стоял у окна, как искал что-то в сумке, как рассказывал про депрессию, как успокаивал, говорил, что скоро всё пройдёт.
В один момент он просто проснулся, очнулся, открыл глаз и чётко задышал, слышал, как бьётся сердце, как поднимается грудь, как из окна светят лучики солнца. Он с удивлением понял, что боли нет, она ушла, оставив вялость. Тело не слушалось, будто задеревенело. Вермир коснулся лица, провёл пальцами через бинты, но ничего не почувствовал. Он медленно раскрыл рот, кожа растянулась, но швы не разошлись, а боль не пришла, кроме того чувства, которое приходит после долгой спячки мышц. Попытался что-то сказать, но вышло очень глухо и неразборчиво, прибавив силу в голос, и стало лучше, но не так, как было прежде, не так ярко. Он растянул улыбку настолько, насколько мог и почувствовал, что кожа напряглась. Перестав мучить лицо, он перекинулся на живот, приложил руку, пощупал, но дыру не нашёл. Единственное, чего побоялся, это глазницу, заросла ли, но он не решился проверять. По коридору кто-то прошёлся, скрипя досками. Вермир навострил уши, замер, но через пару секунд понял, что топот пошёл дальше. Он с трудом смог опустить стопы на пол, через силу встал, но тут же упал на кровать. В последующие два часа он разрабатывал ноги, пытался ходить, разминал всё затёкшее тело, с каким-то удивительным мгновением обрёл силу, энергию, ясность. Весь бред сошёл на нет, и смотрел он на него через призму отрывистых воспоминаний, а воспринимал как дикий сон. Он вновь почувствовал себя здоровым, хоть и не совсем целым, но почувствовал, что вернулся на все девяносто процентов. Это подействовало лучше всего, разум в какой-то мере очистился, стало легче, он воспринял всё, что с ним случилось, как не более чем непогоду. Только, к сожалению, он не смог спрятаться от неё.
Когда Дора вошла, неся тарелку супа, раскрыла от испуга рот, широко открыла глаза от удивления, но её встречал уже не сверкающий глаз, не тупой и пустой взор, а чистый, спокойный и, главное, разумный взгляд. К тому же в глазе прочитала, будто он очень давно не видел её и вот, наконец, она пришла.
– Привет, – неуклюже сказал Вермир, пытаясь изобразить улыбку.
– Привет, – медленно сказала Дора, сверкающе, но смущённо улыбаясь.
Она поставила тарелку на стол и села на кровать. Это было замечательно и откровенно, Вермир никогда после не чувствовал себя таким, будто понял весь мир, будто знает, как всё работает, будто вознёсся. Дора же никогда после не ощущала такого счастья, безграничного, неудержимого, прекрасного. Разговор длился долго, и был наполнен радостью, слезами, рассказами, печалью, воодушевлением, свободой, удовлетворением. Всё, что творилось с ними после разлуки, вылилось в этот разговор, вышло наружу, обнажилось, стало кристальным. Тогда Вермир понял, что не стоит терять голову, когда кажется, что всё кончено, всегда остаётся что-то, что очень важно, но оно кажется незаметным.
Все последующие дни Вермир разрабатывал ноги и голос. Спустя усилия и сжатые зубы походка стала напоминать прежнею, хотя и остались некоторые шероховатости, вроде лёгкого ковыляния. С голосом оказалось всё проще, чем он думал. Когда Вермир оставался наедине, ему казалось глупым говорить с самим собой, будто кто-то его мог подслушать и посмеяться, поэтому всегда говорил неуверенно и глухо, но когда в комнату входила Дора, и он начинал разговор, то голос сразу же набирал прежнею мощь. Со зрением никогда не было проблем, даже когда лишился глаза, то видел всё равно прилично, хотя его раздражало, что теперь нельзя смотреть справа боковым зрением, но он привык, не без взрывов в груди, но подстроился. Его слегка напрягало, что он потерялся в днях и не знает, когда будет перевязка, когда придёт доктор, сколько прошло времени. У Доры он спросить постеснялся, хотя, казалось бы, бытовая вещь, но он постеснялся тревожить таким пустяком и наводить на себя ненужные подозрения. Поэтому когда пришёл доктор, то это стало неожиданностью.
