Ни свет ни заря

Глава 10

***

Он сидел и смотрел на костер, не замечая, как полыхает закат на том берегу моря. Рядом лежали какие-то чуть поржавевшие ключи из такого крупного, твердого материала, что казалось-они сделаны не меньше, чем из чугуна. На самом же деле это было олово. Кричали чайки. На одном из сквозных окон, ну, точнее, недалеко от одного из них, висел какой-то магнитик из Черногории. В лучах закатного солнца закат, не местный, более теплый и более твердый, как желток в яйце, которое чуть передержали на сковородке, подсвечивался бликами и казалось, с вероятностью в десять-пятнадцать процентов, что там, за этим бликом скрывается тайна. Быть может-инопланетяне, или и сам смысл жизни. Такой засвет часто делают на фотографиях в суде, особенно делали раньше, когда всё-всё зависело от проявления пленки, чтобы скрыть аргументы и доказательства. Но прошло уже время, заколосилась рожь, и нечего скрывать больше этот песочный цвет жизни, ведь всё равно не скроешь. К тому же, победителей не судят, а значит и пляж нам-не суд, а скорее лишь место описания. Описания чего? Что ж, основных приключений героев. Слева, чуть в далеке, так, что казалось, будто это в Голландии, стояла ветряная мельница и то и дело ворочала свои лепестки, как натрудившийся за день шмель, грузный, ленивый и быть может умирающий, но упорно двигающийся к своей цели.

Долго ли шёл Женька вперед, подальше от Парижа, играя в прятки с Ни свет Ни зарей? Как оказался он здесь, у берегов Голландии? А может, он был здесь не один, а уже успел перепрятаться, поспать, и, захватив свою сестру в новую машину, ночью, нарушая все правила, за один перегон доехать до сюда? А может, это вовсе не Голландия? Так часто бывает, когда человек начинает сомневаться в себе. Тогда "нет" у него становится, как "да", а «да"-как "нет", и нет в мире естественных сил, чтобы переубедить такого человека. Вот и Женька (не знаю, почему вы подумали, что он в Нидерландах), был сейчас у морских берегов Франции, где тоже иногда бывают мельницы, как вольные кони, забежавшие порой не за ту границу, где тоже можно на своей новенькой машине с большими литыми дисками заехать на белоснежный песок и вот так вот, как они сейчас, сидеть у костра в ожидании парома. Женьке и Ни свет Ни заре для своего путешествия всё равно надо было как-то попасть на Бермудские острова, и они решили: почему бы не прокатиться? И у Женьки ведь всегда была веселая фантазия, не даром же он поставил пунктом отправления именно острова. Возможно, потому что всё их будущее путешествие было авантюрной тайной.

