Обилие выпавшего снега весьма ощутимо замедляло передвижение. Как назло, он еще пошел и сверху, а поднявшийся ветер сделал задачу почти невыполнимой. Тем не менее, шаг за шагом, я приближался к воротам, ведущим прямо на небольшую площадку перед шатром.

– Худеть тебе нужно, девчушка! – сквозь зубы прошептал я, благополучно выбираясь из сугробов.

Из шатра, наконец, выбежали все остальные и, разделившись на две группы, стали осматривать территорию. Меня, к сожалению, они не видели, так как часто посаженные кустарники и деревья делали это совершенно недоступным, а кричать: «Я здесь», не было сил. Поэтому, мне оставалось только одно – идти вперед и надеяться на то, что рано или поздно меня все же заметят.

На мое удивление, из-за очередного угла вышли охранники, которые сразу же «подскочили» ко мне, но на объяснения времени совершенно не было. Я просто присел на колено и указал рукой на то место, откуда пришел.

– Не спускайте с того батута глаз! Он для нас слишком важная улика. Я сообщу о нем Сергею Дмитриевичу, и тот решит, как с ним поступить.

Они закивали головой, еще не совсем соображая, что же происходит на самом деле, но пошли в нужном направлении и растворились в ночи.

Мне удалось донести девочку до шатра, а дальше я чуть не влетел в него головой вперед в прямом смысле этого слова. Какой-то «таракан» разместил здесь замаскированную веревку, натянутую во всю дверь. Мне еще повезло, что удалось упасть только на одно колено, иначе о последствиях было страшно подумать. Из-за моей вечной осторожности я отделался только ушибами – растяжением правой ноги в щиколотке. Зато не пострадала она – этих шесть десятилитровых ведер супа… Или еще чего-нибудь; уж не знаю, что она ела в детстве? Может кашу? Ешь кашу и вырастишь сильной-сильной, толстой-толстой! Через ноющую боль я даже сумел улыбнуться. Интересно, толстеют ли от каши?..

– Эй, где вы там все бродите? – крикнул я во все горло и добавил. – Вот же, блин, засада!

Из темноты вынырнул чей-то силуэт, который стал быстро ко мне приближаться, а мне оставалось только сидеть и пытаться угадать, кто это такой.

Наконец, через мгновение, все прояснилось. Передо мной стоял Сергей Дмитриевич.

– Как она? – спросил он, присев рядом.

– В порядке. Вот только холодна, как лед. Ее бы согреть!

Да, действительно, я точно подметил, что холодна она была как лед. На данный момент для нее это идеальное сравнение. Вот только чем вызвано такое резкое понижение температуры? Вероятнее всего, обычным холодом, ведь на ней кроме легкой футболки и леггинсов ничего не было. Кто ж знал, что придется «летать»? Никто! Так что все одевались по температуре в шатре, которая никогда не опускалась ниже двадцати одного градуса.

– Конечно! – растерянно произнес мужчина и, осторожно взяв девочку, понес ее в одну из гримерных, самую ближнюю к манежу.

Через некоторое время, все участники «поисковой операции» вернулись обратно и поспешили к Жене, когда я рассказал о ее «чудесном» возвращении в надежде узнать от нее, что же все-таки случилось. Но до того момента как она заговорит, пройдет много времени: час, два, может быть, больше… Для людей один шок уже катастрофа, а здесь два, и причем ей всего пятнадцать лет.

«Кто же это все делает?» – подумал я и отполз в сторону на скамейку. Проходящие мимо дети совершенно не обращали на меня внимания, но сейчас это было к лучшему. Никто в ближайшее время мне не помешает.

Я снял ботинок и осмотрел стопу. «Ну и удачно же я приземлился! – пришло мне в голову. – На перелом это не смахивает, но и от вывиха было далеко. Вспомнив один поучительный фильм, я все же взялся за больное место и резко повернул ногу в сторону, как бы расставляя все в нужные места. Боль, конечно, оказалась жуткой, но не ходить же мне, в самом деле, по больницам! Там от врачей все равно никакого проку нет, скорее, станет еще хуже. Теперь посижу здесь некоторое время и навещу «подмерзшую», может, какие новости узнаю!»

