Ни свет ни заря

Что ж, и если тебе не нравится жизнь, начинай играться и с самой жизнью. Она всегда, что бы там ни говорили, любила смелых. Жизнь, как строгий, немного ополоумевший начальник, который от одного и того же поступка, в зависимости от настроения, может сделать вас либо первым, либо послать в далекое путешествие, чтобы вы умерли там от меча. И вы пойдете. Как преданная собака, которую неожиданно предал хозяин, понимает, что идет на верную смерть, но всё же идет, по наитию, по привычке, хотя бы потому, что хозяин ещё ни разу её не обижал. И всё когда-нибудь будет в первый раз, так значит, Луисиану нужно есть аккуратно свою банку с мёдом. Так можно заработать и сахарный диабет, учитывая то, что в последнее время, там, на рынке, в этот своём раю он решил перестать есть сахар и мясо. В конце-концов, Луисиан может просто пресытиться сахаром и подумать, что уже давно он так же присытился и жизнью. Но обманчива жизнь в своем отрицательном проявлении, а потому очень часто, когда кажется, что всё уже давно пропало, не стоит всё же посыпать голову пеплом. Быть может, жизнь просто забыла про вас, и следует ей, как в том известном анекдоте про фортуну, дать пинка, чтобы напомнить о вас. Возможно, она повернется и сама извинится. Но никогда не падайте духом. Дух-это вещь, которую не сделаешь полностью низменной, так значит, намеренно занижая его из-за отсутствия воли, мы лишь потсупаем, как поступает маленький мальчик, обрывая листки у куста. Вырастет, ему не убудет, но вот в данный момент, на какое-то время, это всё может изрядно попортить что-то, что мы называем настроением. Да и что такое собственно настроение? Это лишь показаетль того, насколько мы портим свою жизнь. Именно потому не бывает никогда иделаьно чистого, радостоного настроения. Как не бывает единой истины, не бывает снега триста шестьдесят пять дней в году, не бывает барбарисовой воды со вкусом клубники. Но и здесь, и там то и дело всплыают натяжки, сравнения. Так похожа порою Венера на Луну, что смотришь, и дивишься: «Да где ж я жил такое количество времени!" Но покемаришь, покемаришь, а тут уже и утро, и снова пора вставать, так значит, всё пойдет своим чередом, если у вас только есть своя банка меда.

 ***

Не держи в себе, о, милый друг, не держи в себе. Луисиан так и ехал на своем поезде. Почему-то поезд для многих людей-символ прогресса. Что ж, не будем спорить с большинством. Безусловно, Луисиан ехал навстречу своему прогрессу. Он находился сейчас в таком состоянии, которое можно описать всего двумя словами: старый дуб. Вы когда нибудь гуляли по милой,доброй аллее, например в вашем любимом парке неподалеку от дома? Вы когда нибудь встречали рассвет на берегу Сены в обществе лишь голубей и дубовой рощицы? Поистине дуб-непрекращающийся символ жизни. Как будто кольца жизни именно на этом дереве, в отличии от других дерев, при срезе изгибаются так, что образуют знак бесконечность. Безусловно, дубы красивы. Но так же красива и Эйфелева башня, хотя каково ей при этом? Чего только стоят её муки оттого, что она видела происходящее с Ни свет Ни зарей всё это время? Но именно так закаляется сталь. А потому и пожухшие осенние листы из всех деревьев у дубов самые шершавые. Не сущетсует на свете такой рощи, которая бы видела больше рассветов и закатов, расставаний и голубей, чем старая парижская дубовая рощица недалеко от сгоревшего Нотр-Дама. Возможно, оттого, что она долго живет. Возможно, людей просто притягивает сила дуба, и все самые интересные поступки происходят под его кронами. Но трогали ли вы когда-нибудь кору погрубевшего дуба? И ведь недаром говорят: «За-ду-беть». Ведь значит, что-то это, да значит. Так вот, если не трогали-потрогайте. Если бы я когда-то погладил крокодила, то сказал бы, что погладить дуб-примерно то же самое. И все потому, скорее всего, что дуб принимает на свою грудь больше дургих деревьев. Он принимает больше ветра, света, чувств, тревог, барханистого песка, приносимого ветрами Калининграда, знаний. Но дуб-сильный. И как железные колеса маленького, поржавевшего вагончика где-нибудь на полустанке в Алупке стремительно прокладыают себе обратный путь, лишь закаляясь от перепадов температур и силы тяжести, так и сталь души дуба закаляется в соответсвии со временем.