***

Бренчала гитара. Волны накатывали с той ненавязчивой периодичностью, с какой это бывает в чуть замедленной плёнке фильма. Туда-сюда. Туда-сюда. С каждым разом языки их голубого, возможно, вечного пламени подбирались всё ближе и ближе к чуть размякшим от непривычной тишины ступням. Песок был довольно белым, даже сказочно белым, и чуть более крупным, чем, если бы вы вдруг уменьшились в размере раз в сто и упали в муку первого сорта. На фоне такого песка, на фоне почерневшего, как может почернеть только в теплых январских странах, зарева заката лучше всего смотрелся полыхающий некрасивыми, неровными, но увесистыми и долгоиграющими бревнами лик костра. Да. Обычно море им представляется по-другому. Во первых, это почти всегда точно лето. Ну вот не привыкли пока что русские люди к тому, что где-то там, далеко-далеко, в тех самых теплых январских странах, греющих лучше, чем шерсть белого медвядя, бывает теплое море даже зимой. Во вторых, что бы там ни говорили люди о ценности и признаке вкуса белоснежных пляжей, в первую очередь лишь желтый мелкий-мелкий песок способен создать атмосферу пляжа. Такой песок может быть прерываем иногда даже кучами мусора, иногда даже чем-то довольно острым, неприятным, консервной банкой, но все равно не перестанет казаться для большинства людей на Земле самым родным песком. Дальше-больше. Чем здоровее лица, тем, говорят, должен быть свежее и сам воздух в помещении или в пространстве вокруг, но лишь у маленькой горсточки людей, да и то после долгого раздумья появится желание назвать завывающий от ветра и тучек почти нормандский пляж пляжем для хорошего купанья. Скорее уж-пляжем для выживанья. Пляж должен быть теплым. И даже более теплым, чем бывают обычно пляжи зимой в январских странах. Тут что то не так. Значит, надо искать более теплые страны. Возможно, это конечно не главное, но это, знаете, как украшения без последней капельки, как глазурь без последней песчинки сиропа, если на море не виден закат. И закат-это такое условие, которое должно быть непременно. Вот как человек ходит на работу и идет туда, даже если несильно заболел, так и солнце должно дежурить у горизонта и прогонять всякую тученическую шпану, чтобы людям можно было банально помечтать, глядя на идеальный шар персиковой формы, а не на кулисные загромождения. На настоящем курортном море должен быть чистый горизонт. Это как дважды два, как если тебе сказал учитель, что, покуда ты не наденешь форму, в школе можешь больше не появляться. И буран, небольшой буран, знаете, такой вот маленький буранчик, которого приручили специально, как будто внука крокодильчика, и как один из своих козырей показывают туристам. Но не полный штиль или полный разгром. Совсем немножечко пикантности и экстрима так, чтобы было что-то вроде американских горок. С одной стороны думаешь: "Французский леший! Вот это чееерррт!!!", а с другой всё же краем уха или глаза понимаешь, что всё не так страшно. И ещё морская звезда, выплывшая ненароком на берег, ведь это самый необходимый, хотя бы уже потому, что самый маленький шаг. Она должна обязательно, время от времени, как в игре, выплывать в виде какой-то декорации. Чтобы одни люди на неё смотрели и её не замечали, символизируя то, что делают повсеместно со своей жизнью. Чтобы иные люди посвящали ей целые стихи, писали по ней картины тысячелетия, а третьи, дети, сначала непроизвольно тыкали детской лопаткой, а после, узнав, что тыкают саму жизнь, долго и от чистого сердца искали бы у этой морской звезды лобик, чтобы поцеловать. Дети, думающие, больше того, что звездочка обиделась, вот как собака, если ей вдруг наступить на хвост, и специально не показывает свой лобик, или, что вообще страшно, он уже как-то отломался. Ради одного этого должна быть морская звезда на любом пляже. Ради одного этого. Ведь что это за пляж, на котором нет ничего красочного и шипастого, но красивого, как роза? Что за пейзаж моря без царицы его полей-какой-нибудь пресноусой медузы? Впрочем, с другой стороны, именно такие пейзажи-самые мудрые. Хоть и довольно циничные. Но если бы я покупал себе дорогую картину в свой новый дом, то скорее взял бы «Девятый вал», нежели чем «Мона Лизу». Хотя, согласитесь, «Мона Лазу» мне никто так просто и не отдаст. Хм, да и «Девятый вал" тоже…

Вот и этот пляж опустел, и остались на нем следы лишь чего-то крупного, стойкого, наверное, чайкиных лапок, колеи от колес машины и тот невыносимо приятный, но до боли терпкий запах пребывания человека, или двух людей, которые только-только догадались о чем-то гениальном и живут ещё этим. Как живет малый ребенок, когда ему говорят, что дед с бородой-это главный волшебник. Такое ощущение, что у Ни свет Ни зари с Женькой во время их чуть скудного пикника родилась какая-то небольшая идея. Что ж, вызовем кинологов, чуть подождем, и, быть может, собаки выведут нас на след истины.