Мимолетным взглядом пробежавшись по циферблату часов, я сразу же определил время с того момента, как Евгения вылетела через купол шатра – двадцать пять минут. «Что-то слишком много. Видимо я потерял контроль над временем, когда нес ее от батута к дверям шатра. Возможно!»

Посидев еще немного, я попрыгал, чтобы размять ноги. Боль в стопе не уходила, но заметно ослабла, и мне не составляло особого труда дойти до комнатки, где собрался весь коллектив, хотя со стороны и было заметно, что я немного прихрамываю.

– Простите! – начал я, обращаясь к Сергею Дмитриевичу. – Но вас там ожидают милиционеры, у батута. Я сказал, что вы придете осмотреть его.

– Где меня ожидают? – растерянно произнес он.

– На улице, у батута. Вам нужно туда сходить!

Он пожал плечами, все еще не понимая, о чем я говорю, но вышел в коридор и направился к выходу.

Женя пришла в себя, открыла глаза и, обведя всех присутствующих глазами, спросила:

– Что случилось? Почему вы все здесь? И почему я лежу?

Видимо, девочка еще не осознала того, что с ней произошло совсем недавно.

– Вспомни свою репетицию! – посоветовала Любовь Васильевна.

Евгения села на край дивана и уставилась в пол. Она, перебирая все обрывки репетиции, стала понимать, что случилось на самом деле, и первая слезинка покатилась по щеке. Голос звучал хрипло, но вполне разборчиво.

– Не может быть! – прошептала она. – Я не верю, что со мной могло случиться такое… такое…

Слезы потекли сильнее, и девочка, положив голову на подушку, отвернулась к стене.

Руководитель накрыла ее одеялом и сделала знак, чтобы все вышли из комнаты. Затем она велела всем собраться на манеже, что мы и сделали, прекрасно понимая, о чем будет разговор.

Расставив стулья полукругом, мы сели в ожидании Любови Васильевны и стали вполголоса переговариваться между собой о случившемся. Одни думали, что это оплошность того, кто привинчивал к шатру всю конструкцию. Другие считали, что виной всему небрежное отношение к реквизиту, то есть вовремя непроверенные детали. Третьи… четвертые… пятые… и так далее, и тому подобное. Версий набралось много. С каждой минутой их становилось больше. Фантазия разыгралась у всех, но никто, ни один из сидящих не подумал о Евгении. Никто! Никто не сказал:

– Жалко ее!

… или:

– Бедная Женя, ей, наверное, до сих пор плохо!

Как я ни прислушивался, ничего подобного не услышал. О чем такое говорит, решайте сами. В этом непродолжительном разговоре я понял, насколько «хорошо» они относятся друг к другу. Им совершенно все равно, что в данный момент происходит с другими… Их мысли каждый миг направлены только на собственное «я»… Последнее, что я услышал до прихода Любови Васильевны, было:

– Знаете, а может это кто-то посторонний сделал? Какой-нибудь человек с улицы или тот, кто терпеть не может цирк!

В точку. Высказывание находилось ближе всего к цели, но даже в нем были свои минусы.

Увидев руководителя, все как по команде замолчали и уставились кто куда. Тем временем Любовь Васильевна села на специально для нее поставленный стул и, не скрывая своего раздражения, спросила:

– Если кто-то об этом что-то знает, лучше скажите сразу!

Никто ей ничего не ответил, лишь отвели взгляды в другую сторону. Только один Иннокентий улыбнулся и, посмотрев на свою сестру, взял ее за руку.

– Значит, информации нет ни у кого? Что ж, хорошо, перейдем к самому главному! Из вас никто не мог совершить такую подлость?

Молчание.

– Конечно, кто же теперь в этом признается, а ведь охрана у нас, слава Богу, хорошая. Постороннего никого не пропускают…

«Да-да, – подумал я, – так уж и никого? Сомневаюсь я в этом. В первую очередь нужно их трясти, а уж потом у детей спрашивать. Они-то что знают? На такое у них не хватит сообразительности! Все равно здесь что-то не сходится. Вот только что это «что-то»? Нам бы не помешала помощь, но тогда все может раскрыться и полетит цирк в тартарары!»