Но как-то раз, ещё в Италии, Луисиан набрел на дубовую рощу во время грозы. Снизу текла река. Стояла теплая летняя ночь, настолько, насколько только может быть теплой ночь, котрую разбивают душераздирающие крики грома. Луисиан шёл, светясь от счастья, с недавнего ночного свидания. Ему было восемнадцать. Но вдруг гром ударил в дуб, совсем маленький дубик неподалеку от речки, что-то треснуло, скрипнуло, развалилось, и только ветер отпел в ночи пропажу протяжным ураганистым свистом. Луисиан же даже и не обртаил на это своего внимания, будучи в сладкой истоме меда. Так и жизнь может не заметить нас, сопротивляющихся, когда нас раздирают изнутри разные переживания. Но мудр тот дуб, что придумал переплетаться ветками. Мудра природа. Не держи в себе, поделись лучше с тем, кто тебе прямо сейчас попадется под руку, или прими за знак судьбы тот факт, что поделиться не с кем. В таком случае прирда уже посчитала тебя сильным. Так продолжается эволюция. Если часто поливать персик, он пресытится. Если долго не срывать папайю, она протухнет. Но именно из чуть перезрелых плодов получается самый вкусный компот. Делвй выбор. Именно сегодня проведи эксперимент, поделись, не держи в себе. Не долнжо больше в мире быть страдания.

Глава 14, Алькаид

Чем бы дитя-природа не тешилось, лишь бы погода не была уж слишком опасная. По мере того, как добирались до Бермудов, пережили столько штормов, сколько, казалось, ещё ни одному человеку в жизни за раз не удалось пережить. И если на борт этого потрепанного, и всё ещё видавшего и не такое корабля заезжали на новеньком, еще непонятно-не бракованном ли Рейндж-Ровере, то выезжали уже точно на матером, загорелом и немного грязноватом джипе-первооткрывателе. Бермудские острова одновременно и славятся, и не славятся своими окрестностями. Наверное, это последнее место для людей, которые выбирают спокойный и комфортный отдых. Но только не для Ни свет Ни зари с её братом. Уж если выбрали приключения, да тем более-ехать до Антарктиды, так значит-нечего отступать перед трудностями. Так человек, решивший не спать всю ночь, с пренебрежением смотрит на сильный позыв ко сну в девять вечера. А впрочем-на Бермудах и правда было, на что посмотреть. Начнем хотя бы с того, что представляют из себя эти Бермуды. На самом деле, Ни свет Ни заря и Женька тоже толком этого не знали, возможно только поэтому они так резво и так бесстрашно добрались на полупустом пароме в пункт назначения. А посмотреть здесь было и правда есть на что. Чего стоят только те ручные акулы у пристани, которые принадлежат какому-то бойкому местному мальчишке и которые, как выясняется позже, расположены на пристани только для того, чтобы порадовать вновьприбывших колоритом местной флоры и фауны! Да. Вот так вот. Неожиданно и просто. Наивно бы было думать, что корабль, который заказал Женька для Ни свет Ни зари, вместе с его хозяином, живущим на Бермудах, действительно окажется на Бермудах. Что ж, не мудрено, что хозяин, который, впрочем, уже взял предоплату с Женьки за столь дорогостоящую экскурсию, забыл приехать из Исландии. Дело в том, что желающих прокатиться до Антарктиды и обратно сейчас было мало, ибо не сезон, и морячок, чтобы не обанкротиться, держал ещё обезьянью ферму в Аргентине и маленький коттэджный поселок в Исландии. И вот сейчас он находился в Исландии, обещаясь прибыть дня через два, как только объявят летную погоду. Похоже, сейчас над всей атлантикой бушевала стихия. Она была похожа на душу крабика, который вышел сейчас из воды на белопесчаный пляж, чтобы пойти и разведать новую жизнь, и разволновался от увиденного и ещё предстоящего, так, что буквально затмил себе солнце клешнями от волнения. На такого крабика были похожи и Ни свет Ни заря с Женькой, впервые выбравшиеся столь далеко и увидевшие друг друга полностью загоревшими. Они сидели сейчас на берегу только-только переставшего штормить океана, оставив машину где-то позади, на портовой парковке, как вещь, которая здесь хоть и пригодится, но ещё не сейчас, и, разговаривая о чём-то и думая каждый одновременно о чём-то своем, глядели на запад. Где-то там, позади, остался и Иркутск с его морозными мандариновыми зимами, где-то там остался и гламурный Париж, казалось, с каждым порывом ветра всё больше и больше надувавший свои толстые губки, там осталось и всё-всё-всё, что когда-либо в жизни могло сдерживать свободного по своей природе человека. Даже самые любимые туфли Ни свет Ни зари, а ещё её манера одеваться, говорить и мыслить-остались там.