Глава 11

Дело в том, что ребята достали свою карту. Это не была карта, которую достают матерые туристы, заблудившись в горах Норвегии. Это была карта иного характера. Она скорее походила на рисунок копировальной бумагой, когда будущие новосельцы рисуют план своих апартаментов. Ни свет Ни заря и Женька достаточно сильно заморочились над изображением своей карты. Ведь они и вправду перенесли, ещё в квартире, будущий дизайн поездки, сравнивая его с созвездием Большой Медведицы и делая параллельный перенос. И то, из скольких звезд состоит мишка и означало, сколько остановок будет у ребят по дороге до Антарктиды. Совпало так, что первой звездой при переносе оказались Бермудские острова. Идея, которую столь сладко распевали, глядя на волны прибоя, обещающего им принести паром, ребята, состояла в том, что, возможно, Ни свет Ни заре, да и Женьке, если согласится его семья, следует переменить климат и поехать жить на Бермуды. Ну а если не на Бермуды, то точно на какие-нибудь другие (чем хуже остров Святой Елены или Мадейра), ведь много приятнее грустить там, при желтом песке и теплом море, чем здесь, во Франции, при белом, холодненьком, и одинокой мельнице на фоне экономического подъема страны. Попивая мате, который так же, как и доминиканский кофе, продавали в магазинчике на углу Парижа, Ни свет Ни заря до того замечталась, что готова уже была натурально продать свой исторически-ценный дом во Франции и переезжать. «Но-но-ответил ей Женька-а ты обо мне не подумала? Что скажут мои нервные клетки, когда узнают, что я больше не смогу радовать их видами Эйфелевой башни из окна?» И Ни свет Ни заря отвечала: "Но ничего, мой милый друг, ты сможешь их радовать видом настоящего моря, порой даже щекотать, купаясь и уплывая от очередной акулы или всплывшего вдруг самолета, желающего тебя съесть».

Так, за разговорами и прибаутками, то бросая камешки в пучину мирового океана, то на спор собираясь за ними плыть, то напротив отговаривая друг друга от каких-нибудь глупых действий, которые хотелось бы совершить ради наживы, ведь деньги-не главное, они дождались наконец своего парома на Бермуды. Пункт погружения на паром был не здесь, а чуть вдалеке, быть может, километрах в пяти от этого места. Сначала засобиравшись, потом-долго и поочередно выталкивая автомобиль из песочного плена, в который он умудрился попасть, потом ещё объясняясь с пограничником, ребята в итоге затянули так, что еле-еле успели на корабль. Причем успели последними, как это бывает в хороших голливудских фильмах, где машина разгоняется, и в полете, сходу, залетает на закрывающуюся стоянку. Ни Ни свет Ни заря, ни Женька давно не испытывали таких сильных, ярких и положительных эмоций, наверное с того самого момента, как кончилось их иркутское детство. И эта проблема встает одиночной пальмой в сосновом лесу интересных проблем, которые случаются с нами в жизни и которые мы замечаем, сажая их там. Почему, будучи детьми, мы все имеем определенные планы на светлое будущее, и буквально знаем наперед, что бы мы делали, будь взрослость с нами завтра: стали бы космонавтами, полицейскими, пожарными? И при этом по вечерам так же с Колькой из соседнего двора и Машенькой, таинственной незнакомкой из скверика выходили бы поиграть на детской площадке. Почему, становясь взрослыми, мы перестаем думать об этом вовсе? Почему, становясь взрослыми, мы впускаем в голову всю эту политику, споры, ссоры? Быть может, проблема вовсе не в том, что дети по обыкновению своему слишком наивны и глупы, а как раз наоборот, в том, что мы с вами по мере роста претерпеваем какие-то не совсем понятные изощрения и начинаем мыслить цинично и предвзято? Вы скажите, что то сами уроки жизни влияют на нас. Конечно, куда уж нам быть веселыми, когда мы похоронили не один десяток человек и сменили пару-тройку работок! Но ведь дело в восприятии. Ведь если умирает какой-то человек, ребенок, конечно, как и все грустит и плачет, но разве после этого он не перестаёт сторить куличи в песочнице? Не перестаёт. Просто почему-то стало так принято, что со временем, в прямой пропорциональности от того, насколько много бед уже стряслось, мы должны всё глубже и глубже меняться. Не должны. МЫ сами это придумали.