– … это уж строго. Сам Сергей Дмитриевич их проверял! Остается одно. Кто-то из ныне присутствующих не желает нам ничего хорошего и надеется оставить город без цирка. Может быть, его или ее направили из чужого коллектива, который распался, чтобы творить здесь пакости?

Все молчали, затаив дыхание.

– Я так и знала, что никто не решится. Ни у кого не хватает смелости…

– А почему вы думаете, что это кто-нибудь из нас? – спросила Вероника.

– Потому, что посторонний не знает, в какой комнатке лежит шест, не знает, как устроены эти трапеции, и уж обезглавленными мышами-крысами с кетчупом вместо крови разбрасываться не будет. Так что эта версия отпадает полностью.

– А что вы скажете про нашего фокусника? – улыбнувшись и посмотрев на меня, выдвинул предположение Иннокентий.

– Игнат?

– Да. Как только он появился в коллективе, все пошло шиворот-навыворот. Он присутствовал на всех «несчастных случаях» и мог сам совершить это. Он самый старший из нас и может придумать такое, что нам и не снилось. Воображения ему не занимать.

Любовь Васильевна долго думала, глядя то на него, то на меня, а потом спросила, обратившись непосредственно ко мне:

– А что ты можешь нам сказать?

Весь коллектив обернулся и посмотрел на меня, сидящего в отдалении, почти около первого ряда, предназначенного для зрителей.

Я понял одно: что бы впоследствии ни произошло, все подумают только на меня. Теперь они будут присматриваться к каждому моему движению, а может даже и наблюдать. «Нужно срочно искать какой-то выход из сложившийся ситуации, что-то такое, что заставит их поменять точку зрения по отношению ко мне». Сейчас же я намеревался отвлечь их своим разговором, который, кстати, неплохо получался, иначе в скором времени они меня вышвырнут отсюда. А такой вариант не входил в мои планы.

– Ну что ж, вы, я вижу, хотите поговорить со мной? Пожалуйста! Я тоже не против. Итак, с чего начнем? – сухо начал я.

– С шеста.

– С шеста так с шеста. Что я вам могу сказать по этому поводу? Вы все видели и прекрасно знаете, что во время репетиции я находился здесь, на манеже, вместе с вами. В комнату Евгении Фоменковой мне удалось бы проникнуть без особого труда, но вся проблема заключалась в том, что шест всегда лежал здесь и только на ночь закрывался в гримерке. Подменить его, казалось, невозможно, но это сделали, причем так мастерски, что даже до сих пор никто не знает, чьих рук это дело.

Я встал со стула и вышел на манеж, прямо под свет прожекторов.

Через дыру в шатре со свистом проникал ветер и сыпал снег, но долетал он только до середины, так как теплый воздух не позволял ему сесть на манеж. Из-за этого пришлось повысить температуру на несколько градусов, хотя тепла совсем не чувствовалось, и если дыру не залатают, а ветер усилится, то вполне вероятно, что через несколько дней шатер не только промерзнет, но и разлетится на две половинки. Тогда что-либо предпринимать будет бесполезно, спасать положение тоже и никто не сможет помочь!

– Мыши… крысы… да, я вполне мог подложить ту коробку с потрохами, но вымазывать куски в кетчупе… Нет уж, извините, если бы я хотел кого напугать, то, разумеется, наполнил «подарок» настоящей кровью и сделал бы все возможное для того, чтобы у того, кому предназначался сюрприз, случился шок. А вот у этого подарка был конкретный адресат – Евгении Фоменковой – здесь со мной полный пролет. Я всегда прихожу тогда, когда на манеже уже кто-нибудь репетирует, и ухожу вместе со всеми, как и положено. Для того, чтобы подняться к куполу, понадобится приблизительно… минуты три, так что незамеченным остаться нельзя! А теперь думайте, верить мне или нет. В свою очередь я могу указать на тебя, Иннокентий, и спросить, не причастен ли ты ко всем этим происшествиям?