***

Они чувствовали уверенность в завтрашнем дне и неуверенность в прошлом. Они гадали сейчас: как будет развиваться дальше их поездка. Но таково главное правило жизни, и героям, в общем-то, совсем не нужно было переживать-после долгого застоя, безусловно, настанет сильный скачок. Так было всегда. Потеряв власть над силой, обезьяны обрели разум. Так и Ни свет Ни заря с Женькой, потеряв власть над самими собой, не в силах больше управлять поступками и не имея планов, текли к правильным берегам по наитию жизни. Сейчас, обретя, наконец, твердую почву под ногами, и уйдя достаточно далеко от всех своих старых проблем, они могли здраво мыслить. Могли планировать, применять, варьировать, чертить планы на песке, и пугать, а потом как-то гладить и так уже испуганного крабика, подражая пернатым попугаям и купаясь время от времени. Так бывает в любой жизни: если хочешь что-нибудь потерять-полюби. Если хочешь развиться-сдай планку. Возможно, это оттого, что лишь тяжелые условия, страдание, помогают нам развиваться. Ведь, как известно, сытый художник-плохой художник. Так значит, крепостное право сулит нам лишь полное процветание сил. Да, возможно медленное, медленнее, чем в других странах, но зато и более обишрное и фундаментальное, ведь лучше месяц потратить на постановку плана, чем забежать вперед и сделать не то, что нужно.

 Потихоньку темнело. И нет, то не был закат, столь неожиданно подкравшийся к лону жизни, это всего лишь снова надвигался шторм. Но Ни свет Ни заря перестала бояться. После того момента, как она поборола свой главный страх-увидеть шаровую молнию, она вовсе перестала бояться. Брат и сестра мило о чем-то болтали. По моему, Женька рассказывал, что в Иркутске не успел сходить на какое-то обследование для сердца, потому что один врач ушел в отпуск, а второй сам заболел. Тему подняли вроде как ни с того ни с сего, как оно и должно быть при разгворе с Ни свет Ни зарей, но дошли до состояния, когда сестра стала всерьез беспокоиться за здоровье брата. «Не беспокойся, сестра. Помнишь, так говорил Емельян Пугачев устами Пушкина. Не стоит жить триста лет, питаясь падалью. Лучше прожить двадцать, тридцать лет полной, свободной жизни". Так отвечал и Женька: «Сестра, не стоит жить под игом врачей, ведь у меня пока что не болит сердце. Так значит, всё в норме, и мы с тобой тоже в норме. Тем более, что мы не находимся в иркутской клинической, или психиатрической больнице на учете. Лучше прожить пятнадцать лет, не ведая, чем двадцать, претерпевая саму жизнь. Такова природа. Ни один зверь ещё не побеждал человека в терпениии, если тот вдруг устраивал западню. Так и ни один человек не переждет природу. Что ж, надо-значит надо. Коровы в стаде уступают друг другу место, хоть и идут на водопой по рядам».