Ни свет Ни заря и Женька сидели на палубе уходящего почти вникуда парома, ведь так нечасто в нашей жизни мы получаем действительно стоящие шансы на то, что бы переехать. И жизнь, как порция сладкого арбуза, которую выставили на стол не для нас, ведь она не является чем-то одним. В это же самое время она является и дыней, и тыквой, и хлебом с молоком. В это же самое время она не является только стремлением к деньгам, междуусобицей в военном положении, мечтанием, путешествием, контрольной. И жизнь никогда не перестанет штормить, именно потому постоянное счастье в нашем его понимании никогда не возможно. Нужно привыкать жить с ветрами, с постоянным осознанием того, что чего-то не успевается, ломается, и даже если именно сейчас все хорошо, то с пониманием, что все может измениться.

***

Они пили холодный кофе глясе, глядя вслед уходящим волнам, глядя вслед всему своему прошлому. Так, наверное, кроманьонцы глядели на обезьян перед тем, как начать эволюционировать. Машины на автомобильной палубе за счет брызг уже успели приобрести тот морской характер, который принимает всякая машина, освежаясь, если её пронести через шторм и при этом не потопить. Новенький Рейндж Ровер в своих отблесках цвета Солнца казался только лучше оттого, что его окружали уймы брызг. Женька отошел к панорамной палубе. Он встал, глядя на ещё не севший в небе кусок солнышка. У Женьки была такая привычка: ещё в армии, когда все его сослуживцы собирались идти курить, он никогда не следовал их привычке, а отправлялся на пробежку по живописным местам Иркутска. Ведь никотин-в первую очередь наркотик. Так и для Женьки пробежка была своего рода дурманом. Вот и сейчас он встал на панорамной палубе, чуть вдали от всех тех, кто курил. Но Женька рос, и однажды он перестал именно бегать. Он стал бегать все больше глазами, как какой-нибудь новенький дрон, которому дали боевое задание. Он тренировал зоркость, ведь даже в армии его прозвищем было «Ястреб», и он лучше всех стрелял из ружья. Он не перестал бегать, но хотя бы то, что жизнь, за неимением больше свободного времени, заставила его переключится, как раз и было главным доказательством бытия ветров. Женька смотрел, как засыпает закат, и напевал ему под нос колыбельную. Закат укрывался одеялом, переворачиваясь с бока на бок, и был сильно благодарен Женьке. К нашему герою подошел какой-то морячок. Как оказалось позже, то был капитан корабля. Он тоже, как и все вокруг, достал сигарету. Вообще, человек-существо стадное. И как только я понял, отчего зевают люди, меня уже стало в этом не переубедить. Придумай вместо сигарет кто-нибудь в прошлом другое развлечение-игру на губной гармошке, люди бы дружно стали в перерывах между работой бегать и играть. Морячок достал сигарету:

-Хорошая погода, друг. Пожалуй, в этот раз доедем спокойно.

Женька посомтрел чуть стремительно, со своей уже привычной другим, но ещё непривычной моряку остротой ястреба. Женька не то что бы не был настроен сейчас на разговоры, но испытывал скорее такое чувство, какое испытывает человек, когда думает-спать ему или нет, и в итоге соглашается остаться и смотреть фильм еще два часа.

-Хорошая мина при плохой игре, товарищ. Что у тебя случилось?

Капитан, конечно, не привык к этой стремительности, а потому даже поперхнулся незаметно для других (всё же он капитан) порохом. Но он был в первую очерердь моряк, к тому же человек суровый, чего, быть может, и нельзя было сказать по первому впечатлению, но на что нам эти ложные первые впечатления, а потому ответил все, как есть.