Как всегда доктор поздоровался, как только вошёл в комнату, монокль отсвечивал блики света, а холодное лицо не выдавало никаких эмоций. Доктор мягко положил сумку на стол и сел на стул напротив Вермира.
– Вам лучше, – сказал доктор.
– Да, – глухо сказал Вермир, но сконфузившись, прочистил горло и повторил, но уже громогласно.
Доктор будто не обратил никакого внимания на выкрик.
– Честно сказать, я думал, вы умрёте, – смотря в глаз, сказал доктор.
Вермир удивился и даже испугался, но доктор ничего не смог прочитать из-за бинтов, но губы и глаз с лихвой выдали.
– Почему? – спустя десяток секунду тихо спросил Вермир.
– Человек является тем фактором, который и спасает и убивает. Себя. Люди сами себя убивают и сами себя спасают. Бывает, от переизбытка чувств умирают, ибо сердце разрывается. Придумают себе что-нибудь и носятся с ним, только был здоров, как уже лежит, свернувшись клубком, а на следующий день хладный труп. Вы думаете, вас кто-то спас? Нет, конечно, с такими ранами помирают спустя пару минут. Плюс, минус, зависит от человека. Я даже сомневаюсь, что вы бы умерли, если было бы распорото горло. Вы прошли несколько сот метров с такими ранами, это очень трудно повторить. Можете гордиться.
– Откуда вы знаете? – со страхом сказал Вермир.
– Это теперь общественное достояние. Вы всю улицу, точнее две, залили кровью, заляпали стены. Сейчас отмыли, естественно.
– Так теперь все знают, – с затухавшим взором сказал Вермир.
– А вы не помните наш последний разговор?
– Помню… Я не представлял, что в таких подробностях…
– Привыкайте. Драконоборцы не любят внимание общественности, но вам выпал уникальный шанс. Теперь все ждут вашего выздоровления, возвращения, а также наказание злодеев.
– Вы хотите сказать, что люди думают, будто я буду рубить головы?
Доктор закинул ногу на ногу, загадочно улыбнулся, его глаза блеснули.
– До вашего появления, – сказал он, – не было ничего, монотонная темнота… или серость, как вам удобнее. Словом, ничего не было, и это была лишь одна сторона, вы принесли выбор. Вы являетесь силой, которая даёт людям свободу выбора, право отказаться от темноты, перешагнуть через черту с красной большой надписью: «Не выходить!». Вы олицетворение другой стороны.
– И что же это за сторона, по-вашему?
– О, это уже менее важно. Видите ли, в удушающей пустоте и безграничной тьме, хорошим выбором покажется обжигающий огонь и бескрайние моря лавы.
– Вы просто не сталкивались с драконами.
Доктор засмеялся, медленно, тягуче, почти без эмоций, лишь глубоко раздавалась маленькая задорная нотка.
– Можете не волноваться, я уверен, что ваша сторона окажется лучше.
– Думаете, они захотят увидеть калеку?
– Бросьте. Какой же вы калека, не слепы же, – доктор вынул монокль. Вермир заметил, что этот глаз как-то сузился, стал меньше. – Да, левый глаз мой почти не видит, и только благодаря усиливающему стеклу я могу хоть что-то разглядеть. Конечно, ваш и мой случаи разные, но до того, как я получил монокль в пользование, я прожил без глаза, то есть всё детство и подростковую жизнь.
– Моё лицо…
– Да, досадно.
– Оно искромсано в клочья!
– Разве вы уже видели?
– Я представляю. Бугристые швы и не кусочка чистой кожи. Оно изрезано, доктор.
Доктор перекинул ногу на ногу и, с бесшумным вздохом сказал:
– Вы слишком заботитесь о внешности. Не стоит так переживать, людям важна ваша наружность не более чем скалам птицы. Главное, что вы сделаете, а не то, как красиво ваше лицо.
Вермир взорвался.