 Ни свет ни Заря немного расстроилась из-за такого пренебрежительного отношения Женьки к своему здоровью. Но она его поняла, на то Ни свет Ни заря и была девушкой. Тем более, что она сама, частенько сидя в какой-нибудь пенной ванной по вечерам, драматизировала что-то на счет своей болезни, из за которой ей вроде как больше не оставалось жить. И имя этой болезни-вера. Действительно, надежда умирает последней. Заря же вообще никогда, по хорошему, не должна умирать. Наверное именно поэтому Ни свет Ни заря каждый день перерождалась. Почти каждый вечер её посещали грустные думы, но так же каждое утро она отбрасывала их прочь, стараясь начать жизнь с чистого листа и просто радоваться Солнцу. Именно вера не дает больному человеку умереть, и только отсутсвие веры постоянно приводит к смерти. Веры в то, что ты пока что силен и имеешь силы перебороть жизнь в вашем противостоянии за молодость и за территорию. Вера в то, что ты ещё не бесполезен, что ты ещё способен изменить мир и до сих пор не израсходовал полностью свой потенциал, вера в то, что можешь совершать безбашенные поступки, заставялет тебя жить. Ну, а несчастные случаи-это воля Божья. "И сколько же кораблей, похоже, потонуло в этом очередном шторме, захватившем Бермуды и просто всю северную часть Атлантики»,-думал Женька, потирая один острый камешек гальки о другой. Так интересно сыпалась оземь, стираясь, эта жизненная пыль. И ведь, если так посудить, то всё, даже бриллианты, золото, породилось из одной молекулы, или из одного Большого Взрыва. Тогда можно и себя назвать пылью. А пыль-своим братом. Женька вспоминал, как часто в детстве сбегал с уроков рисования, на которые его мама чуть ли не силком затаскивала, чтобы тот поменьше времени проводил с иркутской шпаной, меньше бегал на Озеро. Женьке всегда были противны эти старания. Но прошли годы. Ушла из жизни его мама, учившая его много чему хорошему, воспитавшая из него человека, ушла из жизни и та шпана, провалившись однажды под лед на Озере. И Женька стал любить рисовать. Хоть он и не умел рисовать, но из раза в раз оттачивал один и тот же рисунок. То была веточка лилии и милое, почти из детства, мамино лицо. Она часто приносила эту лилию летом у себя в волосах, как иные приходят с поля с букетом ромашек. Она часто говорила Женьке, что лилия-это символ её любви к нему. Никто на рынке тоже не понимал, зачем и для кого она каждый день покупала лилию, но она то знала, что получится обязательно красиво. В последнее время Женька стал рисовать и другой портрет матери, она как бы плавно перетекала в образ сестры, которая была меньше и уже не смогла научиться у матери всему-всему, чему так нужно всем нам поучиться у матери. Женька рисовал Ни свет Ни зарю с веточкой алое за ухом. Хоть он и видел, что не всё так гладко и с сестриным физическим здоровьем, что время от врмемени она проходит какие-то непонятные обследования, но сейчас хотел выручить её хотя бы ментально. Скоро ушли спать. С наступленеим рассвета у Женьки всё лучше и лучше получалось вырисовывать веточку. Она буквально благоухала. И Ни свет Ни заря вдыхала её запах, лежа на гамаке на берегу моря и улыбаясь, а Женька, как бравый солдат, рисовал и охранял её сон.