Я говорил спокойно и с совершеннейшем безразличием. Меня ровным счетом как будто не касалось то, что здесь происходило.

В отличие от меня Кеша вдруг побледнел и повернулся к сестре, видимо, в надежде отыскать помощь, но та ему так ничего и не посоветовала.

Я сел на свой стул, в темный «уголок».

– Хорошо Игнат, больше у меня к тебе вопросов нет, а Иннокентию я скажу, чтобы свои подозрения держал при себе и не говорил о них вслух. Теперь вернемся к Фоменковой. Вы все ее знаете более пяти лет, но никто не проявил жалости по отношению к ней. Так значит, это и есть ее настоящие друзья? Те, с кем она дружит? Как низко вы пали! Все, репетиция окончена. Всем собраться в четверг к шести.

Любовь Васильевна встала и вышла за кулисы, оставив в раздумье весь коллектив, который вскоре тоже стал расходиться по домам. В связи с неудовлетворительным состоянием Евгении руководитель попросила Алексея, живущего почти рядом с Фоменковой, провести ее до дома, на что тот ответил согласием.

Сергея Дмитриевича в этот вечер я больше не видел. Видимо он с «головой» погрузился в изучение странного батута, неизвестно как оказавшегося у забора.

Сегодня мне не хотелось оставаться в цирке допоздна, и поэтому уже в половине девятого я был дома – составлял расписание на завтра – самый тяжелый день, из-за успеха которого зависело многое. Очень многое!

Утро среды настало столь быстро и незаметно, что я толком не смог выспаться и для того, чтобы мысли не путались у меня в голове, пришлось принимать холодный душ. Но даже после этого я еще долго чувствовал вялость и несобранность организма, с чем справился только к десяти.

Забрав все нужные оставшиеся документы, я хотел побыстрее добраться до цирка и покончить со всеми делами, но какая-то вторая моя половина (будем условно называть ее черной), все еще сопротивлялась и пыталась помешать осуществить план. Это что-то вроде психологического воздействия, исходящего не от кого-нибудь, а от самого себя. С этим бороться вдвойне сложно и тяжело, но я все же сумел справиться, оттеснив все неприятности за пределы моего воображения. Все, что будет происходить в последующем, должно проявляться только с положительной точки зрения!

Удачно сев в трамвай, я через полчаса уже находился в цирке. Никто меня не видел, никто меня не слышал. Даже местную охрану мне удалось отправить на пару часов по особо важному вызову – следить за домом в конце города. Зато я видел всех: и Любовь Васильевну, и Сергея Дмитриевича, и уборщиц, и дворников, и бесконечное число прохожих, не обращавших на меня никакого внимания. Мне тем временем удалось проникнуть в хорошо закрытый на новейший японский замок шатер, а уж открыть комнату директора было вообще проще простого. Собравшись с мыслями и разложив все нужные документы по полочкам, я стал ждать. Ровно в одиннадцать часов должен начаться «праздник». Я надеялся только на то, что нам все удалось просчитать, как говорится, «с точностью до миллиметра».

* * *

В пять минут двенадцатого появились они. Два человека. Мужчина и женщина. Обоим лет по сорок, не меньше. По всей вероятности, муж и жена, так как она все время держала его под руку. На мужчине было надето длинное серое пальто. На женщине – шуба, скорее всего норковая. Да-да, точно! Они, не спеша подошли к «черному» выходу из шатра, вошли внутрь, ища кабинет директора.

Не прошли они и двух метров, как новые вычищенные меховые сапоги, на женщине и ботинки на мужчине окатили какой-то грязью, больше напоминающей помои.

– Да как вы посмели испачкать нашу обувь? – взревел мужчина и сделал шаг вперед.

Уборщик же сохранял спокойное выражение лица, как будто все происходящее его не касалось. Наконец, после долгого осмотра присутствующих, он спросил:

– А собственно говоря, кто вы такие? Лично я вижу вас здесь впервые, так что извольте объясниться!

– Да что ты… – запнулся мужчина.

– Мы к директору, а вы что, не знаете, что мы сегодня должны прийти? – вступила в разговор женщина, до сих пор вытиравшая свои сапоги.