-В последнее время я стал чаще присматриваться к морю. Говорят, так старцы всматриваются в облака, пытаясь узнать перед смертью, есть ли там рай или это враки. Но я капитан, и я уже смирился, больше того, успел сродниться со знанием, что умру вместе со своим кораблем. Так и я стал всматриваться в волны моря. Я стал чаще видеть разных рыб: дельфинов, акул, ненарочито-выкаршенных в малину спрутов. Они мне все напоминали какую-то одну вещь, и я долго думал: «Какую?» То мне на ум приходило, что это, должно быть, тяга к искусству, то, что старческая депрессия, если не маразм, то ещё что-то. Но в итоге я просто понял-это стремление оставить след после себя. Я понял: ведь ещё со школьных времен, когда я успел закончить коста-рикансую школу, живя в семье простых рыбаков и плотников, я всегда мечтал построить подводный город. Теперь я понимаю, что, как человек, откладывающий что-то на лето, видит, как его ужалила первя июньская оса, так и я, ужален безвозвратно своими годами. Мне больше некуда отступать. Я, как медведь, которого жизнь загнала к самому краю. До пропасти мне остался один шаг. Но я долго шел к этой пропасти, сражаясь за каждый сантиметр своих побед. Я многому научился за это время, и, как загнанный медведь порою делает уму непостижимые вещи, так и я для жизни сейчас опасней всего. Но мне нужно многому научиться.

-Продолжай капитан, мне интересно. Порою я нахожу в строчках твоих фраз самого себя.

И капитан продолжал, закуривая уже если не третью, то точно четвертую сигарету.

-Я понимаю, что мне надо многому учиться. Но я сделал корабль своей семьей, а семья, как водится, всегда занимает всё свободное пространство и время. У меня просто не хватает часов на то, чтобы одновременно заниматься спортом, плавать и нырять по утрам, учить английский, для того чтобы поехать в престижное училище, писать книгу, которую я оставлю для жителей своего будущего города, и любить корабль. И я уже в сотый раз срываюсь, а время всё идет и идет, и скоро, похоже, уже не будет возможным мне, только если я не помолодею, достигнуть мечты моего прошлого. Что мне делать?

И Женька отвечал, перед тем долго изучая первые краски ночных звезд, расположение Юпитера, Сатурна, Марса, различных созвездий… Он говорил:

-Ты видишь звезды? Они стоят, развалившись в своем величии и великолепии, и уж, конечно, ничего не делают, кроме того, чтобы появиться на свет ночью, посветить и после усвистать домой. А между тем, скольких людей именно они вдохновили на самые светлые поступки в жизни? А вот летит китайский фонарик. Уж и не знаю, кто его запустил, зачем, но скорее всего для того, чтобы порадовать близкого. Быть может, как раз вдохновить такого, как ты, на эти благородные поступки. А между тем, именно над фонариком ты возьмешь и просто посмеешься, удивляясь нелепости потраченных на ветер денег. Так и в жизни: никогда не стремись к финальной цели своего мечтания, как к финальной цели. Тебе нужно поставить другую цель, чтобы стремиться к ней, и тогда ты достигнешь первой. Конечно, Марс и Венера далеко не такие жирные разгильдяи, коими я их описал, но у них просто другие, быть может, более глобальные цели. Может, они приходят сюда, чтобы их детям звездное небо не казалось слишком пустым, чтобы они не плакали. Они делают благое деяние, а результатом, как по цепочке, является ещё череда таких деяний. И в итоге человек радуется лишь оттого, что ему светит Марс, и пишет гениальную поэму…

Глава 12

Кораблю предстояло идти четверо суток. Ни свет Ни заря, а после и Женька пообвыклись уже с тем, что погода в это знойное январское время не перестанет радовать своими проливными дождями и штормами. Пока ещё ни за один день не случилось такого, чтобы солнце светило постоянно, с утра и до вечера, лишь, быть может, уходя на перерыв на обед. Хороша сила полуденного сна, и я буду возвращаться к этому снова и снова. Как не надоест человеку смотреть на снег после первого зимнего снегопада, так и я, пожалуй, уже всегда, приходя домой буду неизменно ложиться спать на часок.