– Я уродлив, доктор! Похож на чудовище! И если вы говорите, что людям не важна внешность, то вы их просто не знаете! Они по первому взгляду определят, какими быть, злыми, милыми или равнодушными! И нет ничего зазорного, в том, чтобы увидев моё нынешнее лицо испугаться, закричать, выгнать! – гнев, как обычно, прошёл быстро, на смену пришла печаль. Вермир посмотрел в сторону. – Я не тот человек, который даст другое будущее, не теперь. Да и не верю. Больше похоже на воспалённую мысль, чем на правду.
Доктор встал, медленно прошёл к окну, держа руки за спиной.
– Вам не нужна красивая внешность, – сказал он спустя минуту разглядывания крыш, – вы же не мошенник, который хочет мгновенно обаять всех вокруг и сбежать. Вы будете добиваться доверия, уважения, обращать людей к себе. Вашей внешностью станут ваши поступки, отразят вашу сущность. Вам ни к чему обольстительная наружность, вы будете прекрасны и так.
Вермир рассмеялся, звонко, нарочно продлевая смех, чувствовал себя погано из-за того, что делает так, высмеивает идею, но не знал, что ещё можно сделать. Доктор не обратил на всплеск смеха никакого внимания. Спустя пару тихих минут доктор вернулся на стул.
– Давайте посмотрим, – сказал он, доставая ножницы.
Лицо, как и предполагал Вермир, оказалось покрыто шрамами от висков до подбородка, словно в коже каналы. Глазница заросла не полностью, ещё отчётливо виден разрез века. Вместо дыры в животе доктор увидел розовый шов с парой торчащих ниток.
– Как лицо? – спросил Вермир.
– Ужасно, – холодно ответил доктор.
– У вас есть зеркало?
– Вы уверены?
Вермир кивнул, доктор достал из сумки небольшое, схожее с дамским, зеркальце, вермир взял зеркальце, задержал дыхание и резко наставил на лицо. Сердце забилось быстрее, грудь судорожно поднялась и замерла, скорбь, жалость, горечь разлились по венам. Хоть он и думал, что под бинтами скрывается что-то ужасное, но такого представить не мог. Перед Вермиром предстало лицо обезображенное шрамами до такой степени, что возникало лишь одно чувство: ужас. Желание поскорее убрать зеркальце куда-нибудь подальше всколыхнуло, как волны в океане, но он удержался, насильно смотря на своё уродливое отражение.
– Думаю, достаточно, – мягко сказал доктор, забирая зеркальце.
Вермир посмотрел на него, плохо соображая, будто что-то рухнуло внутри. Доктор смотрел в ответ спокойно, без отвращения, жалости или страха.
– И вы… вы думаете, что люди хотят меня видеть… таким?
– У вас нет выбора. Прощу прощения, выбор есть, но какой? Вы можете стать отшельником, добровольным изгоем, или жить в уединении прямо в городах или деревнях, но это ничего не поменяет. Если же вы хотите вернуть утраченную… репутацию? Трудно подобрать слово… Если вы хотите, чтобы от вас не шарахался каждый встречный, то стоит позаботиться о том, чтобы люди знали, какой вы внутри.
– Звучит дико. Я не терял свободу, чтобы идти лишь одним путём.
Доктор усмехнулся.
– Да будет так, – сказал он, кладя ножницы и зеркальце в сумку.
– Вы уходите? – встревоженно спросил Вермир.
– Да.
– А как же перевязка?
– Вы больше в ней не нуждаетесь. Единственное, повязка, скрывающая пустую глазницу, не помешала бы, но это уже ваша прихоть. Вы исцелились, поздравляю. Дальше организм сделает всё сам, мне ни к чему докучать вам, – доктор выпрямился, взяв сумку, и направился к двери. – У вас хороший голос, вы можете обольщать им. До свидания, – сказал он, перед тем, как выйти.
Вермир сидел ещё минут десять, смотря на дверь. Он окончательно понял, что всё вокруг рушится, а он не успевает подстраиваться, не рассчитывал, что доктор будет с ним вечно, но не предполагал, что будет так неприятно расставаться. Этот человек сразу показался интересным и вселенски загадочным. Вермир хотел бы поговорить с доктором ещё бесчисленное количество раз, до тех пор, пока не поймёт, что понял все его помыслы и чувства, пока не поймёт, насколько тот прост или сложен. Оставшийся день забылся во сне.