– Значит, к директору? – задумчиво произнес уборщик. – Все так говорят!

Затем подобрал валявшуюся на полу швабру с длинной щетиной и, нанося удары по новым шубам, стал гнать их к выходу.

– А ну пошли отсюда! Директор им нужен. Проходимцы! Вырядились как на маскарад, буржуи! У нас воровать нечего, так и знайте!

Так все трое оказались за пределами шатра.

– Охрана! – закричал уборщик.

К ним моментально подскочили два амбала под два метра каждый, и, схватив двух неизвестно как появившихся людей, применили бойцовский прием. И вот уже мужчина и женщина лежат головой в снегу, не в силах пошевелиться. Держа руки «заломанные» за спиной, охрана обыскала их и выудила документы, утверждающие непричастность этих людей к вооруженным синдикатам или бандитским группировкам. Почесав затылок и повертев документы с минуту в руках, они признали, что уборщик ошибся, и лежащих подняли со снега, немного отряхнули, и, не сказав ни слова, охранники удалились, как будто не чувствуя своей вины.

– Черте что твориться в этом цирке! – с нарастающей злостью сказал мужчина.

– Чтоб сюда пойти еще раз? Нет уж, ни за что не соглашусь! – отозвалась женщина, и они предприняли вторую попытку проникнуть в кабинет директора.

Того молодого уборщика и след простыл, как будто его и не было. Так что сорвать на нем злость не удалось.

Без особого труда они нашли нужную дверь, на которой была прибита табличка с надписью «директор», и уже собирались войти, как и на сей раз им это не удалось. Появилась какая-то азартная старушка лет шестидесяти со шваброй в одной руке и мокрой тряпкой в другой. С какими-то странными возгласами она пробежала мимо, успев испачкать пальто мужчины грязью от тряпки. Охоту догнать бабульку перебил внезапно выскочивший из-за поворота медвежонок, пытавшийся настигнуть старушку. Люди прижались к стене, но он все же обмазал своими лапами их ботинки, оставив там впечатляющие пятна, и вприпрыжку скрылся за поворотом.

Мужчина ослабил туго завязанный галстук и, подойдя к двери почти вплотную, произнес:

– Сумасшедший дом, а не цирк!

Только он собрался открыть ее, как она сама распахнулась и почти со всей силы ударила его в лицо. От директора вышел пожилой усатый мужчина и, не обращая внимания на держащегося за нос мужчину, спокойно удалился. Человек еще с минуту держался за ушибленное место, но затем все же решил войти. Готовый ко всем возможным неприятностям, он пропустил вперед себя свою спутницу и, зайдя сам в комнату, закрыл дверь.

То, что он увидел, видимо, озадачило его, так как, как Вы уже, наверное, догадались, в кабинете директора находился я.

– А… где этот? – запинаясь, произнес мужчина, переглядываясь с женщиной. – И кто ты?

– Я – заместитель директора по важной работе. По-другому – надуватель. А Сергея Дмитриевича сейчас нет – он занят очень важными делами.

– А-а…

– Ее тоже нет. Любовь Васильевна вместе со своим мужем сегодня вне досягаемости. До завтра их нельзя беспокоить. Это приказ!

– А почему надуватель?

– Видите ли, я надуваю все и вся. От воздушных шариков до портмоне посетителей цирка. Это моя работа!

– Понятно-понятно, – в задумчивости произнес мужчина.

Видимо, для него только сейчас стало что-то проясняться, хотя что сейчас он мог понять? Ничего! Тогда идем дальше.

Ревизоры, а это были они, «совсем освоились» в цирковой обстановке, но так думали только они (на самом же деле все только начиналось, и пережить им придется еще много). Они сели за стол на пустующие кресла и уставились на меня.

– У Сергея Дмитриевича что, подходящий кандидатуры не было? – спросила женщина.

– Конечно, нет, откуда? Э-э-э…

– Наталья Семеновна, – помогла мне она.

– Так вот, Наталья Семеновна, замещать директора больше пока еще никто не может – не научили. А, собственно, какое у вас к нему, то бишь ко мне, дело?