***

 Существует в жизни определенная истина. И она достижима. Как Луисиан сейчас был по дороге в Москву, до чертиков наплевав на то, что остался без талисмана, так и Дионисий вдруг озарил самого себя неожиданным Солнцем:  "А собственно говоря, зачем это мне бежать за чудиком на край света и отдавать ему его дурацкий талисман? Скорее, пусть это послужит ему хорошим уроком на будущее. Быть может, тогда он наконец повзрослеет и перестанет связывать всю свою жизнь с талисманом.." У вас, дороиге читатели, наверное возникнет вопрос: "Куда это там намылился Луисиан?" Тем более, что все мы с вами вобщем-то и забыли, что сущетсвуют помимо наших основных героев ещё и второстепенные, уже точно забыли то место, где мы с вами оставили Луисиана. Но ончеловек пробивной, и, несмотря на свои немного странные ценности жизни, имеет одно правило: постоянно улучшаться. Вот как если бы вы работали дворником и понимали: повышение оклада уже всё равно не грозит, максимум-отправят в какие-нибудь более благополучное по светским меркам место, где, впрочем, мусора бывает ещё больше этого, но всё равно под конец рабочего дня видели кучу мусора у подъезда и бережно её убирали. То есть, Луисиан понимал, что смысл жизни во многом находится именно в работе. И именно когда человек начинает испытывать грусть, легкую тоску, или просто то невесомое состояние, когда хочется повесится в лучах собственного бесславия, то это лишь означает, что, продолжая делать всё прежнее чуть больше, чем до степени, когда из груди отчаянно вырвется полный истощения крик: «Не могу", всё наладится. Больше того, человек просто станет счастлив.

А Луисиану, в тот день, когад мы его оставили, было довольно плохо. Чего стоит только тот факт, что он напрочь запутался в себе и при вопросе: «Что ты любишь больше: право или лево» начинал уже думать над самим вопросом, прежде чем четко понимал, что стоит думать скорее над его целесообразностью. Но большинству поступков, что мы совершили в жизни, уже не суждено будет вернуться. И, похоже, в этом и есть наслаждение. А потому на вопрос: «Что ты любишь больше: право или лево?», Луисиан в этот раз ответил тому мелкому торговцу чем-то непонятным, крошечным и просто ярмарочным, что скорее любит, когда, куда бы ты ни пошел-направо ли, налево, всё равно придешь ровно к своей поставленной цели и жизнь с тобой сделает такой замкнутый круг, что… Ну что ты как бы попадешь по спиральному серпантину на вершину горы и оттуда увидишь её подножие. Ровно на том же самом месте, где ты стоишь и сейчас, но, пожалуй, тысяч на пять метров выше. Если вообще увидишь. Но при таком желании уивидеть возможно всё. Торговец, как это бы сделал любой человек, услышавший подобную ересь на парижском базаре, но желающий всё же продать товар, ответил не менее скрытным и завораживающим тоном: «Не поплыви, друже, против течения. Оно, конечно, хорошо, когда ты работаешь, пока все вокруг плачут, но плохо, ой, будет плохо тому, кто станет лечить твоё заштопанное сердце. Иди лучше знаешь куда. Иди в Кари-ибы.» Луисиан подумал: «Они, что, сговорились тут все что ли?»

Дело в том, что ещё недавно, совсем, совсем ещё как будто вчера, когда он слыл ещё самым высокооплачиваемым Дедом морозом Италии, Луисиан, сидя после очередного выезда на работу в предутреннем кафе, на самой веранде, смотрел на идеально гладкую, чуть золотистую пленку бархатного моря и слышал: «По результатам последнего опроса все жители Земли, имей они такую возможность, из мировых морей отдали бы предпочтение Карибскому". А между тем, вот он, Луисиан, свесив свою чуть порусевшую от палящего солнца бороду вниз под тесненый металлический столик, сидел в Италии, совершенно один, как будто гигансктий спрут, котрый переел всех на свете и теперь осматривает плоды своего труда, и буквально вместе с чаем, хоть и глазами, выпивал холодное Средиземное море. Так Луисиан познакомился с Петрупавиусом.