На следующее утро пришёл Нелд. Перед тем, как робко войти, он тихо постучал, Вермир уже давно проснулся и стоял у окна, пытаясь понять, почему доктор так любил смотреть на крыши, но ничего особенного не нашёл. Крыши, как крыши, кое-где облезлые, кое-где отваливающиеся, но всё-таки защищающие от непогоды.
– Здравствуй, – сказал Нелд, смотря в пол, изредка поднимая взгляд на широкую спину Вермира. – Я хочу извиниться, я не должен был говорить те слова, они не правильны. Я испугался и наговорил чепухи. Ты мой друг и останешься им навсегда.
Вермир услышал шаги Нелда ещё до того, как тот дошёл до двери. Он обрёл утраченную силу, свободу. Раньше лежал мешком и не мог ничего сделать, если бы даже за ним пришли и в глаза сказали, что сейчас добьют, он бы ничего не смог сделать. Беспомощность угнетала, убивала хуже клинка, бесила до исступления, но сейчас он понял, насколько силён, насколько могуч, насколько самостоятелен и свободен. Он понял всё, понял, что может всё. И сейчас ему кажется эта ситуация пустяком, теперь он не зависим. Находится в таверне Нелда и ест его пищу, но знает, что в любой момент сможет уйти.
– Ярка ли… – начал Вермир.
– …звезда? – спросил Нелд, улыбнувшись. – Конечно! Знаешь, я много думал о тебе, о нашей коронной фразе… Я рад видеть тебя в хорошем настроении. Ведь ты не обижаешься на меня? Почему не посмотришь на меня?
– Ты уверен?
– Да.
Вермир медленно повернулся, Нелду открылось, некогда красивое, но теперь исковерканное лицо. Нелд забегал взглядом с Вермира на пол, не в силах выдержать, остановил глаза на кровати и протиснул сквозь зубы:
– Прости…
– Ничего, – будто отмахиваясь от пустяка, сказал Вермир, – лучше расскажи, что твориться в городе.
И Нелд рассказал. О том, что, как только наступает вечер, то на улицах царствует тишина. Тот, кто ходит по улицам ночью, либо пьян, либо глуп, либо смельчак. Обычные люди стараются засесть в своё доме под защитой толстой двери и огромного засова, тушат свет и не издают звуков, а если кто-то стучит, то не отвечают. О расхаживающих вооружённых группах после захода солнца, о том, что каждый житель платит не только городу, но и сомнительным личностям, о том, что каждый, кто имеет своё дело, находится на острие споров, подвержен разгромом и вымогании денег. Нелд тоже выбрал сторону, но его таверну уже давно не разносили. Каждые полгода территория меняется, льётся кровь, крики, ругань, и напуганы жители. Маленький и добрый городок из детства превратился в кишащий улей, где каждый хочет отхватить большой кусок, но не каждый может проглотить такой кусок.
– Как это случилось? – спросил Вермир. – Почему Пилан стал таким? Раньше же такого не было. Прошло шесть лет, а город будто другой.
Нелд вздохнул, протёр рукой лицо.
– Вообще-то было, – сказал он грустно, – но ты не замечал. Ты был подростком, мир поменялся не потому, что изменились люди, города, государства, ты изменился. Мир внутри тебя изменился.
Вермир схватился за лоб, единственное чистое от шрамов место, не считая волос.
– Подожди… А как же стража? Чиновники…
– Они такие же, делают то же самое, просто официально. Просто ещё одна сторона, которая хочет оторвать от тебя кусок, выжать всё, а потом бросить.
– Так нельзя! Надо что-то делать!
– Что?! Что?! – вспылил Нелд. – Ты драконоборец, и посмотри, что с тобой сделали! А я… я простой человек, маленький, ничего не решающий. Я даже не могу сказать, какое пиво пить, я просто наливаю и принимаю монетки. Не мне что-то переделывать, у меня есть дочери, о которых больше никто не позаботиться, я несу ответственность и не могу их подвести глупыми действиями. Не я, не мне.