– Ревизоры мы, – ответил мужчина.

– Ревизоры? Ух, ты, вот здорово, а кто это такие?

Мужчина вдруг ни с того ни с сего схватился одной рукой за голову, а другой рукой стал постукивать по столу.

– Что это с ним? – сделал я удивленное выражение лица. – Обиделся?

– У него сердце, – подскочила к нему женщина и стала ощупывать карманы, похоже, ища какое-то лекарство.

– Сердце? А причем здесь сердце? Сердце у всех есть.

– Идиот! У него сердце больное!

– Ах, больное! Вот оно в чем дело, а я-то думал… Может ему лекарство? Э-э-э…

– Наталья Семеновна, – вновь сказала она мне.

– Да-да, Наталья Семеновна.

– Корвалола, если можно.

Я моментально скрылся в подсобном помещении и стал рыскать в поисках корвалола. Вскоре мне удалось найти целый, не распечатанный пузырек прозрачной жидкости.

– Сколько капель? – крикнул я.

– Пятнадцать, – послышался ответ.

Из груды мусора мне посчастливилось выудить какой-то старый грязный стакан, в который я налил из-под крана воды и, недолго думая, вылил туда пол пузырька корвалола, затем размешал полученный раствор пальцем и побежал обратно.

Мужчина все еще чувствовал себя плохо. Он сидел, прислонившись к спинке кресла, с развязанным галстуком и расстегнутой верхней пуговицей рубашки.

– Вот! Для… Э-э-э…

– Николая Алексеевича!

– Да-да, для него.

Наталья Семеновна влила содержимое стакана ему в рот и сказала:

– Должно помочь.

– Так что привело вас? Э-э-э…

– Наталья Семеновна! – стала злиться женщина.

– Так что привело вас, Наталья Семеновна? – переспросил я.

– Мы должны проверить устойчивость вашего положения; все бумаги с арендой, оплатой и прочим, также решить, сумеете ли вы дальше содержать цирк и его коллектив на свои собственные деньги, не обращаясь в банки или другие вспомогательные учреждения.

– И все? Я-то думал! Минуточку, сейчас достану нужные бумаги.

Подойдя к шкафу, я открыл один ящик, стал доставать бумажки и не глядя бросать их на стол, при этом успевая выговаривать, к чему они относятся:

– Та-а-ак, это у нас счет за землю, аренду земли, воду, газ; оплата за шатер, забор, туалет, помойку, канализацию, еще раз за помойку, за один ларек, охрану, уборщицу и уборщика, дворника; вновь за аренду земли, воды, чего-то еще и еще; штраф за опоздания, нарушения графика, увольнение, прогулы, пьянство, буйное поведение; почетные грамоты за чистоту, порядок, вежливое обращение. Белая справка, красная справка, корич… Нет, это не вам! А здесь счет за радио, воздух, снег, свет, семь лампочек, два рубильника…

Говорил я так быстро, что женщина еле успевала все запоминать и разгребать груды бумаг. Вскоре на столе образовалась большая, конусообразная куча никому не нужной макулатуры. Хотя в данном случае вся эта макулатура должна сыграть важную роль в создании свободного и независимого циркового коллектива. Как поется в песне: «Все в твоих руках…»

Через полчаса напряженной работы – просматривания «важных» бумаг – Наталья Семеновна искренно пожалела наше незавидное положение – долги, долги и еще раз долги. Просматривала она одна, так как Николай Алексеевич спал сидя в кресле, да к тому же храпел, как ночью у себя дома. Видимо я чего-то перебавил. От напряжения у женщины сначала покраснели глаза, а затем она вообще стала их закрывать. Вначале ненадолго, затем все на большее и на большее время.

Наконец, еще через тридцать минут я сказал:

– Может быть, кофе? Э-э-э…

– Наталья Семеновна, – устало произнесла она.

– Наталья Семеновна, может быть кофе?

– Спасибо, не откажусь.

Она протерла глаза, пролистала несколько листов бумаги, и, откинувшись к спинке кресла, стала ждать. Я же нажал на кнопку в телефоне и сказал:

– Кофе, быстро!