***

Петрупавиус, или лучше просто-Петри, сразу, как только Луисиан вставил замечание про итальянское море, развел руки в стороны, как это умеют делать только итальянцы и нашел в Луисиане почти что земляка, почти что брата и чуть ли не Папу Римского. Так Луисиан и Петри начали заниматься мастеровым делом где-то в недрах парижского рынка а так же продавать тесненые столики, диваны из какого-то меха, персидскую ткань… Петри был рад, потому что нашел себе нового напарника, а Луисиан-потому, что сможет вновь перестать скучать. Все-таки, в первую очередь, Луисиан был рабочим человеком, и что уж и говорить, сколько удовольствия он получал бы, работая тем же самым дворником, хоть бы даже и автомобильным дворником, видя, как много сегодня он убрал воды и при этом не устал. Ни капельки:)

Всё у них стало хорошо. Луисиан наконец осел, чего он так долго добивался в жизни, не находя себе раньше места и дома в поисках своего отца. Он стал жить на какой-то мансарде под крышей главного здания. Летом там было бы хорошо встречать рассветы и кормить голубей. На удивление зимой там можно было просто хоршо встречать рассветы. Почему-то в этот январь все парижские голуби полностью исчезли, куда-то запропастились. Они как будто принялись переезжать вслед за своей хозяйкой, Ни свет Ни зарей, которая так часто по утрам кормила их у подножия Эйфелевой башни. И это не игра слов и не игра мыслей. Ведь и действительно, даже когда мы не знаем, что мы кого-то вдохновляем на жизнь, мы всё ещё вдохновляем его, быть может, даже больше, чем когда бы то ни было прежде. Вот прямо как Марс и Венера. Всё стало идти у Луисиана хорошо. Вот только одно чувство не покидало его чуть разморившуюся от странных мыслей голову: он всё время вспоминал Дионисия, как будто тот переселился к нему в мозг, как будто он что-то ему хотел сказать или как-то помочь, или просто он не смог что-то сделать и попросил Луисиана о помощи. Что-то таранное, какая-то тяга к Москве всё время знобила в пылкости чувств Луисиана. Хотя он никогда не бывал в Москве, больше того, в отличии от Аргентины и тех милых пастбищ, о которых он мечтал, ещё будучи ребеночком, он никогда не мечтал так о куполах московских соборов. Но раз надо, значит-надо. И Луисиан стал продолжать жить там, на мансарде, по утрам встречаяя рассветы, а после долго рабочего дня провожая закаты за прочтением какой-нибудь здоровской книги о Земле. Он жил и постепенно смирялся с мыслью, что ему предстоит поездка в Москву, как и с той мыслью, что ему больше никогда не увидеть своего талисмана. Но смирение это было приятным, ведь в жизни вообще любое смирение, только если оно не слишком тяжело для души или сердца, приятно. Хотя бы оттого, что смирение позволяет понять: можно всю жизнь прожить на едином клочке земли, ничего не ведая, и быть счастливым.