Глава 15

Раскрывая гамак на следующее утро, потому что Ни свет Ни заря умудрилась во сне закутаться и упасть прямо на похолодевший за ночные штормы песок, Женька напевал под нос какую-то не то старинную, не то наоборот, им же и сочиненную мелодию. Насколько же велико различие между мыслями одного и того же человека в разное время. И я даже не беру длинные временные отрезки. Всего лишь выспавшегося и невыспавшегося человека. Это как всё время лежать на пляже, только одно время лицом вверх, к небу, а другое-туда, в песок. Феноменальная разница. Так вот, выспавшись сейчас, Ни свет Ни заря стала настолько по другому разглядывать весь окружающий её мир, и Женьку, и крабика, что на время ей показалось, будто они снова куда-то переехали. Скучала ли она по своим Парижским хоромам? Безусловно. Но кто не скучает, тот не живет. У человека всегда должно быть чувство постоянного ожидания. Предвкушение-довольно сильный наркотик. В понедельник человек должен предвкушать, как всю рабочую неделю станет гулять по дороге домой, а в пятницу-как будет отсыпаться на выходных, в середине дня-как будет заниматься йогой вечером. В детстве, в конце концов, как начнет наконец кататься на собственной машине и ходить по магазинам один. «Алеет закат-декабрь, имбирного цвета синь, мне ни о чем не надо ни у кого просить»,-примерно такие строчки, наверное, мелькали в голове у опьяневшего от свободы крабика. Он уже пообвыкся с тем, что, поворачиваясь каждый раз в новую сторону, больше не видит одно и то же, а видит всё время что-то разное и новое. Веселы школьные учителя и школьная программа. Они хотят научить нас систематике, но делают это несистематично. Да и как впринципе может быть полностью отлажен школьный процесс? Всем ведь заведуют люди. Но если бы меня все же спросили, для чего нужна школа, то я ответил, что школа-это в первую очередь фольклор. Но фольклор, в котором главную роль играют нервы. Похоже, образование специально устроено так, чтобы люди понимали-неловкость от скуки. И тогда становится понятным-отчего среди подростков столь много неловких людей. Всё очень просто-заменив костры и приятный треск искр на душные помещения и хмурые лица, как если бы собрались в ноябре и никто не умел разводить костер, не смогли и получить чего-то действительно стоящего. Но условия равны для всех. А потому учиться всё же надо, по трем причинам: это поможет тебе найти свое призвание, это будет радовать твоих наставников, твою семью, а ещё этим ты всегда теперь сможешь заработать себе на жизнь. Вот все думают: куда-то ушло дворянство. А оно никуда не ушло. Мысленные установки, столь долго сидящие внутри наших душ не могут уйти из них сразу. Так не поднимется сразу водолаз с глубины в два километра, даже если вы его позовете на помощь. Слишком велики перепады давления. Вот и сейчас продолжают у нас быть дворяне, а продолжают-и крестьяне. Поменялась лишь четковыраженная форма их взаимоотношений. Теперь это называется капитализм. Но люди всё ещё могут, лишь получив какое-то образование, как гувернеры в прошлом, а потом ещё одно образование и ещё одно безбедно прожить свой век, к тому же и обучая остальных, в чем заключается смысл жизни. А между тем-зря. Всем и так давно известно, что смысл жизни заключается в родителях. И мигают мигалки жизни, пока Женька, в тайне от Ни свет Ни зари, ушедшей в бухту стирать вещи, пошел покататься на своей новенькой машине по неисследованной доселе местности. Всё шло хорошо, пока дорогу не стали переползать крокодилы.