Вермир молчал долго, просто не знал что сказать. Безудержная печаль смешалась с безумным смехом. Вышел гибрид, которому смешно до колик, от того, что всё кажется таким разрушенным, и каждая новая деталь не повергает в шок, а смешит, ибо больше нет ничего, кроме смеха, если вокруг происходит бред. Печально от того, что всё кажется таким утерянным, разорванным, раздробленным, от того, что всё рушится на глазах.
– Мы же гуляли по ночам, – сказал Вермир, припоминая подростковые приключения. – И не было никого, никто не ходил по улицам, не грабили, не убивали. Скажи мне, Нелд, что происходит.
Нелд нервно затряс головой.
– Нам просто везло. Когда мы гуляли вдвоём или ещё с кем-то, то никогда не было, но как только я шёл один, то всегда видел, как кого-то мутузят в переулке. Ты мне не веришь? Не веришь?! Помнишь Марора? Он ещё хотел странствовать по Рогвельду, копил деньги на карточку, работал в кузнице, а по утрам разносил молоко. Помнишь? Ему разбили голову булыжником, он не захотел отдавать деньги.
Вермир помнил Марора, белокурый длинный парень, остальные смеялись над его мечтой накопить целое состояние и купить пропускную карточку, чтобы путешествовать, но Вермир всегда поддерживал идею и целеустремлённость, с который шёл тот, но всегда боялся, что остальные ребята сделают и из него посмешище. Сейчас он понимает, что был глуп, и если бы вернулся, то обязательно сказал пару подбривающих слов этому одинокому, всегда с повисшей головой, но трудолюбивому парню.
– Он не единственный, – продолжил Нелд, – много кто пострадал. Апаин, Саник, Логх, Седд. Но они сдались, приняли новый закон, как и многие другие. Здесь не осталось свободы, все платят, все работают, выбиваются из последних сил, лишь бы не тронули семью, а одиночки… я даже не знаю, что ими движет. Наверное, просто хотят, чтобы их не трогали. Всё скатилось к тому, что мы под контролем.
– Знаешь, у меня такое чувство, словно ты рассказываешь сказку. Про каких-то чудищ, которых кто-то видел, они что-то делали или делают, неважно. Словом, эти чудища… они же эфемерны.
– Ты мне не веришь… – печально проговорил Нелд и вздохнул.
– Когда я приехал, то увидел улыбающихся и смеющихся людей. Все ходили по улицам, ворчали, кряхтели, ругались, но никто никого не убивал и не грабил. Ты мой друг, но, возможно, ты просто… волнуешься.
– Волнуюсь?! – вскричал Нелд. – Да посмотри на себя! Тебя изрезали на куски, и ты говоришь, что ничего нет?! Поймали, как пса и, визжащего, начали резать!
Шрамы заходили ходуном, Вермир всегда, когда гнев захватывал разум, напрягал челюсть до такой степени, что бугорки отчётливо выступали на щеках. Глаз засверкал, как сапфир. Нелд отшатнулся, мельком взглянув на едва сдерживаемую ярость. Он задышал часто, словно после пробежки, сглотнул слюну и устало сказал, повесив голову:
– Пилан превратился в гнойник, такие когда-то вскрывали по всему Рогвельду. Видимо, эту грязь не вывести, она будет липнуть, переползать от человека к человеку, пачкать, заражать, пока не добьётся своего.
Нелд пошёл к двери, пол отдался тяжёлыми шагами. Дверь со скрипом открылась под массивной рукой Нелда.
– Ты на себе испытал взгляд этого города, но не веришь. Что же должно произойти, чтобы ты понял? Чтобы они потрошили людей на улицах?
Несмотря на кипящие эмоции, Нелд закрыл дверь спокойно. Вермир смотрел на дверь долго, сдерживая бомбу внутри. К счастью, это получилось, но не полностью. На смену горячим и льющимся мыслям, пришли тягучие, еле ползучие. Вермир даже не попытался остановить напор этих раскалённых игл, они съедали мозг, словно черви. Но Вермир всегда стоит на своём, пока не переубедит себя, пока не увидит, что все его аргументы рассыпаются в прах, пока не сломаются последние барьеры, он будет упираться. Он бы хотел поверить Нелду, но здравый смысл и вагон аргументов переваливают мнение друга.