Секунд через десять дверь открылась, и появился мужчина лет тридцати с подносом, на котором стояли три чашки кофе. Он как будто с самого начала стоял за дверью и появился так быстро и внезапно, что сумел своим появлением напугать женщину, отчего та подскочила в кресле и начала икать.

– Спокойно, дивиче! – произнес он. – Не надо пужаться! Я ж ненароком зашел. Просто быстрехонько ходить умеючи. У нас в ауле все хлопци так ходють!

Мне пришлось сделать над собой максимум усилий, чтобы не рассмеяться. Я махнул на него рукой, он вышел. Наталья Семеновна, тем временем, все еще икая, отпила немного из фарфоровой кружки и спросила:

– Кто это был?

– Наш секретарь – Батько Вспыхвинский – очень остроумный парень. Всегда любит пошутить, да еще и как.

– Белорус?

– Да. Оттуда вся его семья, но сам считает себя русским.

– А почему Батько?

– Для солидности. У них у всех что-то на подобие этого. Не желаете ли шоколада с кофе? – спросил я, улыбнувшись.

– Немного, если можно!

Я вновь скрылся за стеной, примыкавшей комнатушки и, открыв нужный шкафчик, застыл в нерешительности. «Что же ей подсунуть?» В нем, на трех полках стояли закрытые банки с надписями, сделанными маркером черного цвета. «Слабительные пилюли в халве, – прочитал я. – Не-е-ет, слишком сильно. А что если попробовать: «Запеканку из тараканов в кокосовой глазури»? Тоже не годится, слишком слабо. Вот, наконец-то нашел, то, что нужно: «Мышиный помет в шоколаде»! Отлично-отлично, сейчас я ей устрою «райскую жизнь»!

С такими мыслями я достал тарелку, банку, высыпал почти все содержимое, закрыл шкафчик и собрался нести всю эту гадость Наталье Семеновне, как вспомнил самое главное: забыл положить настоящих «шариков в шоколаде». Без этого весь бы мой план рухнул, хорошо, что «соображалка» работает. Сделав нужные приготовления, я вышел к женщине и поставил «шоколадные шарики» на стол прямо напротив ее.

Она облизнулась, отбросила в сторону несколько листов бумаги и взяла один «комочек», выглядевший наиболее аппетитно. Но стоило ей положить его в рот и начать жевать, как вдруг она скривилась в такой гримасе, что на нее страшно было взглянуть. Она открывала и закрывала рот не в силах что-либо произнести. Мне это напоминало человека, который только что отведал горячего-прегорячего чая и теперь не знает, чем бы запить и остудить горло. Женщина тем временем все же сумела дожевать эту мерзость до конца и даже проглотить, после чего сразу же запить кофе. Выдохнув с облегчением спасшегося человека, она спросила:

– Что это за гадость?

– Гадость? Э-э-э…

– Наталья Семеновна, склеротик!

– Так вот, Наталья Семеновна, – к последнему слову я отнесся совершенно безразлично, я его просто пропустил мимо ушей, – это не гадость! Это – «шарики в шоколаде» – мой любимый десерт! И попрошу такого в моем присутствии больше не говорить! Этим вы меня просто оскорбляете.

Я взял один, заранее подмеченный, настоящий шарик и положил в рот. Жевал я его с таким аппетитом, что чуть было не взял другой, более плохой на вкус. Затем, причмокнув от наслаждения, я облизнулся и, не спрашивая разрешения, отпил из чашки Натальи Семеновны, у которой по неизвестной причине расширились глаза, сделавшись чрезмерно большими, и открылась челюсть. Видимо, она никак не могла понять, как я могу с наслаждением есть такую гадость. Но чтобы заинтриговать ее и заставить попробовать еще раз, я произнес самую лучшую фразу, на которую был способен в данный момент:

– Боже! Это самое лучшее, что я когда-либо пробовал в своей жизни.

Женщина не удержалась и взяла еще один шарик. Все повторилось с точностью до мелочей, только на этот раз, в конце, она несколько раз сплюнула на пол и сделала еще более страшную гримасу. Такую я видел только в кабинете зубного врача.