***

У Луисинана пока что всё тоже ладилось. Попутчики особо не докучали, и он находил поездку на окаймленном ареолом чего-то зеленого и чая поезде очень даже хорошей. В Бресте он пересел на исконно российский поезд дальнего следования. Сейчас проезжали мимо Смоленска, было около четырех часов утра и почти весь поезд ещё спал, хотя и здесь, среди русских, находились-таки ранние пташки, вставшие уже десять, если не двадцать минут назад. Луисиан пока что лишь нежился в постели. Он ещё не собирался вставать, хоть уже и открыл глаза, но скорее не чтобы спрыгнуть со своего второго этажа плацкарта и, зацепив ногой какую-нибудь жестянку, перебудить всех вокруг, а просто насладиться той волшебной атмосферой тайны, в которую попадает каждый, просыпаясь ночью в дороге в другой стране. За окном виднелись какие-то озера. Уж где-где, а в России-то точно пахло настоящей зимой. Ещё в Бресте, пересаживаясь с одного позеда на другой, Луисиан заметил не совсем обычную для его нюха силу мороза. Наверное, было около нуля градусов. Стоял конец января, и уже назавтра, вот-вот, должен был наступить февраль-месяц. В общем, это оказалось ещё далеко не порогом минусовой российской температуры. Луисиан уже перестал надеяться увидеть тех лебедей и аистов из окна своего вагона, коих намеревался увидеть всё время по дороге из Парижа, лелея себя тесной надеждой, что Смоленск-один из самых южных городов России. Но тщетно. Никаких лебедей не было. Зато, насколько только мог видеть глаз, на сотни, тысячи километров вокруг, распластался слой толстого, тянущегося, как какой-то топленый шоколад, январского снега. Сейчас, в свете полной Луны и мириадов звезд он выглядел то так, то этак, и переливался всеми цветами ночной радуги сразу, как будто вместо солнца на небо поместили сапфир и теперь водили им туда-сюда в стороны. Конечно, сапфира не было. Не проживет долго сапфир в Росиии. Это как ехать в лес на большой иностранной машине. Жалко, да и только. Напорется на какой-нибудь сук, завянет, поцарапается или попросту испачкается. Так и здесь. Не съест голодный медведь, выбравшийся зимой из спячки-так утащит к себе наверх ворона. Одним словом, невыгодно. Но зато вот так, как было здесь, когда казалось, будто кристаллы этого чуть более морозного чем надо для того, чтобы лепить снеговика, снега, будто отражались в блюдечке неба разными узорами, вот так было совершенно неплохо. Луисиан глядел в окно и видел всё больше лес, возвышающийся над скоплением звезд где-то на юго-востоке. Чуть левее и много ниже, должно быть, был Сириус. Но не видать Луисиану Сириуса, как не видать ему ещё много всего, пока не положенного ему временем и возрастом.

Что ж, в этом были определенные минусы. За счет того, что почти всю свою взрослую жизнь Луисиан провел в скитаниях, он ещё и не успел толком остепениться, зачастую в своих действиях был похож на крайне нелепого ребенка, максимум-заводного певокурсника. Он метался из стороны в сторону. Ему не сиделось на месте. Ей-богу, так поступают только взрослые после окончания института, неделю или две, или совсем взрослые после кризиса среднего возраста. Но счастье в том, что нет в этой жизни правильной дорожки. Безусловно, существует некая истина, но вот достигать её можно как раз-таки абсолютно разными путями. Счастье, что такие пути есть на любой дорожке. Например вчера, опять же в Бресте, когда надо было помочь женщине с ребенком поднять коляску, Луисиан, сам чуть поднатужившись, ведь у него и так было чересчур много вещей, вдруг вспомнил, как ещё недавно, точно так же помогал Петри, таская коробки с бананами. Первой мыслью Луисиана было что-то вроде: «О, как быстро летит время!». Но после он стал развивать свою теорию, и к нему в голову полезли болеее глубокие мысли. Выходит, в человеском теле есть постоянные, неистраченные запасы энергии. Ведь, согласитесь, почти у любого организма, пусть даже не совсем и организма, всё ещё есть энергия для того, чтобы существовать. Даже главный закон физики звучит так: «Энергия не берется из ниоткуда и не уходит вникуда". И эта энергия зачастую переполняет чашу нашего с вами сознания. Порой этой энергии в нас с вами так много, что она начинает портиться. Словно ящик для отходов на производстве, который забивается под завязку. Его нужно очищать, и чтобы не вызывать механика, не ждать час или два, пока он приедет, не вскрывать сам ящик, рискуя сделать его сломанным, лучше попросту сжечь эту энергию. Для её сжигания вряд ли подойдет умственный труд. Туда идут лишь самые сливки топлива. Мы попросту не можем за счет работы мозга покрыть энергией весь бак сразу. Здесь нужен непременно тяжелый физический труд. Ну вот, если вы пошли колоть лед около своего дачного участка, то вам наверняка откроется тайна израсходывания энергии. Хорошо помогает так же бег, готовка или уборка в комнате. Зачастую хватает двух или трех часов, но в идеале нужно работать столь долго, сколько потребуется, чтобы вы начали получать истинное удовольствие от работы. Количество времени зависит оттого, сколько в вас уже накопилось энергии. Когда вы потихоньку вычистите всю-всю эту лишнюю энергию, тогда вы станете постепенно получать удовльствие, будете рады, что до сих пор живете, да и в общем-то всему, что только может происходить. В том числе и выполнению своих целей. И все человеческие болячки, конечно, больше духовные, хотя зачастую и физические, зависят оттого, насколько много в вас этой плохой энергии. Неловкость, скука, депрессия, потерянность, лень, да и напротив-агрессия, злоба, в общем-то, почти все пороки зависят от неё. Честно говоря, весь смысл жизни заключается в постоянном поддержании на нуле этой энергии. Важно не давать ей уходить в глубокий минус. Вы спросите: «В чем прикол?» Но ведь весь прикол в том, что это нужно попробовать. Просто ощущая, что вы наконец потратили всю свою плохую энергию вы поймете, что это было действительно было чем-то, нужным вам.