На следующее утро зашла Дора, неся тарелку супа. Обычный завтрак, который мог бы Вермиру наскучить, если бы тот обладал хоть каплей брезгливости, но к еде он относится просто, даже недолюбливает роскошную пищу. Тарелка супа оказалась на столе, а Дора присела на кровать.
– Я слышала, – кротко начала она, – ты и Нелд повздорили…
– Немного, – сказал Вермир, смотря на Дору, – он слишком увлечён… даже не знаю, как назвать. Безопасностью? Он буквально обезумел, я не видел его раньше таким, он слишком легко выпускает гнев, не думая о последствиях или думая, но не может сдержаться. Что с ним?
– Он слишком печётся о дочерях. Хочет для них только лучшего, поэтому бывает, сносит с дороги. Не таи обиду, я уверена, он уже раскаивается, ты же знаешь, он быстро отходит, как ты.
– Наверное, поэтому мы подружились, – сказал Вермир, улыбнувшись, но улыбка оказала дикий контраст на изуродованном лице. Дора лишь мельком взглянула и опять уставилась на его ладонь.
– Я точно не знаю… но вы обсуждали город? Ему не нравятся изменения, что произошли.
– А какие произошли изменения?
– Меняется же всё, всегда. Даже река может изменить течение за шесть лет. – Вермир горько взглянул на неё, но Дора всё глядела на ладонь. – Приходят новые законы, гласные и не очень. Всё меняется, а Нелд не любит новое, дай право, он будет жить так же, как десять лет назад. Он бы принял за радость вручную наливать из бочки пиво, а не открывать кран.
– Это правда?
– Что? – спросил Дора, вскинув голову и посмотрев одинокий глаз.
– Дора, – сказал Вермир мягко.
– Я не знаю, о чём вы говорили, – сказал она, мотая волосами, но под тяжёлым взглядом всё же сдалась. – Отчасти, скорее всего, за него говорил страх. Я знаю, что он мог сказать, он боится за дочерей, поэтому принимает в штыки всё, что может навредить им, а заодно и другим девочкам, детям. Не стоит полагаться на его мнение полностью, но нельзя сказать, что он неправ.
Вермир усмехнулся про себя. Когда он увидел Дору впервые после расставания, то был расстроен не просто из-за её нового способа заработка, а из-за того, насколько она поменялась, стала другой, не ту, кого он выбрал. Когда она начала истерику, то он потерял дух, сразу понял, что это была не она, она никогда не впадёт в истерику и всегда говорит в правильной форме. Сейчас он увидел ту, которую выбрал, хотя во внешности мало что поменялось с той, что он увидел после расставания, но в речи поменялось всё. Это она.
– Когда я очнулся, – сказал Вермир, – то через пару часов пришли. Мужчина с белыми волосами и в жилетке. Ты его видела?
– Гихил.
– Кто он?
– Я много не знаю, но он бывает в таверне пару раз в месяц.
– Собирает деньги?
– Нет, они просто разговаривают. Никогда не была рядом, чтобы услышать хоть один разговор, но Нелд всегда в присутствии Гихила стоит по струнке, и лицо у него немного испуганное. Нелд как-то сказал, что это один из немногих, кто может на что-то повлиять.
– Он мне помог. Странно, почему? Я его впервые вижу, и, как он сам сказал, меня он видит тоже впервые.
– Чтобы его не обвинили. Ты чего? Ведь это сделали с тобой его люди… В городе об этом только и говорят, ты драконоборец, твоё имя имеет вес.
– Ко мне приходил ещё один. Помощник градоначальника. Думаешь, поэтому же?
Дора не знала помощника градоначальника и ни разу его не видела, как и самого управляющего городом, но градоначальника знали все, хоть и не лично. Дора застыла с приоткрытым ртом, а спустя десяток секунд рассказала, что видела, как после того, как Гихил вышел, в таверну зашёл тощий мужчина в сапогах.
– Это он, – подтвердил Вермир. – Разве ты его больше нигде не видела?
– Местные власти редко выступают на площади, но даже тогда кроме градоначальника и несколько пар слуг больше никого не было, ну и стражи, разумеется.
– Интересно…
Вермир погрузился в раздумья, Дора прервала тишину:
– Так что ты будешь делать?