Глава 13

Жизнь всегда диктует нам свои правила. И если получилось у жизни сделать что-то весомое, выбрать тебя председателем колхоза, сделать так, чтобы в лотерее выиграл именно ты, так и знай-тебя выбрала нива жизни. Ну а если нет-так тут уже мало чего можно сделать. У Луисиана и правда, похоже, дела пошли в гору. Работая вместе с Петри, он стал в итоге получать такие деньги, которые не получал за простую работу никогда в жизни. Да, это вопрос из раздела «На что бы вы потратили свои сбережения?», но именно сейчас хочется жить согласно Пирамиде Маслоу. И если жизнь поставила тебя на вершину её счастья, то уже ничего не изменишь. Уже вряд ли будешь думать о чем-то более приземленном, чем массовое искусство. Парадокс, но потому, что Луисиан стал зарабатывать, он стал по-другому смотреть и на мир. Но от того, что он начал смотреть на мир по другому, он стал смотреть по-другому и на способ своего заработка. Так повзрослевший человек с непреодолимой грустью смотрит на детские рисунки и свои любимые мультики, которыми он раньше увлекался. Он вспоминает о своих приземленных, но оттого и уникальных суждениях о жизни, и уже не может не понять, что мало что можно будет исправить. Луисиан начал одевать стильные костюмы, играть в шахматы, вступил в клуб литераторов, а после и джентельменов, стал ходить в театр по воскресеньям, от излишка даже приобрел себе очки, такие маленькие авиаторы, которые ещё не выдавали в нем постаревшего человека, но уже шли ему так, как идет запах спелости яблокам. Луисиан старался не обращать внимания на перемены в своей личности, понимая, что выбор у него есть только до времени, пока позволяют обстоятельства, и что как судьба наделила его богатствами, так же просто она их у него и отберёт. А потому, пока пошел клев, ни в коем случае нельзя было покидать место рыбной ловли. Он относился к работе, как к дани его преслуовутой жизни, краем глаза понимая, что если в такой ситуации, когда у него есть всё, чего бы он ни пожелал, он до сих пор думает, как ему плохо, то он находится как недоваренная рыба не в своей, красивой тарелке. Луисиан долго терпел муки совести, менял и способы своего отношения к жизни: начинал играться с самыми фундаментальными вещами, такими, как сон, еда, потребность в общении. Всё это выглядело, как если бы вашего кота одели в дорогие шубы и стали постоянно тискать. Кот бы непременно сбежал. Почему? У всего есть предел своей природы. Луисиан так долго пробовал хотя бы на время забыть, что что-то может быть по другому, что в итоге как-то под вечер всё же забыл, сидя на террасе своей комнатки. Забыл и испугался настолько, что в этот же день сбежал. Да, не доводят, да и никогда не доводили до добра излишние деньги. Ведь это как естественный отбор. Попросту говоря, для людей, которые имеют лишние деньги, его как будто бы отменили. Так чувствует себя тигр в клетке, и даже не потому, что вместе с приездом в зоопарк у него забрали его свободу, а скорее потому, что, перестав добывать себе пищу сам, он потихоньку сделался рабом человека и перестал счиать себя хищником! Но природу не обманешь, и как же здорово чувствовал себя Луисиан, развевая на ветру свой самый модный пиджак, выкидывая эти уже надоевшие полностью очки, снимая на ходу даже обувь, которую ещё сам же пару часов назад чистил. Да… Так не бегут от дикого зверя, но так бегут от себя. Зачастую так бегут, потому что слишком поверили в себя и перегнули палку своих возможностей. Вот и Луисиан, кажется не находя в жизни попросту ничего приятнее, купил банку Елисейского меда, сел на поезд дальнего следования, и, как ребенок ковыряется в узоре обоев на стене, так и он сейчас стал в ней ковыряться. Что ж, в жизни любой исход без натяжки можно считать исходом. Так значит, она нам лишь показывает: возможно всё, и, если хочешь идти, то иди. Вот Луисиан и пошел, больше не в силах терпеть, и ему стало значительно легче. Но это не значит так же, что следует уходить в случае любого недовольства или сомнения. Нет. Ведь так же и в море. Не любая, далеко не любая волна станет штормом. Ей на это нужны действительно серьезные причины. Я бы сказал: «Вообще лучше всегда оставаться, чем уходить, ведь, по крайней мере, останья ты, и никто не скажет, что ты предал. К тому же, чтобы уходить, надо постоянно быть на чеку и разведывать новую местность. Да, много платят разведчикам, правда, порою посмертно. Но уж если пошел, так иди до конца. Беги и не оглядывайся, убегая от самых серьезных и опасных препятствий, как от трактора, который в метель следует по тротуару за человеком. Беги, не оглядываясь, ведь и тротуар когда-то закончится, и у трактора когда-нибудь перестанет поступать бензин, но только ты, как вечный двигатель, будешь сам всё дальше и дальше прокладывать себе дорогу, воспроизводя тротуар четко впереди себя, но как будто уничтожая его в то же время перед трактором.