– Вам не нравится? – удивился я. – Зря!

Взяв последний, настоящий «шоколадный шарик», я с аппетитом съел его, но запить не успел, так как Наталья Семеновна выпила кружку, предназначавшуюся Николаю Алексеевичу, который все еще спал в кресле, время от времени похрапывая и что-то мурлыча себе под нос.

В комнату опять вошел Батько Вспыхвинский и опять с тремя кружками кофе.

– Не надо пужаться, это сново я, – проговорил он, поставив все на стол и удалился.

От отвращения, вызванного этими «шариками», женщина закрыла рукой глаза и отпила из заветной кружечки, в которой так же содержался секрет. Выпив все, она минут пять сидела молча, потом вдруг резко встала и…

– Э-гей, враги сожгли родную хату… – завела она.

– Алкоголичка! – сквозь зубы процедил я и достал из ящика стола нужные бумаги на подпись. – Наконец-то они «дозрели».

На дикие вопли своей коллеги проснулся мужчина и, обведя мутными глазами все пространство вокруг, вяло спросил:

– Где я?

– Вы в банке, мистер! Вы пришли сюда для того, чтобы сделать вклад. Большой такой вклад. Мне нужна ваша подпись! Вот здесь, здесь и здесь! – указал я на нужные места.

– Что нужна? – качнувшись, не понял он.

– Подпись! Роспись! Знаете, что это?

– Конечно, о чем речь. Где?

Мне пришлось еще раз показать, где что нужно поставить, и он весьма успешно с этим справился.

Я был на вершине счастья. Мне удалось сделать то, чего Любовь Васильевна и Сергей Дмитриевич не сделали бы никогда в жизни. Я пошел ва-банк и сорвал весь джек-пот. Все, в этот миг принадлежало мне, но я довольствовался малым, тем счастьем, которое принадлежало другим. Сделав свое дело… выполнив свой план, я «умыл руки» и возвратился к своим повседневным нудным делам.

Наталья Семеновна в отличие от Николая Алексеевича вела себя настолько буйно, что перевернула все бумаги, лежащие на столе, причем вместе со столом; перерыла весь книжный шкаф, ища что-то неизвестное даже ей попыталась разбить стулом окно, думая, что это запасной выход и чуть не сломала своему все еще сонному напарнику руку, стараясь заставить его играть с ней в салки или что-то вроде этого.

Я же меж тем достал из его сумки печать и нашлепал ею на каждом листке. Затем спрятал их в надежное место, так как «полоумные» совсем развеселились, и нажал на телефоне красную кнопку.

В комнату опять вошел Батько Вспыхвинский, но на сей раз с ведром воды в руке и вылил ее на парочку ревизоров-неадекватов, которые по «неизвестной причине» вышли из-под контроля и стали совершенно невменяемыми. После ледяного душа они немного присмирели, по-видимому, наконец-то немного начиная соображать, зачем они здесь находятся. С минуту они смотрели на меня изумленными глазами, затем мужчина подобрал валявшуюся на полу сумку и, взяв под руку женщину, вышел из комнаты в коридор, не сказав на прощание ни слова. Видимо, собирался встретиться еще раз.

Улыбаясь во все лицо, я, тяжело вздохнув, откинулся к спинке кресла и закрыл глаза, тем самым пытаясь собраться с мыслями.

Со «сладкой» парочкой тем временем происходило следующее:

Выйдя из кабинета директора в самом отвратительном состоянии и настроении, мокрые, злые, с непонимающим и отсутствующим взглядом, у одной страшно болел живот, в котором все время что-то булькало и переливалось, у другого раскалывалась голова, шумело в ушах и тошнило, и поддерживая друг друга, они медленно продвигались к выходу, вспоминая по дороге, где находятся. По-видимому, и в корвалоле, и в кофе, и в «шоколадных шариках» было подмешано что-то еще, чего не знал даже я.

– Где я? – спросил мужчина, у которого в голове все шло кругом.

– Не знаю, – тихо произнесла женщина, чувствовавшая себя не лучше.