Жить нужно для того, чтобы жить. Жить нужно так, чтобы была на нуле плохая энергия. Прислушайтесь к этой теории, дорогие читатели, она ещё наделает шуму в мире. По крайней мере, в головах тех, кто действительно сможет в неё поверить.

Глава 16, Мицар

Женька уже давно покатался на своей машине. Ему больше и не приходило в голову, что их с Ни свет Ни зарей путешествие может пойти не так. Казалось, то свежий доминиканский ветер, как дюну на пляже, выел у женьки ту часть лобной доли, что отвечает за сомнения. Экскурсовод приехал на следующий день после того, как Ни свет Ни заря заново родилась. Это было вечером, и его прибытию ребята так обрадовались, при том так засуетились, что уже часа через два плыли по непрекращающемуся в своих бушеваниях атлантическому океану. Когда переложили созвездье Большой Медведицы на карту Атлантики, получилось, что точки, в которых на небе расположены звезды, идеально, как будто их высчитывали древние Майя, совпадают с некоторыми латинскими столицами. Например, самая дальняя от нас, та, которую почти все люди, имеющие плохое зрение, да и я вскоре, потому что начал так много писать, еле-еле видят, попала прямо в Доминикану. Женька и Ни свет Ни заря долго думали: как же они начнут развлекаться, когда им надо будет это сделать? Потому что ни тот, ни другая не были особенно волевыми людьми, и зачастую, если их просили что-то сделать, то это, только если это не было уж совсем по их части, могло вызвать у них эмоциональныйц конфликт. Так какой-нибудь подросток приходит на школьную дискотеку и не танцует. Ну, согласитесь, ведь глупо звучит: «Что ты делаешь для свеого будущего?-Я иду танцевать». Безусловно, глупо, а между тем находятся люди, которые действительно приходят с этой мыслью и танцуют. Всё дело действительно лишь в том, что их испорченная энергия давно уже за бортом. Быть может, местный доминиканский ветер, как запах травяного чая или хвои в лесу, тоже обладает целебным действием и по мановению ветра снимает всю накопившуюся плохую энергию? Быть может. Тогда это многое объясняет. Так или иначе, ребята довольно скоро привыкли к новому ритму жизни, и как, наверное, чуть подвыпивший человек понимает всю крутизну своего пируэта, но всё ещё его делает, так и они как-то на автопилоте, сами не понимая, как у них это получается, продолжали просто радоваться жизни, как будто попивали чай в какой-нибудь небольшой таверне в Венеции. Как будто это был не простой чай, а напиток с травами и цветущими розами, только-только срезанными с куста напротив. Как будто вся соль жизни заключалась в том, что они до сих пор не знали, где находится эта таверна. Быть может, в действительности о ней знал лишь Луисиан, а им она только привиделась. Быть может как раз оттого, что Луисиан о ней сейчас вспомнил. Впрочем, чего не знаю, того не знаю. Но Ни свет Ни заря твердо решила финальным местом своего путешествия сделать такую таверну в Венеции. И чтобы обязательно цвела весна и был теплый чай с пряными розами.