– Что? – очнувшись, спросил Вермир. – А, пока не знаю, для начала пускай до конца заживут раны.
Дора понурила взгляд, мельком робко поглядывая на Вермира. Он сразу понял, что она хочет что-то сказать, но стесняется.
– Что-то не так? – спросил он.
– Да ничего, просто я…
– Дора, говори.
– Я подумала, возможно, тебе кое-что понадобиться… ты ведь помнишь, что я хорошо шью? Я решила, что тебе будет необходима одежда, которая скроет лицо…
Дора замерла, задержала дыхание, со страхом смотря на Вермира. Он лишь хохотнул.
– Да, – сказал он, – было бы неплохо.
Дора выдохнула, улыбнулась.
– Тогда я принесу?
– Неси.
Дора вернулась быстро, ей хватило пары минут. Она с гордостью показала длинный плащ с пришитым объёмным капюшоном.
– Примеришь?
Вермир кивнул, медленно поднялся и так же медленно взял плащ, ощупал материал, подержал пару секунд и одел. Плащ уходит в пол, а капюшон такой просторный, что поместиться полторы головы Вермира. Тень скрывает лицо и не важно, будет ли солнечный свет или тусклый факельный, если не светить в лицо, то тень укроет.
– Как я? – спросил Вермир, пытаясь осмотреть себя.
Дора отошла к стене, хмуро состроила брови, поднесла указательный палец к губам и сказала:
– Выглядишь, будто пришёл по чью-то душу.
– Очень смешно.
Но плащ ему действительно понравился, а ещё больше понравился капюшон. Он давно уже думал, что будет, если выйдет на улицу таким, страшным, с лицом, похожим на вспухшую кору. Хотел что-то придумать, но откладывал, ибо не знал, как достать нужные вещи, будучи прикованным к кровати. Вопрос не стоял остро, но Вермир точно знал, что как только выйдет на улицу, то сразу поймёт, насколько важна маскировка.
Он уже давно ходит в туалет самостоятельно, чему невероятно рад, делает это преимущественно ночью, но если нужда доходила до критической отметки, то он выбирает моменты, когда в коридоре никого нет, но еду по-прежнему носит Дора. На глаз он нацепил белую повязку, разорвал тряпку на лоскут и прикрыл пустующую глазницу, ему показалось, что беспокоить Дору ради того, чтобы она сделала из более качественного материала и более правильную повязку, не имеет смысла, но поносив несколько минут, понял, что неудобно и не так сильно она нужна, и снял.
Всё шло хорошо, от ран остались лишь шрамы, нитки пропали, а движения стали свободными и не ограничивались болью, пока Дора не принесла странную весть. Она ворвалась в комнату, забыв закрыть дверь. Вермир стоял, облокотившись на подоконник, рассматривал крыши.
– Что случилось? – взволнованно спросил Вермир., развернувшись.
– Вот, прочитай.
Вермир быстро подошёл и взял из трясущихся рук бумажку. На ней написано лишь одно слово: «беги…». Дора села на краешек кровати и, проглатывая слёзы, сказала:
– Это они.
Вермир закрыл дверь и сел рядом с Дорой..
– Кто? – тихо спросил он, посмотрев ей в глаза.
– Те, кто с тобой это сделали, – отчаянно сказала Дора и, закрыв лицо руками, зарыдала.
– Кто дал записку?
– Я не знаю, – проговорила она сквозь рыдания, – какой-то мужик подошёл, отдал и ушёл.
– Он что-нибудь сказал?
Дора что-то произнесла, но из-за рыданий и прикрытого рта звук получился кривой, но Вермир расслышал:
– … весёлый час близко…
На секунду страх залез в грудь почти полностью, оставив лишь скользкий хвост снаружи. Вермир усилием воли подавил панические нотки ужаса, посмотрел на рыдающую Дору, понял, что не имеет права сейчас показать страх, показать, что всё, что её испуганный разум накрутил, правда. Только не сейчас, не при ней. Когда ты один, то можешь быть самым трусливым, можешь думать, что угодно, даже что ночью тебя загрызёт мышь. Нельзя показывать слабину, ведь виден не ты, не ты настоящий, а лишь образ, который ты создаёшь.