Но что делать, если вас до сих пор качает из стороны в сторону, как ту пальму, что виднеется, как парус одинокой, во-он там вдали? Путники сейчас топали по сказочному доминиканскому пляжу и в который раз понимали, что поехать в атлнатику зимой-явно плохая затея. Но прошлого не вернёшь, и, думаю, не стоит и говорить, ведь вы это и так прекрасно знаете, что прошлое чрезвычайно многому учит. Учит оно и тому, что не нужно стоять под пальмами в доминиканский ветер. Эту бедняжку только что выдрало с корнем и понесло куда-то вдаль, навстречу непреодолимому ветру и хоть какому-нибудь, да исходу.

Но что же все-таки делать, если вас качает из стороны в сторону? Ответ прост: приянть силу ветра, успкоиться и придумать, как вы можете извлечь из этого максимальную выгоду. К примеру, если дует ветер, значит всегда можно как минимум поднять паруса и пустится во весь опор, пляс, по направлению к своим целям. А цели у Женьки и Ни свет Ни зари были самые что ни на есть великие. Они так загорелись энтузиазмом путешествий, что, даже несмотря на штурмующие сушу ветра готовы были хоть сейчас отправиться в кругосветку. Встретится им на пути мегалодон? Ну ничего-сделают фото на память. Кораблекрушение? Побьют мировой рекорд по плаванию брасом. В общем, ребята осмелели настолько, что если ветер и был прчиной их безудержного веселья, то ему уже следовало бы перестать дуть. Становилось не смешно. И ветер переставал. Так быстро меняется погода в сознании ищущего, немного мечущегося, но в целом всё делающего верно человека. После, чуть погодя, когда ураган уже давно закончился, снова гуляли по этому пляжу. Всё было так красиво, солнечно, ясно, что, казалось, не будь на том месте, где она была, этой небольшой воронки от маленького росточка пальмы, которого давеча выдрало на корню, можно было бы совсем сказать, что в воздухе этой местности ничего не происходило. Конечно, прошла ночь, а ведь именно в ночи все краски сгущаются и мир нам кажется темной материей, состоящей прямиком из черных дыр. Что ж, тогда днем-напротив, повсюду нас окружают белые дыры нашего сознания, силящегося, но всё ещё не в силах понять, почему мы на самом деле так боимся ночи.

Урок, который Ни свет Ни заря и Женька выучили для себя вчера, заключался в том, что хорошо смеется тот, кто умеет хорошо смеяться. Они долго спорили, сидя под брезентовым навесом небольшого плетеного шалаша неподалеку от берега, о том, что лучше: жить, не тужить, выполнять искренне, но немного медленно какое-нибудь любимое действие, например, писать стихи; или трудиться, не покладая рук, как черный ворон, который, пролетая над Москвой, каркает три часа ночи? Долго они об этом спорили, а после пошли погулять. Там-то их и застал очередной шторм под кодовым названием Венесуэла, потому что шел с Венесуэлы, в размышлениях. Вот и выяснилось, что ни плох, да и ни хорош ни тот и ни другой способ. Как говорят в таких случаях: "Оба хороши. Один гусь длиннее другого». А всё потому, что в действительности же все мы-людишки мелкие, и определить, откуда вознесется хвала, а откуда кара Божия-не можем. Отсюда и результат. Разве что можем предугадать. Но ведь и индюк мог предугадать, что для супа нужно мясо…